Когда мы по субботам ездили в дом к родителям Марка, во мне рождалось чувство зависти. Я завидовала его детству, я завидовала, что его любили, что сохранили его комнату такой, какой Марк оставил ее, когда уехал из дома.
Но после смерти Мориса, когда мы уже приезжали туда с Чарли, когда тот был сначала совсем малышом, а потом и постарше, дом Марка, его старая комната, словно застывший пейзаж из детства, его родственники, взирающие на нас с черно-белых снимков, рождали во мне чувство тревоги. Роза оберегала детскую Марка, несмотря на то что он был уже женатым человеком и имел сына. Но это не была просто комната. Дом стал памятником Морису, монументом в честь его предков. Бюро и столы были полны различных документов, записей и клочков бумаги. Повсюду лежали груды вещей, от которых давно уже не было никакого проку. Сам дом, где вырос отец Марка, отец его отца и так далее… превратился в темную, мрачную и холодную пещеру. История, которая когда-то привлекла меня, теперь стала просто старой пожелтевшей бумагой с именами покойных предков, где уже стояло имя Чарли.
Все те предметы, которые я однажды с благоговением брала в руки, все эти старые и потертые деревянные трубки, серебряные ложки и китайский фарфор превратились в не что иное, как обычные пыльные сувениры из другой эпохи, из совершенно незнакомой жизни чужих мне людей.
Сидя напротив Розы за кухонным столом, я снова и снова слушала одни и те же истории, пока однажды просто не смогла больше выслушивать все это. После того как Морис умер, мрачная и тяжелая жизнь его предков стала тяжким бременем Розы. А я совсем не хотела, чтобы это стало моим камнем, а тем более бременем моего сына.
Я выросла в другой стране, в другом мире, с матерью, которая ничего не оставляла на память, ничего, кроме фотографии моего отца, которая не была предназначена для моих глаз. Моя мать отрицала прошлое. Она сама создала свою реальность, в которой мой отец был хорошим человеком.
Но он исчез из нашей жизни без следа, не считая одной-единственной фотографии.