Дежавю

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Даже после того, как я вернулась в Австралию с Марком, мы с Бетти не теряли связь. Мы писали друг другу длиннющие письма, напоминавшие больше статьи в журналах, запутанно излагая свои сокровенные мысли. Мы писали о жизни: я — о том, как живу дома, в Сиднее; она — о своей жизни во Франции. Мы писали о наших мужьях, об их привычках, вызывавших у нас раздражение (коих было бесконечное множество), о рождении Чарли, о ее сыне Симусе и о том, сколько швов теперь у каждой из нас. У меня было меньше, но зато ее живот опал значительно быстрее, чем у меня, и это, без сомнения, было предпочтительнее.

— Я скучаю по тебе, Энни, — писала она. — Возвращайся. Я все прощу!

Бетти не переставала шутить.

Потом, когда я привезла во Францию еще совсем маленького Чарли, она крестила ею, пока мы купали Чарли в ее большой и старой ванне. «Чтобы спасти его душу», — говорила Бетти, а я смеялась, держа наши бокалы с вином, когда Чарли тоже крестил Бетти, словно маленький фонтанчик, направив струю через край ванны, прямо ей в лицо.

Потом мы довольно долго не виделись, казалось, почти целую вечность, пока Чарли не исполнилось пять лет. Тогда мы снова приехали в отпуск. Бетти организовала большую вечеринку в нашу честь. Она пригласила всех наших старых друзей с работы и даже некоторых бывших приятелей, давно женившихся и заведших своих детей. Будут все свои, сказала она тогда.

Я помню, как мы ехали к ее новому дому, рядом с Фонтенбло, примерно в шестидесяти километрах к юго-востоку от Парижа. Мы заблудились, пытаясь отыскать нужный адрес. Марк вел машину, а я старалась определить дорогу по карте. Но я была слишком возбуждена и никак не могла сосредоточиться на карте, по которой я и в более спокойной обстановке ничего не смогла бы найти. Таким образом, мы подъехали к дому Бетти на час позже, кипя от злости и едва не бросаясь друг на друга.

— Как я выгляжу? — спросила я с дрожью в голосе. Я нервничала. Опустив козырек от солнца, я посмотрелась в зеркало, чтобы проверить, не потекла ли тушь. Марк выключил зажигание. — Скажи мне, только честно. Я сильно изменилась?

— Ça va. Ты выглядишь хорошо.

Но Марк едва оторвал взгляд от дорожной карты. Он был полностью поглощен ее складыванием. Его ответ не показался мне сильно убедительным. Пока я смотрела, как он тщательно разглаживает ладонью каждую секцию, прежде чем аккуратно ее сложить, и так слой за слоем, я подумала о том времени, когда мы ездили на Бель-Иль, о нашем первом путешествии вдвоем. Помню, я неуклюже развернула карту на коленях, а он засмеялся.

— Что? — спросила я, улыбаясь в ответ. Тогда я была так счастлива, так влюблена… «влюблена в любовь», как говорила моя мать. — Что смешного?

— Mais, Энни, chérie, надо открыть карту в том месте, где мы сейчас. — Он погладил меня по волосам, как делают любовники. — Не надо открывать всю Францию!

— Да ладно! — Я подняла карту и, чтобы найти нужное место, расстелила ее на приборной доске. Края бумаги ожесточенно трепетали от ветра, влетающего в открытое окно. — Так где именно мы сейчас находимся? Может, дашь мне какую-нибудь подсказку… Вот в этой части, наверху? Или где-то здесь?

Но Марку так и не удалось показать мне, где именно мы находились. В следующее мгновение карта выскользнула у меня из рук и, подхваченная сильным порывом, вылетела через окно. Я повернулась и увидела, как она плывет в небе позади нас, порхая, словно гигантская бабочка навстречу потоку машин. За нами послышались гудки клаксонов некоторых машин, когда карта пролетала мимо их лобовых стекол.

Я никогда не забуду то выражение на лице Марка, когда он смотрел в зеркало заднего вида. Он широко улыбался, а его глаза искрились от смеха и удовольствия. Марк был в восторге от моей глупости.

«Где же это выражение теперь?» — подумала я.

Я молча смотрела, как он быстро потянулся в мою сторону, открыл бардачок и положил туда карту.

— Bon. — Он с силой закрыл крышку бардачка. — Allons-y. Готов, Чарли?

Куда пропала его прежняя нежность? «Они просто бумажные тигры», — говорила моя мать.

Бетти была в гостиной, среди знакомых лиц. Я сразу узнала песню, которая доносилась из проигрывателя. Это был старый добрый «Флитвуд Мак»[19] и знакомый плаксивый вокал Стиви Никс[20]. Когда-то мы танцевали под эту песню вдвоем, включая ее на полную громкость в нашей квартире. Мы снова и снова пели вместе со Стиви печальные слова, обращенные к любовникам, чтобы они не забывали о том хорошем, что у них было…

Бетти сейчас танцевала под эту песню в длинном черном платье, которое ниспадало складками, потом вздымаясь шелковыми волнами вокруг ее бедер, и снова падало к ее босым ногам. Она была похожа на сказочную принцессу со своей огненно-рыжей шевелюрой. Совсем как у Стиви на обложке альбома.

«Приходи в обычной одежде», — сказала Бетти, и я пришла в джинсах.

Помахав ей рукой, я улыбнулась в ответ на ее широкую улыбку. Бетти протиснулась к нам навстречу, мы крепко обнялись, и мне пришлось перекрикивать музыку, чтобы сказать ей: «Ты выглядишь великолепно!» Затем я повернулась к Марку: «Она совсем не изменилась, не так ли?»

Лицо Марка осталось таким же, как прежде. Но я заметила почти неуловимое изменение, едва заметный блеск в глазах. Но, тем не менее, я все равно его заметила.

Потом он произнес: «Tu es magnifique, Бетти».

«Ты выглядишь хорошо», — сказал Марк мне в машине.

Они не поцеловались.

Ну а потом Пьер, муж Бетти, подошел к нам, а их двое мальчишек запрыгали вокруг нас от радости, что приехал Чарли. Вот и все.

Этот мгновение было забыто… По крайней мере, до определенного времени.

Однажды мы возвращались вместе с Чарли из школы. Ему было семь, и мы еще жили в Австралии. Шагая со мной рядом, Чарли спросил, в чем разница между тайной и ложью.

— Ну… — Я сразу подумала, что он что-то скрывает от меня. Мы остановились на разделительной полосе Оксфорд-стрит. Машины пролетали совсем рядом, и я впервые задумалась о том, что это очень опасно, и решила, что больше не стоит переходить дорогу в этом месте.

— Тайна — это то, что ты можешь сохранить для себя, что-то особенное, что ты не должен никому говорить. — Но тут же я спохватилась и добавила: — Конечно, кроме своей мамы!

Чарли посмотрел на меня, и на его лице читалось скептическое «да, конечно». Он явно перенял это выражение лица у своих одноклассников, и это было только началом.

— Теперь ложь… — Я задумалась, стараясь как можно четче сформулировать мысль. Этого мальчишку убедить было труднее, чем некоторых судей, перед которыми я представала в свое время. — Это совсем другое.

Хорошо, подумала я, когда, несмотря на весь напускной скептицизм, Чарли с доверием посмотрел на меня. Кажется, я на правильном пути. Но нам пришлось ждать слишком долго, когда схлынет поток автомобилей, и поэтому я решила покончить с этим раз и навсегда именно в тот момент.

— Ложь… — Я сделала шаг на проезжую часть, увлекая за собой Чарли. — Ложь — это что-то вроде плохой тайны. — Еще до того, как Чарли открыл рот, чтобы возразить, а приближающаяся машина еще поддала газу, чтобы преподать мне урок, я поняла, что только больше все запутала.

— Но ты же только что сказала, что это совсем другое!

Он потянул меня за руку, как раз в тот момент, как водитель, пролетая мимо того места, где мы стояли секунду назад, прокричал в открытое окно: «Прочь с дороги, дамочка!»

— Ах да, дай подумать… — Мы добрались до противоположной стороны улицы невредимыми, но немного запыхавшимися. А тут еще надо как-то выворачиваться из этой ситуации. Слава богу, что тот водитель назвал меня «дамочкой», а не произнес какие-нибудь другие слова, гораздо более неприятные, смысл которых мне потом тоже пришлось бы объяснять Чарли.

— Разница в том… В общем, ложь — это то, что не является правдой, но все равно, рассказывая об этом людям, ты выдаешь это за правду. — Я посмотрела на Чарли, желая удостовериться, понимает ли он меня. — А это нехорошо.

Казалось, он был вполне удовлетворен таким ответом, что, признаться, взволновало меня. Судя по его широкой улыбке, Чарли не особенно переживал насчет понятия «нехорошо». Определенно, он что-то скрывал.

— А… — я сжала его руку, чтобы убедиться, что он все еще слушает меня, — это именно то, о чем ты обязательно должен рассказать своей маме!

Улыбка тут же исчезла с его лица.

— Тогда в чем же разница, — жалобно проговорил он, — если я должен рассказать тебе и то и это?

Так было всегда. Я точно знала, когда Чарли лгал или недоговаривал мне что-нибудь. Он был для меня словно открытая книга.

Но вот с другими людьми у меня так не выходило. Мне казалось, что я хорошо знаю их, но на самом деле все было не так.