Ее крестовый поход

Глава 8 АКРА

Над водой поднимался туман, пронизанный светом горячего золотого диска солнца. Огромные корабли двигались в нем, похожие на образы снов, выходящих на дневной свет. На берегу сотни людей с мучительным нетерпением высматривали приближавшиеся суда, то пропадавшие, то вновь появлявшиеся в клубящейся дымке. Так же, как сны, они поначалу казались нереальными. Невозможно было поверить, что спасение наконец пришло после столь длительного ожидания. Однако высокие корабли с парусами, на которых были нарисованы кресты, с кроваво-красными бортами, становились с каждой секундой все более материальными, осязаемыми, и их количество все возрастало. То, что вначале глаз воспринимал как блики солнечного света в движущемся воздухе, начинало приобретать очертания. Уже угадывались блиставшие наконечники тысяч копий, достаточно явственно виднелись сверкавшие шлемы, ослепительно вспыхивали на солнце небольшие круглые щиты, мечи, кинжалы — яркий свет гнал прочь лежавший на душе мрак. Теперь Золотой Воитель был с ними.

Если Ричард был разгневан грубым приемом, оказанным ему в Тире, то встреча в Акре вполне могла избавить его от неприятных воспоминаний. Все, кто оказался свободен от несения службы, и многие из тех, кто должен был находиться на посту, обернув головы на сарацинский манер белым полотном, высыпали на берег под палящий зной. Большинство встречавших вскоре охрипли, так громко считали они корабли, проплывавшие перед их увлажнившимися от счастья глазами: двадцать пять в авангарде и еще очень много на горизонте. Уроженцы Шампани, Бургундии, Фландрии, Швабии и Брабанта, позабыв о спорах и взаимных упреках, смешали свои диалекты в потрясшем небеса приветствии Первому Королю христианского мира. Их приветствие было подхвачено на приближавшихся кораблях, да так, что оно громом прокатилось к берегу, словно вправду сам Господь обрушил свой гнев на этот кусок земли.

Ликование еще больше усилилось, когда Ричард сошел с флагманского корабля на присланную за ним баржу. Возвышаясь под широким малиновым балдахином, он приветствовал своих поклонников. Голова его была непокрыта, так, чтобы каждый мог распознать червонное золото родовой метки Плантагенетов. Поверх кольчуги на нем была богато расшитая пурпурная туника с большим белым крестом на груди. Правой рукой он высоко поднял над собой свой меч, показывая всем, что его оружие будет служить великому общему делу. Это был день триумфа Ричарда. Возможно, лучший день из тех, что он знал до сих пор.

На берегу среди ожидавших выделялась коренастая, чуть сутуловатая фигура, единственный глаз сверкал от слез под длинными, спутанными на лбу волосами. Филипп Август пришел встретить своего приятеля и врага. Ричард сошел на берег. Два короля обнялись. Вдоль длинного пляжа прокатилась волна истерии: каждый обнимал и целовал своего соседа, как будто ряд виселиц с раскачивавшимися трупами казненных убийц не был следствием острой межнациональной вражды.

Акра, как и находившийся милях в двадцати по побережью Тир, была построена на высоком мысе, образующем удобную естественную гавань. Он принадлежал к числу знаменитых «городов-колесниц» царя Соломона, откуда тот вывозил породистых арабских лошадей. С первых дней судоходства город стал центром торговли и паломничества; он также не раз подвергался нашествию бесчисленных армий с тех пор, как человечество познало войны. Вследствие этого у входа в гавань выдавались в море две толстые стены с крепкими башнями. Между стенами была протянута огромная цепь, которая поднималась, чтобы преградить путь неприятельским кораблям. Вокруг города проходила двойная линия укреплений с тридцатью высокими башнями. Одна из них, в северо-восточном углу, могучая и неприступная, была известна как «Проклятая башня». Легенда гласила, что именно там Иуда заключил свою ужасную сделку. Крестоносцы, в свою очередь, прокляли ее, поскольку не сумели разрушить. Еще одна башня, выходившая на гавань, одно время служила сценой для жутких обрядов и кровавых жертвоприношений и получила название «Башня мух». Но ни она, ни ее двадцать восемь соседок пока не пали под натиском франков.

За городом расстилалась равнина, превращавшаяся в топь во время сезона дождей и служившая источником распространения страшной болотной лихорадки, которая периодически опустошала ряды осаждающих. Именно здесь и размещалась большая часть войска крестоносцев: примерно тридцать тысяч человек разбили лагерь от подножия горы Турон, где первоначально обосновался Ги де Лузиньян. Позади и вокруг них, на равнине и на горе, стояли бесчисленные когорты неверных.

Вновь прибывшие торжественно вступили в лагерь христианского воинства. Ричард ехал во главе своей армии верхом на великолепном белом жеребце с красивой пурпурной сбруей. По бокам короля сопровождали герцоги Бедфордский и Лестерский. Позади ехали главные военачальники, в числе которых был и Тристан де Жарнак. Далее, внося приятное разнообразие в боевую атмосферу, двигалась маленькая свита королевы. Разодетые в умопомрачительные туалеты дамы, ресницы которых трепетали, а вуали развевались, ехали молча, взволнованные слезами на глазах крестоносцев, выстроившихся длинной вереницей на пути их следования. Ничего подобного не видели здесь со времен смерти Сибиллы Иерусалимской. Утонченная внешность, изысканные манеры и элегантные туалеты дам заставили затаить дыхание самых закаленных вояк и поразили их настолько, что они сами не знали, орать им во все горло или разговаривать шепотом. Многие пали на колени, отдавая должное забытой красоте.

Иден, ошеломленная в первый момент ярким солнцем и горячим гостеприимством, от которых в ее ушах стоял звон, словно там стучали по наковальням кузнецы мастера Хью, откинула вуаль с влажного лба, чтобы лучше видеть происходившее вокруг. Она заметила, что большинство этих дочерна загорелых мужчин были худыми и изможденными, что они были покрыты многочисленными шрамами, а у многих недоставало конечностей. Неожиданно она увидела, что среди мужчин изредка попадались и женщины, такие же изнуренные, с обвисшей грудью, с глазами, блестевшими от лихорадки.

Они не двигались и не издавали ни звука, когда она проезжала мимо, но их глаза с усталой ненавистью оглядывали ее яркую одежду и чистое, здоровое тело. Две женщины были беременны. Ни одна не выглядела сколько-нибудь симпатичной, хотя все, очевидно, были когда-то хороши собой. Это были те самые «обозные женщины», чьего присутствия Ричард так старался избежать. Но, судя по тому, как алчно они смотрели на вновь прибывших, теперь ему вряд ли удалось бы избавиться от них. Ведь англичане были крепкими, упитанными и могли, наверное, дать немного еды или денег в уплату за удовольствия.

Удовольствиями в Акре давно уже никто не интересовался. Христианам довелось пережить самый суровый пост в своей жизни. Когда цена одного яйца или дюжины бобов составляла целый серебряный пенни, не находилось благородных господ, сохранивших достаточно энергии, чтобы тратиться на шлюх. Поэтому последним приходилось довольствоваться общением с простыми солдатами и драться с собаками за кости — чьи кости, никто не осмеливался гадать. Когда костей не осталось, они стали есть собак. Что до рыцарей, то их пиры были более обильными, но неотступная печаль сидела вместе с ними за столом, ибо ели они своих прекрасных, безропотных коней, и эта утрата делала их и без того незавидное положение еще более непрочным.

Когда уже совсем ничего не осталось, многие ели траву, заболевали и умирали. Многие умирали просто от истощения. Осаждавшие наполняли рвы вокруг города своими мертвецами, и тошнотворный запах разлагавшихся трупов витал в воздухе вместе со все усиливавшимся ощущением безнадежности. Они не надеялись выжить. Они не надеялись на спасение. Но потом, в марте, одинокий корабль с зерном дошел к ним, прорвав затянувшуюся зимнюю блокаду. Теперь они были спасены, во всяком случае до тех пор, пока не истощились бы привезенные припасы. Это восприняли как чудо.

Тем временем в окрестных горах с каждым днем росло число разноцветных шатров армии Саладина. К воинам ислама подходило подкрепление: сирийцы, египтяне, персы, курды, армяне, турки-сельджуки. Прибывали купцы и открывали торговлю; возникали все новые кухни, способные накормить в один присест тысячу человек: в горах паслись кочевые отары овец и коз, которые потом шли в кухонные котлы. Лекари и цирюльники, музыканты и кузнецы, прачки и летописцы превращали гигантский военный лагерь в настоящий город. И вместе с ними приезжали женщины — прекрасные, благоухающие, ясноокие, с черными и блестящими волосами, пышнотелые, сговорчивые, звонко смеющиеся. В конце концов, разве не наступила весна?

Но потом настало лето, и положение крестоносцев значительно улучшилось. Корабли с продовольствием, задержавшиеся из-за зимы, когда пускаться в путь было слишком опасно, наконец прибыли, и вместе с ними прибыл Филипп Август. Вновь появились свежие лошади и собаки, взявшиеся бог знает откуда. Вот только красота женщин увяла безвозвратно. Очень немногим удалось сохранить остатки былой привлекательности — только самым молодым и удачливым.

Военная ситуация также изменилась к лучшему. Начало этому положил Генрих, граф Шампанский, приплывший с отрядом в десять тысяч человек, за ним внес свою лепту король французский, обладавший грозной армией, верховной властью и уважаемой репутацией. Теперь при виде многочисленных кораблей, хорошо вооруженных солдат и осадных орудий, окружавших стены стойкого, доблестно оборонявшегося города, Саладин должен был ежедневно сожалеть о своей ошибке, что он не отбил город, осаждаемый жалкой толпой под началом Ги де Лузиньяна, еще два несказанных года и двадцать тысяч смертей назад.

В последние дни штурм перешел в отдельные мелкие стычки. Все ждали Львиное Сердце с надеждой, что он-то сумеет наконец пробиться через неприступные укрепления. Филипп Август про себя считал и даже заявлял публично, что сможет обойтись без Ричарда, но для всех было ясно, что так, как он, войну не ведут. Им следовало дождаться их золотого воина, который в конце концов должен был присоединиться к ним. Для торжествующей массы простых солдат появление Ричарда было все равно что второе пришествие Христа, и Филипп знал это так же хорошо, как и сам Ричард. Сейчас необходим был герой; Филипп был хорошим королем, но малопривлекательным человеком и отнюдь не героем. Он внушал уважение, но не преклонение. Не более половины его людей смогли бы узнать Филиппа, встретившись с ним лицом к лицу. Но весь цивилизованный мир знал, как выглядит Ричард Кер де Лион.

Филипп знал, что его обвиняли в ревности, но не чувствовал ее. Он был на восемь лет моложе Ричарда и правил как король уже десять лет. Пройденные испытания сделали его осмотрительным, хитрым, вероломным и терпеливым. Он отправился в Крестовый поход из-за политической необходимости сохранить расположение церкви и в расчете на почести, которые аристократия половины Европы обязана будет воздать ему. Впоследствии он надеялся рассчитаться с Ричардом, к которому почти не испытывал дружеских чувств и владения которого во Франции намеревался столкнуть в море после Крестового похода. А пока этот день пусть остается за Ричардом Английским.

День сменился ночью — ночью, которая наполнила удивленные горы эхом и сама, через многие годы, отдавалась эхом в памяти ее участников. Замок Мэйтгрифон был воздвигнут за невозможно короткий срок несколькими сотнями добровольцев. Озаренный от подножия до верхушек башен, он служил маяком для всех, кто стремился увидеть Ричарда. По равнине горели костры, разожженные рядом с тысячами шатров, мириады огней расцвечивали ночь, светясь во тьме, словно окна громадного собора. Каждый, будь то рыцарь или оруженосец, зажег свой факел в честь выдающегося человека и торжественного события, после чего в лагере началось такое общее хождение, кружение и столпотворение, что отличить покрытое мерцающими огнями необъятное пространство равнины от усыпанного звездами неба только и можно было по постоянным перемещениям каждого маленького светила.

Из своего лагеря в горах воины Саладина, недавно мрачно взиравшие на многочисленных лошадей и осадные приспособления, сгруженные с английских кораблей, теперь увлеченно наблюдали за общим празднеством, хотя оно и не предвещало им ничего хорошего. Повсюду франки пили вино Ричарда и превозносили его до небес. Когда вино разогревало их настолько, что они не могли уже просто сидеть и пить, они танцевали — каждый в манере, принятой в той местности, откуда он был родом. Не способные больше стоять на ногах находили удовлетворение в пении под аккомпанемент барабанов, тамбуринов, лютен и рибек. Они пели песни, знакомые еще с детства, — песни, дарованные Богом, любовью и вином. Позднее, когда ночь стала холоднее и последние свечи горели не так ярко, они перешли к песням, которые пели хором на марше, — замечательным сочинениям трубадуров с их чеканным ритмом и прекрасными латинскими стихами. Не многие понимали значение слов, но в крови каждого ощущался полный благородства священный боевой настрой.

Шел четвертый час утра, когда укутанная теплыми мехами Иден, блаженно дремавшая в спальне Мэйтгрифона под мелодичную и суровую музыку ночи была разбужена осторожным, но настойчивым прикосновением к ее руке:

— Иден, пожалуйста! Я так несчастна!

Это была Беренгария, дрожавшая в своей простыне, ее растрепанные волосы отбрасывали причудливые тени в свете свечи. Опасаясь разбудить деливших с ней ложе Матильду и Алис, Иден прошептала:

— Что случилось? Вот, возьми, прикройся. Ночь такая холодная. Удивляюсь, что они все еще не прекратили веселиться и не разошлись по постелям!

Беренгария жалобно свернулась калачиком под шкурами рядом с Иден.

— Тебе легко говорить! Но скажи об этом, если посмеешь, милорду королю. Я чувствовала себя такой одинокой и измученной, дожидаясь, когда он придет ко мне, что… — Она понурила голову, удрученная собственным безрассудством. — Я послала в его шатер, где они пируют с Ги Иерусалимским и французским королем, узнать, когда он намеревается отправиться спать. Я боялась, что он забыл обо мне.

— И он до сих пор не пришел?

— Нет. Но не это так огорчает меня. Дело в том, что он прислал. Жиля с ответом, что не придет разделить со мной постель этой ночью… и не знает, когда сумеет. «Солдат спит где придется» — вот что он передал мне, и еще — что не желает стеснять меня и предлагает, пока спать одной или, если мне будет угодно, вместе с дамами моей свиты. А он навестит меня, когда сможет. О, Иден, что же это значит? Я не могу поверить, что он способен любить меня и обходиться со мной таким образом!

Иден обняла плачущую королеву, пытаясь найти слова утешения:

— Не огорчайся так сильно. Конечно же, король любит тебя. Подумай о той первой ночи и следующей, которую тебе предстоит с ним разделить. Не переживай о том, что он остается с ними. Мужчины часто таковы. Сейчас король должен отдать себя войне; он лучше знает, как использовать свое время и силы. Война — самая требовательная возлюбленная, леди, более требовательная, чем обычная женщина или даже королева.

Беренгария с сомнением посмотрела на нее, взвешивая в уме произнесенные шепотом слова.

— В том, что ты говоришь, есть мудрость, но ведь… после той ночи… он должен был…

— Он пожелает повторить это, да. Конечно, пожелает, особенно если все было так прекрасно, как ты рассказала.

— Да — для меня. А для него? Как я могу знать? Я знаю только то, что он говорит мне. Я до сих пор не знаю его — Ричарда-мужчину. — Беренгария попыталась собрать воедино все, что ее беспокоило. — Он всегда один и тот же, Иден, всегда красноречивый, уверенный, веселый. Он ведет себя со мной наедине так же, как и на людях. Он говорит мне чудесные вещи, но так, что впечатление от них остается самое обыденное. Он не близок со мной. Я не чувствую, что он замечает меня, ощущает мое присутствие, как мне хотелось бы, как я воспринимаю его — так, что дыхание замирает, просто когда он входит. О, леди Алис однажды сказала это о сире де Жарнаке, помнишь? Что его слова предназначались не для нее. С Ричардом то же самое. Его слова для мира, не для Беренгарии.

— Ты не должна думать так! — Иден сама готова была расплакаться. — У вас еще все впереди. Вы научитесь понимать друг друга.

— Да. Я надеюсь на это. Я постараюсь быть терпеливой. — Глаза королевы наполнились слезами, и волнение сдавило ей горло, когда она произнесла: — Я люблю его, Иден. Он для меня все.

После этого она задула свечу и неподвижно уставилась в темноту. Прошло немало времени, прежде чем Иден смогла убедить ее хотя бы немного поспать до наступления утра.

Переменился ли Ричард или переживания его жены беспочвенны? Почему случается, что любовь столь часто идет рука об руку со страданием? У нее со Стефаном никогда не было так. Но ведь они выросли вместе и, будучи мужем и женой, частично оставались братом и сестрой. Для нее брак не стал таким большим событием, как для Беренгарии, но это был именно тот случай, когда женщина хорошо представляет, за кого она выходит. Вновь ее охватила острая тоска по Стефану, и вздохи Иден добавились к вздохам Беренгарии. Завтра…

Утром королева предстала такой же жизнерадостной и беззаботной, как всегда, и невыспавшаяся Иден с трудом могла поверить, что их ночной разговор вообще имел место. Сама Иден не притронулась к завтраку из-за одолевавших ее мрачных предчувствий. Даже ароматные сирийские апельсины не соблазняли ее. Сейчас она приблизилась к самому важному этапу своего поиска: ей предстояло сегодня найти сэра Уолтера Лангфорда и задать ему свой вопрос. Иден молила Бога, чтобы ответ был таким, ради которого она отправилась в столь дальнее путешествие. Она была уверена, что другого ответа ей не пережить. Все, о чем она просила, это чтобы Стефан был жив, пусть в плену, но жив.

— Обязательно делать это сегодня? — задумчиво спросила Беренгария. Она намеревалась провести день с Джоанной. Они хотели вместе обдумать, как изменить заведенный в Мэйтгрифоне сугубо мужской уклад, чтобы чувствовать себя более непринужденно.

— Сегодня. — Иден была непреклонна.

— Ты хочешь пойти одна?

— Именно этого я и хочу.

Если в ее поиске предстояло пойти на риск, сегодня или в другой раз, она должна быть уверена, что рисковать придется только ей. Тристан де Жарнак уже преподал ей урок. Она мельком подумала о суровом молодом командире, моментальное замешательство охватило ее при воспоминании о поцелуе, закончившемся… не так уж скоро, ведь ей пришлось еще раз встретить его тревожащий, неизъяснимый взгляд, очутившись в ловушке высоко на мачте галеры.

После этого она выкинула его образ из головы, ибо ему там было не место, и сосредоточилась на предстоящем деле. Закутавшись в легкое покрывало и надев вуаль от солнца, она храбро покинула королеву.

Шатры госпитальеров, где лежал раненый Уолтер Лангфорд, располагались на некотором удалении к северо-востоку от Мэйтгрифона, недалеко от стен города. Иден могла бы с удовольствием прогуляться через обширный лагерь, где на верхушке каждого шатра был закреплен яркий флаг с гербом его владельца, но она не забыла похотливых взглядов солдат, которые сопровождали ее, даже когда она ехала в седле де Жарнака, и поэтому сочла за лучшее найти на конюшне Балана.

Когда конь двинулся неспешной иноходью, Иден огляделась вокруг и была неожиданно потрясена необъятными размерами лагеря христиан. Мэйтгрифон был воздвигнут на возвышенности, напротив городских крепостных валов. Позади него, на восток и на запад, насколько хватало глаз, виднелись разноцветные шатры, похожие на маленькие домики огромного города, раскинувшегося на равнине вокруг горы Торон, вершину которой украшал большой золотой шатер. Она и представить себе не могла, что лагерь их войска окажется так велик. Без сомнения, Саладин, даже опираясь на всю мощь ислама, не может рассчитывать на победу. А этот несносный маленький гарнизон за белыми стенами с бесконечными башнями — что же за люди они должны быть, чтобы держаться так долго? Сарацины они или нет, храбрость показалась Иден поистине замечательной.

По мере того, как она медленно ехала дальше мимо красно-белых полосатых шатров, она все сильнее ощущала накатывавшийся волнами тяжелый, отвратительный запах, который заставлял ее задерживать дыхание. Он шел из отхожих мест. Хотя утренний зной был еще не слишком сильным, а с моря дул приятный бриз, солдаты все же не утруждали себя рытьем достаточно глубоких траншей в сухой и твердой почве. Вокруг вились несметные полчища мух, они садились на глаза и ноздри Балана, заставляя его раздраженно взмахивать хвостом. Множество мух жужжало у открытых входов в некоторые шатры, будто у навозных куч в середине лета, — по-видимому, внутри находились раненые.

Иден спросила дорогу у молодого оруженосца, чистящего копыта скакуна перед входом в шатер своего господина. Он дал ей указания двигаться к северу, вдоль берега и мимо Проклятой Башни, при упоминании которой он сплюнул.

— Не рискуйте подъезжать к ней слишком близко, миледи. Они не преминут опрокинуть на вас чан со смолой или кипящим маслом, — зловеще пошутил оруженосец.

К берегу все еще продолжали приставать английские корабли, а также суда из Генуи и Пизы. Последние обходились дорого, но зато на борту их были лучшие воины Европы. Ричард мог себе это позволить. Разгрузка кораблей шла полным ходом, озабоченные сержанты отдавали на дюжине языков приказы морякам, солдатам и оруженосцам, которые, ворча и обливаясь потом, выводили на берег упиравшихся лошадей, нагруженных сундуками с оружием и ящиками с пшеницей и солониной. Инженеры суетились вокруг осадных машин, башен, баллист и катапульт, которые осторожно катили по песку и камням, словно младенцев, вынесенных на солнце из своих колыбелей.

Никто не остановил Иден, когда она медленно проезжала мимо, хотя многие выкрикивали приветствия, как правило, вполне пристойные. Она придержала коня у пользовавшейся дурной славой Проклятой Башни. Могучая башня возвышалась на углу укреплений, опоясывавших город. Стены ее, когда-то белые, теперь были покрыты грязью и вымазаны смолой, повсюду зияли пробоины от снарядов, выпущенных баллистами. Несколько проломов и трещин в стенах дорого обошлись осаждавшим. Со всех сторон башню окружали осадные орудия, среди которых выделялась исполинская катапульта Филиппа Августа — Мальвуазен, или Плохой Сосед, и являвшаяся общим достоянием баллиста, известная как «Рогатка Бога». Сложные устройства из дерева и железа напоминали Иден опоры какого-то громадного моста.

Здесь вонь от экскрементов перебивал другой, более отвратительный запах. Он шел от стен. Подъехав ближе, она увидела, что ров вокруг города использован как склеп для облепленных мухами бесчисленных останков людей и коней. Надо рвом кружили большие черные птицы, и много почерневших, раздутых трупов было исклевано до кости. Ужаснувшись, Иден поспешила прочь от гниющей массы. Это было сделано как раз вовремя, ибо не успела она послать Балана в галоп, направляясь к лазарету, как град стрел с черным оперением ударился в то место, где она только что находилась. В первый раз укрывшиеся за зубчатыми стенами сарацины напомнили о своем присутствии. Но теперь она больше не позволит любопытству увлечь себя к этим стенам.

— Миледи, что за глупые фокусы! Жаль, я не сумел найти вас раньше.

Жиль, скачущий во весь опор с четырьмя вооруженными людьми за спиной, был вне себя от ярости. Он надеялся провести утро рядом с королем, но отнюдь не в погоне за легкомысленной женщиной, которая как бы ни была ему дорога, вела себя непростительно глупо.

— Вы же видели, что никто не подъезжает близко к этим проклятым стенам, — рассерженно сказал он, хватая поводья ее коня, словно сама Иден не могла управлять Баланом. — Это из-за того, леди, что там опасно, как вы могли уже заметить.

— Этот тон не к лицу тебе, Жиль. Ты не учтив. Как бы там ни было, они промахнулись.

Жиль возвел глаза к благословенным небесам.

— Так это потому, что они пожелали промахнуться. В последние дни мы не шли на приступ. Мы выжидали. Так же, как и они. Они предупреждали вас, но вам в любом случае не стоило лезть в ловушку. В лагере и так довольно напастей, нет нужды преумножать их количество.

Иден внимательно оглядела его. За словами и поступком Жиля ощущался иной ментор, чем король Ричард.

— Мне нет нужды спрашивать тебя, почему ты здесь, — грубовато проговорила она. — Отправляйся обратно в Мэйтгрифон и скажи королеве, что я прекрасно смогу обойтись без твоей помощи. Мои дела касаются только меня.

— Однако у меня есть приказ, — упрямо ответствовал юноша.

— Ты нравился мне больше в роли придворного поэта! — накинулась на него Иден. — А теперь ты, кажется, пытаешься уподобиться шевалье де Жарнаку в роли назойливой няньки.

Жиль довольно ухмыльнулся, озабоченность его мигом прошла:

— Если бы не любезные услуги сэра Тристана, вы сами сейчас были бы трупом и покоились на дне морском, привлекая лишь голодных рыб.

Иден прокляла себя за упоминание имени де Жарнака. Сбросив руку Жиля с поводьев, она пустила Балана в галоп.

Быстро удаляясь от зловещего соседства справедливо названной башни, Иден старалась подавить тошноту, скрутившую ее желудок, когда она увидела ров. С той поры, как она покинула Англию, Иден пыталась приучить себя к омерзительным личинам смерти, понимая, что они будут часто встречаться на ее пути, но последнее зрелище было слишком впечатляющим. Вновь она была поражена не укладывавшейся в голове мыслью: почему они не хоронят своих мертвецов? Эти гниющие тела, должно быть, лежат там со времени последнего приступа. Но тут же ей пришло на ум, что отвратительный смрад гораздо сильнее должен был ощущаться в крепости, обороняемой неверными, чем в лагере христиан. Так что от зловредного зловония страдали прежде всего враги. Полный разлагавшейся плоти ров должен был служить к тому же рассадником ужасных болезней, распространяемых мухами и их личинками. Но вести войну, используя тела погибших! Это воистину достойно презрения. Это не могло быть одобрено Богом.

Алый крест на белом знамени Ордена рыцарей святого Иоанна Иерусалимского — эмблема чистоты и милосердия — немного укрепил ее ослабевший дух. Она направилась к самому внушительному шатру, круглому и кроваво-красному, который стоял впереди длинных рядов других шатров — белых и прямоугольных. Оруженосец в длинной черной тунике, подпоясанный белым длинным кушаком, быстро подбежал, чтобы подхватить узду Балана и помочь Иден спешиться. Он, похоже, был еще в миру и не давал обетов.

Внутри шатра, обстановка которого была практичной и скромной, полдюжины рыцарей корпели с перьями в руках над листами пергамента, разложенными на досках для письма, а один из них тщательно привязывал какое-то послание к ноге терпеливого почтового голубя с яркими глазками. Все носили суровое облачение Ордена — длинные черные туники со скелетообразными белыми крестами на груди. Шесть пар глаз вопросительно уставились на вошедшую Иден. Посещения женщин были им привычны. Шлюхи навещали своих раненых спутников, делая это, как правило, по двум причинам: чтобы сохранить расположение в случае его выздоровления или чтобы быть упомянутой в завещании. Однако Иден, без сомнения, не была шлюхой, если только не пользовалась благосклонностью какого-нибудь принца или короля.

— Я желаю поговорить с сэром Уолтером Лангфордом, — сообщила она, представившись и объяснив причину своего появления — Он единственный человек, который может помочь мне. — Было ясно, что она сгорает от нетерпения.

Рыцарь, державший остроглазого голубя, улыбнулся и сделал ей знак следовать за ним. Выйдя из шатра, он разжал руки и выпустил птицу в безграничную безоблачную голубизну.

— Не слишком ли жарко для нее? — спросила Иден, чтобы снять нервное напряжение разговором на отвлеченную тему.

— Это не принесет ей вреда. Ей нужно долететь лишь до Тира, где находится наша братия. Мы очень сильно нуждаемся в опиуме. — Говоря так, рыцарь вел ее между рядами шатров.

— Не опасаетесь ли вы, что птица попадет в чужие руки?

— К врагам? О, нет, не думаю. Она изрядно натренирована и очень верная. Если она подведет нас, это будет большим несчастьем. Султан объявил личный «джихад» госпитальерам, а также храмовникам. Вместо опиума мы можем получить какой-нибудь яд.

— Почему он питает к вам ненависть? Из-за вашей доблести в сражении? — Рыцари обоих орденов считались очень сильными бойцами, уступавшими разве что самому Львиному Сердцу. Он покачал головой.

— Каждый из нас способен проявить доблесть, когда приходит время. Нет… Причина в том, что мы столь же тверды в своей вере в Бога, как он — в поклонении Аллаху и его пророку.

— Разве не все христиане таковы? — пробормотала Иден, смущенная страстностью его взгляда и речи.

— Пожалуй, не все, — проронил рыцарь с оттенком иронии, которая показалась ей странно знакомой. Иден подумала о разграблении Сицилии и Кипра и, пристыженная, промолчала. Верят и поклоняются не только Богу. Госпитальер замедлил шаг и откинул полог шатра, опущенный, дабы предохранить от палящего солнца.

— Я обязан предупредить вас. Сэр Уолтер совсем плох. Вероятно, он не сможет говорить с вами.

Иден закусила губу, чтобы унять дрожь, и вступила вслед за ним в шатер, осторожно продвигаясь меж рядов походных коек, состоявших из деревянных планок и набитых шерстью подстилок. Она не поднимала глаз на раненых, не интересуясь их увечьями, равно как и их любопытством к ней. На стоны она старалась не обращать внимания. Сердце молотом стучало в ее груди. Но вот черный рыцарь остановился, и в нос Иден ударил резкий запах трав.

Длинная фигура на постели была недвижима, словно в могиле. Глаза закрыты, лоб и щеки столь же бескровны, как и губы. Голова была совершенно лысой — череп, обтянутый кожей. Сэр Уолтер едва дышал. Стоявший у изголовья кровати госпитальер-врач приподнял тощее запястье и покачал головой. Иден заметила, что пальцы руки были почти лишены ногтей.

— Что у него за рана? — шепнула она. — Он будет…?

— Он был ранен мечом. Мы заштопали его. Но потом он подхватил лихорадку — арнальдию. Мы сделали все, что могли. Он не выживет.

Перед мысленным взором Иден предстала миловидная женщина средних лет, с аккуратно уложенными волосами, стоящая в зале замка в окружении выводка молодых людей — жена сэра Уолтера и шесть его крепких сыновей. Она спросила себя, сколько их отправилось вместе с ним в поход и сколько погибло. Потом она поняла жестокую правду, которую гнала от себя прочь. Сэр Уолтер не мог ничего рассказать.

— Пожалуйста! Я должна спросить его… Не могли бы вы…

Врач встретил взгляд полных отчаяния зеленых глаз. Он вздохнул. Она была так красива.

— Я не могу разбудить его. Он не спит — это забытье лихорадки. Если его вывести из этого состояния, он будет говорить бессвязные, бессмысленные речи. Милосерднее не тревожить его. Арнальдия причиняет страшные страдания.

Она кивнула, стараясь держать себя в руках. Ей доводилось слышать немало печальных историй об ужасной лихорадке, известной как арнальдия, или леонардия у французов… Выздоровление бывало быстрым, но чаще всего оно не наступало.

Она отвернулась от больного, почти ненавидя его за неспособность помочь ей.

— Если что-нибудь произойдет, если он заговорит… Вы дадите мне знать? Вы спросите его, что сталось со Стефаном де ля Фалезом из Хоукхеста?

Врач кивнул, повторив имя.

— Вряд ли это случится, миледи. — Затем он нахмурил брови. — Стефан из Хоукхеста? Незадолго до вас здесь был рыцарь, который наводил о нем справки. Такой черноволосый…

— Я знаю его, — раздраженно перебила Иден своего собеседника. Можно было и раньше догадаться, что де Жарнак сочтет своей обязанностью предвосхищать ее дальнейшие шаги, хотя бы для уверенности в том, что путь ее не будет заполнен змеями. Она подумала о граде стрел, который пронесся мимо, — жаль, что он этого не видел.

И тут ей на ум пришло еще одно соображение. Быть может, не все для нее было потеряно.

— Из последней вылазки сэра Уолтера вернулись назад три рыцаря. Не можете ли назвать мне их имена?

Ее собеседник явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Они не попадали сюда. Вам лучше расспросить приближенных сэра Уолтера.

— А где мне отыскать их?

Госпитальер пожал плечами, белый крест приподнялся на груди.

— Здесь собралось около сорока тысяч человек, миледи. Я сожалею…

Сильнейшее разочарование охватило Иден. Стоило ей ехать так далеко… за этим? Первый рыцарь бережно препроводил ее к выходу. Он видел ее слезы и лихорадочно пытался найти слова утешения:

— Вы все же можете отыскать их, миледи. Не сомневайтесь, многие пожелают помочь вам… Я наведу справки…

Она вздохнула и позволила отвести себя назад в главный шатер. Это было все равно что искать нужную травинку на горном склоне. Грустно приняла она поводья Балана у послушника и попрощалась, после чего повернула блестевшее от слез лицо к Мэйтгрифону. Когда она вновь поравнялась с Проклятой Башней, позади раздался крик.

— Леди Иден! Подождите!

— Жиль! — Она была просто вне себя, горькое разочарование сменилось кипящей яростью. — Я же сказала, что не желаю видеть тебя рядом! — Она изо всех сил стиснула зубы.

— Нет, подождите! Вы не поняли… — Он указал налево от себя.

Только тогда она заметила более молодого всадника рядом с ним. Это был смуглый мальчик с девичьим лицом, на голове которого красовался искусно завязанный белый тюрбан. Он вполне мог сойти за сарацина.

— Это Джон из Кобдена. Он был… он оруженосец сэра Уолтера.

Глаза Иден засверкали. Она просто не знала, что сказать ему:

— Жиль, я…

— Я знаю. Не думайте об этом. Я просто получил удовольствие, задав несколько вопросов по интересующему вас делу. Бьюсь об заклад, никому из высокородных госпитальеров не пришло в голову, что такая мелкая сошка, как оруженосец, тоже имеет язык и уши — даже если они замечают его существование.

Дрожа от нетерпения, она позволила ему насладиться триумфом. Он явно получал от этого огромное наслаждение.

— Рассказывай, Джон, — повелительно скомандовал Жиль.

Мальчик нервно откашлялся. Он не осмеливался смотреть ей в глаза.

— Это случилось почти год назад… Но я хорошо помню, потому что… Ну, в общем, они отправились в горы. Саладин послал за подкреплением. А нам нужно было узнать их численность. Меня оставили. Сэр Уолтер полагал, что я еще слишком молод, чтобы пойти с ними. — При воспоминании об этом позоре голос его слегка изменился. — Сэр Уолтер возглавлял вылазку. Стефан был его правой рукой. — Мальчик покраснел, когда она пораженно уставилась на него. — Прошу извинить меня, я всегда звал его Стефаном. Он… я… он проявлял ко мне дружеское расположение.

«Что ж, в оправдание этого испуганного мальчишки он и сам когда-то был таким», — улыбнувшись, подумала Иден.

— Ну, короче говоря… Они покинули меня, когда уже смеркалось. А вернулись незадолго до полуночи. Большинство были невредимы, но… Стефан и еще двое замыкали группу. Они замешкались, их заметили и схватили. На следующий день прилетел голубь с требованием выкупа…

— Выкупа! Тогда он жив! — Голос едва не подвел ее.

— Да, леди. По крайней мере, был… год назад. — Мальчик уныло взглянул на нее.

— Но почему я ничего об этом не слышала? Почему же не был уплачен выкуп? Мне должны были дать знать. Я нашла бы средства. Я и так их нашла!

Джон опустил голову.

— Я ничего не знаю об этом. Я однажды спросил сэра Уолтера. Он сказал, что это дело в руках казначея короля.

— Короля? Какого короля?

— Ги, короля Иерусалима, леди. Год назад он был здесь единственным королем.

— Ты разговаривал с этим казначеем?

— Мальчик залился румянцем:

— Не я, миледи. Он слишком большой господин. Но я снова обратился к сэру Уолтеру. — Он замялся.

— Да?

Глаза его затуманились, он закусил губу.

— Сэр Уолтер был… То есть… Он человек не склонный к сантиментам, миледи. Он сказал… он сказал, что мне лучше забыть о Стефане. — Последние слова мальчик произнес, не поднимая глаз от серого песка.

Иден мягко поблагодарила его. Он сделал все, что мог. Что можно требовать от мальчика, год назад еще совсем ребенка? Главное, он вернул надежду, пусть даже слабую, и за это она была более чем благодарна ему.

Позже, когда Иден помогала Джоанне и деловито суетившейся Беренгарии в их домашних перестановках, ее ожидал новый удар в лице Тристана де Жарнака, вошедшего без доклада в полном боевом облачении и без тени улыбки на лице.

— Мои извинения, леди! — Он кивнул королеве совершенно бесцеремонно. — До моих ушей дошло, что леди Хоукхест позволила себе отправиться на увеселительную прогулку к стенам Акры. — Он повернулся к Иден. Глаза его были холодны как свинец. — Как я догадываюсь, миледи, вы по-прежнему со слепым упрямством не желаете замечать обстоятельств, которые выходят за рамки ваших личных интересов. — Прежде чем она набрала в грудь воздуха и успела ответить, он повернулся к королеве. — Я также удивлен, что вы, мадам, столь неосмотрительно разрешили подобную поездку. Здесь поле битвы, леди, очень скоро вам уже не нужно будет об этом напоминать. Милорд король приказал мне, вдобавок к другим моим обязанностям, присматривать за этой леди. Хотел бы я, чтобы он не делал этого. — Иден опустила глаза перед его пронзительным ястребиным взглядом. — Тем не менее до тех пор, пока я не получу ваше заверение и ваши, моя королева, что она будет находиться в безопасности внутри этих стен либо под охраной моих вооруженных воинов… я настаиваю, чтобы ее держали под замком.

— Но я не позволяю… — начала Беренгария.

Ее мягкий голос утонул в потоке гнева, извергнутого Иден.

— Не нужно делать других ответственными за мои поступки. Я не ребенок! А что касается вас… я не просила вас быть моей нянькой. Вам известно, почему я здесь… и я действительно слепа ко всему, кроме клятвы, которую дала себе. Только так я могу сохранить надежду исполнить свой долг. Почему вы не можете оставить мне эту возможность? Нужно ли кричать во весь голос, чтобы вы поняли меня, рыцарь? Ну, так слушайте, в последний раз! Я не нуждаюсь в вашей заботе! — Ее высокий голос далеко разносился по покоям. Смущенная Беренгария неожиданно заинтересовалась гобеленом. Позади них Джоанна, распекавшая нерадивого оруженосца за полученное из стирки белье, оскорбительно усмехнулась.

Тристан холодно рассматривал стоявшее перед ним создание. Иден понимала, что ведет себя как базарная баба, и упивалась этим. Она жаждала поколебать его невозмутимое, высокомерное спокойствие, как ей уже удалось однажды. Однако этому стремлению мешало подспудное сознание того, что под захлестнувшим ее потоком гнева существует и спокойное течение здравого смысла, напоминавшее ей о том, что она очень обязана этому человеку, что сейчас он просто выполняет приказы короля, действуя во многом против своей воли, что ему пришлось оставить собственный командирский пост… и что все это он делал ради ее безопасности, как бы он ни был при этом груб.

Поток немного ослабел, но лишь немного.

— В стенах Мэйтгрифона мне вряд ли будет что-либо угрожать, — ледяным тоном проговорила она, выдержав его взгляд. — И я даю вам слово, — она очень тщательно подбирала слова, — что не стану сознательно подвергать себя ненужному риску. — Зеленые глаза сверкнули, предупреждая его. — Однако я не думаю, что в этом замке меня нужно будет избавлять от гадюк или других змей. Скорее, мне будут досаждать всевозможные оводы. Их укусы раздражают, но не оставляют следов. У меня очень толстая кожа, возможно, вы это заметили, шевалье?

Тристан дерзко улыбнулся, напомнив чем-то Жиля.

— Напротив, — ответил он с холодной любезностью, — я сказал бы, что на самом деле кожа у вас очень нежная и тонкая.

Он глумливо поднял бровь, намекая на приятные воспоминания. Как она ненавидела его!

— Впрочем, ей не мешало бы немного задубеть, — решительно закончил он и большими шагами направился к двери, сохраняя каменную невозмутимость. Приоткрыв шпальеры, он задержался и еще раз повторил свою угрозу: — Имейте в виду, миледи: еще одно нарушение — и вы незамедлительно окажетесь взаперти. У меня нет времени нянчиться с вами. Вы не стоите тех жизней, которые могут подвергнуться риску из-за вашей глупости.

Они безмолвно стояли и слушали, как его шпоры лязгают о каменные ступени. Иден сжала кулаки и ударила их друг о друга, чуть не сломав суставы, так велико было ее унижение.

— Смерть Христова! Как бы я хотела, чтобы вихрь подхватил этого человека и зашвырнул его, беспомощного, на другой конец мира!

Джоанна злорадно рассмеялась.

— Ты должна быть польщена. Красивый шевалье терзается муками изысканной любви. Он достойно переносит страдания… и тебе следует брать с него пример.

— Ерунда! — Иден фыркнула, позабыв о высоком положении Джоанны. — Он предлагает мне не розы, но терн, шипы которого постоянно язвят меня. Если бы Бог мог послать ему какую-нибудь рану — не убивать его, нет, я знаю, что мы нуждаемся в рыцарях, — но хотя бы одну блаженную неделю удержать его подальше от моих дел.

Беренгария не одобряла столь явного проявления несдержанности:

— Ты не должна говорить так, Иден. Это не достойно тебя. Сэр Тристан имеет право заниматься твоими делами — милорд Ричард дал ему это поручение. — Помедлив, она добавила: — Кстати, мне отнюдь не доставляет удовольствие думать, что они считают меня глупой настолько, чтобы позволять тебе разгуливать по лагерю без эскорта. С настоящего момента ты будешь поступать так, как он сказал. Я сама прослежу за этим.

Иден глядела на застывшее лицо королевы, и гнев ее уходил, как вода в песок, пока она слушала слова своей истинной союзницы.

— О… не делай такое несчастное лицо, — смягчилась Беренгария. — Если существует какой-нибудь путь спасти Стефана, ты знаешь, что мы отыщем его. Но только это должен быть безопасный путь. Я не хочу потерять тебя по вине сарацинской стрелы. Дорогая, ты не должна рисковать потерять все, не пожелав проявить хоть немного терпения.

Иден согласно склонила голову, понимая, что королева права. Тристан де Жарнак также, скорее всего, был прав, но при этом груб и жесток. Но, понимая это, она не собиралась позволить им уговорить ее сидеть сложа руки, в то время как Стефан томится на каком-нибудь забытом Богом аванпосте ислама. Если обстоятельства вынудят ее обмануть своих друзей, она сделает это. А пока ее голова оставалась смиренно склоненной.

— Я прошу извинения. Из-за меня ты оказалась в неловком положении перед шевалье, — примирительно сказала она, поцеловав теплую щеку Беренгарии. — Эта жара весьма губительно отразилась на моем самообладании. Надеюсь, больше этого не случится. И я клянусь, что буду тихо сидеть в своей комнате, если ты сделаешь для меня одну вещь. Умоляю тебя, пошли к казначею короля Ги, если сможешь узнать его местонахождение, и спроси его, какие известия имеет он о выкупе за Стефана. — Глаза ее наполнились мольбой. Королева поспешила заверить, что выполнит ее просьбу.

— Пошлите с этим поручением де Жарнака, — растягивая слова, проговорила лаконичная Джоанна. — Он будет восхищен.

Иден сердито покосилась на нее. Джоанна сладко улыбнулась:

— Вы не слишком любезны, миледи. На вас следует наложить епитимью. Ступайте-ка на кухню и отыщите ребенка Комнина. Повар готовил для нее сладости. Посмотрим, удастся ли вам выучить ее нескольким выражениям на правильном французском или, если сумеете, английском. Я устала от ее варварской болтовни. Вы позволите ей удалиться, сестра?

Беренгария пожала плечами. Возможно, это отвлечет Иден от размышлений над ультиматумом де Жарнака.

— Как вам будет угодно, — согласилась она.

Иден сделала короткий реверанс и отправилась выполнять повеление. Конечно, они желали ей добра. Все вокруг желали этого. Если б только они не были так дотошны! Она нашла маленькую дочь Исаака на кухне, как и сказала Джоанна. Ребенок был точной копией своего отца — та же мягкая кожа и большие влажные глаза. В ней было некое подкупающее очарование, заставлявшее ее новоиспеченную воспитательницу улыбаться чаще, чем она намеревалась. Ее изумленный, слегка косящий взгляд и пушистые черные волосы, обрамлявшие симпатичное личико, делали ее похожей на любопытного котенка, поэтому Иден окрестила ее Мину, так что первое французское слово, которое она выучила, было ее собственное имя.

Иден укладывала свою маленькую подопечную в ногах обширной кровати в маленькой общей светлице, когда туда ворвался запыхавшийся Жиль. На плече он тащил мешок с какой-то поклажей, который с довольным видом бросил к ногам Иден.

— Миледи! Смотрите, я возвращаю вам то, что вы потеряли! — Его глаза сверкали.

— Что там, Жиль? — Иден с удивлением разглядывала лежавший на полу таинственный мешок.

— Откройте!

Крайне заинтригованная, Иден мяла в руках мешок, нащупывая какую-нибудь завязку. Не найдя ее, она взяла мешок за края и вытряхнула содержимое на пол.

— Жиль! Какое чудо! Как ты сумел раздобыть это? — Крик ее был полон радости, ибо перед ней, отливая серебристо-серым в слабом свете свечей, лежала подаренная Беренгарией кольчуга. И еще — ее плащ, туника и крепкие кожаные ботинки. Все вернулось обратно, точно так же, как и ее изумруды. Не находя слов, она во все глаза смотрела на Жиля, который приосанился и заговорил самым внушительным тоном:

— Все произошло по чистой случайности. Я ездил по делу короля и, возвращаясь, наткнулся на двух молодых оруженосцев, которые играли в триктрак. Я уже собрался отколотить их за то, что они даром теряют время, вместо того чтобы заняться починкой доспехов милорда Ричарда. И тут заметил лежавшую между ними кольчугу. Никто из них не мог позволить себе подобную роскошь — оба были низкого происхождения. Приглядевшись, я уже не сомневался, что она ваша. Очень скоро я получил кольчугу от молодого чертенка, который считал ее своей. Он стянул ее на галере после того, как стих шторм, захвативший нас возле Кипра.

Глаза Иден сияли от радости.

— Твоя доброта бесконечно смущает меня, Жиль. Я не знаю, как отблагодарить тебя в должной мере. Эти вещи для меня ценнее всего на свете.

Его улыбка была столь же лучезарной.

— Всегда к вашим услугам, миледи. — Он вдруг заколебался. — Еще одно, леди Иден…

— Да?

По-видимому, он не решался продолжать. Но затем превозмог себя, и слова посыпались как из рога изобилия:

— Шевалье де Жарнак… он поручил передать, что казначей короля Иерусалимского извещен о вашей просьбе касательно мужа. В самое ближайшее время он сообщит вам все, что ему известно.

Ее возникшее было недовольство сменилось открытым изумлением. Она тряхнула головой, затрудняясь придумать, как ей отвечать.

— Спасибо, Жиль. И… пожалуйста, передай мою благодарность шевалье… — Тон ее был неуверенным. Она, похоже, была смущена.

Он торжественно кивнул, но Иден почти не заметила его ухода и не услышала слов прощания, так ошеломило ее сообщение де Жарнака. Как постичь ей разум и сердце этого человека? Всего несколько часов назад он смешал ее с грязью перед обеими королевами, открыто обвинив ее в преступном эгоизме и глупости. А теперь, с быстротой, которая изумила даже нетерпеливую Иден, он сменил гнев на милость и спокойно посылает ей самое для нее заветное.

Зачем он делает это? Она осудила и высмеяла его, обнаружив полное отсутствие благодарности и такта. А он, в свою очередь, не скрывал гнева и презрения, вызванных ее поведением. Теперь они были так далеки друг от друга, как только возможно, и, однако, он все же сделал это для нее. Так же, как спас ей жизнь на галере. Даже несмотря на то, что теперь она была для него такой же занозой, какой недавно был для нее он.

Волна неуверенности захлестнула ее. Она вдруг ощутила себя незащищенной. Глаза ее не отрывались от темной головки заснувшего ребенка. Как хорошо было бы сегодня днем сохранить самообладание.

Она вздохнула. Что же такое в этом смуглом рыцаре заставляет ее бросаться из крайности в крайность? Наверное, дело в том, что с их первой встречи ей никогда не удавалось оставаться самой собой в его присутствии… как без особого труда получалось у нее с любым другим мужчиной — от Жиля до самого короля. Почему ей так больно от того, что он гладит ее против шерсти? И даже сейчас, когда она должна быть охвачена радостью от полученного известия, ее переполняет грусть и слезы оставляют следы на щеках.

Она тяжело поднялась, взяла возвращенную ей кольчугу, которая без толку валялась на полу, защищая лишь воздух внутри себя, и бросила ее в сундук поверх своих новых платьев и накидок. Закрыв сундук, она повесила ключ на шею рядом с маленьким золотым крестиком — это было единственное, что, кроме воспоминаний, осталось у нее от Хоукхеста.

Этой ночью она горячо молилась о том, чтобы Тристан де Жарнак был убережен от любого зла, и, от всей души проклиная свой окаянный характер, искренне надеялась вернуть себе былую любезность.