Ее крестовый поход

Глава 17 ТИР, ЯФФА

Путь до Тира занял четыре дня. Сопровождение состояло из двух конвойных отрядов рыцарей-госпитальеров, ста человек кавалерии и пехоты, которые должны были находиться при ней во время пребывания у Конрада. Они двигались быстро, не беспокоясь о безопасности: Аль-Джабала можно было больше не остерегаться, а у кого-либо другого вряд ли достало бы сил атаковать их. До города они добрались поздним вечером. Им открыли ворота, хотя уже прозвучал сигнал к тушению огней. Рыцари разошлись по постоялым дворам, а их командиры отправились вместе с Иден во дворец.

Она была рада окончанию путешествия. Сейчас царившие в душе смятение и скорбь давили на нее сильнее, чем простая физическая усталость. Слова и образы, как Тристана, так и Стефана, вновь и вновь проходили в ее опустошенном сознании, пока слова не превратились в насмешку, а образы — в ложь, угрожавшую ее рассудку. Настоящим облегчением могла оказаться встреча с дружелюбной и практичной Изабеллой, способной посоветовать, как существовать в опустевшем и призрачном мире, который теперь ее окружал.

Ворота дворца были открыты, наружный двор заполняли люди.

— Там происходит какое-то торжество? — устало поинтересовалась Иден, пока четыре рыцаря плечами прокладывали дорогу для нее и своих командиров.

Человек, стоявший рядом, яростно сплюнул.

— Кровь Христова, госпожа, хотел бы я, чтоб так и было! Вы что, не знаете? Как раз сегодня ночью убили нашего маркиза. Зарезали на улице, как бандита.

Казалось, ее собственное сердце прекратило биться. Иден замерла и закрыла глаза. Она не ощущала пи того, как госпитальер дергает ее за рукав, ни угрожающего шума окружавшей толпы. Ни звука, ни движения — сейчас лишь слепота могла спасти ее от правды. Во тьме, царившей в ее сердце и под опущенными веками, витал образ неподвижного лица, на котором существовали только глаза — светлые, пронзительные и абсолютно невозмутимые.

Итак… предупреждение оказалось бесполезным. Средства, избираемые Рашид-эд-Дин-Синаном, не подводили его.

Когда Иден сумела открыть глаза, она думала лишь об Изабелле. Пробормотав поспешную благодарность госпитальерам, она устремилась через толпу к главной двери дворца, где потребовала, чтобы ее пропустили в покои маркизы.

— Она никого не желает видеть, — объявил осаждаемый мажордом.

Иден назвалась.

— Я должна кое-что рассказать ей. Узнайте, не примет ли она меня. Это касается… смерти вашего хозяина.

В глазах его мелькнуло подозрение, но сообщение было передано, и несколько минут спустя почтительный слуга провел ее в длинную комнату, которая запомнилась Иден пронизанной солнечным светом, наполненной смехом и разговорами о любви.

Сейчас комната казалась темным подземельем, слабо освещенным пламенем сотни свечей, окружавших ложе, стоящее посередине. Там покоилось то, что осталось от хозяина дома. Даже в смерти Конрад Монферратский был необычайно величествен. Лишенное насмешливого выражения неподвижное лицо, белое, как шелк под черным колетом и алым покрывалом, было строгим и благородным; глаза закрыты, рот неумолимо сжат.

На его груди, рассыпав водопадом черные волосы, лежала Изабелла; хрупкое тело в золотистом платье накрывало его, словно пытаясь согреть и пробудить к жизни. В комнате находилось еще несколько человек, чье присутствие почти не ощущалось. Бессознательно увлекаемая вперед, Иден тихо подошла к погребальным носилкам и остановилась, глядя на их скорбную ношу. Изабелла была тиха и неподвижна, точно ее умерший муж. С внезапным страхом Иден подумала, не лишила ли та себя жизни. Но затем по слабому колыханию груди убедилась, что это не так. Она не пыталась прикоснуться к Изабелле. Никакого облегчения принести она не могла. Могла только быть рядом с ней, и ничего больше.

Иден несла это неподвижное, молчаливое бдение, минуты которого перетекали в часы, не тревожимая шуршащими появлениями и исчезновениями подданных Конрада, прибывавших удостовериться в лживости распространяемых жутких слухов… и уходивших, по двое и по трое, говоря о мести и не пытаясь скрыть слез. Маркиз был хорошим господином… да и неплохим, по существу, человеком. Увидев его мертвое тело, они желали теперь видеть его убийц.

Примерно в середине бесконечно длинной ночи Изабелла наконец шевельнулась. Иден, которая сидела, уронив голову на колени, на том же месте, уловила шелест дамасской парчи и подняла взгляд. Маркиза неуверенно стояла рядом с катафалком, глаза казались черными ранами на бескровном лице. Не в силах говорить, она лишь протянула к Иден руки. Подойдя, Иден крепко обняла ее:

— Изабелла…

Какие слова могла она найти?

Она увела вдову Конрада от тела мужа. Рука ее ощущала постоянную дрожь хрупкого тела.

— Дорогая… вы должны отдохнуть. Вам потребуется много сил.

Если силы можно черпать в страдании, а у Иден были основания этому верить, то у Изабеллы их, несомненно, достанет.

Изабелла не собиралась покидать комнату, но позволила отвести себя на кушетку, стоявшую поодаль от тела. Похоже, она понемногу приходила в себя. Чуть шевельнув рукой, она дала знак все еще находившимся в полутемной комнате женщинам, что они могут быть свободны.

— Я рада, что вы здесь, — сказала она, когда все вышли. Голос ее был усталым и сдавленным. — Навещая меня сейчас, вы делаете благое дело.

Иден заломила руки.

— Я не знала об… этом, когда прибыла сюда, — глухо проговорила она.

— Нет?

На лице Изабеллы промелькнуло мгновенное замешательство, тут же исчезнувшее. Все происходящее не имело для нее значения, кроме одного, уже свершившегося факта.

— Его подстерегли на улице. Я не поверила, когда мне сообщили. А потом его принесли. Он не был мертвым. — Изабелла говорила быстро и отрывисто, неестественно твердым голосом. — Казалось невозможным, чтобы он умер! — Она уперлась взглядом в труп, будто усомнившись в его реальности. — Всего несколько дней как он праздновал победу. Это был венец его жизни! Граф Шампанский явился сюда, чтобы положить Иерусалим к его ногам. Весь мир, казалось, приветствовал его. Ведь сам Ричард направил молодого графа посланником, будучи, как и король Франции, его дядей. В своем лице тот являл надежду на разрешение всех споров между подлинными франками в Палестине. Нам было так весело вместе, граф Генрих такой симпатичный и галантный. Я даже немного с ним кокетничала…

Иден увидела, как слезы наконец заблестели в страдальческих, полных боли глазах.

— Когда Конрад услышал, что станет королем, — продолжала Изабелла, справившись с волнением и говоря теперь с отчетливой гордостью, — он пал на колени с истинным смирением и воскликнул: «Если я недостоин, то, без сомнения, Бог не допустит этого!» Но не Бог помешал ему, а сатана, — вскричала она, — руками своих кровавых палачей!

Она поднялась и прошлась по комнате, и хлынувший неудержимо поток слов вернул ее из окружающего безмолвия смерти обратно к берегам рассудка и силы.

— Если бы только я не задержалась, разнежившись, как всегда, в купальне… Конрад потерял терпение — он полдня провел в седле и хотел побыстрее отобедать. В конце концов он сказал, что мне придется обедать одной в наказание за греховные утехи. Он вознамерился посетить друга, Филиппа Бове, который не мог отказать ему в трапезе за своим столом. Я рассмеялась, не подозревая, что это плохо кончится… ведь епископ Бове очень близок ему. Он наклонился поцеловать меня и ушел с влажными волосами и в тунике…

Тон ее потерял начальную бодрость, тем не менее она продолжала:

— Очевидно, епископ уже отобедал, ибо это случилось, когда Конрад вновь направился к дому. — Она теперь стояла возле тела, с нежностью глядя в мертвое лицо. Вытянув руку, коснулась холодного плеча под черным бархатом. — Свернув за угол, он оказался перед двумя монахами, один из которых нес для него письмо. Когда он приблизился, чтобы взять письмо, его закололи в сердце!

Она откинула мантию, покрывавшую неподвижную грудь, и глазам Иден предстали глубокие рапы под запекшейся от крови разорванной туникой.

— Да смилостивится Господь над его душой! — прошептала Иден.

Заметив, что взгляд Изабеллы не может оторваться от ран, она осторожно вернула покров на место.

— Это произошло, — с печальной простотой сказала Изабелла. — Обратно его не вернешь.

Ее лицо приняло выражение холодной жестокости:

— Но осталось мщение! Одного из них растерзали прямо на улице! Зато другой надежно упрятан в моей темнице. Он будет жить, пока не укажет руку, направлявшую это убийство. Он будет жить и просить о смерти.

— Поступайте с ним как знаете, — сказала Иден, почувствовав, что настал ее черед, — но в этом нет нужды. Я могу назвать вам имя.

Она заметила на бледном лице замешательство, смешанное с недоверием. Пока тянулась долгая ночь, она была уверена, что этот момент наступит. Сейчас она раздумывала, выбирая между желанием возмездия и справедливостью. Она расскажет то, что знает… но, как бы сильно ей ни хотелось, не станет упоминать о том, что, хоть и было наверняка правдой, все же пока относилось к области догадок.

— Шейх Рашид-эд-Дин-Синан — спокойно сказала она, — предводитель ассасинов.

Она ничего не стала говорить ни о Ричарде Плантагенете, ни о Ги де Лузиньяне. Пусть тот несчастный в темнице расскажет больше… если сможет.

После первого момента удивления Изабелла вспомнила довольный смех Конрада после захвата одной из лучших галер Рашида и восприняла известие с горестной обреченностью. Но даже в своем несчастье она не удержалась от любопытства по поводу того, как сумела Иден проникнуть в подобную тайну.

И вот, пока рассвет рассеивал тени в этой скорбной комнате, леди Хоукхест, скрупулезно и умело подбирая слова, рассказала историю своей неудачной попытки.

— Если бы Тристан не задержался из-за меня и сам успел бы в Тир…

Изабелла покачала головой.

— Если бы я выбрала другое время для купания, — сказала она. — Это уже не важно. Смерть его была предрешена.

Когда наступило утро, управляющий и слуги пришли просить позволения Забрать тело своего господина для подготовки его к погребению. Иден испуганно покосилась на Изабеллу, опасаясь, что с трудом достигнутое душевное равновесие может быть сейчас нарушено. Однако же этого не случилось — маркиза подняла голову и величественно отдала соответствующие распоряжения, пообещав еще раз прийти к телу под своды часовни, куда его должны были поместить с наибольшими почестями и подобающей пышностью.

После чего, по-прежнему держа себя в руках, она передала последнюю волю Конрада капитану его гарнизона.

— Ключи от города Тир не могут быть переданы никому, кроме посланника Ричарда Английского… или Филиппа Французского.

Когда капитан удалился с бесстрастным лицом, она с горькой иронией посмотрела на Иден.

— Он был верен своим союзникам до самого конца… даже умирая. Сделал ли для него столько же Ричард Плантагенет?

Пристыженная Иден опустила голову и промолчала.

— Он также наказал мне, — продолжала Изабелла приглушенным голосом, — вскоре опять выйти замуж… за сильного человека, который будет способен управлять городом. Тяжело ему было… да и мне тоже… думать об этом моменте… О Иден! — горько воскликнула она. — Из него вышел бы несравненный король!

Слуги отодвинули занавеси на высоких окнах, и Изабелла несколько мгновений простояла, стиснув кулаки, глядя на разгорающееся море вокруг огромной дамбы, построенной первым великим завоевателем — Александром Македонским. Он тоже умер слишком рано, успев, однако, подчинить себе половину мира. Немного погодя ее напряженная фигура обмякла, руки опустились.

— Теперь надлежит отдохнуть, — вновь спокойно произнесла она. — Не хотелось бы, чтобы ослабевшее тело предало меня, ибо я должна показать людям, что есть еще правитель в Тире. Только… прошу вас, Иден, пойдемте в мою спальню. Боюсь, я не смогу лечь одна в эту постель.

Сон помог восстановить силы, но принес также и ужасный, неизбежный миг пробуждения, когда то, что кажется обычным ночным кошмаром, сохраняет свою жестокую реальность и при дневном свете. Проснувшись в решительном настроении и поднявшись с постели, на которой она изведала все радости любви, Изабелла оделась в роскошное черное с золотом платье, цепочку на поясе которого оттягивали ключи от города. Иден она предложила темно-серое платье и серебристое покрывало для головы.

Они снова спустились в приемный зал Конрада, где маркиза, как единственная правительница, села на огромный трон, заполнив его если ни своим хрупким телом, то величием своего присутствия. Немедленно ее вниманием завладели управитель, капеллан и наиболее знатные господа города. Похороны должны были состояться сегодня, в час молебна.

Именно в эту комнату, где собрались негромко переговаривавшиеся скорбными голосами важные и рассудительные сановники, явился слуга, объявивший чересчур звонко для подобных обстоятельств:

— Сеньор Тристан Дамартин, шевалье де Жарнак, просит позволения войти!

Стоявшая рядом с троном Иден побледнела и пошатнулась, затем безмолвно кивнула в ответ на вопросительно поднятую бровь Изабеллы. Ни одна мысль не промелькнула в ее рассудке, лишь смутная, безотчетная тревога наполняла его. Между ними все было кончено. Разве мало она выстрадала? Должен ли он и здесь преследовать ее, вновь обрекая на мучения?

Когда широкие двери еще раз распахнулись, Иден была рада, что из-за всеобщей озабоченности ничей взгляд не обратился на нее, а из-за гудения голосов никто в зале не услышал ее испуганного вскрика, ибо на пороге возник не только мрачный и непреклонный, одетый в доспехи Тристан де Жарнак, но и еще один человек, шатавшийся под облачением, тяжесть которого была ему не под силу, согнувшийся под слишком просторной кольчугой, глаза его смотрели бессмысленно, голова безвольно раскачивалась. Оба направились прямо к тому месту, где она стояла. Вторым был Стефан де ля Фалез.

Видя оцепенение, охватившее Иден, Изабелла произнесла:

— Милорды, прошу вашего снисхождения. Здесь дело, которое я желала бы разобрать с глазу на глаз. С вашего позволения… соблаговолите продолжить беседы в соседнем зале.

Комната быстро опустела, хотя не один любопытный взгляд был обращен на сурового рыцаря и съежившуюся фигуру, без сил упавшую на одну из стоявших у стены скамей.

— Ваш спутник, кажется, нездоров… быть может, ему необходим мой лекарь? — без церемоний спросила Изабелла, обратив взор на рыцаря, чьи словно вылепленные из алебастра черты однажды навели ее на мысли о Люцифере и Архангеле Михаиле.

Де Жарнак коротко поклонился.

— Я располагаю тем единственным лекарством, в котором он нуждается, — последовал учтивый ответ. — Однако я просил бы об отдельной комнате, где мог бы пользовать его. Лекарство это обладает необычным действием.

Изабелла быстро перебрала в уме слышанное ранее от Иден.

— Тогда, шевалье, — проговорила она, бросив исполненный сочувствия взгляд на свою подругу, — это, должно быть, лорд Хоукхест?

— Он самый.

Теперь Тристан тоже обернулся к Иден, которая стояла неподвижно, не сводя с него осуждающих глаз.

Он твердо встретил ее взгляд.

— Вы не рассказали мне про опиум, — сказал он.

Ее глаза расширились, потом покаянно опустились.

Сердце Иден точно сжали холодные пальцы. Она взглянула на него с усталой обреченностью.

— Я думала, вы знали. Знали… обо всем, — ответила она.

— Теперь я глубоко сожалею, что не знал, — произнес он, — хотя в конце концов доставил его сюда. — Голос его был холоден, но глаза молили о прощении. — Я думал лишь вернуть вам мужа, которого вы… и я… так долго разыскивали. Я не мог знать, когда нашел его, что вдобавок вы получите… это.

Она чуть заметно пожала плечами. Мир потерял для нее свое значение.

— Это один и тот же человек.

Тристан попытался оценить, насколько она близка к срыву.

— Когда мы доберемся до Яффы, я помещу его в тамошний госпиталь, — со всей возможной мягкостью сказал он. — Братья там хорошо разбираются в недугах подобного рода, скорее всего, они смогут излечить его.

Неожиданный взрыв леденящего душу смеха донесся со скамьи.

— Могут ли они излечить также и смерть, шевалье? Есть ли у них лекарство от любви? — Голос Стефана звучал дико и был полон боли. Огромные глаза вращались в запавших глазницах. Напоминая шута с вымазанным мелом лицом из какого-то представления, он, однако, не мог уже снять эту маску.

У Иден не было сил смотреть на него.

Видя ее напряженное лицо, Изабелла обратилась к Тристану:

— Сегодня мне предстоит уложить мужа в его гробницу, а вы, похоже, извлекли супруга Иден прямо из могилы. Не задумывались ли вы, милорд, что совершили ошибку и это не принесло ему добра?

Рубиновые искры мелькнули в его глазах.

— Ваше величество, я оплакиваю маркиза, бывшего моим другом, как вы могли узнать из рассказа Иден, не меньше любого из его подданных. Однако вы ошибаетесь, если считаете, что Стефан готов лечь в могилу. Он может… и будет излечен от своей губительной страсти, подобно многим другим.

Изабелла не удостоила его ответом. Он должен был понимать, что говорила она не о реальной могиле.

Иден обуздала свои чувства и пересекла комнату, чтобы сесть подле Стефана. Взяв его тонкую руку, она безнадежно пыталась отыскать в его лице черты мальчика, которого она знала и любила.

— Я знаю, ты не хотел этого, — с болью проговорила она, вспоминая свой отъезд из Куал'а Зайдуна, — и я ничего не собираюсь от тебя требовать, позволь только им попытаться поставить тебя на ноги.

Он обратил на нее свой прозрачный отсутствующий взор, непроизвольно стиснув ей руку.

— Тебе сказали, что они убили его? — спросил он, дрожа всем телом, как стрела, вонзившаяся в землю.

— Эмира? — Она перевела вопросительный взгляд на Тристана. — Это правда?

Тот устало кивнул:

— Это случилось во время набега на караван. Глупец позволил Стефану отправиться вместе с ним. Сам Зайдун погиб в битве. Стефана мы нашли среди раненых. О, — он предвосхитил ее вопрос, — рана не была опасной, просто небольшая контузия. Когда его нашли, он был без чувств. Я так и не мог понять, кто он такой, пока он не пришел в себя. Тогда оказалось, — заметил он с вялой иронией, — что я вроде бы получил возможность… возместить вам некоторые убытки. Он был совершенно прозрачным. Я и не подозревал о его нужде в наркотиках, так же как и в тот раз, когда посетил Куал'а Зайдун и эмир с холодной любезностью ответил мне, что пленник его жив и не может быть продан. Это было все, что он сообщил мне. К несчастью, вы также не рассказали мне больше.

Иден затаила дыхание и повернулась к нему.

— Когда он узнал, что Ибн Зайдун мертв, — безжалостно продолжал Тристан, ибо ей следовало знать все, — он потерял рассудок и метался, словно зверь в клетке. Так продолжалось много часов — больше, чем могут выдержать многие. Вот тогда мы начали понимать, что нечто другое, но не горе питает его безумие. Наконец, он сказал нам, что это опиум. Получив его, он сразу успокоился.

— Значит, вы тоже питали его безумие? — ужаснувшись, спросила Иден.

— Позвольте рассказать вам немного об опиуме, — спокойно сказал он. — Когда человек нуждается в нем, то он должен его иметь, равно как кровь, которая бежит в его жилах. Если он не получает опиум, то испытывает нестерпимые страдания Каждый мускул скручивают судороги. Внутренности разрывает боль. Его безостановочно трясет и мучают приступы рвоты. Вдобавок страдает его душа. Один в целом мире, он испытывает большее отчаяние, чем от потери всех друзей и любимых, которые когда-либо у него были. Вот что испытывает человек, когда лишен того, что для него дороже всего на свете.

Он взглянул на Стефана, который теперь сидел скорчившись, скрестив на груди руки, с глазами, устремленными в никуда.

— Дрожь уже началась. Я лучше уведу его, если маркиза будет столь любезна предоставить нам комнату.

— Разумеется. — Изабелла позвонила в маленький колокольчик.

— Отчего вы не оставили его в Крак-де-Шевалье? Несомненно, среди госпитальеров достаточно хороших врачевателей. Но зачем волочить его бедное тело на такое расстояние? — Иден переполняло сочувствие.

— Оттого, что не знал, где вы окажетесь в случае нашей задержки. У вас есть раздражающая особенность неожиданно исчезать. Мне не хотелось прибыть в Яффу и узнать, что вы отплыли в Англию. Стефан неплохо перенес дорогу. Что до его наружности, то он такой уже несколько месяцев.

Она сделала протестующий жест.

— Тем не менее я намереваюсь отправиться в путь как можно скорее. Чем быстрее он попадет в руки госпитальеров, тем будет лучше для него. Он не должен расходовать впустую те силы, что у него еще остались. Я собираюсь отбыть примерно через два часа.

— Нет! — воскликнула Иден. — Я должна остаться по крайней мере до погребения Конрада. — Она повернулась к Изабелле: — Вы не должны думать, что я оставляю вас в такой момент.

Изабелла быстро подошла и обняла ее:

— Шевалье прав, дорогая моя. Что до остального… то мне придется одной нести бремя этого великого города. Кроме того, я хотела бы, чтобы мой рассудок не был отягощен посторонними мыслями во время последнего прощания с Конрадом. Если вы останетесь, боюсь, мне будет непросто отрешиться от ваших забот.

Иден видела, что в речах маркизы в равной степени присутствовали и доброта и здравый смысл. Она повернулась к Тристану и постаралась спокойно встретить его взгляд.

— Тогда я отправляюсь со Стефаном в Яффу, — сказала она. — Вам больше нет нужды утруждать себя нашими делами. Мы будем в безопасности под защитой эскорта. Вы же, по-видимому, стремитесь поскорее вернуться в свою крепость.

Даже будь Тристан совершенно посторонним человеком, он не заслужил подобного вознаграждения за все, что старался для нее сделать. Но ей совсем не хотелось показывать свои истинные чувства. Вдобавок она не вынесла бы мучительного путешествия в компании Тристана.

Тристан скрыл огорчение за кривой улыбкой, которая давала понять, что он разгадал ее намерения.

— У меня также есть дела в Яффе, — бесстрастно сказал он, — с королем и бароном Стакеси. И еще я должен встретиться со своими людьми. Они до сих пор не знают, что я уже не их командир.

Иден отреагировала только на одно имя.

— Сэр Хьюго? Но ведь не собираетесь же вы…

— Я уже сказал, это мое дело, — резко оборвал ее Тристан.

В дверях появился слуга Изабеллы. Тристан направил его к скамье, где тот попытался уговорить полулежавшего Стефана подняться.

— Так вы будете готовы через два часа? — напомнил он Иден, прежде чем помог невозмутимому слуге поднять Стефана и, поддерживая, вывел его из комнаты. Глядя вслед, Иден подумала, как она ненавидит этого человека.

— Клянусь Богом, — с оттенком восхищения заметила Изабелла, когда двери за ними закрылись, — он настоящий мужчина!

— Клянусь кровью Господней, — страстно воскликнула Иден, — я всей душой желала бы никогда не встречать его… и не покидать пределы Англии!

Изабелла видела, что сердце ее готово разорваться. Обняв ее и крепко прижав к себе, она тихонько проговорила:

— Я не могу предложить вам утешение, ибо его нет ни у вас, ни у меня. Мы можем лишь продолжать жить, день за днем, принимая то, что не способны изменить. Для меня здесь все кончилось. Казалось бы, навсегда… но мне двадцать один год, и здравый смысл пробивается сквозь мою скорбь, говоря, что однажды все начнется снова. — Убежденность в ее голосе окрепла, когда она отступила, чтобы заглянуть в бледное лицо Иден. — Для вас конец еще не наступил. Не знаю, сколько вам еще предстоит пройти, но верьте, что мои молитвы всегда будут с вами. Я хотела бы, Иден, чтобы вы остались со мной, но ваш долг зовет вас в Яффу, равно как мой состоит в этих тяжелых ключах, оттягивающих мне пояс. Нить вашей жизни спуталась в сложный клубок… но еще много лет впереди. Время решит все.

Она хотела добавить: «Вы молоды, и муж ваш молод, он может излечиться и стать полноценным мужчиной», — но тут перед ней возникло полузабытое видение несчастного, никчемного Хамфри Торонского, которого она некогда думала, что любит. Если бы во время первого замужества она встретила Конрада, полюбила и познала его, как Иден Тристана де Жарнака, разве могла бы она впустить Хамфри обратно в свое сердце и в свою постель? Не смогла бы. Был момент, когда, увидев обреченность в лице Иден, она была готова схватить кинжал и вонзить его в хрупкую спину Стефана из Хоукхеста. Какой демон справедливости овладел этим красивым, словно ангел, человеком, заставив его принести свою любовь к женщине в жертву загубленной жизни ее супруга? Неужели он действительно полагал, что Господь мог потребовать от него такой жестокости? И все же пути Всемогущего неисповедимы. Невозможно было понять, как мог Он забрать Конрада, находившегося в самом расцвете жизни, у любящей жены и подданных, которые нуждались в его уверенной руке, и оставить это жалкое, бесполезное существо, только что покинувшее комнату. Она жалела Иден всем сердцем. Забыв о своем горе, она сжала Иден в объятиях, словно желая защитить ее.

Иден, тронутая таким проявлением дружеской любви, собрала все силы, чтобы не расплакаться, и вернула Изабелле благодарную улыбку.

— Я желала бы не покидать вас, — сказала она, — но, быть может, мы еще встретимся. Я не вернусь домой, пока Стефан не будет вполне здоров. Если я сумею, могу ли я навестить вас вновь?

— Это будет самый желанный визит, на который только я могу надеяться!

На сей раз их объятие было не менее тесным, как если бы они уже почувствовали скорую разлуку.

Все же двумя часами позже, когда Иден пришло время отправляться в путь, боль при расставании была столь сильной, словно оно для обеих явилось неожиданностью.

— Мы прожили вместе единственную ночь, — прошептала Изабелла, стоя у стремени коня Иден перед входом в свой дворец, — но если нам и не суждено больше встретиться, мы все равно навсегда останемся сестрами.

Иден, сопровождаемая безмолвным Тристаном, рядом с которым находился Стефан, а позади длинная череда рыцарей в черном, вспомнила другой день в разгаре лета, когда девушка, считавшая себя женщиной, выехала из этих ворот, унося на капризных каблуках часть юности Тира… Но ни юность, ни эта девушка уже не вернулись назад. Когда она в последний раз махнула рукой своей подруге, то по изменившемуся лицу Изабеллы поняла, что та тоже вспомнила.

Пятьдесят миль до Яффы быстро летели под копытами их коней. Дороги были в хорошем состоянии, а день ясным. Отряд конных рыцарей ехал весело, помогая себе песней. Иден молча скакала в центре кавалькады. Она не могла свыкнуться с тем, что едет позади Тристана, рука которого то и дело подхватывала поводья коня ослабевшего Стефана. Это было все равно что путешествие в компании призраков ее прошлого. Она не имела сил даже подумать о том, каким будет ее будущее, стараясь не глядеть на безучастную фигуру мужа, который это будущее олицетворял.

Поначалу Тристан делал попытки завязать беседу, обращаясь к ней в легкой уважительной манере почтительного спутника. Наконец, выведенная из себя этой неуместной игрой, она возмущенно взглянула на него и резко покачала головой.

Дальнейший путь они проделали в молчании, хотя Иден испытывала настоятельное желание поговорить со Стефаном, найти слова, чтобы разогнать дурман, в котором он пребывал. Стефан скакал, безвольно осев в седле, слегка склоняясь к шее коня. Временами он что-то неразборчиво бормотал по-арабски. Казалось, он не осознает и не интересуется, в какой компании путешествует. Небольшой отрезок она проехала рядом с ним, но один лишь взгляд на его апатичное лицо не оставил сомнений, что любое обращение будет ему так же противно, как ей самой недавние попытки Тристана.

Ничем не могла она затронуть его — мальчишку, который рос с ней бок о бок с той поры, как ей исполнилось десять, а ему шестнадцать. Не в силах занять место в этой движущейся цепочке отторжения и унижения, Иден придержала Балана, попытавшись найти укрытие среди скакавших следом дружелюбных рыцарей. Она не присоединялась к голове процессии, пока они не достигли Яффы. Здесь, перед воротами величественного строения, которое служило теперь приютом королевам Англии и Сицилии, она рассталась со Стефаном. Путь его и Тристана лежал дальше, в сторону госпиталя.

— До свидания, Стефан, — проговорила она, быть может, надеясь все же услышать в ответ его голос. — Завтра я навещу тебя.

Она неуверенно умолкла, когда его измученные глаза остановились на ней, оторвавшись бог знает от какого горестного видения.

— Я не желаю этого, — холодно ответил он, отчетливо выговаривая слова. — Та женщина была права. Вы причинили мне зло, вытащив из могилы. Здесь нет ничего для меня, да и во мне для тебя.

Ничего знакомого не было в чертах, выражавших холодную неприязнь. Слова Ибн Зайдуна горькой насмешкой всплыли в ее памяти: «Меня не влечет женская плоть…»

Внезапно она схватила узду его коня, заставляя слушать себя.

— Подумай о Хоукхесте, если не обо мне! — воскликнула она.

Может быть, это название тронет его душу? Он ведь так гордился своим небольшим владением.

Но он не промолвил ни слова, лишь повернул коня и направил его легкой иноходью.

— Все равно я Приду к тебе, — тихо сказала Иден, хотя ее и переполняло отчаяние.

— Оставьте его на несколько дней, — участливо проговорил Тристан у ее плеча, словно бы их ничего не разделяло. В голосе его было сожаление, он тоже чувствовал себя виноватым.

— Он станет понимать вас лучше, когда поспит день-другой. Сейчас он сохранил остаток физических сил, но рассудок его помутился. Не принимайте во внимание его слова. Я пришлю за вами, когда настанет время для встречи.

— Очень хорошо. — Она старалась держаться независимо и не смотреть на него. — Возможно, так будет лучше.

Он глядел на ее склонившуюся голову с чувством, с которым не мог совладать, но которое уже овладело им самим.

— Тогда… до свидания, — неуверенно сказал он. — Я тоже отправляюсь в госпиталь.

Раз уж вновь предстояло разлучиться, пусть даже она искренне желала этого, Иден решилась бросить на него прощальный взгляд. Его осторожные глаза быстро переметнулись в сторону, как это было в те дни, когда они еще не стали друзьями. Затем каждый из них резко отвернулся, будто получив неожиданный удар кинжалом.

Иден не стала смотреть ему вслед, когда он поскакал прочь вместе с остальными рыцарями, а отдала своего коня груму, который выбежал ей навстречу из королевской резиденции. Воспрянув духом, почти окрыленная вновь шевельнувшейся надеждой, она прошла в ворота, пересекла запыленные стойла и отправилась на поиски Беренгарии в ее новом пристанище.

Хотя дом не был предназначен для обитания столь высокопоставленных особ, все же он принадлежал достаточно удачливому купцу и представлял собой обширное прохладное строение, стоявшее среди благоухающих апельсиновых рощ и тщательно ухоженных аллей из пальм и ярких кустарников. Комната, выбранная королевой, выходила в крытый внутренний дворик с аркадой, где алый гибискус и олеандры отражались в голубой воде восьмиугольного бассейна. Иден перешла двор и стояла теперь, наблюдая сцену, которую, как она только сейчас поняла, ей уже более не доведется увидеть. Кровь бежала быстрее при виде любезной ее сердцу картины.

Беренгария, в платье из Голубой парчи, сидела спиной к окну, поднеся свое вышивание к близоруким глазам. Вокруг нее расположились дамы. Там была ни капли не похудевшая Матильда, волосы которой посветлели, а кожа приобрела бронзовый оттенок. Неизменное блюдо со сладостями стояло рядом, а сама Матильда пыталась подобрать на лютне какую-то мелодию. Неподалеку Ксанф, черные волосы которой были распущены по плечам, прогоняла проворную иголку вдоль круглого обруча для вышивания, напевая мотив, который подбирала Матильда. Напротив королевы, на стуле с высокой спинкой, сидела прямая фигура, при виде которой Иден слегка поморщилась. Леди Алис, с гобеленом на коленях, была, как всегда, каменно холодна, губы поджаты, между бровей озабоченная складка. Если бы не отсутствие одной любимой фигуры, можно было подумать, что они в Винчестере.

Иден стояла замерев, почти не желая быть обнаруженной. В этой спокойной картине, обрамленной аркой окна, присутствовала законченность, заставившая сердце Иден сжаться от невольного страха. Осталось ли среди них место для нее? Или же ее незваное появление расстроит эту идиллию? Алис, конечно, имела все основания считать ее своим врагом. Беренгарию она покинула без ее согласия, а до этого то и дело была причиной ее беспокойства и огорчений. Свою служанку Ксанф она оставила на попечении других людей, не позаботившись о ее благополучии. Матильда… конечно, Матильда всегда была добра к ней, но после столь долгой разлуки даже и она… Ведь прошло более восьми месяцев со времени их расставания.

Леди Алис подняла голову от гобелена.

Пустая амбразура окна идеально обрамляла фигуру стоявшей среди цветов женщины, лучи вечернего солнца падали на ее золотистые волосы. Не торопясь, Алис отложила гобелен. Глубоко вздохнув, она пересекла комнату и выглянула из окна:

— Иден из Хоукхеста, вы ли это в самом деле?

Мирная идиллия разбилась вдребезги и разлетелась по углам комнаты. Беренгария вскрикнула, точно пойманная птичка, пальцы ее взлетели к губам, между тем как Матильда и Ксанф встрепенулись, будто испуганные павы. Вышивание свалилось на пол вместе с лютней. Прежде чем оказаться в объятиях Беренгарии, Иден успела уловить насмешливую улыбку на спокойном лице Алис.

— Я знала, что ты не могла умереть, mi corazon, — вскричала, обливаясь слезами, маленькая королева. — Молитвы мои оказались не бесполезны. Подобно стрелам, летели они и нашли свою цель. Я возношу хвалу Господу, который в своем милосердии вернул тебя нам.

Прошло немало времени, прежде чем Беренгария отпустила ее и Иден смогла оглядеть своих старых подруг. Когда это случилось, она увидела, что у каждой из них, даже у Алис, в глазах стояли слезы. Как она могла в них усомниться? Крепко обнимая их по очереди, Иден улыбалась с выражением безоблачного счастья. Не важно, что она выстрадала и что ждало ее впереди. Она наконец вернулась в свой безопасный приют, домой. И пусть даже она не заслужила этого, но любима, ибо настоящая любовь может все простить. Она была их блудной сестрой, и она вернулась.

Вскоре вопросы хлынули на нее как теплый долгожданный дождь, и ясно было, что отвечать на них придется до глубокой ночи, прежде чем самой представится случай узнать хоть что-нибудь.

О многом она предпочла умолчать. Может статься, позже она покается Беренгарии. И, конечно же, священнику. Правда, она не надеялась услышать утешение, подобное тому, что отец Себастьян всегда имел наготове для своей маленькой паствы.

С огорчением отмечала она, что имя Тристана то и дело повторяется на протяжении ее истории. Она старалась не сопровождать упоминания о нем особой теплотой, равно как и наоборот, однако чувствовала общее любопытство. Разумеется, Матильда первой высказала свое суждение.

— Думаю, это самая рыцарская история из всех, которые мне когда-либо доводилось слышать! — воскликнула она, восхищенно сверкая глазами. — Сеньор де Жарнак более безупречный рыцарь, чем любой из служивших королю Артуру. Но это невыносимо печально. Он должен любить вас больше жизни и все же не может вами обладать. При всем этом он сам в конце концов доставляет вам Стефана… — Тут она разразилась слезами.

Иден внезапно почувствовала себя старой как мир.

— Не стоит подменять правду сказками менестрелей, — мягко проговорила она. — Шевалье и я не говорили друг с другом о любви.

Из всего печального собрания правды и полуправды, которую она открыла им, это, по крайней мере, был несомненный факт.

— Если вы так стремитесь к романтической развязке, — добавила она устало, — почему бы вам не додумать ее самой? Я же совершила с помощью Тристана то, для чего отправлялась в эту землю. Я нашла своего мужа.

Голос ее напрягся и похолодел, она с трудом удерживала рвущийся из глубины души крик, ибо это была черная ложь. Человек, которого она нашла, звался не Стефан. Стефан был мертв. А Тристан, побуждаемый любовью к ней, пытался его воскресить. Почему же ей не верилось, что это ему удастся?

Больше она не могла думать о подобных вещах. Она быстро шагнула к Алис:

— Тот мой поступок, перед тем, как я скрылась… я хочу, чтобы вы знали, что мне стыдно за него.

Алис улыбнулась достаточно дружелюбно.

— Вы были весьма находчивы… как всегда, — сказала она.

Легкое пожатие плеч сказало Иден, что ей лучше считать себя прощенной, дабы не возвращаться больше к этому предмету.

Беренгария, которая внимательно наблюдала за ней во время рассказа, почти ничего не говоря и предоставляя все вопросы Матильде, теперь села рядом и взяла ее за руку.

— Не может быть никаких взаимных обвинений, — твердо сказала она. — И тебе сейчас нужно отдохнуть. Всем нам следует отдохнуть, — продолжала она с оттенком иронии, которого раньше Иден не замечала в ней, — ибо завтра к нам прибудет Ричард.

— Из Аскалона?

— Мы удостоились высокой чести. Он редко отрывается от исполнения своего последнего замысла. Недавно я подумала, что он был бы счастлив родиться каменщиком не менее, чем королем. Город, превращенный в развалины, уже обещает превзойти былое великолепие.

В голосе ее были гордость и привязанность, сменившие смущение и болезненные сомнения, присущие ей в первые дни замужества. И хотя в ее хрупком телосложении не было заметно изменений, способных порадовать сердце королевы Элеоноры, весь вид Беренгарии соответствовал облику довольной жизнью замужней женщины. Иден оставалось только пожелать, чтобы сама она могла испытывать такое же удовлетворение от предстоящей встречи с Ричардом-Тричардом.

— Как сейчас, Беренгария, ваши взаимоотношения с королем? — спросила она на следующий день, сидя во внутреннем дворике с королевой и Джоанной Плантагенет, похудевшей и еще более энергичной, которая уже выпытала о ее приключениях больше, чем сумела романтичная Матильда.

— Наша жизнь идет так, как всегда должна будет идти, — без сожаления ответила Беренгария. — Ричард таков, какой он есть, и я более не надеюсь и не стремлюсь его изменить. — Она бросила на Иден взгляд, полный сострадания. — Он тоже… больше не интересуется любовью женщин. Думаю, это чувство никогда не имело для него значения, кроме, может быть, любви Элеоноры.

Спокойно произнесенные слова вызвали у Иден ощущение горечи. Для нее это не было неожиданностью. Похоже было, что какая-то часть ее существа давно распознала натуру Ричарда. Не потому ли, что она, сама того не ведая, распознала тот же порок в Стефане?

— Он навещает меня время от времени в моей спальне, — Беренгария не покраснела, говоря это. — И однажды, если Господу будет угодно, мы дадим Англии наследника. В иных отношениях мы добрые друзья и не мешаем друг другу приятно проводить время по собственному выбору. Ричард занят своим строительством… когда не разрушает какой-нибудь город. У меня остаются домашние заботы, музыка, мои подруги. Если когда-то я и желала другого, я научилась вполне обходиться без этого. — Она вздохнула, но не слишком тяжело, и сердечно улыбнулась Иден. — Восемь месяцев — во всех отношениях долгий срок. Нам не хватало тебя, Иден.

— Слишком долгий, чтобы заниматься самобичеванием в этой чертовой дыре, — откликнулась Джоанна, размашисто нанося свои штрихи на идиллическую картинку во дворике. — Иисус! Как я жду, чтобы Ричард заключил наконец мир и я могла бы спокойно отправиться домой, прежде чем он выдаст меня за верблюда или какого-нибудь турка.

Иден улыбнулась:

— Не находил ли он еще каких-либо приемлемых предложений?

— Нет, с тех пор, как я отказала этой безбожной обезьяне. Я в большой немилости у своего брата, как, уверяю вас, и он у меня.

Беренгария с нежностью посмотрела на нее:

— Ты выйдешь за того, кто тебе по нраву, Джоанна. Ты знаешь это. Но если ты не поторопишься, не сомневаюсь, что маленькая Матильда опередит тебя у церковных дверей.

— Кто же это? — Иден была удивлена.

— Не догадываешься? — усмехнулась Джоанна. — Кто, подобно ей, никак не может расстаться со своей Тарелкой? И питает еще большую склонность к вину?

— Сэр Джон де Валфран! — тут же воскликнула Иден.

— Я так рада за них обоих. Они замечательно подходят друг другу. Но по поводу еды… они скорее смогут воспитать своих детей, чем самих себя.

— Мне нравятся толстенькие дети, — заявила Беренгария. Тут же ее лицо слегка помрачнело. — Дела леди Алис, — сказала она, немного поколебавшись, — не так хороши. Я надеялась… многие надеялись, что она, наконец, заключит союз с молодым Уиллом Барретом. Он обхаживал ее день и ночь, как только выдавался свободный момент. Они почти все время проводили вместе. Ричард дал согласие на брак. Все было устроено, и Уилл должен был стать счастливым человеком. Но когда я сказала об этом Алис, думая, что она поблагодарит меня, та внезапно набросилась на меня с исказившимся лицом, словно дикий зверь, и заявила, что, если король настаивает на женитьбе, она скорее лишит себя жизни. Пусть лучше она не попадет на Небеса, чем возьмет товар второго сорта.

— Второго сорта? — Иден перехватила взгляд спокойных серых глаз.

— Она была вне себя. Не сознавала, что говорит.

— Ты имеешь в виду, дорогая, милосердная сестрица, что она скорее перерезала бы себе горло, чем так несдержанно открыла бы правду! — колко заметила Джоанна. — Если уж она не могла заполучить Тристана де Жарнака… а он ясно дал ей это понять, бедняжка… не хочет других мужчин. Почему вы опустили голову, Иден? Не вы создали эту суету. Нам не дано выбирать любимых, — думаю, вы это знаете, — ни Алис, ни шевалье де Жарнаку, ни Беренгарии, ни вам. Впрочем, я уверена, что разумнее было бы выбирать.

— А как же вы сами? — быстро спросила Иден, чтобы скрыть свое страдание.

— О! Я обхожусь тем, что само плывет ко мне в руки, — сказала Джоанна, загадочно улыбнувшись и заслужив неодобрительный взгляд королевы. — Я обнаружила, что великолепная Ксанф может оказывать неоценимую помощь в делах… как бы это сказать… сердечных. У нее большой опыт по этой части. Она сделалась моей неизменной посланницей. Кроме того, она очень полезна для ребенка Комнина, которая лепечет с ней на своем языке кипрских греков. Не знаю, как бы я обходилась без нее. Боюсь, вы потеряли свою горничную, Иден.

Иден рассмеялась, вспомнив неустанные усилия Ксанф наилучшим образом подготовить ее для удовлетворения желаний пресытившегося императора.

— После столь долгого срока я вряд ли могу жаловаться. Однако я думала, что потеряю ее в конце концов из-за юного Жиля.

— Увы, нет. — Язвительный тон Джоанны сделался рассудительным. — Очень боюсь, что мы потеряли самого Жиля.

— Как так? — встревожилась Иден.

— Все из-за Ричарда, — неожиданно вмешалась Беренгария. — Кажется, он… слишком привязался к мальчику, что не слишком польстило твоему оруженосцу. Не знаю, что между ними произошло, но Жиля как ветром сдуло из королевских покоев, и он поклялся, что никогда туда не вернется. Ричард жестоко выпорол его за ослушание. С тех пор Жиля никто не видел.

— Боже милосердный… неужели он решил теперь развращать детей? — Тон Иден был полон осуждения. — И неужели не нашлось никого, кто был бы обеспокоен судьбой Жиля?

— Не обвиняй нас, Иден. Это собственная гордыня завела мальчика так далеко. — Беренгария была подчеркнуто спокойна. — Он покинул дворец в Аскалоне глубокой ночью. Уилл Баррет во главе отряда рыцарей выехал на его поиски. Но они вернулись ни с чем. Подумывали, что он пытался добраться до шевалье де Жарнака, которым он восхищался… и которому доверял.

— Прошу простить меня. Разумеется, я не обвиняю никого… кроме себя, — приглушенно произнесла Иден. — Жиль отправился за море, будучи у меня на службе, и если он и вправду пропал, то ответственность лежит на мне.

На ней и на живой легенде по имени Ричард Львиное Сердце, который призвал десять тысяч подобных Жилю юношей положить свои жизни за его фальшивое сияние.

— Он может вернуться, если узнает, что сэр Тристан здесь, — утешила Беренгария. — И я надеюсь, что если он так и сделает, то хотя бы не поступит в госпитальеры.

— Мальчик был бы таким же чистым, скромным и послушным рыцарем, как и тот достойный джентльмен, — насмешливо проговорила Джоанна. — Боже, как мужчины глупы! Я лучше сама предпочла бы затащить шевалье за его прекрасные черные кудри в свою постель, чем позволить ему положить такой печальный конец своей мужественности. Вы молчите, Иден? Вам не жаль, что он может оказаться последним в своем знатном роду?

Иден взглянула на нее с каменным выражением лица:

— Конечно же, берите его себе. Почему бы вам не поучаствовать в его судьбе? Я уверена, что его знатный род достоин слиться с родом Плантагенетов.

Насмешливые глаза Джоанны сузились.

— Поверьте мне, я бы так и сделала… будь я уверена, что у меня есть малейший шанс превзойти незадачливую Алис. Нет, нужно смотреть правде в глаза, моя дорогая, нравится тебе это или нет. Вы, и только вы, способны были завоевать железное сердце шевалье. Надеюсь, — глубокомысленно заключила она, — что ваш драгоценный Стефан стоит этой потери.

— Если бы жалость и сострадание могли бы господствовать над грубостью вашего невыносимого языка, — ядовито заметила Беренгария, — у нас были бы все основания любить вас больше.

Именно этот предвещавший бурю момент выбрал привлекательный юный герольд Ричарда, чтобы объявить о скором прибытии своего господина.

Выражение лица Беренгарии изменилось, и она поспешно схватила Иден за руку.

— Не заговаривайте с ним о сэре Тристане. Он сильно разгневан на него… лучше дать ему время забыть…

— Разгневан… за что же?

— Шевалье выступил защитником Конрада Монферратского, упокой Господь его душу… и попытался склонить Ричарда принять его сторону перед лицом всего совета. Ричард назвал его предателем и приказал покинуть собрание. С того дня они не встречались. Это было перед тем, как вы встретились в Дамаске.

Иден промолчала. Значит, Ричард, наконец, бросил свою перчатку.

Когда из-под аркады до них донеслось звяканье металла и грубый мужской смех, она постаралась изобразить на лице притворно вежливое выражение, тогда как кровь с ненавистью стучала в ее висках.

Ричард Плантагенет сейчас показался ей выше, шире в плечах, более загорелым и золотоволосым, чем раньше. Он выглядел уставшим, хотя глаза его и походка были быстры, как всегда. Большими шагами он пересек двор, при этом его длинный меч едва не бороздил неровные плиты мостовой, и заключил Беренгарию в добродушные объятия.

— Как ты, жизнь моя? Ты выглядишь довольной.

— Благодарю, Ричард. Я вполне довольна.

Иден подумала, что неизменно будет чувствовать удивление, замечая взгляды, которые Беренгария бросает на своего мужа, но ни причину, ни следствие уже ничто не сможет изменить.

— Сестра! Надеюсь, ты пребываешь в довольстве… и спокойствии. Как тебе нравится жизнь старой девы? Все еще собираешься постричься в монахини?

Глаза его радостно сверкнули от злобного удовольствия. Выражение их не изменилось, когда он повернулся к Иден.

— Клянусь всем святым, миледи Хоукхест! Мы уж и не думали увидеть вас снова. Я предполагал, что вы сбежали с каким-нибудь сарацином, но как я слышал, вам удалось вытащить своего мужа из логова эмира. Хотел бы я так натаскать свою суку! Мне сказали, бедняга плох? Неверные давали ему опиум.

— Весьма великодушно со стороны вашего величества проявлять заботу о его благополучии, — ледяным тоном ответила Иден. — Новость о его возвращении распространяется очень быстро.

— Истинно так. Уверяю вас, у вашего мужа есть очень влиятельные друзья, — вкрадчиво проговорил король. — Если пожелаете, я пошлю к нему своего медика… хотя не особенно рекомендую. Он не преуспел в избавлении меня от проклятой арнальдии. Однако с опиумом важнее отказ от него, чем лечение… Пусть болезненно, зато приносит необходимые плоды. Если не слишком поздно. Когда склонность глубоко укоренилась, сделать что-либо невозможно.

Он многозначительно уставился на нее, точно любопытный грач, ожидая реакции.

Иден ответила спокойным взглядом.

— Я очень доверяю братьям-госпитальерам. Если существует возможность, они вылечат его. Нужно молиться, чтобы так и случилось.

Ричард издал звук, очень напоминавший фырканье:

— Если Бог пожелает, то так и будет. В противном случае, миледи, я бы посоветовал вам серьезнее подумать о сватовстве Хьюго де Малфорса. Знаю, вам пришлась не по нраву его грубоватая манера ухаживать, но он по-прежнему желает заполучить вас, вам же долго придется искать более подходящую пару. Помимо всего прочего, он ваш сюзерен, и со смертью молодого де ля Фалеза вы будете перед ним в долгу. Вам понадобится муж, это нужно для ваших владений. Я не прочь и сам взглянуть на вашу свадьбу. Прошу хорошенько это запомнить.

— Ричард! Ты не можешь так думать всерьез!

Беренгария была объята ужасом.

Иден задержала дыхание, оглядев своего суверена столь пристально, как обычно разглядывают экзотические и вызывающие отвращение приправы к кушаньям. Ее одолевало желание приоткрыть бездну накопившегося презрения, но она сознавала, что Стефан, если поправится, будет нуждаться хотя бы в малейшей крупице королевского расположения, чтобы получить разрешение вернуться в Англию. Поэтому она присела в традиционном поклоне.

— Я подумаю над вашими словами, если нужда в этом, увы, возникнет. Как и всегда, я ваш самый покорный вассал.

Когда он по-лисьи улыбнулся и сделал ей знак подняться, она почувствовала, как железные клещи сжимают ей душу, словно вокруг нее сомкнулись две части некоего фатального круга. Это была ловушка, которую приготовил ей сам сатана… ибо именно «манера ухаживать» барона Стакеси погнала ее через весь свет сюда, к Стефану… а теперь король, на чью защиту она надеялась, ждет только смерти Стефана, чтобы бросить ее обратно в лапы сэра Хьюго. Господь не может этого допустить! Стефан должен поправиться. Должен!

— Я слышал, ваши друзья-госпитальеры получили пополнение, — продолжал Ричард с легкой неприязнью в тоне. — Шевалье де Жарнак, дурно послуживший своему королю, теперь, без сомнения, намеревается сделать то же для Господа Бога. Молоко Богоматери, ему еще повезло, что он сохранил обе руки, чтобы складывать их в молитве… и пусть он молится, чтобы нам больше не встретиться. Говорят, именно он нашел вашего повелителя и решил, что тот скорее жив, чем мертв?

Итак… Стефан тоже должен страдать по милости Тристана. Иден наклонила голову, сохраняя молчание, а Беренгария возмущенно прищелкнула языком. Услышав это, Ричард обрушился на нее:

— О, понимаю, миледи. Я оскорбил вашего любимца, вашего preux chevalier[17]. Символ цвета рыцарства, де Жарнак… с охотой приходит на помощь любой прекрасной даме… и еще с большей охотой предает своего сюзерена. Что ж, если вам нравится, можете сохнуть по нему сколько угодно, но я уже назвал его предателем. Он такой же предатель, как его друг — маркиз Монферратский. — Улыбка его сделалась зловещей. — Теперь же вам, без сомнения, известно, какую награду принесло ему предательство.

Иден была больше не в состоянии сдерживаться:

— Он не был предателем! Разве он не оставил вам свое королевство?

Глаза ее засверкали от ненависти.

Ричард вроде бы и не заметил ее вспышки.

— Мудрость человека, чья душа находится в опасности, — самодовольно объявил он. Затем вдруг отрывисто рассмеялся, и злоба слетела с его лица, сменившись усталостью и разочарованием. — Кто еще оставался, кроме Ричарда? Филипп давно отплыл домой. Его Бургундский прихвостень недавно отправился следом, лишив меня возможности отыграться на нем. Де Лузиньян хуже чем бесполезен. Выбор Конрада состоял лишь между мною и Саладином. — Он вновь коротко усмехнулся. — И я догадываюсь, что он не избрал бы султана!

— Все так же желчен, братец? — Джоанна явно развеселилась. — Я-то считала, ты заключил мир с Конрадом!

Ричард улыбнулся, вновь обретя хорошее расположение духа:

— Да. Разве он не упокоился сейчас в мире, а? Да сгинут так все предатели!

Беренгария вся сжалась от гнева.

— Постыдись! — презрительно сказала она. — Я не потерплю при мне подобных разговоров. Если в тебе нет уважения к смерти своего союзника, уважай по крайней мере горе его жены.

Ричард задумчиво посмотрел в рассерженное лицо, где не осталось и следа снисходительной привязанности. Он взял королеву за маленький подбородок:

— Ты слишком много времени проводишь с моей строптивой сестрицей, ma chere[18]. Умоляю, не позволяй ей портить твой чудный нрав. Тебе не стоит беспокоиться об Изабелле Тирской. Уверяю тебя, она не станет носить траур дольше одного-двух дней. Вскоре она сменит его на подвенечное платье.

Их общее восклицание, похоже, доставило ему удовольствие.

— Что, вы не стремитесь услышать имя счастливого жениха? Вы безмерно меня огорчаете.

— «Сильный человек… способный управлять городом…» — вспомнила Иден, — Я решусь задать вам вопрос. Кто это, мой повелитель?

Ричард плюхнулся на деревянную скамью рядом с Беренгарией. Он пристально, без злости взглянул на Иден, усталые глаза были серьезнее, чем всегда, желтизна проступала под бронзовым загаром.

— Вы правы, леди Хоукхест, и существует лишь один человек, соответствующий вашему описанию. Благодарение Господу, он все еще с нами. У Генриха Шампанского сердце отважнее, чем у других из его рода. Не позже чем через неделю я пошлю его получить ключи от города… и вожделенную вдовицу. Говорят, она прелестна и обладает веселым нравом. Они великолепно подойдут друг другу.

— Она всего два дня как овдовела, — сказала Иден, и голос ее дрогнул от пережитой боли.

Ричард ухмыльнулся. Ее боль облегчала его собственную.

— Тогда ее постель вряд ли успела остыть.

— Полагаю, — сдержанно произнесла Беренгария, — она откажет ему. Она маркиза Монферратская и наследница Иерусалима.

— Тогда нам придется переубедить ее, во имя ее же наследия. Но я готов держать пари, что этого не случится. Генрих молод, красив, он один из популярных вождей. Город Тир с радостью примет его за молодость и силу. Увидите, она даст ему согласие.

Таким образом, для Изабеллы тоже не оставалось выбора. Ею распорядятся как главной драгоценностью в короне Иерусалима. При всем сострадании к подруге Иден все же отметила, что той, по крайней мере, предстояло выйти за человека, которого она считала привлекательным. Генрих Шампанский, во всяком случае, для любой женщины в тысячу раз более приемлем в роли мужа, чем барон Хьюго де Малфорс.

— Пусть же она даст согласие завтра… если это положит конец хоть одной из ваших вечных бессмысленных ссор, — в сердцах воскликнула Джоанна. — Расскажи мне, Ричард, как продвигается договор с Саладином? Лучше бы тебе поторопиться с его заключением, ибо маленький Джон протягивает свои липкие пальцы к твоей короне. Наша матушка шлет целый список жалоб на него со всех концов страны. Такой же длинный, как твой несравненный меч.

Ричард предпочел не замечать ее недовольного тона.

— Уилл Лонгшамп шлет другой, — мрачно проговорил он, проводя рукой по лбу. — А кузен Филипп зашевелился в Нормандии, несмотря на данную мне клятву. Да сгниют его желчные потроха! Могу поклясться, Джон тоже приложил к этому руку. Он так близок с Филиппом, как был до смерти отца. Видит Бог… пришло время заняться собственным королевством. Но что сейчас важнее… Иерусалим или Анжуйская империя… если она еще существует? Кто знает! — воскликнул он в порыве отчаяния. — Быть может, пока сюда шли тревожные послания, брат Джон тем временем уже уютно уселся на моем троне, болтая над землей своими красными пятками?

— Бедный Джон. Если бы он был повыше ростом! Возможно, тогда ему не пришлось бы влезать на твой трон, чтобы заявить о себе, — недобро заметила Джоанна.

— Ты дура, Джоанна. Придержи язык.

На сей раз Иден была с ним согласна.

Он поднялся и пересек двор, при этом лицо его выражало отчаянную борьбу, словно истина, к которой он стремился, была перед ним, но превосходила его понимание.

— Столь близко подошли мы к Иерусалиму, — проговорил он со смирением, которого Иден прежде не замечала. — Простит ли мне Христос, если я сделаю еще одну, последнюю попытку?

Джоанна вздохнула. Ей хотелось видеть Иерусалим разрушенным до основания.

Беренгария же дотронулась до его руки, гнев ее прошел, в глазах светилась вера.

— Если ты добьешься успеха, то будешь прославлен как величайший монарх христианского мира, новый Карл Великий. Никто не осмелится противостоять завоевателю, который вернул Христу его Святой Город. Это всегда было твоей мечтой, Ричард. Не отступайся от нее.

Ричард взял обе ее руки в свои и поцеловал их. Он не скрывал своей признательности.

— Благослови тебя Бог, Беренгария. Сердце говорит мне, что ты права. Я смотрел на город только издали. Тогда я не думал, что он покорится мне, но все же так может случиться. — Лоб его разгладился, кровь вновь прихлынула к лицу. — Клянусь святой Девой, иначе и быть не должно! Ведь только вчера один из оруженосцев доставил мне чудесный священный дар. Я собирался рассказать вам… это часть Подлинного Креста, что была захвачена язычниками при Хаттине. Мальчик нашел его под подушкой, на которой лежит моя корона. Ни он, ни другие не знают, как реликвия попала туда. Они называют это чудом. Почему бы и нет? Чудо, хоть, может статься, мы его и не заслужили, как раз то, что нам теперь нужно. И как знать, возможно, Бог и в самом деле посылает нам знамение. Чудо или нет, я буду считать его таковым и сражаться до конца, дабы вернуть Крест в его истинную обитель.

Лицо его озарилось устремлением, словно в былые дни на Сицилии или Кипре. При этом зрелище долго вынашиваемая ненависть Иден куда-то исчезла, и она почувствовала предательское желание снова поверить в легенду, увидеть в нем Золотого Воителя из гавани Акры, непобедимого защитника христианского мира, о котором мечтала Беренгария.

Тут Джоанна издала свой горловой смешок:

— Великолепно, Ричард, просто великолепно. Но я думаю, ты должен кое-что узнать.

— Нет! — воскликнули в один голос Иден и Беренгария.

Ричард был явно сбит с толку.

— Джоанна… не стоит именно сейчас досаждать ему своим эгоизмом, — угрожающе сказала Беренгария.

Намек был вполне очевиден. Не время было говорить о причастности де Жарнака к этому столь необходимому чуду.

Король впервые улыбнулся по-настоящему и расцеловал свою сестру в обе щеки.

— Больше ни слова, Джоанна. Позволь мне сохранить иллюзию. Оставь на время насмешки. Прибереги их до тех пор, пока не окажешься в Иерусалиме. Там тебе понравится.

Джоанна вздохнула, но вернула ему поцелуй.

— Еще больше мне понравится во Франции, — сухо сказала она.

После того как Ричард ушел, она нетерпеливо повернулась к Беренгарии:

— Разве мой брат ребенок, чтобы так его обманывать?

Королева бросила на нее холодный взгляд.

— Разве обязательно быть ребенком, чтобы тебе позволили надеяться? — отпарировала она.

Ее достоинство на короткий момент смутило Джоанну, но затем, сузив глаза, та продолжила:

— Он дал слабую надежду мне… или Иден. И для блага самого де Жарнака он должен узнать правду. Он не может по-прежнему считать предателем человека, возвратившего Подлинный Крест.

— Джоанна, как ты можешь быть столь бестолковой, — бесцеремонно спросила Беренгария, — хотя сама принадлежишь к Плантагенетам? Разве не ясно, что сэр Тристан уязвил гордость Ричарда? Ведь всей душой он любил этого человека. И мог принять его отступничество, лишь ожесточившись сердцем. Так он и сделал, и так должно оставаться. Но, может быть, со временем мы попробуем как-то залечить эту рану… но не сейчас, Джоанна, не сейчас. Сначала должен быть Иерусалим.

Джоанна задумчиво нахмурилась.

— Де Жарнак возвратил Ричарду Крест, доставил его, как подарок. Разве этого недостаточно, чтобы вернуть былое расположение?

Беренгария покачала головой, слегка улыбнувшись подобной наивности:

— Он доставил Крест… но тайно. И он не предложил этот дар от себя как знак своей преданности. Он предоставил это рыцарям святого Иоанна.

— Это слишком деликатно для меня, Беренгария, но, быть может, ты и права. Однажды гордость Ричарда станет причиной его гибели. Но что до Иерусалима, — тут она внимательно посмотрела в лицо своей невестке, — веришь ли ты на самом деле, что мы захватим Священный Город?

— Я верю в то, что чувствует сам Ричард… что мы должны предпринять еще одну, последнюю попытку. Во имя Господа и во имя самих себя. Такой шаг сплотит нас, как ничто другое, ибо отвечает общим чаяниям. Пока же люди ежедневно дезертируют, и это началось после Акры.

— А начало положила Иден, — заметила Джоанна с мрачным юмором. — Вам надо было держаться подальше отсюда, дорогая. Ну а если нужда влекла вас в наше общество, следовало сначала перерезать горло Хьюго де Малфорсу в этих варварских горах, дабы обезопасить себя от непредсказуемых поступков Ричарда.

— Может статься, я еще поступлю так, — беспечно проговорила Иден.

Однако лицо королевы исказилось от огорчения.

— Я поговорю с Ричардом от твоего имени, когда мы останемся с глазу на глаз, — пообещала она. — Будь уверена, он не станет придерживаться подобного варварства. В конце концов, он должен знать, что иначе сильно разгневает свою мать, которую любит больше всех на свете.

Джоанна притворно вздохнула.

— Элеонора находится в Англии, — заметила она.

Почти неделю спустя ясным, пронзительно солнечным утром, немного смягчаемым дувшим с моря бризом, что развеивает песок из-под копыт скачущей лошади, прибыл посланец для Иден — юноша, одетый в черный плащ рыцарей-госпитальеров.

Он принес плохие известия. Стефан, который в первые несколько дней начал быстро поправляться, последнюю ночь провел в горячке и буйстве и теперь был настолько слаб, что вряд ли мог прожить больше одного дня.

Иден немедленно приказала оседлать лошадь и отправилась вслед за вестником в госпиталь. Это было длинное, низкое, мрачноватое строение, некогда являвшееся христианским монастырем. Ни одно окно не выходило на улицу, отчего впечатление витавшей здесь безнадежности еще более усиливалось.

Они проехали через задние ворота, и когда Иден соскользнула с седла, к ней поспешно приблизилась еще одна одетая в черное фигура.

— Миледи, я рад видеть вас, хотя скорблю о причине, повлекшей эту встречу. Я брат Мартин.

Это был тот же рыцарь-врачеватель, с которым ей довелось повстречаться много месяцев назад, когда она искала Уолтера Лангфорда.

— Точно ли он не выживет? Вы вполне уверены?

Голос ее дрожал. Брат Мартин сокрушенно покачал головой.

— Сожалею, но должен подтвердить это. Сейчас он вряд ли осознает окружающее, хотя случаются периоды просветления… И все же, клянусь, еще вчера я считал, что смогу послать вам более радостные вести. Казалось, ему значительно лучше: он уже начал походить на того человека, которым был когда-то.

Иден закусила губу, видения Хоукхеста теснились в ее голове.

— И вы не можете назвать какой-либо причины столь резкого ухудшения? — спросила она, пока они быстро шли по длинным прохладным коридорам, минуя маленькие ароматные садики с лекарственными травами и комнаты, наполненные негромким, суровым гудением мужских голосов.

— Ни одной, которая казалась бы возможной, — сказал брат Мартин. — За одну ночь произошло чудовищное ухудшение, которое не поддается объяснению. Впечатление такое, словно он внезапно вернулся в состояние, когда наиболее зависел от наркотиков, хотя у нас он полностью отказался от них. Это превыше всякого понимания. Никто из нас не может объяснить…

Он замолчал, когда очутился у двери и отодвинул занавес, закрывавший доступ в маленькую комнату, смежную с большим залом.

— Он находится здесь, миледи. Мы сделали все, чтобы ему было удобно.

Истощенная фигура погруженного в сон Стефана лежала под шелковыми покрывалами, поверхность которых была недвижима, как если бы под ними находился мирно спящий ребенок. Свет из решетчатых окон падал на его изможденное лицо, обрамленное длинными темно-каштановыми волосами, что делало его похожим на портрет аскетичного святого с ореолом вокруг головы. Иден была так потрясена этим зрелищем, что не заметила у постели другой фигуры, пока второй человек не произнес ее имя.

— Иден. Миледи…

Иден переступила порог, ошеломленно переводя взгляд с одного на другого, сознавая в этот момент, что все трое, собравшиеся в маленьком преддверии ада, были вовлечены в некий великий и фатальный круговорот бытия.

— Тристан, — наконец выговорила она, — это вы послали за мной?

— Да. Как и обещал.

Теперь она заметила, что тело его напряжено от еле сдерживаемой ярости, а взгляд никогда еще не был таким мрачным. Он был в плаще и сапогах и походил на человека, который быстро преодолел долгий путь.

Хотя он обращался к ней, он точно так же мог бы разговаривать с братом Мартином или, скажем, со стеной.

— Я рад, что вы здесь. Сам я не могу долее оставаться здесь, миледи Иден. Существует дело, которым я должен заняться как можно скорее. Позже я вернусь к вам. Не сомневаюсь, что вы будете хорошо охранять его до моего возвращения.

Так отрывисты были его слова и так очевидно желание немедленно уйти, что Иден поняла, как безразличен для него ее визит. Причина его гнева, чем бы тот ни был вызван, всецело захватила его, и мысли Тристана были очень далеки от присутствующих.

Он взял лежащие на кровати латные перчатки, натянул их на руки, и она заметила, что его пальцы теперь украшал не только перстень с фамильным рубином Жарнаков, но и кольцо госпитальеров с белым крестом.

— Мне сказали, что он не поправится. Я очень сожалею, — едва взглянув на нее, произнес он и быстро прошел к двери.

Иден не обернулась на эхо быстрых шагов в вымощенном плитами коридоре и заняла место у кровати Стефана.

Теперь все обстояло так, словно он никогда не являлся частью ее жизни, ее крови, ее плоти… но одновременно существовало могучее сверхъестественное чувство, что все они втроем накрепко связаны судьбой, которую им не дано постичь, и остается лишь следовать предназначенным для них скорбным путем.

Чувствуя себя виноватой, она вернулась в своих помыслах к Стефану, такому маленькому и неподвижному на белой постели. И вновь ее поразил чахоточный румянец, так странно расцветший на его впалых щеках, и припухший ярко-красный рот, пугающе чувственный на почти лишенном жизни лице.

Пока она смотрела, безвольное тело внезапно дернулось, и глаза открылись — ярко-голубые и наполненные ужасом.

— Нет! Нет, вы не можете! Не трогайте его! Он должен быть спасен!

Капельки пены появились на распухших губах, Иден склонилась к нему, крепко сжав тонкую руку.

— Стефан! Ты спишь, вот и все. Просыпайся же. Это Иден, это я!

Он задрожал и медленно поднес трясущуюся руку к голове. Было видно, как обильный пот выступил на его теле. Он задыхался. Вдруг он схватил ее за запястье и крепко сжал.

— Иден? Точно ли это ты? — Теперь его непрерывно трясло. — Так холодно, Иден, холодно. — Глаза его наполнились слезами.

С жалобным криком она обняла дрожавшее тело, прижала его к груди, поплотнее заворачивая в покрывала.

— Ради милосердного Бога, принесите одеяла, брат Мартин! Он продрог до костей.

Стоявший позади нее монах мрачно покачал головой:

— Одеяла не помогут. Очень скоро его будет мучить лихорадочный жар. Холодный пот и последующая лихорадка одинаково терзают его.

Она в исступлении повернулась к госпитальеру:

— Неужели вы ничего не можете сделать?

Ее отчаяние тронуло его. Ненавидя самого себя, он произнес:

— Нет, ничего.

Неожиданно Стефан резко отодвинулся от нее, глаза его возбужденно заблестели. К своему ужасу, она увидела, как губы его скривились в усмешке, сменившейся диким хохотом, предвестником приступа бессмысленного веселья, которое он не мог или не хотел сдерживать.

Иден с ужасом взирала на припадок, не зная, чем помочь.

Тогда на плечо ее опустилась сострадательная рука брата Мартина.

— Постарайтесь не изводить себя понапрасну, миледи. Это тоже следствие его болезни. Такой же неудержимый смех часто случается, если принять слишком много наркотика… правда, никогда раньше не видел я ничего подобного в обратном случае. — Он вздохнул с глубоким сожалением. — Это поставило в тупик всех нас. В сущности, мы знаем так мало… гораздо меньше, чем предполагаем в своей гордыне.

— Не укоряй себя за неведение, брат лекарь, — донесся с подушки скрежещущий шепот; жуткий смех стих. — Я не посрамлю твою науку своим сомнительным случаем. Я должен признаться… теперь, когда меня уже не пугает епитимья, которую ты наложишь… Сейчас я страдаю не из-за отказа в опиуме, но из-за собственной неумеренности в употреблении. Прошлой ночью я получил больше, чем нужно, чтобы вскоре попасть туда, куда я стремлюсь. По правде говоря, меня глубоко удивляет, что я все еще здесь и смущаю вас.

Блестящие глаза Стефана взирали на них с мягким юмором, в их выражении не было и намека на прежний безумный смех.

— Как это могло случиться? — Брат Мартин был потрясен. — Каждому человеку здесь даны строжайшие наставления.

Мальчишеское озорство, осветило истощенное лицо.

— Наверное, брат, тебе лучше было бы считать это чудом… которого я давно жду.

Иден не желала больше чудес.

— Чудесное… обретение смерти. О Стефан, неужто жизнь так мало прельщает тебя?

Ее раздирала жалость и растущая мстительная ярость, пока не имевшая определенного объекта.

Стефан добродушно посмотрел на нее, как бывало в детстве, когда она находила какую-нибудь страницу в их книгах слишком трудной. Он дотянулся до ее руки и улыбнулся, и она увидела, что тот мальчик, которого она любила, выглянул сейчас из-под маски, уготованной ему обстоятельствами.

— Иден… как могу я объяснить тебе… ведь ты была Моей женой… и источником моей радости в жизни.

Ее мука отразилась на его лице, и он поднес руку Иден к своей груди.

— Разве не были мы счастливы вместе детьми в Хоукхесте? Ты помнишь, как мы были счастливы? Возможно, если бы я никогда не оставлял тебя, никогда не слушал рассказов Хьюго о Крестовом походе… если бы оставался в нашем владении…

Вздох его был столь слабым, что, казалось, исходил из его блестящих глаз, когда в них промелькнуло воспоминание о прошедшей жизни и о том, как все могло бы быть, — так бывает у человека, знающего о приближающейся смерти.

Держа его руки в своих, Иден молчала, ибо не могла произнести ни слова. Она чувствовала кости через слабо пульсирующую плоть, словно держала маленькую трепещущую птичку.

— Как странно… — донесся еле различимый шепот, — но в то же время справедливо… что именно Хьюго… был тем, кто освободил меня… — Голос его увял, дыхание участилось и сделалось прерывистым.

Встревоженная, Иден склонилась над ним:

— Отдохни, любимый. Не разговаривай.

Сквозь слезы она еле различала его лицо. Он расплывался перед ней, как отражение в озерце во время дождя. Она обернулась к стоявшему как столб позади нее монаху, губы которого беззвучно шевелились в молитве:

— Даже и теперь… не можем ли мы что-либо сделать для него?

— Дочь моя… мы можем лишь молиться.

Она кивнула. Она уже поняла.

— Я хотела бы, если позволите, остаться с ним наедине. Я буду с ним до тех пор, пока…

Рыцарь наклонил голову.

— Вы не о многом просите. Если будет нужда, позовите меня. Я вас услышу. И еще одно… — он немного замялся, — попытайтесь, если сможете, выяснить, кто дал ему то, чего он жаждал.

Она еще раз кивнула, и он оставил ее одну в висящей тишине. Она видела, что Стефан закрыл глаза. Теперь он лежал тихо, члены его расслабились, руки вытянулись поверх покрывал. Кроме чрезмерной худобы, ничто в настоящий момент не указывало на его бедственное состояние. Щеки и губы его побелели, дыхание выровнялось, конечности больше не подергивались. Он выглядел таким спокойным, что у Иден чуть было снова не родилась обманчивая надежда.

Потом он открыл глаза, и она увидела, что их лихорадочный блеск постепенно угасает под влиянием остатка его воли. Он все еще удерживал ее руку, слегка сжимая, когда говорил, и голос его был едва слышен в неподвижной тишине комнаты.

— Прости мне, если можешь, что я так стремлюсь к смерти перед лицом твоей красоты. Мы не выбираем свои пути. Бог свидетель, я никогда не стремился причинить тебе боль, ты должна поверить…

— Да, да! Не изнуряй себя так…

— Я думал, ты сочтешь меня погибшим. Я был уверен в этом. Ведь многие пропали, отправившись отстаивать Крест. — Он улыбнулся, скорее усилием воли, чем мышц, на лице вновь промелькнула тень. — Я узнал, что тебе вскоре предстоит новое замужество… возможно, с Хьюго. — Ее отрывистый вздох остался незамеченным. — Мне известно, что он уже хотел однажды получить тебя… просил твоего отца. Подумай о нем, Иден. Он оказался мне хорошим другом… лучше, чем ты можешь себе представить. Он будет заботиться о тебе, о Хоукхесте… как позаботился обо мне…

Сожаление и горькая ирония вонзились в нее, как стрела арбалета.

— Другой… сэр Тристан. Ты должна и ему передать мою благодарность. Он сделал то, что считал правильным, по своему разумению. — Лукавство вновь промелькнуло на его лице и исчезло. — И воистину, именно он помог мне покинуть наконец этот мир… Я очень ему обязан. Ты… должна заплатить мой долг.

Он тяжело вздохнул и закрыл глаза, когда раздался ее крик, полный неверия и муки.

— Нет! Ты не можешь всерьез говорить это! Только не Тристан! — Она трясла его руку, не замечая, что делает. — Стефан, ради любви Господней, скажи, что это не так!

Белые веки закрылись, губы еще раз раздвинулись в улыбке. Усилие было огромным.

— Это не… Иден…

Он не мог найти сил закончить. Какое-то время он лежал молча, затем вдруг уставился на нее расширенными от возбуждения глазами. Все тело его сотрясали конвульсии.

— Аюб! — громко выкрикнул он один раз, простирая руки, словно в приветствии, потом рухнул на подушки.

Хотя он по-прежнему улыбался, она увидела, что он мертв.

Вернувшийся брат Мартин нашел Иден коленопреклоненной рядом с кушеткой, голова ее лежала на холодной груди мужа. Когда он осторожно дотронулся до нее, она подняла глаза, сухие и полные горя. Для нее настало время самого тяжелого испытания. Потому он не стал тревожить ее вопросом, который собирался задать. Для этого оставалось еще много времени впереди.

Что до Иден, она не говорила с ним ни о ком, кроме Стефана.

Тело решили похоронить в склепе монастыря, где покоились останки рыцарей Ордена. Стефан не исповедовался перед смертью, но разве великий аббат Бернар Клервосский, чей выдающийся ум вдохновил второй Крестовый поход, не обещал, что душа умирающего крестоносца отправляется прямо на Небеса, отрешаясь от всякого греха?

Брат Мартин не сомневался, что это обещание исполнится и для Стефана, который откликнулся на призыв к Крестовому походу и после многих необычайных испытании нашел здесь свою смерть. Иден, машинально повторявшей за ним слова молитвы, оставалось лишь рассчитывать на бесконечность милосердия Божьего… и надеяться, для блага Стефана, что христианский рай и зеленый рай двух садов одинаково непостижимы для человека и представляют одно целое. Сознавая ересь подобной надежды, она молилась еще более истово, и не только для воскресения едва отлетевшей из измученного тела души Стефана, но и для спасения своей собственной. Она лишь понимала, в самой глубине той усталости, что окутывала ее своим тяжелым, не дающим вздохнуть покрывалом, что все уже кончилось. Пора домой.

Никакие увещевания Беренгарии не могли удержать Иден. Она стремилась домой, как потерявшийся ребенок. В этом ужасном безумном мире для нее оставалась лишь одна реальность — возвращение в Хоукхест. Несмотря на огромное расстояние, отделявшее ее от дома, она готова была отправиться немедленно.

— Не подождешь ли ты хотя бы, пока сэр Тристан вернется в Яффу? Я сердцем чувствую, что он сможет успокоить твой рассудок, потрясенный ужасной смертью Стефана, — уговаривала ее Беренгария.

Иден оторвалась от сундука, который она наполняла тем, что осталось от ее имущества и богатства, и посмотрела на королеву.

— Мой рассудок спокоен. Он убийца, вот и все. Никогда больше не желаю его видеть.

— Я не могу поверить в это. — Мягкий голос сделался серьезным и строгим. — И ты тоже, дорогая. У тебя нет других свидетельств, кроме бреда несчастного, полубезумного, умирающего создания. Мне не верится, что ты готова вынести приговор Тристану, основываясь на столь шатком обвинении. Он так долго был непоколебим в своей службе; как мог он изменить себе напоследок? Может быть, ты передумаешь и останешься до его возвращения?

— Стефан не бредил. Перед смертью сознание его полностью прояснилось, — холодно сказала Иден. — Сомнений быть не может. Его убил Тристан. Мне нет нужды передумывать, если только не начать думать над тем, почему он так поступил.

Она продолжала тщательно складывать свои платья.

Беренгария судорожно вздохнула.

— Я могла бы… запретить тебе уезжать.

Иден поднялась и пристально взглянула на свою подругу.

— Надеюсь, миледи, вы не поступите так, ибо тогда мне придется ослушаться, а это принесет мне большие страдания. Мне же их и так достаточно, — жестко возразила она.

Беренгария бросилась к ней, раскрыв объятия. За несколько дней, прошедших с тех пор, как Иден проводила гроб Стефана в мрачный склеп под монастырем, она сильно похудела и побледнела, движения ее стали вялыми, а речь быстрой и нервной. Сердце Беренгарии обливалось кровью за нее, более она не могла причинить Иден страдания упоминаниями о Тристане.

— Тогда отправляйся, если тебе это так необходимо, — сказала она, крепко обнимая Иден. — Будем надеяться, что Господь позволит нам вскоре встретиться в Англии. Несомненно, после попытки Ричарда взять Иерусалим, станет она удачной или нет, все здесь будет окончено, и мы отправимся наконец домой, в наше королевство. Отправляйся же Иден, отправляйся к Элеоноре. Она сумеет найти для тебя слова утешения, которых нет у Беренгарии.

Иден тепло обняла ее в ответ.

— Вы заставили меня устыдиться, — проговорила она. — То, что вы, моя лучшая подруга и повелительница, не можете утешить меня, означает, что я сама не хочу этого. Или не заслужила утешения. И все же, — добавила она с отчаянной мольбой в глазах, — если и есть на свете место, где я смогу обрести покой и утешение, то, я знаю наверное, это Хоукхест. И я буду спать спокойнее, зная, что вы добровольно отпускаете меня туда.

— Да будет так, — ласково заключила Беренгария. Затем тон ее сделался более озабоченным: — Ты намереваешься отплыть на корабле пилигримов?

— Да. Мы выходим в море завтра.

— Так скоро! — Горло королевы сжалось. — Быть может, это и к лучшему. Долгие проводы мучительны. Нужно послать к Джоанне. Как и я, она несомненно пожелает написать Элеоноре… если ты будешь настолько добра, чтобы послужить нам курьером.

— Я с готовностью сделаю это. Я стремлюсь увидеть королеву-мать почти так же, как свой Хоукхест.

Преклоняясь перед этой храброй и не имеющей себе равных леди, она собиралась вновь во всем покаяться. Если через лабиринт вины и греха существовал путь к какому-то мирному исходу, в котором предстояло влачить ей остаток своих бесконечных дней, то Элеонора найдет его. В этой вере заключалась последняя надежда Иден.

— Я должна немедленно послать известие Ричарду в Аскалон, — деловито сказала Беренгария. — У его гонца будет немного времени, чтобы застать галеру. Есть еще Алис… Матильда… и, может быть, некоторые рыцари Ричарда пожелают отправить письма. Если бы к тому же вернулся твой Жиль! Я сразу же отошлю его домой, как только он появится… Тебя не будет тяготить такое количество поручений? Элеонора проследит, чтобы все было доставлено по назначению.

Она повеселела, охотно планируя счастье других, но за легко слетающими словами неслышно неслась отчаянная мольба о том, чтобы и Тристан де Жарнак, исчезнувший так внезапно, объявился до отплытия корабля.

Мольба ее осталась без ответа.

Однако она постаралась никак не выказать своего уныния, но направила все усилия на то, чтобы сделать отплытие Иден приятным, насколько это было возможно. Действительно, маленькая кавалькада, спустившаяся оранжевым солнечным утром к искрящейся голубизной гавани, была не менее веселой и празднично украшенной, чем та, что провожала из Мессины саму Элеонору. Многие из стоявших теперь в толпе на берегу гавани, среди суетящихся полуобнаженных матросов и пилигримов в соломенных шляпах, стали за это время друзьями Иден. Только отсутствие короля делало этот случай менее торжественным… и отсутствие еще одного человека, о котором никто не упоминал, менее счастливым.

Ксанф, державшая за руку возбужденную и болтавшую без умолку Мину, была первой, кто позволил себе слезы, ибо ее горячая натура бунтовала против чопорных манер высокопоставленных дам.

— Вспоминайте иногда обо мне, хозяйка, — воскликнула она, и черные глаза вспыхнули горячей привязанностью, когда она поцеловала Иден руку. — Я никогда не забуду, что именно вы дали мне чудесную новую жизнь!

Что ж, среди тех, с кем довелось ей повстречаться в своей нелегкой жизни, был человек, которому она принесла счастье. Иден смиренно поблагодарила Бога, целуя оливковую щеку. Обнимая Матильду, она тоже не испытала раскаяния. В ее морском сундучке лежало письмо, скрепленное личной печатью Ричарда, в котором сэр Джон де Валфран просил руки Матильды у ее отца.

— Будь счастлива, ma chere… ты заслужила это. Ты всегда старалась делать счастливыми других.

Матильда разрыдалась при этих словах, к большому удовлетворению Ксанф, и молча вручила Иден прочную деревянную шкатулку.

— Они пригодятся тебе во время путешествия, — пояснила она сквозь слезы. — Это миндальные драже. Если их пососать, проходит тошнота. Их должно хватить до конца путешествия.

Если все пойдет хорошо, возвращение должно было занять шесть недель. Общий смех, который встретил этот подарок, принес Иден облегчение и помог ей перейти к следующему, более трудному моменту расставания.

Алис была холодна и величава, ее высокомерный взгляд был безмятежен.

— Итак, Иден… Мы не были друзьями, я думаю? — Иден отдала должное ее смелости. — Но однажды, надеюсь, мы встретимся снова и, быть может, найдем пути к сердцу друг друга. Я искренне желаю вам счастливого возвращения. Да снизойдет на вас мир, к которому вы стремитесь. Ступайте с Богом.

Объятие было сильным и теплым и не оставляло сомнения в искренности ее слов. В первый раз Иден сама чуть не расплакалась.

Но она удержала слезы, когда место Алис перед ней заняла Джоанна Плантагенет. Одетая по последней моде, граничащей с непристойностью, так что ее загорелая грудь была почти полностью обнажена, она отлично осознавала эффект, который производила на каждого похотливого мужчину в толпе, окружавшей небольшую, раскрашенную в пурпурный и синий цвета галеру. Джоанна преувеличенно сильно вздохнула, так что грудь ее высоко поднялась, и, распространив в теплом воздухе аромат роз, смешанных с мускусом, наклонилась к Иден, чтобы прикоснуться к ее щекам улыбающимися губами.

— Вы не можете представить, как я завидую вам! Я не спала полночи, раздумывая, не отплыть ли и мне тайком на этом корабле. Но тогда Ричард и вовсе бросит меня на произвол судьбы и я, без сомнения, расстанусь с надеждой на будущее, равно как и со своей короной. Увы, это еще хуже, чем остаться! Обязательно напишите мне, дорогая Иден, если вам попадется какой-нибудь подходящий, не чрезмерно добропорядочный барон… выдающейся храбрости и удачи… и, ради Господа, способный понять шутку!

— Джоанна… у тебя стыда нет! — со смехом обратилась к своей золовке Беренгария, но та лишь отбросила назад свои локоны движением норовистой, породистой кобылицы. Иден была рада царящему веселью, ибо последний момент прощания был самым тяжелым из всех.

Но, как и можно было ожидать, Беренгария сама облегчила это расставание. Серые глаза королевы были совершенно сухи, когда она взяла Иден за руку и направилась вместе с ней через пристань к узкой доске, которая вела на борт переполненного суденышка. Там они повернулись друг к другу, по-прежнему держась за руки. Существовавшая между ними взаимная привязанность делала их общение легким и не оставляла места для слез.

— Смотри, как охотно я отпускаю тебя, — без малейшей дрожи произнес тихий голосок. — И все же мы не разлучаемся, ибо ты навсегда останешься в моем сердце и моих молитвах, как и я, несомненно, навсегда останусь в твоих.

— Навсегда.

— И еще молись за Ричарда, Иден. — Она вздохнула. — Он нуждается в наших молитвах. Знаю, он не был добр к тебе… — Король отказался выслушать жалобу жены против сэра Хьюго де Малфорса, сейчас его ближайшего товарища в Аскалоне. — Но будем надеяться, когда-нибудь он станет таким, как раньше… ибо за последние долгие месяцы он чрезвычайно изменился. Ему необходимо завершить задуманное, без этого в душе его правят дьяволы Плантагенетов.

— Ричард будет упомянут в моих молитвах. «Но лишь ради его королевы», — добавила она про себя.

— Тогда до свидания, Иден… до встречи в Англии.

Объятие их было крепким, но быстрым, ибо обе теперь боялись не сдержать подступавшие слезы.

— Будь счастлива в Хоукхесте. Если смогу, я постараюсь помочь тебе в этом, — пообещала Беренгария на прощание.

— Счастье мое в том, что королева Англии — моя подруга, — гордо ответила Иден.

Обе улыбнулись, и Беренгария повернула обратно.

Иден смотрела, как маленькая фигурка спускается по сходням. Затем доску убрали, и сразу же раздались крики матросов, сопровождавшие отплытие галеры. Это тоже было частью плана Беренгарии.

Стоя у деревянных поручней, Иден высоко подняла руку в ответ на прощальные приветствия с пристани, где вырос маленький живой лес из машущих ей вслед рук. Чувство нереальности охватывало ее по мере удаления от расцвеченного яркой толпой берега. Она видела, как Беренгарии подали лошадь и королева забралась в седло. Повернув коня в сторону уплывавшего судна, она приложила пальцы к губам, посылая поцелуй через сверкающую водную гладь. Затем повернулась и двинулась прочь, маленькая свита тянулась за ней, точно развевающийся разноцветный шлейф. Когда Иден потеряла их из виду, ей внезапно показалось, что жизнь ее никогда не была связана с этими берегами из синевы и золота. Страх охватил ее; она, казалось, забыла себя и свою цель. Но потом одна из совершающих паломничество женщин, немолодая и богато одетая, прикоснулась к ее руке и заговорила дружеским тоном. Страх прошел. Она снова была Иден из Хоукхеста и возвращалась домой.

Любезно повернувшись к своей спутнице, она живо поддержала начатый разговор.

Когда сине-красная галера отплыла из Яффы, два человека с мечами в руках стояли друг перед другом на горячих песках Аскалона. То были сэр Хьюго де Малфорс и Тристан де Жарнак.

Де Жарнак почти неделю терпеливо ожидал в лагере Ричарда, пока сэр Хьюго сопровождал короля в разведывательной вылазке под Бейт-Нуба. Прошел слух, что Саладин намеревается двинуться на Иерусалим и собирает войска в этом районе. Вчера король возвратился, и этим утром сэр Хьюго был уже достаточно отдохнувшим, чтобы принять вызов Тристана. Однако, если бы Ричард узнал об этом, он запретил бы поединок. Чтобы избежать этого, пришлось принять необходимые меры предосторожности.

Они встретились в пустыне, примерно в двух милях от города. При встрече они обменялись всего несколькими словами. Разговоры были оставлены четырем сопровождавшим их оруженосцам. Каждый из них хорошо понимал, что в живых останется только один. И у каждого были свои причины полагать, что это будет именно он.

Их схватка началась al'outrance[19]. Мечи были длиной в ярд, дамасской стали, причем у сэра Хьюго шире и тяжелее, чем у Тристана. Вдоль его лезвия было выгравировано имя барона, а золотая рукоятка оканчивалась изображением кабаньих голов Стакеси. На узком клинке Тристана было начертано лишь имя Христа, а отделанная серебром рукоять представляла собой простой эбеновый крест. Ни у кого из них не было щита, но оба были в шлемах и с кинжалами на поясе. Их разделяло примерно двадцать футов, когда оруженосец сэра Хьюго дал сигнал начинать.

Без суеты они двинулись навстречу друг другу, лица обоих были спокойны. Не дойдя шести-семи футов, они принялись кружить, зорко, точно ястребы, ловя малейшее движение противника. Каждый держал свой меч перед собой на уровне живота.

Внезапно Тристан прыгнул вперед, разорвав дистанцию, и нанес удар справа. Несмотря на свой вес, Хьюго быстро отставил назад правую ногу и повернулся на левой, отразив клинок резким взмахом сверху вниз. Попав по кончику меча, он чуть не вышиб его из рук Тристана. Тот, однако, сумел сохранить равновесие и, прежде чем барон вновь успел закрыться мечом, сделал выпад под его левую руку. Острие меча пробило плетеную кольчугу, брызнула кровь. Хьюго зашатался и отступил, однако удержался на ногах. Но едва Тристан бросился вперед, желая закрепить свой успех, Хьюго издал жуткий звериный рев, и его оружие прочертило дугу от неба до самой земли, сбивая противника с ног. Когда Тристан попытался подняться, на грудь ему, словно могильный камень, встала тяжелая нога барона. Он увидел, что Хьюго ухмыляется.

— Покойся в мире, монах, — произнес де Малфорс, занося свой меч и затем вонзая его в поверженного врага.

Мир завертелся, погружаясь во тьму, и в центре этого стремительного водоворота была сплошная боль.

Хьюго удовлетворенно взглянул вниз и тщательно вытер лезвие. Убрав клинок в ножны, он опустился на одно колено рядом со своим побежденным врагом.

— Не сомневайтесь, шевалье, я буду хорошо заботиться о ней, — медленно и отчетливо проговорил он. Пусть эти слова будут последними, которые тот услышит в своей жизни.

Тристан едва расслышал их, так сосредоточены были все его силы на последнем стремлении к движению, к попытке напрячь мускулы руки, чтобы дотянуться до кинжала на поясе. Нельзя было умирать теперь же, ему нужно было добраться до кинжала во что бы то ни стало.

Он почувствовал на лице теплое нездоровое дыхание Хьюго. Сейчас пришло время. Он открыл глаза. Сэр Хьюго торжествующе осклабился. Тристан встретил его взгляд, глазами изображая ненависть, унижение и поражение, в то время как рука его медленно, но неуклонно продвигалась к цели.

— Хорошо заботиться… и хорошо любить, не так, как любят монахи, — прорычал Хьюго, по-прежнему скалясь как пес.

И тогда Тристан последним, нечеловеческим усилием метнулся к нему, целясь кинжалом в широкое мускулистое горло…

Ему показалось, что плоть раздалась, впуская лезвие… и потом все исчезло… он ощутил, что падает куда-то… и продолжал… падать.

Хьюго смотрел не неподвижное тело, прижав руку к клокочущему горлу. В глазах его светилось торжество.

Позже Ричард Плантагенет с грустью оглядел принесенный ему труп.

Он вздохнул, и на лице его отразилась глубокая усталость.

— Он был храбрым рыцарем и хорошим товарищем… каковы бы ни были его прегрешения, — сказал он и заплакал. — Мне некем его заменить.