Дом всех тварей

Глава 3

Амти прижимала ее к письменному столу, за которым Эли абсолютно точно никогда и ничего не писала, Амти тесно прижималась к ней бедрами. Эли была податливая, еще она была холодная, нежная. Ее спина чуть выгнулась, когда Амти оглаживала внутреннюю сторону ее бедра под юбкой. Рефлекторным, но необычайно красивым движением Эли терлась об Амти, как кошка, скользила. Одной рукой Амти взяла ее за волосы, потянула так, что это должно было быть больно. Но Амти знала, Эли не чувствует боли. Вторая ее рука стягивала с Эли трусики, пальцы коснулись ее клитора, сначала едва ощутимо гладили, потом чуть надавили. Когда Амти проникла в нее, Эли была уже влажная, но там, внутри - она не жар, а обжигающий холод. Амти коснулась языком ее шеи, потом укусила, оставив отметку на ее белой коже. Эли отозвалась стоном на ее движения. Амти трахала ее грубо, чувствуя напряжение ее мышц, зовущее ее двигаться быстрее, в такт тому, как Эли прижималась к ней бедрами и подавалась назад. Амти, наконец, перестала тянуть ее за волосы, заставила ее чуть приподняться, скользнула рукой под ее лифчик, сжимая сосок. Эли отозвалась нетерпеливым хныканьем, и Амти сильнее вогнала в нее пальцы, удовлетворяя ее бессловесную просьбу.

- Тебе нравится? - прошептала Амти. - Ты хочешь еще, милая?

- Да! Да! Хочу! Давай, блин, быстрее!

- Слова-паразиты это антисексуально, Эли!

Они засмеялись почти одновременно, а потом Амти сильнее сжала ее грудь. Эли чуть повернула голову, но целоваться было неудобно, Амти едва коснулась губами ее губ, снова скользнула большим пальцем к клитору. Эли издала глухой вой, вряд ли Амти была так хороша в сексе, просто когда не чувствуешь ничего, кроме возбуждения и разрядки, все эмоции становятся невероятно яркими. Амти не знала, не могла понять, что это значит не чувствовать ни боли, ни вкуса, ни холода, ни тепла. Что это значило, чувствовать себя живой только во время секса.

Амти не дала ей кончить, потому что тогда все прошло бы слишком быстро. Амти хотела, чтобы Эли дольше чувствовала себя живой, настоящей. Дольше чувствовала себя Эли.

Заставив ее развернуться, Амти поцеловала ее, почувствовав ее холодный язык. Амти нравилось кусать ее губы, потому что она не реагировала на это, не пищала, не злилась. Амти было интересно, что будет, прокуси она ее кожу до крови.

Что польется вместо крови.

Амти потянула ее к кровати, не прекращая целовать. Она стянула с Эли сначала майку с логотипом какой-то модной рок-группы, в которых Амти совершенно не разбиралась, а потом и лифчик. Грудь у Эли была небольшая, с аккуратными сосками. Амти рисовала ее совершенно обнаженной для экзамена по графике. Ей невероятно нравились линии тела Эли - женственные, нежные. Нравились ее длинные ноги, острые коленки в синяках, нравилось в ней все. На секунду Амти остановилась, любуясь на нее. Ее темные волосы спадали на грудь, глаза горели, придавая ей первобытный, дикий вид. Но в ее теле не было ни кровинки, она была смертельно бледна.

Почти за два года Эли ни капельки не изменилась. Амти чуть-чуть выросла, у нее отросли волосы. Она менялась, она была живой. Эли осталась ровно такой же, какой Амти видела ее на маяке.

Она никогда не повзрослеет, не превратится из девочки в девушку, а потом в женщину.

Амти толкнула ее на кровать, принялась стягивать с нее юбку. Эли запрокинула длинные ноги, помогая ей, засмеялась. Сама Амти не раздевалась, может от нетерпения, а может от стыда.

Эли притянула ее к себе, цепляясь за длинные волосы, и поцеловала. Ткань платья Амти скользила по голой коже Эли, но Эли не чувствовала никакого дискомфорта, никакого удовольствия, не чувствовала ничего, кроме жадного голода возбуждения. Амти гладила ее тело, целовала ее кожу, спускаясь от шеи к груди, а потом к животу и ниже. Она с силой раздвинула Эли ноги, прошлась кончиками пальцев по внутренней стороне ее бедер. Эли застонала, призывно подавшись вперед.

Амти взяла ее за бедра, с силой вонзив в кожу ногти, а потом скользнула языком вокруг клитора, почувствовав дрожь тела Эли. Амти ласкала ее долго, не давая кончить, удерживая на самой грани.

В конце концов, ей хотелось продлить это ощущение для Эли, но больше того - для себя. Ей хотелось чувствовать ее, ласкать ее, трогать. Амти нравилось сдерживать свое возбуждение, нравилось ощущение собственной власти над Эли, нравилось, что Амти перед ней абсолютно одета, хотя внутри она была влажная и горячая. Злость от неудовлетворенного возбуждения только заставляла ее дольше сдерживать разрядку и для Эли. Когда она, наконец, дала Эли кончить, Амти, возбужденной до последнего предела, за которым только безумие, хватило всего лишь одного прикосновения к самой себе, чтобы кончить следом.

Амти навалилась на Эли, поцеловала ее. Один глаз Эли, живой и темный был открыт, другой, неживой и темный - закрыт. Она улыбалась, целуя Амти.

- Мне с тобой так хорошо, - прошептала Эли, а потом испортила все. - Ну, по крайней мере что-то вроде того советуют мне говорить глянцевые журналы.

- Глянцевые журналы советуют тебе спать с мужиками.

Эли снова засмеялась, ее переливистый смех казался намного холоднее, чем раньше. Но он был, а это казалось Амти главнее всего остального. Еще некоторое время Амти целовала ее, спускаясь все ниже, а потом долго лежала, прижавшись щекой к бедру Эли.

- Но мне правда хорошо.

- А мне за тебя страшно.

Эли задумчиво принялась гладить Амти по волосам. Амти не знала, почему Эли не чувствует ничего, кроме вожделения. Наверное, Мать Тьма выела в ней все, кроме самой сути, кроме того, что она представляла собой как Инкарни. В теле Эли не осталось ничего живого, кроме того, что и было в ней самым темным и тайным, ее сути.

- Как ты сейчас? - спросила Амти. Эли смотрела в потолок, выражение ее лица казалось безразличным, будто она видела что-то, что недоступно Амти, и больше ничто ее не волновало.

- Никак, - сказала Эли бесцветно. - Отстой, да? Нет. Я вижу вещи.

- Какие?

Эли снова засмеялась, на этот раз чужим, не своим смехом - далеким и колким, куда более женским, чем девчачьим.

- Этого никто знать не может, - ответила она. Амти приподнялась, потянулась к Эли, чтобы поцеловать ее в губы, но Эли поймала ее за подбородок.

- Нет, милая, не надо. Я устала от этой суеты.

Амти не совсем понимала, по какому принципу они меняются. Зато она быстро поняла, что Мать Тьма это тоже Эли. Не в полном смысле этого слова, но если бы она не была Эли, то не смогла бы говорить, двигаться, даже присутствовать здесь. Мать Тьма в теле Эли была определенным ее аспектом. Сложись их судьба немного по-другому, в теле Амти она, вероятно, была бы совсем другой. Амти просто стала бы другим воплощением богини, потому как богиня бесконечна и многолика.

В той части Матери Тьмы, которую сумела принять Эли была экзальтированная женственность, красота и нежное, мучительное спокойствие. Эли посмотрела на нее, ее затуманенный темнотой глаз казался Амти жутким, она не могла привыкнуть к нему. Эли провела пальцем по ее губам, сказала:

- Ты переживаешь. Не надо. Ты хочешь ей смерти?

- Нет, я люблю ее.

- Это значит, что ты хочешь ей смерти, - задумчиво повторила она. - Я создавала вас такими. Я знаю.

Эли коснулась ее губ, Мать Тьма ее поцеловала. Поцелуй вышел совсем другим, холодным, как океан в легких, болезненным. Ее целовала богиня.

Мать Тьма была заперта внутри Эли, Эли не могла умереть, а Мать Тьма не могла ее покинуть. Амти знала, что это лишь часть богини. Вроде как если отрезать от червя кусок, через некоторое время он сам станет полноценным червем. Мать Тьма в Эли была частью Великой Матери, ею, но еще она была частью, сформировавшейся внутри Эли и из Эли.

Оттого Амти любила ее тоже.

- Мы вернемся к этому разговору позже, - сказала Эли. - Я устала. Мне не нравится чувствовать слишком много. Мне нравится твоя любовь, но она утомительна.

За первые три месяца с момента своего превращения Эли пыталась покончить с собой семь раз. Она прыгала с крыши, травилась таблетками, пыталась повеситься, пила жидкость для очистки труб, резала вены и всеми прочими средства старалась прервать свое существование. И всякий раз у нее ничего не получалось. Всякий раз Эли была все так же мертва, как и перед шагом с крыши или горстью таблеток.

Она не могла умереть. Мать Тьма в ней хотела освободиться, но не сумела. Эли чувствовала себя подавленной, ей все надоело, и она ничего не чувствовала.

А Амти не знала, как ей помочь. Тогда, как и сейчас, она совершенно не понимала, что происходит с Эли.

Амти встала с кровати, посмотрела на Эли, та, абсолютно не стесняясь своей наготы, лежала на старых простынях. Ее животная, женская привлекательность возбуждала Амти, но она же всегда заставляла Амти завидовать Эли. В ней была уверенность в собственной красоте, хищность, сила, все то, чего не было у Амти. Повинуясь неожиданному порыву, Амти перехватила Эли за щиколотку, и так податливо приподняла ногу. Амти коснулась губами косточки на ее щиколотке.

И все же Амти не стала заставлять Эли повторять дважды, поправив платье, она вышла из комнаты. В конце концов, Эли была богиней, и Амти не хотелось ее злить, даже если у нее и не было сил.

Аштар сидел на кухне, в полупустом бокале из-под шампанского, в его пьянящем золоте притаились окурки. Аштар же пил из горла бутылки.

- Трахнула мою сестричку? - спросил он.

Амти села за стол рядом с ним, взяла сигарету из его пачки и закурила.

Аштар и Эли жили в старенькой, убогой квартирке, в аварийном доме, который едва ли дотянет до следующей зимы - еще один признак того, что Государство не имеет на них длительных планов.

Меблировка квартиры осталась прежней с тех пор, как отошла в мир иной старушка, бывшая работница образовательной сферы, судя по многочисленным сертификатам и дипломам, которые Аштару пришлось снимать со стен в первые дни.

Они въехали сразу после того, как одинокая старушка, посвятившая всю жизнь детям так и не проснулась утром. Аштар рассказывал, что когда они переступили порог квартиры, в ней все еще пахло старушечьими духами и лекарствами.

Впрочем, Аштара и Эли сложно было назвать брезгливыми. За год квартира так и не обросла вещами и вещичками, которые объявили бы ее принадлежность новым хозяевам, зато оказалась захламлена упаковками из-под полуфабрикатов, пустыми бутылками из-под дорогого спиртого, ворованными вещами, с которых даже не снимали ценники и другими признаками обитания здесь Аштара.

Эли больше не оставляла следов.

Амти глубоко затянулась и выпустила дым одновременно с Аштаром. Он был изрядно пьян, Амти видела. Ему все ужасно надоело.

- Я не понимаю, - сказал Аштар. - Котеночек, а ты что-нибудь понимаешь? Мы продались, это понятно и логично. Но что мы теперь будем делать? Дальше-то что-то должно быть. Я, конечно, могу провести вечность наедине с...

Он снова отпил шампанского, не предлагая Амти.

- Словом, вместе с тобой, - обратился он к бутылке.

Амти сказала:

- Подожди немного.

Аштар засмеялся, постучал себя пальцем по виску:

- Сколько я тут жду? Может человеку надоесть рутина, в конечном счете, котеночек? Может человеку надоесть присматривать за своей чокнутой сестренкой даже если она очень милая?

- Может, - согласилась Амти. - Но, наверняка, Мескете и Адрамаут знают, что делают.

И внезапно Аштар разбил бутылку об стол, Амти вздрогнула, закрыла лицо руками.

- Да нет, милая, - промурлыкал Аштар спокойно. - Ничего-то они не знают. И не знали никогда.

Амти подобрала ноги, сидя на стуле, она боялась пораниться об осколки, оказавшиеся на полу. Когда в дверь позвонили, Аштар шатаясь встал, не обращая внимания на то, что стекло впивалось ему в ступни и пошел открывать.

За окном покрылась темнотой улица, в соседних домах вспыхнули и горели теперь непрестанно окна. Время для Амти будто остановилось, и она поняла, что Аштар живет так уже довольно давно. Это свело бы с ума любого.

Амти двумя пальцами перекладывала осколки в один конец стола, стараясь не обрезаться. Монотонное занятие из тех, которые любит Шацар. В коридоре Амти услышала голос Мелькарта, он еще не был пьян, но уже был зол.

Судя по тому, что Амти слышала из коридора, Мелькарту снова отказали. Сегодня Амти очень хорошо его понимала.

- О, - сказал он, когда они с Аштаром пришли на кухню. - Откачиваешь нашу кататоничку?

- Ты даже не знаешь, что это такое.

- А ты жизни не знаешь, девочка! - сказал Мелькарт. - Но я тебе сейчас расскажу, что такое жизнь.

Мелькарт закурил, Аштар наблюдал за ним с насмешкой.

- Жизнь, - сказал Мелькарт, выпустив дым через нос, как очень злой бык из мультиков. - Это когда ты получаешь в табло каждый раз, когда тебе кажется, что хоть что-нибудь сможешь сделать, куда-нибудь прийти и чего-нибудь добиться. Тогда-то тебе и двинут.

- Тебя никогда не возьмут обратно, - сказал Аштар. - Ты убил скольких там? Двоих?

- Троих. Значит, они были недостаточно хороши. А я хорош.

- Потрясающий ход мысли, - пожал плечами Аштар. - Ты умница, Мелькарт. Может, тебе преподавать?

- Чего?

- Неклассическую логику.

Мелькарт по-собачьи оскалился, потом скривился. Лицо его в этот момент принимало характерное, кислое выражение, которое Амти видела у него во время похмелья.

- А ты? - спросил Мелькарт, и Амти вздрогнула, когда он к ней обратился, отложила самый большой осколок подальше.

- Что? - спросила Амти.

- Отдирает тебя Шацар? Каждую ночь? Ну, знаешь, как страну нашу, - Мелькарт хрипло засмеялся, а Аштар отвесил ему ощутимый подзатыльник.

- Ты, наверное, что-то другое хотел спросить, или я тебя ударю, - сказала Амти.

- Не ударишь.

- Ударю.

- Ладно, ударь.

- Мне пора.

- То-то и оно.

Проходя мимо, Амти со всей силы наступила Мелькарту на ногу, и он заругался громко и злобно. Амти сделала вид, что не обратила внимания, в прихожей они прощались с Аштаром.

- Не пей много, хорошо? - сказала Амти.

- Плохо, - засмеялся Аштар, а потом сказал серьезно:

- Но спасибо, что ты рядом. Для Эли это важно. Хотя бы иногда.

- Я знаю. Вот бы для вас с Мелькартом тоже было что-нибудь важное. Вы совсем ошалели. Эй, Эли! Я пошла!

Эли не отозвалась. Аштар уже открывал Амти дверь, когда Эли выбежала в коридор, прижалась к ней, с разбергу впечатав в стенку, и Амти почувствовала холод ее губ.

- Приходи еще, - прошептала она.

- Конечно, - кивнула Амти. - Да. Я надеюсь, что скоро. Может, на следующей неделе? Хочешь на следующей неделе?

Хочешь меня?

Эли отпрянула рассматривая ее, кивнула.

- Мне подходит. У меня, блин, нет дел. И семьи. И органов.

- Эй, Эли, я - твоя семья! Или ты считаешь, что я просто гомосексуальный алкоголик с сорока или пятидесятью процентами родственных твоим генов?

- Ужасно звучит, - сказала Эли, и Амти на секунду узнала ее прежнюю, в том, как она морщила нос и по смешливой и злой ее интонации.

- Мелькарт пришел, - сказала Амти.

- Вот это ужасно звучит!

- Я все там слышал с кухни!

Уже у лифта Аштар спросил:

- Может останешься?

Амти мотнула головой.

- Нет. Надо забрать Шаула у папы. Простите.

Амти благословила все, когда двери лифта раскрылись, и Аштар не успел ей ответить. Быстро, будто от этого зависела ее жизнь, Амти нажала на кнопку первого этажа.

По дороге Амти купила Шаулу резинового крокодильчика, рассудив, что ему понравится это зеленое, опасно выглядящее существо. Пока Амти ехала в автобусе к папиному дому, она рассматривала этого крокодильчика. Если на него надавить, у него вылезали глаза, и выражение резиновой морды становилось безмерно удивленным.

Амти и сама сегодня чувствовала себя крокодильчиком вроде этого. С Академией вышло ужасно тоскливо, Мескете злилась на нее и что-то скрывала, может быть, у нее были проблемы во Дворе. Эли не становилось лучше и нужно было смириться с тем, что уже не станет - ни в заброшенном Храме, ни у Саянну не было никаких ритуалов, способных вернуть все на свои места. Аштар сходил с ума от безделья, как и Мелькарт. Их жизни вместо того чтобы стать легче, стали бессмысленнее, застойнее.

Папа не открыл ей дверь сразу, его обычное внимание, с которым он ее высматривал, на этот раз ему изменило. Амти звонила раз пять, прежде, чем папа соизволил ее впустить. Вид у него был усталый, но общение с Шаулом еще никого не делало более отдохнувшим.

- Как все прошло? - спросил папа осторожно. Он поправил очки, и Амти знала, что означает этот жест. Да ровно то же самое, что и у нее - папе неловко.

Еще из коридора Амти почувствовала запах Шацара. У него был очень запоминающийся одеколон, который Амти раньше называла горьким, а потом выделила очень характерную ноту в нем - гвоздичную, и все остальное ушло на второй план. Шацар пах гвоздикой, пряной ее горечью. Военный цветок. Гвоздика ассоциировалась в Государстве со смертью, эти цветы было принято носить на могилы солдат, оттого исходящий от Шацара запах был особенно ироничен.

- Нормально прошло, - ответила Амти. - Надеюсь, меня возьмут.

Ей не хотелось рассказывать папе, как все прошло на самом деле. Судя по его лицу, ему сейчас и без того было невесело. Папа очень постарел, и Амти со страхом это воспринимала. Будто он ускользал от нее, и она от него ускользала, и они никак не могли друг друга поймать. Течение, с которым они не могли справиться, уносило их все дальше.

Амти обняла его, и он улыбнулся, будто став чуть моложе.

- Я тебя люблю, дочка.

- И я тебя люблю.

Они стояли в коридоре, будто таясь от кого-то в собственном доме. Впрочем, Амти прекрасно знала, от кого.

- Как Шаул? - прошептала Амти, невольно играя в этом глупом спектакле.

- Он чудесный мальчик, только все грызет, включая меня. Кроме того, он порвал мою монографию по физиологии. Знаешь, я всегда думал, что там спорные идеи, а обоснования периодически нисходят в софизм, но такой резкой критики я еще не встречал.

Амти засмеялась. А потом папа вдруг поправил очки и сказал виновато:

- Знаешь, было бы лучше, если бы он был сильнее на тебя похож.

В Шауле было поровну от нее и Шацара, и папе, наверное, больно было это видеть, хоть он и примирился с тем, что Амти теперь жена его лучшего друга.

Они, наконец, зашли в гостиную. На диване сидел Шацар, на его коленях устроился Шаул, он сосредоточенно пытался оторвать пуговицу от его пиджака и смеялся чему-то своему.

- Мама! - запищал Шаул.

- Здравствуй, милый!

Амти взяла Шаула с колен Шацара, поцеловала и вручила ему крокодильчика, которому он очень обрадовался. Она села на другой конец дивана, будто они с Шацаром были чужие, едва знакомые люди.

Амти играла с Шаулом, щебетала ему и гладила, пока Шацар и папа обсуждали магическую физиологию, какие-то папины эксперементы, которые могли бы дать людям, лишенным магии силу, что-то про нуклеазы, какие-то ферменты, разрезающие ДНК. Амти не особенно слушала, она была слишком занята Шаулом, ей не хотелось, чтобы ее сын думал, что она бросает его.

Быстрая папина речь и монотонная речь Шацара, слившиеся для Амти в единый поток, вдруг прервались папиным выкриком.

- Да как ты вообще можешь делать вид, что ничего не происходит, Шацар?!

- О чем ты? - спросил Шацар как ни в чем не бывало.

Амти прижала Шаула к себе, посмотрела на папу. Он вдруг снял очки, и Амти увидела, что его потряхивает от злости. Папа начал ожесточенно протирать линзы, напомнив Амти Неселима, а потом сказал:

- Она - моя дочь! Моя дочь сейчас играет с твоим сыном!

Амти вжала голову в плечи. Ей казалось, папа давно смирился с существующим положением дел.

- Она - моя жена.

- Ты правда не понимаешь, что ты лишил меня дочери? Ты забрал у меня жену, но этого тебе показалось мало, и ты лишил меня дочери, Шацар! Я думал, что мы друзья.

- А мы друзья.

- Нет, Шацар!

И Амти поняла, что папа больше не боится Шацара, злость его впервые с момента маминой смерти стала сильнее страха. Папа вдруг заговорил, сбивчиво и громко:

- Ты правда не понимаешь? Это моя девочка, моя маленькая девочка, а ты забрал ее у меня. И ей с тобой плохо! Ты был бы последним человеком, к кому я ее отпустил бы, будь у меня выбор. Ты был бы последним человеком, кому я вообще доверил бы живое существо. И я вынужден смотреть, как ты забираешь ее и моего внука. Ты сделаешь ее несчастной, Шацар, ты уже сделал ее несчастной. Это отвратительно, я чувствую себя так, будто отдал ее в рабство. Она была моим всем, а теперь она...

Папа замолчал, так и не сказав "она твоя".

- Нам пора, - быстро сказала Амти.

Шацар взял Шаула у Амти, пошел в коридор. Амти бросила на отца виноватый взгляд и отправилась за ним. Уже у двери, когда Шаул стоял, держась за руку Амти, Шацар вдруг сказал папе:

- Одного ты не понимаешь, Мелам. Ты либо хочешь, чтобы она жила своей жизнью, либо хочешь оградить ее от проблем. Решения принятые в этих альтернативных модальностях никогда не совпадают друг с другом вполне.

И тогда папа его ударил. Впервые Амти видела, чтобы папа так злился. Папа разбил Шацару губу, и кровь закапала на его белую рубашку.

- Шацар! - пискнула Амти даже прежде, чем увидела его взгляд. Шацар посмотрел на нее задумчиво, но еще более задумчиво - на отца.

И они вышли. В машине Амти поняла, что ее снова трясет от страха. Шаул вдруг оставил в покое крокодильчика и обнял Амти, прижавшись к ней близко-близко. Амти гладила его волосы. Гвоздичный запах в машине Шацара был нестерпимым. Амти видела, как с его губ капает кровь, но Шацар вел машину, будто совершенно этого не замечая.

Огни шоссе неслись им навстречу, когда Шацар вдруг сказал:

- Вчера ты сказала, что любишь меня.

И перед Амти вдруг пронесся весь прошедший день, и все напряжение, всю бессильную злость она вложила во фразу, которая вылетела сама собой:

- Никто не в силах полюбить тебя, Шацар.

Дальше они молчали, только Шаул периодически лепетал что-то, и Амти гладила его по волосам. Когда они приехали, Шацар молча открыл перед Амти дверь машины. Дома было темно и пусто, и Амти подумала, что вот на эту жизнь она променяла жизнь со своим отцом и жизнь со своими друзьями. Мысль проскользнула легко, в ней не было ничего страшного, непоправимого или грустного.

Ей не хотелось сбежать и скрыться, как часто бывало. Ей хотелось все изменить, но она не совсем понимала, как.

Ужин прошел в молчании, только Шаул смеялся, играя с едой. Амти любила, как Шаул смеется - он делал это редко, реже его ровесников. Амти немного беспокоило его спокойное любопытство, редко включающее эмоциональное вовлечение. Этим он напоминал ей Шацара.

Есть не хотелось ни Амти, ни Шацару.

Когда пришло время укладывать Шаула спать, Амти села почитать ему книжку. Шаул заулыбался, показывая шесть своих зубов.

- Интересно, - сказала Амти. - Каким ты станешь взрослым? Кем будешь работать? Что тебе будет нравиться?

- Киса.

- Думаю, это твое увлечение со временем пройдет.

Амти вручила ему плюшевую кошку, с которой Шаул не расставался. Шаул подергал ее за вывалившийся плюшевый язык и посмотрел на Амти с ожиданием.

Амти раскрыла книжку, взяла Шаула за руку и начала читать:

- Жил-был на свете мальчик, который очень любил лилии. А может быть не лилии, а розы. Или анемоны. Впрочем, это могли быть ландыши.

Амти помолчала, рассматривая рисунки лилий в книжке, а потом добавила:

- Но лично я думаю, что тот мальчик любил гвоздики. Он выращивал их в своем саду, и было их там великое множество - чудесных, красных цветов. Мальчик любил их больше всего в мире. А потом над его городом начались дожди, и над его садом начались дожди.

В окно застучал настоящий дождь, сначала слабо и деликатно, а потом все настойчивее и сильнее. Шаул издал восхищенное:

- У-у-у.

Наверное, он понял, что рассказ Амти забавно сочетается с реальностью. Но вскоре улыбка с его лица сошла, и он снова внимательно прислушался.

- И гвоздики залило водой, они погибли от дождей, и не было больше ни одной в его прекрасном саду, ни одной в его прекрасном городе. Тогда мальчик взял с собой рюкзак со съестными припасами и водой, и отправился на поиски того, что любил больше всего на свете. Он шел долго, сменялись перед ним города, а потом стали сменяться страны. Можешь представить себе другие страны? Там люди говорят на иных языках и живут совсем по-другому. Раньше в мире были другие языки, Шаул.

В какой-то момент Амти почувствовала спиной взгляд Шацара, а сердцем - его присутствие. Он смотрел на них, и Амти не могла понять, о чем он думает. Она продолжала читать:

- В каждом городе и в каждом доме в каждом городе, мальчик спрашивал, видел ли кто-нибудь хоть одну гвоздику, но всюду ему отвечали, что все цветы погибли от дождя. Мальчик не сдавался, хотя ему приходилось идти в сезон дождей и не знать покоя, ведь он был упрямый и очень смелый. Он не прекращал идти, даже когда ветер сбивал его с ног, даже когда град царапал ему щеки. И вот дождь закончился, оставив после себя длинную радугу. Когда дожди закончились, в мире не оставалось ни одного цветка, так говорили все, но мальчик не верил. Он пошел дальше человеческих мест, в ледяную пустыню. Снежные бури выли там громче самых диких зверей. Дни мальчик проводил в пути, а по ночам спасался от холода и снега в ненадежных укрытиях. Ему было страшно и одиноко тоже, но он продолжал свой путь, потому что все откроется тому, кто продолжает идти. И вот однажды мальчик увидел ледяной замок, прекрасный и высокий, с прозрачными стенами, прозрачными башнями, прозрачными воротами и прозрачными деревьями в прозрачном саду. Все здесь было ледяным. Чтобы укрыться от бури, мальчик вошел в замок, ища гостеприимства хозяев. В прозрачном зале он увидел только одну девочку, сидевшую на прозрачном полу. Перед ней было то, что он искал так долго - алый цветок гвоздики. Это была последняя гвоздика во всем мире, и девочка плакала над красными лепестками. Эта гвоздика была последним живым существом в ее замке. Ей было очень одиноко, и у нее больше ничего не было, кроме этого цветка.

Амти помолчала, продолжая скользить взглядом по строчкам, а потом вдруг отложила книгу. Оригинал сказки был о смирении и покорности судьбе. Мальчик проявляет милосердие и примиряется с тем, что он никогда не получит того, о чем мечтает. Он оставляет ледяной замок и возвращается в свой дом и сад, чтобы растить там впредь что-нибудь другое.

Мальчик думает, что в силах полюбить иные цветы.

Отложив книгу, Амти посмотрела на Шаула. Он слушал, раскрыв рот. Амти чувствовала взгляд Шацара.

- И мальчик сказал девочке, - продолжила Амти. - Что раз уж она так хочет, чтобы в замке было хоть одно живое существо, так почему бы ей не взять к себе его, он ведь тоже, как никак, живое существо. Замок большой, а они маленькие, поместятся втроем, с гвоздикой. И они поместились. Мальчик и девочка вместе ухаживали за гвоздикой, защищали ее от ветра. Однажды из-за облаков и снега вышло солнце, и весь дворец наполнил невыразимый свет. Тогда мальчик и девочка узнали, что скоро наступит лето. Замок расстаял, и они остались вдвоем со своей ненаглядной гвоздикой. Тогда мальчик предложил построить дом, а девочка предложила разбить сад вокруг их цветка, чтобы у него появились друзья. И вот они построили дом, и разбили сад, в центре которого была с таким трудом сохраненная ими гвоздика.

Амти посмотрела на Шаула и увидела, что он крепко спит, прижав к себе плюшевую кошку. Амти сказала:

- Они смогли это сделать, потому что умели делиться тем, что у них есть. Они смогли это сделать, потому что охраняли то, что им дорого. И, наверняка, им было очень тяжело первое время. Наверняка, было холодно в ледяном замке. И, наверняка, это была очень страшная зима. Но мальчик и девочка не сдавались, потому что им было ради чего бороться. У них было что-то общее, что они хотели сохранить.

Амти протянула руку и нежно погладила Шаула, потом обернулась. Шацар стоял у двери. Он никогда не прислонялся к косяку, стоял прямо, будто на военном смотре.

Амти подошла к нему, он был намного выше нее, и инстинктивно она даже сейчас ощущала перед ним страх.

Они смотрели друг на друга некоторое время. Наконец, Шацар сказал:

- Если бы в мире исчезли цветы, это необратимым образом изменило бы биосферу, привело бы к вымиранию пчел, что в свою очередь означало бы голод и привело бы, в конечном счете, к сокращению популяции людей и перераспределению ресурсов. Так что, в любом случае, вряд ли герои жили бы счастливо.

Амти фыркнула, а потом ушла в ванную. Когда она вернулась, с мокрыми волосами, пахнущая мылом, Шацар сидел на кровати. Подойдя ближе, Амти увидела, что губа у него кровоточила - струйка крови стекала вниз, на пол.

- У тебя снова кровь, - прошептала Амти. Она рванула в ванную, взяла антисептик и вату. Шацар будто бы не обращал на кровь никакого внимания, взгляд у него был задумчивый.

Амти села к нему на колени, принялась обрабатывать след от удара отца. Шацар сидел неподвижно, иногда он чуть морщился от боли. Откладывая в сторону один пропитанный кровью кусочек ваты и сменяя его на другой, Амти вдруг увидела Шацара совсем другим, чем обычно. Беззащитным, растерянным.

Ей все время нестерпимо хотелось надавить на ссадину, даже казалось, будто она причиняет ему лишнюю боль. Шацар смотрел на нее так, как прежде никогда не смотрел, но Амти не понимала значения этого взгляда. Отставив антисептик и отложив вату, она замерла, разглядывая его.

А потом Шацар ее обнял. Едва ощутимо, вовсе не так, как делал это, когда хотел уложить ее в постель. Неловкая нежность, которую он проявлял показалась Амти почти нестерпимой. Она сильнее прижалась к нему, свернувшись клубочком у него на коленках.