Цветок на 8 Марта

Глава 18. Спи, глазок, спи, второй

Клара

Мы переглядываемся с Христосом. Наша реакция — одинаковая. Пение однозначно не нравится. Ни мне, ни Христосу. Нет, голос приятный и звучит красиво, но вот эти нотки грусти, что проскальзывают то тут, то там, наводят на мысли, что опять что-то стряслось. И почему-то мне кажется, что девушка, которая поёт, еще чуть-чуть и заплачет.

— Ну-ка… — произносит Христос и направляется к двери, из-за которой раздается пение.

Открывает её, и мы с ним столбенеем.

На стуле практически посередине комнаты сидит Жанна. Хорошо, что не привязанная к стулу. Слева от неё стоит диван. Не большой. И справа от неё стоит диван. Тоже не большой.

И вот на этих диванах вроде бы спят самые большие начальники наших компаний — Александр Рихардович Шейгер и Егор Богданович Вольский. Но ладно бы спали — подумаешь, праздновали, притомились. Что ж нельзя в положение войти?

Вот только они спят в трусах и… Привстаю на носочки, чтобы разглядеть. Точно — оба в носках. Миленько…

А папа Саша и Христосушка точно родственники — трусы у папы тоже с красными сердечками. Только белые.

Жанна при виде нас заметно оживляется. И прекращает петь.

Вообще — это была стратегическая ошибка.

Вместо пения она восклицает:

— Слава богу! Вы пришли! — и начинает привставать со стула.

Но! Это её движение, а, может быть, то, что она перестала петь колыбельную, запускает какие-то непонятные обычному человеческому разуму процессы.

И…

Оба руководителя, с закрытыми глазами, начинают восставать со своих лежбищ. Кто смотрел фильмы про вампиров, наверняка, помнит, как там граф Дракула из своего симпотного гробика восстает. Так вот — чем-то похоже.

— Что это?! — восклицаю я, хватая Христоса за рукав и с сожалением вспоминая, что бита так и осталась в багажнике.

Не знаю, стала бы я бить ею таких важных шишек, но с ней я явно чувствовала себя спокойней. Хотя — со мной Христос, значит, бояться нечего.

Восстания с диванов мало.

Не открывая глаз, оба зомбака с восьмомартовского корпоратива низким, заунывным голосом одновременно произносят:

— Пой!

Выглядит жутко…

Особенно, когда Жанна покорно опускается обратно на стул и снова заводит, всхлипывая на первом слове:

— Спи, моя радость, усни…

— В доме погасли огни,

— Пчелки затихли в саду,

— Рыбки уснули в пруду.

— Месяц на небе блестит,

— Месяц в окошко глядит.

— Глазки скорее сомкни,

— Спи, моя радость, усни.

— Усни… Усни…*

* Колыбельная. Фридрих Вильгельм Готтер (текст)

Положим, глазки оба вурдалака и так не открывали. Но под звуки колыбельной они снова укладываются обратно, откуда восстали. Укладываются медленно. Так змеи в клубок сворачиваются — не торопясь. Куда торопиться-то. Попробуй тронь…

— Что происходит? — теперь вопрошает Христос, оглядывая сначала одно лежащее тело, затем — второе.

— Петь надо, — ухитряется вставить между словами песни Жанны, — А то опять вскочат.

Я тихонько завожу колыбельную. Знаю, её наизусть. У меня же племяшка.

— Рассказывай давай… — тоже вклиниваю между словами песни.

Я пою, Жанна рассказывает.

— Вы когда уехали, эти решили соревнование устроить. Чего уж — терять нечего, после такого вручения подарков. Кто кого перепьёт. Ну, пили они пили. Я попыталась этому сказать, — кивает на Вольского, будущего многодетного папашу, — Что пора закругляться. Он мне ответил, что я ему не жена, чтобы указывать, и он на мне ни за что не женится, потому что жениться на секретаршах — дурной тон.

Мне в этот момент хочется протянуть этого самого Вольского ремнем по заднице. Зачем он Жанну обижает?

Я продолжаю петь, Жанна продолжает рассказывать.

— Ну, я и отстала. Вот. Пили они пили, а потом решили метать дротики.

— Ой! — восклицаю я, представив такой ужас.

Две пьяных головы отрываются от валиков диванов… Возвращаюсь к колыбельной. Вроде снова спят.

— Да не просто метать — кто не попал, тот что-то с себя снимает. Короче, с координацией у них обоих оказались большие проблемы. Еще бы — столько выжрать! И очень скоро они оказались вот в таком вот виде. И… Хм… Вольский снова не попал и собрался, извините, трусы снимать. Пришлось мишень стащить. Они — за мной. Оба. Пьяные. В трусах и носках. Не знаю, что делать собирались. Сюда заскочила. С перепугу стала петь. Почему-то колыбельную. А они, — разводит руками по обе стороны от себя, — На диваны улеглись и уснули. Но стоит только прекратить песенку петь, как вскакивают.

Жанна тяжко вздыхает.

— Они ж неадекватные сейчас. Мне страшно.

Она тоже заводит колыбельную.

— И что — так и будем тут стоять и песенки им петь? Мы там подарки, кстати, нашли. Подарить бы надо, — говорю я справедливые вещи.

— А с этими что делать? — спрашивает Христос, недобро поглядывая на папу Сашу и дядю Егора.

Мой несчастный сегодня мозг принимается рьяно соображать. Быстро додумывается до нужного решения.

Я даже по лбу себя слегка хлопаю. Достаю свой телефон и включаю на нем эту самую колыбельную. На повтор. Прям до позеленения.

Жанна замолкает и ждет реакции. Её нет — алконавты продолжают мирно посапывать.

— Ура! Получилось! — радуется Жанна.

И устремляется к кулеру, который стоит в углу кабинета. Наливает одноразовый стаканчик всклянь, залпом выпивает, затем еще один. И еще один.

— И долго ты так — пела? — спрашиваю с явным сочувствием.

Замучили девку! А она, между прочим, беременная! Двойней!

— Долго, — выдыхает Жанна после, по-моему, четвертого стакана. И добавляет, — Теперь сама за него замуж ни за что не пойду. Не нужен он мне такой!

Ну, это она сгоряча… Помирятся.

— Надо бы их чем-то накрыть… — задумчиво заявляет Христос.

— Надо, — соглашаюсь я.

Но всё, что нам удается найти, это две занавески. Ими мы и накрываем самых важных господ.

Возвращаемся в общий зал. Там всё более-менее в порядке. Христос организует перетаскивание подарков, а потом тихо и спокойно вручает их сотрудницам обеих организаций. На этот раз без конфузов. Все довольны.

— Клар, у меня для тебя тоже подарок есть. Но это потом — после корпоратива, — шепчет Христос мне на ушко.