Дежавю

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мы шли по узким улочкам холодным серым парижским днем. Знакомый влажный запах поднимался от тротуара, заставляя мое тело дрожать, когда мы пытались пройти путь, которым шли в тот первый вечер. Тогда Марк предложил мне подвезти меня домой. Мы шли и шли, плутая по серым унылым улицам, в тени старых каменных строений, мимо отелей, баров и кафе. Была суббота, и мимо нас то и дело проходили шумные компании.

Мы снова оказались там, где были двадцатью минутами ранее, опять миновав старый театр с замысловатым каменным фасадом девятнадцатого века, который находился на улице Дану. Это была узкая улочка, начинавшаяся сразу за углом от паба «Китти». Через пятнадцать лет непросто найти то место, где ты когда-то оставил машину.

Наверное, холод ночи и ледяной обжигающий мартовский воздух утомил и угнетающе подействовал на наши чувства. Схожие ощущения испытываешь, восстанавливаясь после операции, когда твое тело пребывает в каком-то оцепенении и всего несколько шагов по палате отнимают у тебя все силы. Ведь вроде бы мы очнулись, но все так же продолжали находиться в мрачном безвременье, в Париже.

И где же, где же сейчас находится Чарли? Его лицо стояло у меня перед глазами. Я видела его взгляд, видела, как он дрожит, и эта дрожь передалась мне.

Марк двигался впереди, все ускоряя и ускоряя шаг. Я пыталась не отставать, но мои туфли были слишком тесными, да и каблук был довольно высок, в результате чего я до крови стерла кожу на лодыжке, где застегивались ремешки туфель. В походке Марка было нечто — это была пружинистая походка молодого человека. А может, причиной его поспешности стала паника, которая и толкала его вперед? Тем не менее мы никуда определенно не продвинулись. К тому же было так холодно, что я обхватила себя руками, стараясь сохранить те крохи тепла, что оставались под одеждой.

— Марк?

Он продолжал идти.

— Марк, пожалуйста! Остановись!

Тогда он повернулся, замерев на месте прямо посреди улицы, и вскинул руки к небу:

— Je sais pas! Я не знаю, куда идти.

Я не понимала, о чем он. Имел ли он в виду дорогу к машине или дорогу домой, к Чарли?

— Где он, Марк?

Марк смотрел на меня в упор, качая головой.

— Je sais pas, Энни! Я ничего не понимаю!

От жуткого холода мои зубы уже отбивали барабанную дробь, и я не в силах была совладать с собой. Это оказалось последней каплей в чаше моего терпения. Уставившись на тротуар, я почувствовала, как горячие слезы полились у меня по щекам.

— Allez… Ну перестань, Энни.

Марк прошептал, но я не могла ослышаться — в его голосе тоже был страх. Я боялась взглянуть на него, увидеть страх в его глазах. Не поднимая глаз, я проговорила:

— Мне нужно в туалет. Марк шагнул мне навстречу.

— A… D'accord (Допустим). — С этим он явно мог справиться. — Вон там кафе, через дорогу, Пошли! Viens.

После второго бокала коньяка я начала чувствовать действие огненной магии. Теплая янтарная жидкость проникла из пищевода в кровь, окутав мой разум своеобразным облаком, притупившим все ощущения. После третьего бокала дрожь в теле утихла. Я допила последние капли, и у меня в руке оказалась пустая, большая и весомая стеклянная сфера, которая придавала мне некоторое спокойствие.

В самом эпицентре урагана.

Мы сидели за столиком в углу напротив друг друга у окна в тускло освещенном кафе. Молча разглядывая улицу через стекло и пытаясь осознать происходящее, мы походили на отставших от своего поезда путешественников, которые ждут, зная, что никакого поезда уже не будет. В кафе мы были одни, не считая какого-то пожилого мужчины, который полностью растворился в своих хмельных фантазиях за барной стойкой, и официантки в снежно-белом фартуке и туфлях на каблуках. Она стояла в проеме двери и курила, ожидая, когда мы уйдем.

Но куда мы могли пойти?..

По пути из дамской комнаты я краем глаза увидела свое отражение в старом грязном зеркале над раковиной. Я была поражена. В равнодушном и жестоком свете ламп дневного света я увидела в зеркале молодую женщину с длинными, темными и блестящими волосами. Ее карие глаза блеснули, поймав мой взгляд. Я подошла ближе, разглядывая свое лицо, бархатную алебастровую кожу. Ну да, вот и веснушки. Целая россыпь золотисто-коричневых пятнышек на носу, которые поблекли к тридцати. Я и забыла…

Первыми словами Марка, обращенными ко мне, прежде чем мы познакомились и даже прежде, чем я успела сказать «Bonjour», были: «J'adore test taches de rousseur» (Обожаю веснушчатых).

— Вам нравятся мои веснушки? — засмеялась я. Тогда у меня не хватило смелости признаться, что в Австралии на веснушки давно никто не обращает внимания.

Я провела рукой по волосам, пытаясь найти то место, где недавно появилась седая прядь, Серебряный рубец Зорро, как назвал это Чарли. Ничего. Девушка из моего прошлого в зеркале выглядела очень молодо. И одежда на ней была весьма забавная: черный приталенный бархатный жакет с пуговицами в виде крупных бриллиантов. Эти пуговицы, помнится, я купила на блошином рынке в Порт-де-Баньоле. Тогда я поняла, что все выглядит именно так, как выглядело тогда. Потому что на мне были потертые джинсы пятьсот первой модели, единственные джинсы, которые можно носить в Париже, как говорили мы с Бетти. Одежда была такой же, вплоть до туфель на ногах, которые теперь причиняли мне уже нестерпимую боль. Это были черные остроносые туфли на высоком каблуке, которые никогда бы не одобрила моя мама. Я же купила их вместе с Бетти совсем недавно. Сегодня! Мы же вместе ходили с ней по «Галери Лафайет». [7]

— Вот они! — воскликнула она, когда мы сошли с эскалатора. — Они отлично подойдут к твоему шикарному жакету!

Когда же я наклонилась, чтобы подтянуть ремешок застежки на ноге, положив одну руку на живот, то заметила еще кое-что необычное: мой кругленький животик, который так и не исчез после родов, сейчас был абсолютно плоским и твердым, как стиральная доска. А я даже не вдыхала.

Марк определенно тоже это чувствовал, это временное спокойствие. Хотя в отличие от меня он глотал коньяк так, будто завтра не наступит вовсе. Может, так оно и есть? Я видела его глаза. Марк смотрел на меня.

— Tu es si belle (Ты такая красивая).

Я покачала головой. Нет, сейчас я не хотела этого слышать. По-моему, в данной ситуации подобный комплимент совершенно неуместен. Я взяла его за руку:

— Ты должен рассказать мне о полицейском. Что он сказал, Марк, что он сказал Чарли?

Но Марк отвернулся к окну, заставляя мое сердце снова забиться быстрее, несмотря на теплую негу, рожденную коньяком.

— Он разговаривал с ним о нас, да, Марк?

Марк покачал головой и вдруг тихо засмеялся. Он смеялся так, когда немного перебарщивал с выпивкой. По пути обратно к бару официантка не отрывала от нас взгляда. Я чувствовала, как под столом у Марка от смеха трясутся колени, когда он обратился к ней:

— Un express, s'il vous plait (Один эспрессо, пожалуйста).

Он явно увиливал от ответа.

— Марк?

Марк не смотрел на меня.

— Il a dit que nouns étions.

— Они сказали, что мы… что?

Почему он отводит взгляд? Но тут же Марк посмотрел мне прямо в глаза:

— Que nous étions morts.

Я услышала звон разбитого стекла. Только потом, когда к нам подошла официантка и, недовольно ворча, собрала осколки в фартук, я поняла, что это я разбила свой бокал.

— Мертвы? Они сказали, что мы — мертвы?

Мой возглас привлек внимание пожилого мужчины в баре. Его рука тяжело опустилась на барную стойку.

— Эй! — Определенно, мы разбудили его. — Du calme! (Тише вы!)

Я с такой силой сжала руку Марка, что он поморщился. Слезы застили мне глаза. Но ужас на лице Чарли, его дрожащая фигурка отчетливо отпечатались у меня в памяти.

— Но зачем ему понадобилось это говорить, Марк? Зачем говорить такое ребенку?

— Не помню, Энни…

— Не помнишь? Не помнишь что?

Когда Чарли терял какую-нибудь деталь конструктора «Лего», какую-нибудь самую малюсенькую детальку, которую, как оказывалось, ему совершенно необходимо было использовать именно тогда, в ту самую секунду, а отсутствие ее означало катастрофу практически вселенского масштаба, я всегда говорила:

— Надо было думать раньше. Тебе нужно вернуться назад и продолжать идти назад, пока ты не найдешь ее.

— Это как? Идти задом наперед?

— Да, наверное… Что-то вроде лунной походки Майкла Джексона!

— А что если я окажусь на краю обрыва? Я пойду назад и…

Именно так я чувствовала себя сейчас — я была на краю обрыва. За нами была бездонная пропасть, почти такая же, как и провал в моей памяти.

Я помнила только то, что мы на целый день поехали в Тулузу, чтобы развеяться, сменить обстановку.

Мы сидели у моста Понт-Нёф, любуясь живописным видом на Гаронну [8]. С водной глади реки налетал холодный ветер, отбрасывая волосы с лица и шурша листьями у меня под ногами. Впервые за долгое время мы спокойно говорили о том, что нам следует делать дальше. Тогда я поняла, что из-за работы, из-за волнений за Чарли и из-за всех дел по дому мы перестали разговаривать нормально. И вот сейчас мы снова говорили друг с другом. В этом вся ирония: наконец мы пришли к решению, без угроз, криков или даже слез — без этих бурных сцен, когда я говорила Марку, что больше не могу терпеть эту смертельно скучную деревенскую жизнь, а он отвечал, что ни за что не станет снова «вонючей городской крысой». Марк никогда не мог спокойно говорить об этом.

Но на сей раз все было по-другому. Было решено — Чарли уезжает вместе со мной. Марк не сопротивлялся.

— Просто проведем разведку… Un essai, c'est tout, — проговорил он.

Настоящая ирония заключалась в том, что, когда Марк улыбнулся мне, а в его голубых глазах блеснуло некоторое беспокойство, я подумала про себя, что он милый парень, действительно очень милый парень. Но он не потянулся к моей руке, а я не взяла его руку. Мы сидели на скамейке, смотрели на водную гладь, и никто из нас не хотел нарушить свое уединение.

Я повернулась, разглядывая нависающий над нами старый каменный мост. Мой взгляд задержался на молодой паре. Юноша и девушка, возможно студенты местного университета, стояли на середине моста Понт-Нёф. Они наклонились, разглядывая реку под собой, и словно дети проводили руками по холодной шершавой поверхности каменных перил. За ними, как на картине Ван Гога, закручивались в красные спирали облака, предвещая скорую непогоду. Волосы девушки, длинные и темные, словно черный шелк, развевались на ветру. Маленькая русалка и принц, подумала я. Они смеялись и целовались, а ветер играл с подолом ее платья, вздымая его вверх. Когда девушка оказывалась в тесных объятиях молодого человека, их силуэты становились единым целым. Тогда я подумала, что все не совсем так, как говорил Марк. Мы оба знали, что это не просто «разведка». Я собиралась найти в Париже работу, устроить там Чарли в школу, а Марка оставить доделывать дом в Лерма. Нас будет разделять примерно шесть сотен километров.

Мы собирались разойтись.

Однажды, давным-давно, я пылесосила под маминой кроватью и нашла старую фотографию моего отца. Я отодвинула массивную кровать от стены, чтобы собрать накопившуюся за ней пыль, как велела мне мама.

— Нет смысла в работе, — говорила она, — если ты не делаешь ее как следует.

Между стеной и деревянным плинтусом торчал желтый уголок бумаги, когда-то бывший белым. Сначала я попыталась вытянуть его с помощью узкой насадки, поскольку думала, что это просто бумажный обрывок. Но потом, оставив тщетные попытки, я выключила пылесос. Наклонившись, я потянула за край. И вот фото оказалось в моих руках.

Я никогда не видела отца. Мама не сохранила ни одной его фотографии. Когда я спросила ее почему, она разозлилась. «Потому что дом сгорел!» — закричала она, и больше я не спрашивала ее об этом. Но я сразу же поняла, что это он.

На фото отец был изображен по пояс раздетым, полулежащим на траве. Мне нравится думать, что это было где-нибудь на берегу реки, под деревом, когда они с мамой устроили пикник. Точно я не знала. Отец улыбался в объектив, как улыбаются друг другу любовники. Одну руку он подложил под голову. Отец был очень, очень красивым: темные глаза и волосы черные, как вороново крыло. Я сразу узнала его улыбку, мою улыбку. А на левой щеке у него была ямочка, всего одна, как и у меня. Поэтому у меня не было никаких сомнений, что это он.

Я спрятала фотографию. Знала, что не должна этого делать. Но так я мстила матери. Она не спрашивала про нее. Да и как она могла, ведь сама же сказала, что ничего не сохранила.

Официантка с силой опустила металлический кофейник на барную стойку. Пожилой мужчина поежился. Я взглянула на Марка, чтобы удостовериться, что он смотрит на меня.

— Но мы же не умерли, правда, Марк?

Его улыбка напомнила мне первую вспышку молнии вечером жаркого дня — предвестницу дождя, смывающего удушливое марево и напряжение. Я уже забыла, как люблю эту улыбку. Я понимала, что все слишком глупо, нелепо и невозможно, чтобы серьезно говорить об этом. Нам просто надо успокоиться и набраться терпения. Все это, несомненно, скоро закончится.

«Если когда-нибудь попадешь в сильный поток, Чарли, не борись с ним. Плыви поперек, а не против течения…»

Нам нужно просто переждать. Я окинула взглядом интерьер кафе, довольно посредственно имитирующий стиль рококо, и вдруг вспомнила.

— Точно!

Марк удивленно поднял бровь.

— Это то самое место.

Он неуверенно проследил за моим взглядом.

— Peut-être… (Можем быть)… Я не знаю, Энни.

— Я тебе говорю, это то самое кафе, куда мы зашли той ночью, после паба… Разве ты не помнишь?

— Non. — Марк кивнул официантке, когда она подошла к нам с кофе. Ее груди колыхались, словно массивные маятники. — Ее там не было. Я бы ее точно запомнил. Ça c'est sur! — Он ухмыльнулся.

— Ты всегда был мерзавцем, Марк. Серьезно, я думаю, что мы даже сидели за этим столиком.

— Ну, я точно помню, что кофе был отвратительным. — Он сделал глоток и страшно поморщился, на свой обычный, немного театральный, французский манер. — Он и остался таким. Такой же отвратительный, как… моша.

— Ты хотел сказать «моча», Марк.

— Дьявол, Энни! Да, моча, если тебе так угодно.

Когда я познакомилась с ним в баре, Марк едва смог выговорить по-английски «привет». Теперь же он сидел напротив меня в том самом кафе и ругался словно солдафон. Вернее, французский солдафон, служащий в английской армии.

— Ты слишком придираешься к моему акценту, — говорит Марк.

— Я так не считаю. Как сказал бы Чарли, «Человек не хочет сознаваться, мам». — Я наблюдала за Марком, за тем, как смешно он шевелит губами. Его мимика была довольно характерной для всех галлов, но не такая резкая, более сглаженная. Никогда я не видела большего сходства между Марком и Чарли, чем в данный момент. Я кое-что вспомнила.

— Посмотри в свой бумажник.

Марк взглянул на меня, приподняв бровь, но все же потянулся к карману брюк. Очевидно, он уже все забыл.

— C'est fou, tu sais! (Сумасшествие какое-то). — Он качал головой, рассматривая старое и потертое кожаное портмоне, которое когда-то таскал с собой. — Что же с ним случилось?

— Понятия не имею, — солгала я. Вообще-то это портмоне вместе с ковбойскими сапогами и джинсовкой отправилось в корзину Армии спасения, когда Марка не было дома. Да и потом, я имела в виду совсем другое. — Загляни внутрь, Марк. — Мне пришлось быстро сменить тему. — Сколько у тебя с собой денег?

— Нисколько. — Он начал нервно просматривать бумажник. — Merde (Черт!) надеюсь, у тебя хоть есть немного денег!

— Ну да, Марк. — Я улыбнулась. — Вот об этом я и хотела тебе сказать. Разве ты не помнишь, как пригласил меня выпить кофе, а потом обнаружил, что у тебя совсем нет денег?

— Oui, mais (Да, но) я не специально, Энни. — Он говорил словно Чарли. — И потом, зачем вообще было вспоминать об этом сейчас, в данной ситуации?

Я взяла руку Марка и посмотрела ему прямо в глаза.

— Слушай, Марк, разве ты не понимаешь? Сейчас все так, как было, все именно так! Tu vois? (Да?)

Он покачал головой:

— Нет, Энни, я так не думаю.

Несколько секунд мы сидели молча, в отчаянии разглядывая улицу, ту самую улицу. И тут я заметила его, ржаво-белый фургончик Марка. Он был припаркован на той стороне улицы, там, где он припарковал его обычно в те годы. Мы стояли практически рядом с ним, прежде чем пересекли улицу и зашли в это кафе, после безумных поисков. Мы смотрели и не видели.

Я отодвинула стул и положила на поверхность стола три монеты по десять франков.

— Вставай. Поехали к тебе домой.

— Oui, — проговорил Марк, рассеянно поддев пальцами одну из монет. — Все еще франки. Не евро.

Верно. А я только привыкла к этим новым забавным маленьким коричневатым монеткам. Правда, к своим сорока, как я уже поняла, мне придется надевать очки, чтобы разобрать их достоинство.