Дурная кровь

ГЛАВА 42

Предупреждение и угрозу разделяла тонкая черта. Я хотела верить в то, что, когда Кейн Дарби сказал мне уехать из города, он предостерегал меня, а не угрожал мне. Но если время, проведенное с ФБР, чему-то меня научило, так это тому, что жестокость не всегда бурлила прямиком под поверхностью.

Иногда серийные убийцы цитировали тебе Шекспира. Иногда самыми опасными оказывались те, кому ты доверял.

Неконфликтное поведение Кейна Дарби было не более естественным, чем привычка Майкла напрашиваться на неприятности. Такое спокойствие могло появиться лишь двумя способами: либо он рос там, где эмоции считали неподобающими — и наказывали за каждый их выплеск — либо только спокойствием он мог контролировать окружающую обстановку, где он всегда опасался взрывных эмоций кого-то другого.

Пока я обдумывала это, меня догнал Дин.

— Я дал вселенной обещание, — сказал он, — если Лия выберется оттуда целой и невредимой, я сорок восемь часов не буду мрачно о чём-то размышлять. Я куплю цветную футболку. Я спою в караоке и разрешу Таунсенду выбрать песню, — он краем глаза взглянул на меня. — Что-то узнала от сына Дарби?

Ответ на вопрос Дина застрял у меня в горле. Мы шагали по Главной улице, мимо викторианских витрин и исторических памяток, пока перед нами не показались железные ворота аптекарского сада.

— Кейн сказал, что он был любимым сыном, — наконец, произнесла я. — Он винит себя за это. Думаю, он остается в Гейтере в качестве наказания за, цитирую, «выбор», который он сделал «очень давно».

— Ты говоришь о нём, — заметил Дин. — Не с ним.

— Я говорю с тобой.

— Или, — мягко возразил Дин, когда мы остановились у ворот, — ты боишься забраться слишком глубоко.

За всё время нашего знакомства Дин никогда не заставлял меня забираться в чужие головы глубже, чем я хотела. Он мог усмирить своё желание защитить меня, мог профилировать вместе со мной или не мешать мне — не более. Но сейчас Дин беспокоился не о моей безопасности.

— В твоём старом доме ты почти что-то вспомнила. Что-то, что часть тебя отчаянно хочет забыть. Я тебя знаю, Кэсси. И я не могу перестать думать о том, что ты забыла целый год своей жизни, не потому что ты была маленькой и не из-за какой-то травмы. Только с момента нашей встречи ты пережила множество травм, но никогда ничего не забывала.

— Я была ребенком, — возразила я, ощущая себя так, словно он меня ударил. — Мы с мамой уехали посреди ночи. Мы никому не сказали. Не попрощались. Что-то произошло, и мы просто уехали.

— И после этого… — Дин взял меня за руку, — были только ты и твоя мать. Она — это всё, что у тебя было. Ты была для неё всем, и она хотела, чтобы ты забыла. Хотела, чтобы ты танцевала.

— Что ты пытаешься сказать? — спросила я у Дина.

— Я пытаюсь сказать, что ты забыла о своей жизни в Гейтере ради неё. Не думаю, что твой мозг пытался защитить тебя. Думаю, он пытался защитить единственные отношения, которые у тебя остались, — Дин дал мне осмыслить свои слова и продолжил. — Думаю, ты не позволяла себе помнить свою жизнь здесь, потому что тогда ты бы злилась на неё за то, что она отняла её у тебя, — он сделал паузу. — Ты бы злилась, — продолжил он, — потому что из-за неё у тебя больше никогда не будет чего-то такого. Она сделала тебя центром своей жизни, а себя — центром твоей. А учитывая то, что мы знаем сейчас — о Владыках и о Пифии — думаю, теперь ты боишься того, что ты можешь вспомнить о Гейтере, даже больше, чем когда ты была ребенком.

— И поэтому я говорю о Кейне Дарби в третьем лице? — резко спросила я. Я миновала железные ворота и зашагала по каменной тропинке аптекарского сада. Дин последовал за мной. — Потому что, приблизившись к нему, я приближусь к своей матери? И тогда я могу вспомнить что-то, чего я не хочу знать?

Дин молча шагал за мной.

Ты ошибаешься. Я делала всё, чтобы увидеть свою мать глазами профайлера, а не ребенка. Она была мошенницей. Она сделала так, чтобы я могла положиться только на неё.

Она любила меня больше всех на свете.

На веки вечные. Несмотря ни на что.

— Может я и забыла Гейтер ради неё, — негромко произнесла я, позволяя Дину догнать меня. — Даже когда я была ребенком, я умела хорошо читать людей. Я знала, что она не захочет о нём говорить. Она должна была поверить, что всё это — неважно, что нам не нужны были больше никто и ничто.

Моя мама позволила себе любить Кейна Дарби. Она впустила его — не только в свою жизнь, но и в мою. Судя по остатку моего детства, она усвоила урок.

Что произошло? Почему ты его бросила? Почему ты уехала из Гейтера?

Я замерла перед олеандром. Его красновато-розовые соцветия выглядели обманчиво яркими для ядовитого растения.

— Кейн сказал, что Лия будет в безопасности, — прямо сказала Дину я. — Пока что, — я хотела остановиться на этом, но не смогла. — А ещё он сказал, что я не была бы в безопасности на её месте.

— Дарби не знает Лию, — Дин посмотрел мне в глаза, не позволяя мне отвести взгляд. — Если там ты была бы в опасности, значит, в опасности и она, — этими словами Дин просил меня перестать отступать, просил меня вспомнить. А я могла думать лишь о том, что ему не должно было приходиться просить.

У меня пересохло во рту. Я сглотнула. Затем я начала профилировать Кейна — на этот раз, правильно.

— Однажды моя мать сказала тебе, что она тебя не заслуживает, но она не знала твоих секретов, не знала, какой выбор ты сделал, — когда я произносила эти слова вслух, они становились реальными. Я не сводила взгляда с Дина, позволяя его карим глазам успокоить меня, даже когда я чувствовала, как вся моя жизнь — всё, что я знала о мире — рушится у меня перед глазами. — Ты сказал, что не заслуживаешь её, не заслуживаешь нас. Но ты этого хотел — хотел иметь семью. У тебя хорошо получалось о нас заботиться, — мне было больно говорить об этом, и я понятия не имела о том, почему. — В твоём прошлом должен найтись осколок этого желания, зернышко того, что значит быть семьей. Если забыть о верности, честности, покорности и других громких словах, которыми полнилось твоё детство, ты заботился о людях. И из-за этого ты совершал ужасные поступки.

Кейн Дарби наказывал себя десятилетиями. Возможно, когда он встретил мою мать, он позволил себе поверить, что этого было достаточно. Что он может быть с ней. Может получить семью.

Но твоя семья никогда тебя не отпустит.

Я подумала о том, как Кейн пытался поговорить с Шэйном, стараясь смягчить вред, причиненный его собственным отцом. А затем я подумала о Дине, который стоял в саду рядом со мной. Его светлые волосы спадали на лицо. Дин был для меня тем, кем Кейн был для моей матери. Как и Кейн, Дин много лет строго контролировал свои эмоции. Он годами верил, что внутри него живёт что-то темное и извращенное. Он верил, что, если он не будет осторожен, однажды он станет своим отцом.

Все мы по-своему возвращали себе отнятый жизнью контроль. Слоан — числами. Лия — скрывая настоящую себя под слоями лжи. Майкл намеренно провоцировал гнев, а не ждал, пока кто-то сорвется. Дин, как мог, контролировал свои эмоции.

А я использовала свои знания о людях, как оправдание того, чтобы не позволять им узнать себя.

Стать частью программы «Естественных», означало отдать часть этого контроля.

Столько лет ты была для меня всем. Теперь я говорила не с Кейном. Я говорила со своей матерью. Ты не позволяла мне видеться с семьей моего отца. Ты сделала меня центром своего мира, а себя — центром моего.

Я обвила шею Дина руками и почувствовала его размеренный пульс. Он провёл кончиками пальцев по моей челюсти. Я прижала свои губы к его губам и позволила им раскрыться. Я ощутила его на вкус. Я хотела и чувствовала его. И я вспомнила:

Мама целует Кейна…

Первый день в школе…

Я разукрашиваю в закусочной Ри…

Мэлоди в саду.

— Что такое, трусишка? — на голове Мэлоди красуются хвостики. Её коленки в ссадинах, а руки упираются в бока. — Это просто сад ядов! — она опускается на корточки у одного из растений. — Если не зайдешь, я съем это листик. Я съем его прямо сейчас и умру!

— Нет, не съешь, — говорю я и делаю шаг в её сторону. Она срывает лист с куста и открывает рот.

— Прекратите валять там дурака!

Я оборачиваюсь. За нами стоит старик. Он выглядит сердитым и грубым, и на нём рубашка с длинным рукавом, хоть сейчас и лето. На его коже змеятся неровные белые и уродливые розовые линии.

Шрамы.

— Сколько вам лет? — настойчиво спрашивает мужчина. Я осознаю, что он носит длинные рукава, потому что эти шрамы — не единственные.

— Мне семь, — отвечает Мэлоди, останавливаясь рядом со мной. — Но Кэсси только шесть.

Воспоминание переменяется, и внезапно я бегу домой. Я бегу…

Ночь. Я в постели. Я слышу тяжелый удар. Приглушенные голоса.

Что-то не так. Я знаю это, и я думаю о старике в саду. Он разозлился на нас с Мэлоди. Возможно, он здесь. Возможно, он зол. Возможно, он съест меня прямо сейчас.

Ещё один удар. Крик.

Мамочка?

Теперь я на верхней ступеньке лестницы. Внизу что-то есть.

Что-то большее.

Что-то тяжелое.

Внезапно на лестнице оказывается моя мать. Она опускается передо мной на колени.

— Возвращайся в кровать, малышка, — на её руках кровь.

— Приходил старик? — спрашиваю я. — Он тебя ранил?

Мама целует меня в лоб.

— Это просто сон.

Я вернулась в настоящее, всё ещё прижимаясь к Дину. Моя голова покоилась у него на плече, а его руки ласково перебирали мои волосы.

— На руках моей матери была кровь, — прошептала я. — В ночь, когда мы уехали из Гейтера, я что-то слышала. Возможно, драку? Я была на втором этаже, и видела что-то у подножья лестницы, — я сглотнула. У меня так сильно пересохло во рту, что я не могла говорить. — На её руках была кровь, Дин, — выдавила я, не позволяя себя остановиться. — А потом мы уехали.

Я подумала об остатке воспоминания.

— Есть что-то ещё? — спросил Дин.

Я кивнула.

— В тот день, когда мы уехали, — отстраняясь от него, сказала я, — я почти уверенна, что я встретила Малкольма Лоуелла.