Ее крестовый поход

Глава 15 КРЕПОСТЬ ЗАЙДУНА

Иден знала о грозившей ей опасности. Два дня и две ночи скакала она почти без отдыха через негостеприимные горы, загоняя себя и Балана. Из-за отчаянного страха перед дикими зверями она спала урывками, мучаясь постоянными кошмарами. В этих горах водились медведи, львы, бродили голодные волки, а у псе не было никакого оружия, кроме одного маленького кинжала. И хотя она не видела никого, кроме пугливых газелей и оленей, по ночам она слышала вой волков, а однажды наткнулась на след леопарда. Одиночество еще больше увеличивало ее страх. Никогда в жизни ей не случалось путешествовать в одиночку более чем за двадцать миль, как, скажем, из Акры в Тир, — и в отчаянии она разговаривала с Баланом, единственным разумным существом в безлюдной и враждебной вселенной.

К тому же существовала реальная опасность заблудиться. Карта, которую она взяла из караульного помещения в Акре, не особенно помогала среди каменистых ущелий и пустынных равнин. Она находила дорогу по солнцу и неизвестным звездам, зная, по крайней мере, что продвигается на север. Единственным нанесенным на карту ориентиром, который она узнала, был древний Баальбек — город-крепость, известный грекам под названием Город Солнца, откуда доставили золоченый купол Иерусалимской мечети, так называемый Купол Скалы. Баальбек считался вторым домом Саладина. Здесь его предшественник, кровожадный Зенги, распял защитников захваченной крепости, перед тем пообещав сохранить им жизнь. Об этом Иден рассказал Эль-Кадил, видя ее глубокое огорчение действиями Ричарда Плантагенета.

Не приближаясь, она обогнула печально знаменитый город и повернула в направлении Триполи.

На третий день, незадолго до полудня, когда солнце нещадно палило прямо в лоб, на расстилавшейся внизу равнине перед ней предстал этот благословенный христианский город. Он не был похож на Дамаск, и башни и купола не тревожили ее память. Однако после двух дней ужасного одиночества вид города вызвал слезы облегчения. Через час она была уже у ворот.

Здесь ее ожидало неприятное известие. Несмотря на середину дня, огромные деревянные ворота были закрыты, на стенах стояла мрачная стража.

— Что привело тебя, парень? — окликнул один. — Видать, весьма важное дело, раз ты рискуешь из-за него заразиться чумой.

— Чумой? — Она была потрясена.

Он утвердительно кивнул. Иден достаточно повидала в Акре, чтобы понять, что риск и в самом деле велик, но ей нужно было купить еды и, главное, посетить картографа. Убежденные настойчивостью Иден, солдаты впустили ее — у них еще не было приказа закрыть доступ в город, хотя они ожидали его с часу на час.

Ей приказали закрыть лицо платком, смоченным в уксусе, дабы избежать вдыхания болотных миазмов, которые распространяли болезнь. Она охотно подчинилась, тем более что это помогало ее маскировке.

Дома рисовальщиков карт были разбросаны в районе гавани, именно туда и направила она Балана, пообещав ему отдых и хорошее зерно, пока будет идти работа над картой.

Грек Александр, чьи просторные покои располагались на первом этаже дома, возвышавшегося прямо над гаванью, был мастером своего дела. К своему смущению, Иден обнаружила, что вдобавок он был любителем привлекательных мальчиков, и немало греховных обольстительных речей проникло в ее пунцовые уши под алой шапочкой, прежде чем он закончил свою работу и с неохотой позволил ей продолжить путь через горы. Тем не менее карта была выполнена быстро и профессионально. Он использовал заготовку, где уже были нанесены основные черты ландшафта, и лишь сделал дополнения, необходимые для путешествия Иден.

— Горы эти — неприятное место и весьма труднопроходимы. Конечно, ваш господин наймет проводника. Кстати, я знаю одного…

— Вы чрезвычайно добры, кирие, но… мой господин уже нашел проводника.

Она стряхнула руку, намеревавшуюся удержать ее, поспешно поклонилась и взяла карту, скрученную в твердый цилиндрический футляр. Она повесила его на талию под туникой, поскольку это была теперь самая ценная ее вещь — единственный способ отыскать надежно укрытую твердыню эмира Аюба Ибн Зайдуна.

Но все равно, несмотря на то, что она ощущала вселявшую уверенность тяжесть футляра с картой на бедре, сердце ее упало, когда она вновь подъехала к подножию хмурых и безлюдных гор.

Прежде чем померк дневной свет, она сменила свою алую шапочку на тюрбан Эль-Кадила и выкрасила лицо, чтобы походить на перса или черкеса. С этого момента если ей и предстояло встретить людей, то это опять окажутся сарацины. Территория Триполи кончалась на равнине. И хотя Иден не очень опасалась за свой арабский, все равно она молилась, чтобы такой встречи не произошло. Неприкрытый интерес картографа встревожил ее — разоблачить ее маскировку было так нетрудно. Если бы она позволила ему продвинуть пухлую руку дальше по ее бедру…

По крайней мере, она вполне доверяла его карте. Там он изобразил малейшие подробности местности вдоль ее пути: заброшенную башню там, где склоны гор переходили в крутой обрыв, приветливый поток с небольшим водоемом у его истока, причудливую скалу, напоминавшую голову медведя. Все эти приметы свидетельствовали, что она пока не сбилась с пути. Грек высчитал, что крепость лежит не более чем в двадцати милях от Триполи, и она надеялась покрыть это расстояние до следующего рассвета. Спать она не собиралась. Да и не думала, что ее будет клонить в сон, когда она уже так близко от заветной цели.

Чем выше они поднимались в сгущавшейся темноте, тем сильнее становилась ее благодарность Балану за то, что он сопровождал ее на этом пути. Она не могла уже ехать верхом. Дорога превратилась в узкую колею, так что приходилось медленно вести коня на поводу. Поступь чистокровного жеребца была уверенной, но он не мог уже видеть дорогу и вынужден был довериться своей хозяйке. Один раз Иден еле удержала коня, когда тот прянул от страшного рычания, которое донеслось со скал неподалеку. Иден боялась даже представить себе, что будет, если она потеряет Балана. Они продолжали двигаться в зловещей тишине, залитой теперь лунным сиянием. Иден испуганно вздрагивала каждый раз, когда хрустела ветка, взлетала птица или скатывался камень со склона.

Ночь простиралась безгранично, устремляясь в вечность. В один момент Иден неожиданно осознала с леденящим кровь ужасом, что несколько шагов она прошла во сне. Она могла привести Балана к пропасти, или наступить на змею, или очутиться с разорванным горлом в когтях крадущейся в ночи пантеры. От страха пот выступил на всем теле Иден, и ночной холод сковывал ее. Когда небо чуть заалело, предвещая рассвет, Иден заплакала, как при встрече с близким другом после долгой разлуки.

Наконец они остановились на небольшой прогалине между двумя холмами, где и конь и всадница смогли утолить жажду из источника, а Иден к тому же еще и свериться с картой. Две вершины, черные недружелюбные силуэты которых она не выпускала из виду всю ночь, теперь окрасились лучами восходящего солнца, и, прикинув на глаз расстояние до них, Иден заключила, что до цели осталось не больше двух-трех миль. Она вновь занялась изменением своего облика, смывая в ручье ореховую краску так старательно, что лицо ее вскоре заблестело. Она достала из седельной сумки свое повидавшее виды розовое платье и несколько раз встряхнула его, чтобы расправить. В Дамаске она выстирала и выгладила платье, и сейчас оно смотрелось не так уж плохо. Однако ей потребовалось целых пятнадцать минут, чтобы распутать и заплести волосы, сбившиеся в воронье гнездо. Потом она вновь надела тюрбан, ибо солнце припекало все сильнее, и подкрасила нижние веки краской из коробочки Ксанф.

Она как раз заканчивала последнюю процедуру, когда уловила легкий шум у себя за спиной. Почувствовав опасность, она резко обернулась. Позади стояли трое сарацин. На лицах их застыло восхищение и изумление, но пальцы сжимали рукоятки мечей.

Первым чувством было некоторое облегчение — все же не дикие звери. И если бы они желали ее смерти, то это уже произошло бы. Она медленно переводила взгляд с одного удивленного лица на другое — никто не пошевелился. Храбрость вернулась к ней. Если они люди, то могут говорить с ней, а она может их понимать.

— День добрый, — сказала она по-арабски, изобразив приветливую улыбку. — Аллах всемилостив, я нуждалась во встрече с вами.

Их внешний вид не особенно располагал к доверию. Одежда была похожа на ту, которую носили солдаты Камаля, однако ее излишняя яркость наталкивала на мысль, что они не принадлежали к профессиональным воинам. Удивление их еще больше возросло, когда прекрасная светлокожая женщина, расположившаяся среди могучих гор столь же уверенно, как в серале, обратилась к ним на их родном языке, да еще с отточенным дамасским выговором.

— Госпожа, во имя Аллаха, всемогущего и милосердного, кто вы и как здесь оказались?

Человек, стоявший посередине, выступил вперед. Лицо его под бело-фиолетовым тюрбаном было испещрено морщинами, а в ушах сверкали золотые серьги.

Иден вскинула подбородок:

— Я держу путь из дворца прославленной Аль-Хатун, что в Дамаске, — величественно произнесла она. — И я хочу видеть эмира Ибн Зайдуна по делу чрезвычайной важности. Мое имя и титул не для ваших ушей. Полагаю, вы посланы мне навстречу владыкой Зайдуном?

Сердце ее забилось сильнее от столь высокопарной речи, но она поняла, что они не станут докапываться до истины. В ее ситуации правда оказалась бы гораздо причудливее лжи.

— Не совсем так, госпожа, — медленно проговорил старший. Он вопросительно взглянул на товарищей, но те все еще таращились, открыв рот, на Иден. — Наш господин — друг эмира, да будет благословенно его имя и исполнены желания… однако мы не видели в горах ни его людей, ни какого-либо отряда из Дамаска.

— Мой отряд был невелик, — нашлась Иден, — и к тому же люди Мустафы Камаля хорошо умеют быть невидимыми.

Она нетерпеливо вздохнула и окинула недружелюбным взглядом три молчаливые фигуры.

— Ничего не поделаешь, — пренебрежительно бросила она. — Ждать я больше не могу. Если вы настоящие друзья эмира, для его блага вы должны проводить меня в его крепость.

Трое обменялись взглядами. Затем главный с еле заметным колебанием склонил голову:

— Очень хорошо, госпожа. Мы доставим вас туда, во имя щедрой Госпожи Луны, к коей всегда щедр Аллах. Можете сесть на коня — дорога не тяжела.

С трудом веря в свою удачу, Иден грациозно кивнула и подождала, пока ей подведут Балана. Садясь в седло, она про себя по-христиански благословила Аль-Хатун.

Дорога, как и обещали ее провожатые, не была ни долгой, ни трудной. Почти на всем протяжении она была скрыта от посторонних глаз. Сарацины находили путь там, где, казалось, была непроницаемая стена из листвы. Однажды они откатили кусок скалы, и под ним оказался проход. Иден призналась себе, что в одиночку ей не удалось бы продвигаться столь успешно. Значит, Господь по-прежнему не оставил ее и указывал ей путь.

Тропинка становилась все шире, затем пошла вверх и присоединилась к главной дороге, идущей вдоль скалистого обрыва. Балан прижимался к уходившей вверх скале, отводя испуганные глаза от бездны, которая раскрывалась слева от него. Скалистый массив выгибался огромной дугой, скрывая то, что лежало впереди.

Но когда дорога, подобно ползущей змее, изогнулась в другую сторону, то даже миледи Хоукхест, самозваная посланница принцессы Аль-Хатун, не смогла сдержать вздох восхищения перед неожиданно открывшейся картиной. Великолепное сооружение из башен и крепостных валов словно прилепилось к скале и производило впечатление некоего грандиозного барельефа.

— Куал'а Зайдун, — произнес ее проводник с. почти суеверным почтением.

Она послала вперед Балана и заняла место во главе маленькой кавалькады. Держась в седле очень прямо, она проехала по узкой мощеной дамбе, которая вела от утеса к воротам, делая крепость Аюба Ибн Зайдуна величественно неприступной. Перед высоко вздымавшимися воротами человек в фиолетовом тюрбане выехал вперед, крича:

— Откройте, именем султана и его прославленной супруги Аль-Хатун.

Иден подозревала, что он демонстрировал большее почтение, чем чувствовал на самом деле. Деревянные ворота отворились, за ними оказались еще одни — железные. Иден потребовала немедленной беседы с эмиром, и один из бесстрастных стражников не спеша отправился через маленький внутренний дворик, чтобы передать ее просьбу.

Вскоре стражник вернулся и предложил ей следовать за ним, указав ее провожатым в другом направлении, где они могли найти еду и питье. Полагая, что они заслуживают лучшей награды, Иден задержалась, отсчитав им двадцать золотых безантов из своей седельной сумки. Они вполне могли убить, ограбить ее и сбросить труп в ущелье на поживу волкам, но вместо этого они честно доставили ее сюда. Несмотря на то, что монеты были христианской чеканки, широкие улыбки Не оставили сомнений в их признательности, а их прощальные поклоны были очень низкими.

Вооруженный охранник провел Иден в главную часть крепости. Сумрачные, высокие покои, обширное пространство которых не отличалось роскошью убранства, сильно контрастировали с великолепием Дамаска, но производили столь же сильное впечатление. Иден окружали дерево и камень, отесанный под формы человеческого тела, толстые грубые ковры из шерсти и шкур, стены были увешаны зловещего вида оружием. За огромные столы можно было усадить целый отряд конников, а стулья были покрыты резьбой и украшены гербами, словно императорские троны. Вдоль стен стояли массивные шкафы, слишком большие, чтобы пройти в какую-нибудь дверь. Крыши были высокими и подпирались брусьями, как в замках саксов, и также были закопчены пламенем открытых очагов. Везде был цвет… не те приглушенные дамасские оттенки, перетекавшие друг в друга в мягком ритме, дающем отдых глазу, но сверкающие и интенсивные, бросавшие вызов самой природе.

Иден чувствовала, как лицо ее застыло, превратившись в маску, когда провожатый остановился перед двумя своими соратниками, охранявшими огромные двери, из-за которых доносились пронзительные звуки флейты и низкий гул голосов. Стражники обменялись фразами, и двери распахнулись.

Глядя прямо перед собой, Иден медленно вошла в огромный зал, наполненный смуглыми людьми с пронзительными глазами, диковинно разряженными и говорившими очень громко.

Аюб Ибн Зайдун, вождь наемников, барон грабителей, владетельный деспот под покровительством султана, содержал свой зал в роскоши. Поначалу Иден, которая переводила взгляд с одного лица на другое в надежде увидеть Стефана, не могла решить, кто же из роскошно одетых людей эмир, но когда она шагнула вперед, пространство перед нею расчистилось, и она увидела длинную низкую скамью, освещенную сверху через одно из узких окошек, прорубленных в стене.

Аюб Ибн Зайдун был громадным мужчиной около пятидесяти. Его грубые черты — раскосые глаза, полные губы, широкие косые скулы — выдавали славянские корни, в то время как рыжеватые волосы могли бы принадлежать скотту или дикому жителю Ирландии. На нем были свободные шаровары из тонкой пурпурной ткани, завязанные у лодыжек, кожаные доспехи и нагрудник, тисненные золотом и плотно облегавшие его мускулистое тело. Руки и плечи, бронзовые и сверкавшие от пота или масла, были величественно обнажены, и весь он сиял золотом. Шея увешана медальонами и причудливыми плетеными украшениями из ярких нитей. Руки унизаны браслетами, а в ушах сверкали серьги с огромными рубинами. У ног его свернулись три огромные охотничьи собаки неизвестной Иден длинношерстной породы. Позади него на скамье расстилалась широкая мантия шафранового бархата, один край которой был небрежно наброшен на плечи другой фигуры, не менее великолепной и еще более экзотической.

После беглого осмотра непросто было сказать, юношей или женщиной был партнер эмира по постели. Хрупкие плечи и грациозная поза могли бы принадлежать женщине, равно как обведенные золотом и лазурью глаза с тяжелыми веками, накрашенные ресницы, намазанные кармином полные губы, нарумяненные щеки, обрамленные завитыми в колечки волосами, аромат которых витал в воздухе. Одежда, однако, была мужской — белые шаровары, как у эмира, и шелковая джеллаба, под которой была видна явно мужская обнаженная грудь. Кольца, бусы, косынки были женскими; кинжал, мягкие кожаные сапоги для верховой езды, бесшовная парчовая куртка явно принадлежали мужчине.

Сообразив, что ведет себя неприлично, Иден поспешила перевести взгляд на эмира, который рассматривал ее с неприкрытым мужским интересом. Лицо его выражало также удовольствие, причину которого определить было невозможно. Иден присела в почтительном поклоне, чувствуя, что вести себя надлежит крайне осторожно. Ей нужно было еще понять, как завоевать расположение этого человека.

Ибн Зайдун заговорил первым.

— Госпожа, мне сообщили о вас две вещи, — лениво произнес он низким, звучным и властным голосом. — Во-первых, что сюда вы явились от Госпожи Луны, которую неизменно хранит Аллах. Во-вторых… что вы леди Хоукхест, жена одного из моих пленников. Моя госпожа Аль-Хатун обычно не использует христианских посланников. Возможно, вы сумеете просветить меня на этот счет?

Тон был довольно дружелюбным, но Иден напряглась, зная, что должна с честью пройти испытание. Она не раз размышляла Над тем, что ответить в подобной ситуации.

— Правительница Аль-Хатун — великодушная и добродетельная госпожа, — с чувством сказала она. — Истинная правда, что я была ее служанкой, ибо попала в плен, как и мой муж… но, услышав мою историю, милостивая госпожа была рада отпустить меня, чтобы я могла отыскать моего повелителя и попросить вас отдать его за выкуп, от ее имени и от своего.

Эмир задумчиво смотрел на нее, постукивая пальцами по верхней губе. Иден вновь почувствовала в нем какое-то темное удовлетворение.

— Вы хотите внести выкуп за мужа? Но я уже сказал султану, что он больше не может быть выкуплен.

— Я знаю это, эмир… и прошу вас поискать в вашем сердце возможность изменить решение. Я совершила путешествие из Англии в поисках своего мужа…

Даже когда Иден заставляла себя умолять эмира, она не могла избавиться от ощущения, что тот прячет усмешку за своими постукивающими пальцами.

— У меня припасено достаточно золота, — упорно продолжала она. — И я буду рада воспользоваться вашим гостеприимством, пока вы отправите гонцов за золотом к королеве Англии.

Ибн Зайдун откровенно усмехнулся.

— Способны ли вы поверить, — любезно осведомился он, — что существуют вещи более ценные, чем золото?

— Разумеется. — Она не доверяла его добродушию. — У вас есть возможность выбрать выкуп по вашему желанию.

Эмир глубокомысленно продолжал:

— И что же, по-вашему, это может быть? То, что ценится дороже золота?

— О… доброта. Верность… любовь.

Иден не особенно задумывалась над ответом. Видимо, он находил удовольствие в неком известном лишь ему развлечении.

— О, любовь! Да, именно это! — Его язык лизнул сахарин, улыбка сделалась дразнящей. — А вы столь сильно любите мужа, леди Хоукхест… что готовы отдать за него много золота? — Это уже было оскорблением.

— Я сказала, что проделала ради него очень долгий путь, — спокойно ответила она.

— Верно. Вы отмечены целеустремленностью, — позволил себе заметить эмир. — И замечательной красотой. — Глаза его рассматривали ее с какой-то особой отстраненностью.

Иден почувствовала приступ страха. Ясно было, что он не собирается допустить их встречи со Стефаном, а ее мольбы значили не больше, чем прах под его ногами.

— Если вы только позволите мне увидеть мужа… — вновь начала она, подавляя желание расплакаться.

Улыбка Ибн Зайдуна стала дьявольской. Она видела также, что и окружавшие их лица глумливо усмехаются.

— Так это и есть ваша великая любовь? — с безграничным презрением поинтересовался эмир, потянувшись, словно сытый зверь, своим блестящим телом. Рука привычным жестом легла на плечо его раскрашенного спутника, проскользнула под тонкое полотно рубашки, лаская мягкую обнаженную кожу. Он приблизил губы к украшенному серьгой уху, по его гадкий шепот был достаточно громким, чтобы достигнуть ее слуха:

— Разве можно это считать великой любовью? Она даже не узнала тебя, Стефан.

Позже Иден подумала, что должна была закричать, потерять сознание… или сойти с ума — но в тот момент она осталась стоять, прямая и неподвижная, позволяя ужасным стрелам правды отыскивать свою цель.

Непонятно, как она нашла в себе силы вновь перевести взгляд на причудливую фигуру. Сначала она почти готова была поверить, что это жестокая шутка. Ни в этом раскрашенном лице, ни в манерах не было ничего от Стефана.

Но потом его черные ресницы приподнялись, и она увидела глаза. Они были голубыми, как летнее небо над Хоукхестом.

Тогда она закричала от боли.

Голубые глаза на мгновение расширились, словно в изумлении. Но в больших темных зрачках ничего не отражалось.

— Что вы сделали с ним? — воскликнула Иден.

Она пошатнулась и упала бы, но ее поддержала чья-то рука.

— А… узнали наконец? — Голос эмира был полон желчи. — Однако, похоже, сам он сейчас не может вспомнить, кто вы такая. — Рука эмира скользнула по внутренней поверхности одетого в белое бедра. — Это твоя жена, прекрасный мой Стефан. Это леди Иден.

— Иден?

Он вяло повернул к ней курчавую голову, в нос ударил тяжелый запах духов.

— Иден, — проговорил он как что-то давно забытое.

— О, Стефан! — Она метнулась к нему, протянула руку. — Что они сделали с тобой, Стефан?

Он рассеянно улыбнулся, но, без сомнения, не узнал ее. Рука, которой она коснулась, была холодной и не ответила на пожатие.

— Вам придется простить его, — промурлыкал Ибн Зайдун. — Опиум… он всегда так увлекается… но в увлечениях и кроется его очарование… не так ли, мой милый белокожий мечтатель?

И, по-хозяйски притянув к себе Стефана, полуобнаженный эмир смачно поцеловал его в губы.

Она почувствовала, что ее сейчас вырвет. И бросилась к ним, замахнувшись для удара. Ибн Зайдун легко перехватил ее руку, безжалостно сжав запястье:

— Вот так… теперь вы оба в моей власти!

Смех его эхом прокатился среди миньонов.

— Не страшитесь, — добавил он, заметив, как расширились от ужаса ее глаза. — Меня не влечет женская плоть. — Он наклонился, и отвратительный сладкий мускусный запах ударил ей в нос. — Равно как и его теперь! — послышался отвратительный шепот.

Гнев в ней пересилил испуг, и голос прозвучал твердо:

— Как вы это сделали?

Эмир махнул рукой.

— Не я, а сок плодов мака. Это удивительное вещество. Оно способно сделать реальностью то, что было лишь полуосознанными снами. Так случилось и со Стефаном. Я не делал с ним ничего, все уже совершилось раньше, по воле Аллаха. Не обманывайте себя, думая иначе.

— Вы богохульствуете! Бог не допускает сожительства мужчины с мужчиной.

— Так прекрасна и так невинна, — вздохнул он. — Откройте глаза, госпожа. Посмотрите на мир как он есть, а не как вы хотели бы его себе вообразить.

В ответ она горько и резко рассмеялась:

— Давно уже не невинна. Мир, с которым я столкнулась, не таков, каким я желала бы его видеть… да и люди в нем тоже.

Но эмиру уже наскучили бесполезные замечания.

— Если так, то это ваше несчастье, — коротко заключил он. Затем поднялся, выпрямившись во весь рост, и взглянул на нее сверху вниз без всякой жалости.

— Леди Иден, здесь вы нежеланный гость. Стефан из Хоукхеста не может быть выкуплен. Он мой.

Иден отшатнулась. Но, конечно же, он не прогонит ее немедленно.

— Я не уйду, пока не поговорю с ним… с глазу на глаз, — взмолилась она.

Ибн Зайдун равнодушно пожал плечами:

— Хорошо, раз вы этого хотите. Ведь вы совершили дальнее путешествие. Завтра он вновь станет самим собой — или тем, что от него осталось, — но не надейтесь увидеть того юношу, что когда-то покинул вас. Он ушел навсегда.

Высокая фигура большими шагами проследовала из комнаты, его приближенные поспешили за ним по пятам. Иден упала на освободившееся место и уронила голову на руки. Теперь, когда все ушли, она могла позволить себе рыдания, которые разбили бы жестокое сердце небес, если бы только это было возможно.

Одна в гулком зале, она обратилась в отчаянии к Господу, который оставил ее:

— И за этим, Господь, ты послал меня сюда? Милосердный Иисус, умоляю… почему? Почему допустил ты это унижение?

Какой ужасный грех совершила она по неведению во время затянувшегося детского сна Хоукхеста, чтобы Небеса послали ее через полмира, где в конце пути ждало не вознаграждение за веру, но это мучительное, невообразимое наказание? Или же Христос изменил свои намерения, когда она сама лишилась его милости? Не должны ли грехи Дамаска быть искуплены в Куал'а Зайдуне? Искуплены ужасной ценой души Стефана?

Иден не могла поверить в это. Все смешалось. Все потеряно. Сейчас она готова была бежать на стены этого горного бастиона и броситься оттуда вниз, подобно Иезавели, которую швырнули на корм псам. И все же ей надлежит еще раз увидеть Стефана, поговорить с ним, заставить понять… Кто-то легко прикоснулся к ее руке.

— Госпожа…

Позади нее стоял высокий юноша лет восемнадцати, его глаза были полны сочувствия.

— Меня зовут Абдул. Я хотел показать вам покои, где вы сможете отдохнуть и где вас не потревожат. Туда, если вы соблаговолите последовать за мной, я принес бы еду. Предаваться скорби — плохое дело.

Тронутая до слез неожиданной добротой в столь неприветливом месте, она постаралась улыбнуться в ответ и благодарно кивнула.

— Вам выпало тяжкое испытание, — продолжал юноша, неторопливо провожая ее из зала. — Лорд Хоукхест сильно изменился с той поры, как попал сюда.

Услышав ее судорожный вздох, он поспешил добавить:

— Однако, мне кажется, вы застали его в наихудшем состоянии.

— Верно, — согласилась она, содрогнувшись от жуткого воспоминания, — ничего не может быть хуже того, что я увидела.

До конца дней ей суждено было помнить грязный поцелуй Ибн Зайдуна. Как и поцелуй Иуды, он был знаком предательства, но она даже не осмелилась помыслить, что было предано.

— Завтра, — мягко проговорил Абдул, — я позабочусь о нем, если смогу. Мы друзья… я ведь тоже пленник. Я прослежу, чтобы он получил как можно меньше опиума.

— Неужели нельзя без этого? — Голос ее дрожал, готовый вот-вот сорваться на рыдания.

— Теперь это необходимо для него.

— Как же так случилось? — Ей мало что было известно о подобных мрачных вещах.

Юноша горестно пожал плечами:

— Кто знает? Теперь это не важно. Дело сделано. Многие здесь употребляют опиум, но ваш господин… он не внял советам. Теперь он не может иначе. Без опиума он теряет рассудок и безмерно страдает.

Иден застонала от боли. Не думала она, что существует большая бездна, чем та бездна отчаяния, в которую она безостановочно опускалась, словно в черный водоворот, среди ненавистного шепота и без своего Бога.

Комната, которую показал Абдул, находилась в одной из башен, дверь ее открывалась прямо на манящие крепостные стены. Комната была прохладной, тихой и совершенно пустой, не считая принесенной юношей соломенной подстилки. Он покинул ее, чтобы принести еды и вина, хотя она не имела на то ни малейшего желания.

— Вам нужны силы, значит, вы должны поесть, — посоветовал он, вернувшись.

Она повиновалась, как полусонный ребенок, хотя не могла бы сказать, что за еда ей досталась. Абдул оставался с ней почти весь день. Они гуляли по бастионам, и он рассказывал ей о Стефане, каким тот впервые явился в крепость — бесстрашный, сильный в своей вере и горько переживавший свое пленение.

— Тогда он много говорил о вас, миледи. Он свято хранил память. Был медальон, который вы дали ему, — он часто…

— Прошу вас! — вскричала она. Но затем взяла себя в руки: — Почему же он так изменился?

Юноша опустил голову.

— Эмир Аюб… очень настойчивый человек, — сказал он, и в голосе его послышалась собственная боль и стыд. Он внимательно посмотрел на нее, взвешивая слова. — Что бы там ни было… он не жесток к лорду Хоукхесту. Напротив, тот — единственный человек, способный смягчить сердце эмира. Знаю, что вы не сможете… не захотите… вонять, но между ними существует большая привязанность.

Иден закрыла лицо руками. Он больше не сказал ни слова.

Последовавшая ночь была самой тяжелой в ее жизни. Как охотно оказалась бы она в горах, лицом к лицу с дикими зверями, вместо того безжалостного унижения, которому подвергалась ее душа.

Она не могла молиться. Губы не выговаривали слов. Да и Бог не услышал бы ее. Он бросил ее в безграничную тьму и вместе с ней Стефана… бедного Стефана, который никогда никому не делал зла и всю жизнь любил своего Создателя. Это было выше ее понимания.

Ближе к рассвету она начала думать, что, может быть, дьявол обладает большим могуществом, чем привыкли считать люди. Он мог побуждать слабых ко злу, несмотря на любые молитвы, как она с горечью убедилась на собственном опыте. Возможно, сатана даже поднялся из преисподней и сверг Господа. Смятение должно воцариться на земле, и вскоре вся она может перейти во власть зла. Ересь не обеспокоила Иден — по крайней мере, этим можно было объяснить ужасающую, несчастную судьбу Стефана.

Она так и не уснула. Когда наступило утро, она, смертельно бледная, с пустыми глазами, чтобы как-то запять себя, принялась трясущимися руками заплетать волосы. Предстоящая встреча вызывала дрожь во всем теле, унять которую никак не удавалось. При появлении Абдула Иден едва смогла взять себя в руки. Не притронувшись в хлебу и вину, она сразу же попросила проводить ее к Стефану.

Комната, где тот находился, блистала роскошью. Стефан возлежал на покрытом дамасской парчой диване, рассеянно затягиваясь короткой трубкой, о содержании которой она могла лишь догадываться. Он лежал на боку, удерживая изогнутую чашечку трубки над маленькой лампой, стоявшей перед ним на столике. На том же столике находились лопаточка с перламутровой ручкой и миниатюрная фарфоровая коробочка.

Он поднял глаза, которые немедленно наполнились болью. Теперь он, без сомнения, узнал ее.

— Иден! Боже милосердный! — Он положил трубку.

Ненакрашенное лицо Стефана было мертвенно-бледным и ужасающе напряженным, обведенные черными кругами глаза — огромными и дикими. На лице виднелись морщины, которые появляются лишь у стариков.

— Не смотри на меня так — этого мне не вынести!

Он поднял руку, закрываясь, ибо она сжигала его своей жалостью:

— Стефан! Ты меня узнаешь. Я рада.

Шепот Иден был почти не слышен. Он уронил руку и резко кивнул.

— Как же тебя не узнать? Ты не изменилась. Красота твоя по-прежнему пленяет сердце.

Невыносимая боль отразилась в ее глазах. Он привстал на диване, словно собираясь заключить ее в объятия, но потом пошатнулся и рухнул назад, его бледные щеки залила краска стыда.

— Я отдал бы жизнь, чтобы избежать этого, — промолвил он в отчаянии. — Нельзя, чтобы ты видела… чем я стал.

— О, дорогой мой!

Она шагнула вперед.

Он изо всех сил затряс головой:

— Не говори так. Я потерян для тебя… а ты для меня… разве ты не знаешь?

Что могла она ответить? Это была правда. Ничего, кроме правды, не открывал поцелуй Ибн Зайдуна.

— Зачем ты пришла? — устало спросил он после долгого молчания.

— Я пришла выкупить тебя, — просто ответила она.

Безрадостный смех был ей ответом:

— Мое тело уже выкуплено… опиумом. Что до моей души… — Он вдруг затрясся. — Я боюсь, она осуждена вечно гореть в геенне огненной… если та существует. Мне, впрочем, уже все равно.

— Не смей так говорить! — в инстинктивном ужасе воскликнула она. Сейчас ей не дано было понять иронию того обстоятельства, что она, сама трижды предавшая Бога, боялась за его утерянную веру.

Неожиданно к ней вернулись силы, и она вновь подумала о своей цели.

— Не важно, чем ты стал. — В голосе ее звучала страстная надежда. — Ты должен покинуть это место вместе со мной. Мы отыщем путь к христианскому воинству, и ты получишь позволение короля Ричарда отправиться домой. И тогда мы поедем вместе в Хоукхест. Еще не слишком поздно все исправить…

Он не позволил продолжать.

— Слишком поздно… не только из-за времени, но из-за огромной пропасти меж нами. Не время разделяет нас. — Голос его сделался очень мягким, а улыбка неожиданно напомнила того молодого Стефана, который был ее наставником так много дней назад. — Никак нельзя исправить того, что мы когда-то поженились. Я уже не могу… любить тебя, как ты заслуживаешь. Да и ты, увидев, каким я стал, не сможешь больше любить меня.

Она заткнула уши и отрицательно замотала головой.

— Бесполезно, Иден. Покинь это место. Поезжай домой. Забудь меня. Считай наш брак расторгнутым. Я предоставлю любое свидетельство… только уезжай! Уезжай быстрее!

Она не хотела сдаваться, хотя слезы струились по ее щекам:

— Но почему? Почему ты не хочешь спастись?

Он медленно покачал головой, затем взял ее за плечи и взглянул пустыми глазами.

— Хорошо, я скажу, раз ты вынуждаешь меня. Я не покину это место, поскольку не хочу. Я хочу остаться с тем, кто любит меня… — Не обратив внимания на ее отчаянное восклицание, он неумолимо продолжал: — И кого я тоже люблю… не той любовью незрелых юных душ, что была у нас с тобой, но всем своим раскрывшимся существом. Мне было тяжело осознать это, поверь, наверное, не менее, чем сейчас тебе. Я страдал и телом и душой. И посему искал облегчение у этого коварного друга… — Он указал на маленькую коробочку со свежим коричневым опиумом. — Я не прислушался к предупреждениям тех, кому довелось познать его коварство, и теперь несу наказание. И это еще одна причина, удерживающая меня здесь. Итак, ты видишь, возлюбленная тень далекого детства, что для меня нет пути отсюда. Хоукхест — истинный дом лишь для тебя, для меня же — Куал'а Зайдун.

У него перехватило дыхание от ее душераздирающего крика, но он отстранил ее и позвал Абдула, который дожидался за дверью.

Затем, взяв свою трубку и спрятав ее в складки халата, он ушел прочь.

Много часов, как показалось Иден, проплакала она на кушетке Стефана, прежде чем Абдул осторожно дотронулся до ее плеча и сообщил, что эмир желает говорить с ней.

— Он обещает ради Стефана дать вам сопровождение, чтобы обеспечить безопасную дорогу куда вы пожелаете.

Совершенно разбитая и опустошенная, она тяжело поднялась и безвольно последовала за юношей.

Эмир был один в небольшой комнате, примыкавшей к залу. В глазах его уже не было прежнего блеска, его обращение было доброжелательным.

— Госпожа, вы испытали здесь ужасное горе, и мне жаль, что Стефан тому причиной. Теперь вы знаете, что должны уехать… но есть еще одно, что вам надо знать. Я не стану этого утаивать. Стефан не понимает, что уже слишком долго он злоупотребляет наркотиком. Опиум убивает его. Он умрет… очень скоро… не позже, чем через год.

Его спокойный тон был нестерпим. Иден поняла, что превращается в чудовище мщения — ногти ее стали когтями, чтобы выцарапать ему глаза. Она закричала:

— Вы один всему виной!

Его кровь брызнула ей на руки. Не переставая кричать, она рванулась за его кинжалом, но он перехватил ее руку своей железной хваткой, как и в прошлый раз, и покачал головой, мрачно улыбаясь.

— Нет-нет, госпожа. Вы не должны разлучать его со мной. Если вы сделаете это, он умрет еще быстрее, поверьте.

Он отпустил ее со вздохом, больше напоминавшим рычание, и она распростерлась у его ног, побежденная. Он больше не заговорил, и она услышала, как мягкими, кошачьими шагами он вышел из комнаты.

Ей ничего не оставалось, кроме как вновь отправиться в путь с отрядом вооруженных людей за спиной. Когда капитан поинтересовался, куда они направляются, она поначалу не знала, что ответить. Ее дорога так долго лежала в одном направлении — к этому ужасному месту, — что теперь она вряд ли могла определенно сказать, куда двигаться дальше.

Наконец она ответила:

— Мы едем в Яффу.

Ей следовало примириться с Беренгарией, прежде чем… Прежде чем? Отправиться домой в Хоукхест, сидеть перед очагом и глядеть на отблески пламени, как раньше, пока смерть не принесет ей избавление? Это невозможно вынести.

Проезжая по узкой мощеной тропе между скал, она подумала о Тристане. Хотя его любовь оставалась в ее сердце, ибо ничто, даже глубокая скорбь, не могла вытеснить ее оттуда, она не вспоминала о нем, пока оставалась в Куал'а Зайдун. Что же будет теперь с ними? — устало подумала она. Однажды она перестанет быть замужней женщиной… но смогут ли они принять свободу, добытую такой ценой? Она не могла даже задаваться этим вопросом, не в силах думать о будущем. Сердце ее было все еще переполнено болью утраты, и разум не оправился от потрясения.

Она не заговорила с сарацинским капитаном, снаряженным как для битвы, который тихо ехал рядом с ней. Обратив печальный взор на тропинку, которая вилась впереди, она пыталась через молитву вновь обрести путь к Богу.