Экстаз

Глава 12

— Спасибо, О'Малли.

Сколько уже лет по утрам произносила Рейвен эти слова. И здесь, в Лондоне, и там, на островах, когда старый конюх подсаживал ее в седло.

Она оправила юбки, плотнее запахнула теплый плащ — ноябрьское утро было морозным — и взяла в руки поводья. О'Малли ловко, совсем как молодой, вскочил на свою лошадь, и они отправились на ежедневную прогулку в Гайд-парк.

Сегодня Рейвен не рассчитывала встретить там Бринн, поскольку у той были какие-то дела, но Джереми Вулвертон, надеялась она, будет наверняка, и она поговорит с ним о том, что ее беспокоит. А беспокоили ее возможные неприятности, которые ожидали Келла, о чем она услышала на прошедшей неделе.

Самого Келла она не видела около недели, с той ночи, когда он пришел к ней в спальню и завел разговор о своем брате. То есть мельком они встречались — на лестнице дома, у дверей, — но Келл постоянно торопился, и поговорить с ним она не могла. А поговорить было о чем.

Бринн сообщила на днях Рейвен, что, насколько ей стало известно, о Келле и о его игорном клубе начали распространяться весьма неприятные слухи, идущие откуда-то из верхних слоев общества. Кто-то из сильных мира сего утверждает, что Келл ведет свои дела нечестным путем, что у него подозрительные связи да и сам он — личность достаточно сомнительная и что порядочным людям не следует посещать его заведение.

Услышав об этом, Рейвен сразу подумала, что все эти слухи — работа Чарлза Холфорда. Разумеется, не самого герцога, а тех, кого он специально подговорил или нанял. Об этом она и хотела поговорить с Вулвертоном. Ведь он проявил к ней дружеское участие, которое ее тронуло и удивило: большинство из тех, кого она знала, считали его всего-навсего беспутным и легковесным щеголем.

Вообще на прошедшей неделе Рейвен пребывала в более тревожном и подавленном состоянии духа, чем прежде. Почему? У нее было немало причин для этого, она называла их самой себе, в том числе и зимнюю погоду. Но всячески избегала упоминать о взаимоотношениях с Келлом, которые хотя и были обусловлены обоюдным соглашением, однако все сильнее тяготили ее. Да, у нее были хорошие друзья вне дома — их немного, но ведь хороших друзей всегда немного. Был верный друг и слуга О'Малли, но чувство одиночества все равно давало о себе знать. Она бы рада была повидаться даже с дедом, но тот отбыл в свое имение в восточном Суссексе и увидятся они теперь, наверное, не раньше Рождества.

Ее тревога, несомненно, усугублялась еще и тем, что она не знала, уехал ли Шон Лассетер из города и уедет ли вообще. Чуть ли не каждую минуту она ожидала его появления в доме, а когда бывала на улице, нервно озиралась: не следует ли он за ней.

Что касается отношений с Келлом, которые она упорно старалась не принимать в расчет, то мысли о них не выходили у нее из головы, и особенно тягостными бывали они по ночам. Она подолгу не могла уснуть, а если и засыпала тревожным сном, то видела не своего любимого флибустьера, а Келла. Только его.

Разум подсказывал ей, что, в сущности, ее положение не такое уж плохое и могло быть намного хуже. Да, она потеряла возможность заполучить титулованного — но совершенно безразличного ей — мужа; да, двери многих аристократических домов еще долго, если не всегда, будут закрыты перед ней. Но, в конце концов, зачем они ей нужны? Только затем, что мать хотела видеть ее среди высокопоставленных особ? Да провались они все пропадом!

У нее остались друзья, личная свобода, и это, пожалуй, важнее всего. Снова ее мысли возвращаются к Келлу. Снова она повторяет себе, что о лучшем и мечтать нельзя: ее так называемый супруг — человек, без сомнения, порядочный, бескорыстный и достаточно обеспеченный. Он не предъявляет к ней никаких претензий, не следит за тем, как она проводит время; он попросту равнодушен к ней. Она вправе отвечать ему тем же, что неизмеримо облегчит их совместное — на недолгое время — существование…

Но вслед за этим выводом к ней сразу же приходит ощущение пустоты, которое она всячески старается прогнать. Она вслушивается в ночные шорохи. Ей кажется, и она хочет этого, чтобы его шаги послышались за ее дверью. Чтобы дверь отворилась и он вошел. Чтобы приблизился к ее постели и…

Она гонит эти мысли, но это плохо удается.

Конечно, он очень занят в своем клубе, утешает она себя. Ему надо много чего подготовить, чтобы отправить брата в Ирландию. У него еще какие-то дела. От кого-то она слышала, что он занимается благотворительностью. Ну, Бог в помощь. Правда, она тоже могла бы чем-то помочь, если бы он к ней обратился. Она была бы рада хоть какому-то делу… Но он молчит. Молча проходит ночью мимо ее двери. Здоровается, если они где-то сталкиваются днем… Ну и пусть. Вскоре она привыкнет к этому, обретет душевный покой, потом найдет какое-то занятие по душе, а там и… Там видно будет…

Когда она подъехала к Гайд-парку, Джереми Вулвертона нигде не было видно. В сопровождении О'Малли около получаса она скакала легким галопом по аллеям, пока наконец не встретила Смельчака. Она сразу поделилась с ним своим беспокойством по поводу грозовых туч, собиравшихся над Келлом.

К ее огорчению, Вулвертон тоже слышал об этом и тоже заподозрил герцога Холфорда в распространении слухов, порочащих Келла.

— Боюсь, — сказал он, — дела Лассетера пойдут плохо. Насколько я знаю, уже многие бывшие посетители отворачиваются от этого места.

— Но разве слухи подтвердились? — спросила Рейвен.

Смельчак покачал головой.

— Кому нужны доказательства, если человека порочат? Вот если бы хвалили, дело другое. Люди с легкостью и даже радостью верят в пороки своих ближних, так заведено с давних пор, дорогая. Тем более если у истоков обвинений находится кто-то из влиятельных и сильных. И никому не важно, знает ли он, о чем говорит. Я, например, уверен, что Холфорд — если это его рук, вернее, его языка дело — ни разу не был в клубе у Келла.

Рейвен с робкой надеждой посмотрела на Вулвертона.

— Джереми, можно что-то сделать, чтобы остановить Холфорда?

— Что касается меня, дорогая, я могу помочь Лассетеру только одним: буду чаще бывать в его заведении и уговорю собратьев из нашей лиги прожигателей жизни делать то же самое.

— Ох, спасибо, Джереми!

— Но к сожалению, дорогая, репутация таких заведений, как этот клуб, похожа на репутацию женщины. Если потеряешь, то восстановить уже почти невозможно… Ох, прости, я, кажется, не совсем удачно выразился… — Он ненадолго задумался. Впрочем, думать долго у Смельчака не получалось. — Что сейчас, пожалуй, необходимо Лассетеру, — продолжал он, — это сделать так, чтоб его побольше узнали среди клиентов. Видеться с ними не только за игрой. Полагаю, узнай они его получше, как я, например, — и мнение у многих переменится в его пользу.

— Но как это сделать?

— Ему следует побольше крутиться в высшем свете. Знаю, он не привык и не любит этого, но я готов помочь. Люсиан тоже, думаю, не откажет.

— Из этого ничего не выйдет, Джереми, — сказала Рейвен. — Этот человек презирает аристократов и не пойдет на сближение с ними.

— Даже если от этого зависит судьба его клуба?

— Я поговорю с ним, Джереми. Попробую. Спасибо за совет…

Рейвен не стала откладывать свое намерение в долгий ящик и в тот же день вновь появилась в клубе, несмотря на запрет Келла приходить туда.

Грузный привратник сообщил ей, что мистера Лассетера нет в клубе. Рейвен собралась уже уходить, когда на лестнице показалась Эмма Уолш и сердечно приветствовала ее.

Несмотря на это, Рейвен почувствовала себя крайне неловко: они не виделись с хозяйкой дома, или кем она тут была, с того страшного дня, когда Шон притащил ее сюда в полубесчувственном состоянии. Рейвен не знала, как себя держать.

Однако Эмма помогла решить этот вопрос. Самым естественным тоном, ни о чем не вспоминая и не спрашивая, она произнесла:

— Келл сейчас на состязаниях по фехтованию. Думаю, не позже чем через час он вернется. Может быть, хотите подождать его? Я угощу вас чаем.

Почему-то в эту минуту Рейвен с легкой завистью подумала, что эта женщина наверняка знает о времяпрепровождении ее мужа гораздо лучше, чем она, его законная жена. Несколько удивленная приглашением, она с готовностью приняла его и, сняв плащ, отправилась за Эммой на второй этаж, не без интереса присматриваясь к богатой и свидетельствующей о неплохом вкусе хозяина обстановке.

Эмма заметила ее любопытные взгляды и сказала:

— Никогда, наверное, не видели подобные заведения изнутри? Если хотите, после чая я покажу вам дом.

Они уже входили в библиотеку, казалось бы, совсем неуместную здесь, и Эмма посчитала нужным пояснить:

— Это самая уютная комната в доме. Почти точная копия библиотек в домах наших посетителей. Здесь они могут отдохнуть от волнений за игровыми столами, полистать книги и газеты, выкурить сигару… Прошу садиться. Сейчас принесут чай.

Они уже сидели за чайным столиком, когда Эмма произнесла:

— Наверное, вам интересно будет узнать, если еще не знаете, что Шон Лассетер отбыл в Ирландию, где должен пробыть достаточно длительное время.

Рейвен подавила вздох облегчения.

— В самом деле? — сказала она. — Уже уехал?

— Да. Келл убедил его сделать это, что было нелегко для обоих. Братья очень близки, несмотря на то что такие разные. Келл страшно жалеет его. А вам, конечно, будет легче, верно?

Рейвен смогла слегка улыбнуться.

— Еще как верно! Вы даже не представляете.

Эмма ответила сочувственной улыбкой.

— Немножко представляю. Я пыталась остановить этого безумца в тот ужасный день, но все, что смогла, это послать за Келлом. Ну да вы знаете.

Рейвен знала и содрогнулась, припомнив недавние события.

— Если я в чем-то могу помочь вам сейчас, — продолжала Эмма, — скажите откровенно. Я постараюсь…

— Спасибо. — Рейвен смущенно потупилась и слегка наклонилась к собеседнице. — Знаете… Честно говоря, я оказалась в несколько странном… неловком положении… Моим мужем, как вы можете понять, стал человек, которого я не знаю… Почти не знаю… Вы, например, я уверена, знаете о нем намного больше, чем я. И если бы вы могли… если бы захотели хоть немного рассказать о нем. Разумеется, никаких тайн… секретов. Просто какие-то черты характера… Ну и, конечно, о слухах, которые ходят про него… Я так и не знаю… Но мне надо…

Она окончательно сбилась и замолкла.

Эмма ответила не сразу.

— Вы имеете в виду слухи о том, что он убил своего дядю? — спросила она после паузы.

— Да… И об этом. Шон, когда ворвался на днях к нам в дом, кричал, что это правда. Так было на самом деле?

В глазах Эммы вспыхнула злость, губы сжались в тонкую линию.

— Не знаю, как умер их дядя, — сказала она, — но готова поклясться своей собственной жизнью: Келл Лассетер не убийца. А Шон — неблагодарный негодяй! Здоров он или болен, не важно — все равно негодяй! После всего, что Келл для него делал и делает…

Этот взрыв негодования был приятен Рейвен и лишний раз подтвердил ее уверенность в невиновности Келла.

— Я тоже не думала, что Келл способен на такое, — произнесла она. — Но ведь он сам ничего не делает для того, чтобы опровергнуть эти слухи. Зато говорит о том, каким низким человеком был этот самый дядя, как погубил его мать… А этот шрам на его лице от кольца с печаткой…

Эмма кивнула.

— Не думаю, что выдам семейную тайну, — сказала она, — если напомню то, что известно многим. Вы знаете, что его мать ирландка?

— Да, он говорил мне.

— Она не из дворян, — продолжала Эмма негодующим тоном, — ее отец просто врач, и все Лассетеры презирали ее, представляете? А когда она овдовела, тот самый дядя Уильям заделался опекуном ее сыновей и угрожал, что лишит их наследства, если она не уберется в свою Ирландию и не откажется от материнских прав.

— И что она? Подчинилась?

— Да. Об этом мне рассказывал Шон. Она не осмелилась спорить с ним и со всей семьей. Ради блага своих сыновей, так она считала, вернулась в Ирландию, где вскоре умерла от инфлюэнци в бедности и забвении.

Эмма содрогнулась.

— Их дядя не разрешил мальчикам даже побывать на ее могиле.

— О, к такому человеку нельзя не испытывать ненависти! — воскликнула Рейвен.

— Да, но не только это. Шон говорил, что дядя Уильям был настоящий тиран. А с характером Келла разве можно ужиться с тираном? У них были частые стычки, и однажды дело дошло до драки. Тогда Келл и получил свой шрам. Потом они с Шоном удрали в Ирландию, скитались по Дублину, голодали, мерзли. Шон рассказывал… простите, мадам… что они даже крыс вынуждены были есть… Но может, он просто хотел напугать меня.

Рейвен он тоже напугал — ее передернуло от ужаса.

— А что было дальше?

— Дальше не очень понятно для меня, — призналась Эмма. — Вроде бы дядя начал искать их и даже сам приехал в Дублин. Там его и нашли. Он лежал мертвый на окраине города. Наверное, его убили из-за денег какие-то бродяги.

— Но почему же тогда возникли эти подозрения по адресу Келла?

— Потому что дядя был убит ударом шпаги. Довольно необычное оружие для разбойников с большой дороги. Они применяют, так люди говорят, кинжалы или пистолеты. А Келл, чтоб вы знали, уже тогда считался умелым фехтовальщиком, или как это у мужчин называется. Шон говорил, он не один раз брал верх в бою на шпагах над своим дядей, а тот вообще был каким-то чемпионом в этих делах. Поэтому, верно, и пошел слух, что дядя был убит Келлом на дуэли. А потом его тело вынесли на дорогу.

Рейвен ненадолго задумалась.

— Слишком туманные предположения, — сказала она через некоторое время, — чтобы делать из них выводы о таком страшном деле, как убийство.

— Обвинения, насколько я знаю, родились и получили распространение из семьи дяди Уильяма, только они ничего не смогли доказать. А еще они озлились на Келла за то, что он не захотел вернуться к ним в Англию и иметь с ними дело. Он не стал брать у них денег и сам добывал средства на пропитание для себя и для Шона. И вообще отказался от наследства, от своей части. Все, что вы здесь видите, — этот дом и то, что внутри, — он заработал сам. Но конечно, не сразу.

Рейвен подумала: если сравнивать детство и юность Келла с ее собственными, то надо признать, что при всех тяготах, какие она испытала, ее жизнь была намного легче, чем у Келла. И потом, его привязанность к брату, каким бы ни был этот брат, его постоянная забота о нем не могли не вызывать уважения.

Дальнейший разговор был прерван появлением мальчика лет десяти, который не очень уверенно нес поднос с чайными принадлежностями. За мальчиком следовал пожилой дворецкий с чайником в руках.

Под его строгим взглядом мальчик снял с подноса и расставил блюдца и чашки и затем уставился на своего сопровождающего, ища в его глазах одобрение. В полной мере он его получил от Эммы, которая ласково сказала:

— Спасибо, Нейт. Очень ловко у тебя все это получилось.

— Угу, мам. Благодарен вами, — со страшным уличным акцентом произнес мальчик.

Говорил он хрипло, каким-то недетским голосом, был неимоверно худ, лицо напряженное, покрытое шрамами, как от ожогов, руки со сморщенной кожей, тоже будто обоженные. Рейвен не могла без жалости смотреть на него.

Когда мальчик и дворецкий ушли, Эмма начала разливать чай и, увидев вопрос в глазах Рейвен, сказала:

— Этот мальчик еще неделю назад был помощником трубочиста. Келл где-то столкнулся с ним и его хозяином, когда тот нещадно бил ребенка. Он почти насильно отобрал его, заплатив какие-то отступные.

Рейвен что-то слышала об этих несчастных исхудавших детях, которых бедняки родители отдавали за гроши трубочистам. Те обращались с ними по большей части хуже, чем с рабами. Они должны были залезать в узкие, недоступные для взрослых дымоходы и чистить их, зачастую обжигаясь и почти задыхаясь. Нередко такая работа кончалась смертью худосочных помощников.

— Да, несчастный ребенок, — подтвердила Эмма мысли Рейвен. — Вы думаете о том, что с ним будет дальше? Когда заживут его раны и ожоги и он немного придет в себя, Келл отправит его в детский приют для сирот, которому он помогает деньгами.

— Келл этим занимается?

Рейвен меньше всего могла представить Келла в роли спасителя детей. Хотя, собственно, разве он не делал то же самое в отношении собственного брата?

Эмма улыбнулась.

— Я тоже не думала, что он этим займется. А Нейт уже тринадцатый по счету уличный мальчишка, которого Келл определяет туда. Чертова дюжина! На его деньги их всех кормят, одевают, учат… не знаю, что еще.

— Как это прекрасно! — искренне вырвалось у Рейвен.

Видимо, собеседнице понравилась ее искренность, потому что она сказала:

— Признаюсь вам, что тоже в какой-то степени обязана Келлу своим спасением… из очень сложной ситуации, в которую я попала… у моего прежнего покровителя.

Первая мысль, возникшая в голове у Рейвен после этого чистосердечного признания, была: «И меня ведь он тоже спас — как этих мальчиков, как Эмму…» Вторая мысль была менее приятной — подумалось, что теплота и, как ей показалось, даже нежность в голосе Эммы Уолш свидетельствуют не только о ее благодарности Келлу, но и о более глубоких чувствах…

— Похоже, спасать людей стало у него привычкой.

Рейвен произнесла эти слова с легкой горечью и чуть заметной иронией, но, похоже, Эмма не почувствовала ни того ни другого.

— Да, — согласилась она, — он выглядит порой весьма суровым, резким, даже невнимательным, а на самом деле, можете мне поверить, готов всегда помочь несчастным и обиженным.

Опять в ее голосе Рейвен уловила нежность, если не любовь. Опять ощутила легкий укол… Ревности? Зависти?.. Вновь подумала, что Эмма, наверное, любовница Келла. Уже давно… И знает его и о нем куда больше, чем Рейвен. Она явно старше Келла, эта ухоженная красивая женщина, ей, наверное, не меньше сорока, но что с того… Зато она наверняка знает все о любви. Чему Келл собирался учить Рейвен…

Однако, невзирая на легкую ревность (или зависть?), Рейвен испытывала симпатию к этой женщине, ей нравились ее выдержка, искренность и прямодушие. Так, наверное, не должна относиться любовница к жене своего возлюбленного. К той, что так внезапно вмешалась в ее жизнь. Хотя скорее всего Эмма знает, что Рейвен для нее и не соперница вовсе — она всего-навсего одна из тех, кому Келл по свойственной ему привычке делать добро пришел на помощь. Одна из чертовой дюжины несчастных мальчишек, которых он спас.

Расположение Рейвен к Эмме Уолш еще более возросло, когда после чая та провела, как и обещала, ее по клубу и показала ряд комнат, предназначенных для игр, тщательно избегая при этом заходить в те места, которые могли напомнить Рейвен о ее первом, страшном знакомстве с этим домом.

В одной из комнат, украшенной красивыми панелями, стояли столы для игры в кости. Рейвен вспомнила, как когда-то, в те далекие дни, после занятий с матерью, с учителями О'Малли развлекал ее разного рода играми. В том числе и игрой в кости. Показывал, как их надо бросать, рассказывал о маленьких хитростях. Она знала, что вообще-то это азартная мужекая игра, в которой нужно уметь не только кидать кубики из слоновой кости с нарисованными на боках цифрами, но и делать какие-то ставки, биться об заклад.

Однако она никогда не видела такие большие, овальной формы столы, покрытые зеленым сукном, как для бильярда, с прочерченными поверху желтыми линиями, единичными и двойными. По длинным сторонам стола были какие-то ящички, углубления, лежали маленькие лопатки. И стояли стулья для игроков.

— Вот сюда кладут кости, — охотно объясняла Эмма. — Сюда — фишки, заменяющие деньги. А лопатками их сгребают… Как начинается игра? Первый игрок заказывает количество очков и бросает кости. Это называется «мейн». А еще — «шанс». Потом следующий…

Она внезапно замолчала и с испугом уставилась на дверь, откуда послышался голос:

— Если не трудно, объясните, пожалуйста, что вы делаете в зале для игр?

Голос был недовольный и принадлежал Келлу. Рейвен испытала смешанные чувства: приятное волнение, легкий испуг, словно нашкодивший ребенок, и недовольство собой за оба эти ощущения.

За них обеих ответила Эмма:

— Я показываю Рейвен дом.

— Благодарю вас за труды, — язвительно произнес Келл, — но не могли бы вы оставить нас на некоторое время?

Какое-то мгновение казалось, что Эмма сейчас обидится и начнет возражать, но этого не произошло. Она молча удалилась, улыбнувшись Рейвен с видом заговорщицы.

— Что вы здесь делаете? — повторил Келл, недовольно глядя на Рейвен.

— Просто мне интересно, — ответила она с простодушием ребенка. — Я никогда не видела помещения для азартных игр.

— Я уже говорил вам, здесь не место для молодых леди.

Она вздернула брови.

— Вы рассуждаете точь-в-точь как моя тетушка Кэтрин. В самом деле я нарушаю, по-вашему, какие-то правила приличия? Мне казалось, вы шире смотрите на многие вещи.

Это действительно так? — спросил себя Келл. Нет, — ответил он на свой вопрос. Будет лицемерием признать, что он не хочет ее появления здесь из-за того, что кто-то сочтет это неприличным. Дело совсем не в этом. Но в чем же?.. Наверное, в том, хоть и не хочется себе признаваться, что ему требуется место… угол, убежище… где он мог бы чувствовать себя совершенно свободным от мыслей о ней, где не опасался бы ее внезапного появления, где не витала бы ее тень, каждую минуту грозящая обратиться в зрительный образ, в явь… Она что-то говорит, эта женщина?

— …Кроме того, — говорила Рейвен, — насколько я поняла Эмму, в вашем клубе бывают и женщины. Я говорю о тех, кто приходит ради игры.

— Да, — неохотно согласился он, — бывают. Но те, кто не боится за свою репутацию или попросту махнули на нее рукой. Однако вы так и не ответили мне толком, зачем сюда пожаловали.

— Если честно, то хотела срочно поговорить с вами. И сказать спасибо: я узнала, что ваш брат уже уехал.

Он сухо кивнул.

— Хорошо. Ваша благодарность принята. Всего наилучшего. Я провожу вас до выхода.

Рейвен сумела перевести раздражение в кокетливую шутку.

— Не можете же вы так, при всех, отделаться от меня и подорвать тем самым уверенность людей, в нашем безоблачно-счастливом браке?

Его глаза сузились. Она позволяет себе иронизировать? Впрочем, она позволяла и раньше, но сейчас почему-то его это сильно задело.

— Вынужден снова напомнить вам, миледи, — начал он, — о сути нашего соглашения. Когда я имел честь сопровождать вас на бал к Уиклиффам, вы обещали больше не просить меня ни о каких совместных визитах в дома нашей благородной знати. Я уже…

— Не об этом речь! — перебила она его. — Я хотела поговорить с вами о судьбе вашего клуба. Вы слышали о войне, которую объявил вам Холфорд? Ощутили уже ее результаты?

Он не скрыл удивления от ее вопроса, от ее осведомленности.

— Да, я знаю, — коротко ответил он.

— Но ведь нужно что-то делать! — воскликнула она, вызвав у него еще большее удивление: зачем ей интересоваться всем этим, да еще так живо?

— Что делать? — машинально повторил он.

— Как что? Пресечь в корне слухи, которые пошли уже гулять! Мы должны…

Теперь он прервал ее.

— Зачем вы говорите «мы»? Какое вам может быть дело до всего этого? И потом. Я сомневаюсь, что слухи и толки можно как-то остановить, если они уже пошли гулять по свету. Я, во всяком случае, не умею этого делать.

— Вам помогут! Лорд Вулвертон уже предложил свою помощь. Он поговорит с кем возможно. А вам он советует самому побольше общаться с теми, кто заправляет общественным мнением, чтобы…

С гримасой отвращения Келл затряс головой.

— Я не хочу с ними общаться! Не хочу принимать благодеяния от Вулвертона и от других!

Какой упрямец! Это уже просто глупо..

Рейвен была искренне возмущена его твердолобостью. Зачем отказываться от помощи, тем более что сам эту помощь оказываешь?.. Какие странные все-таки люди на этом свете!

— Никакое это не благодеяние со стороны Джереми, — сказала она. — Он говорил, что сделает все, что сможет, ради меня, если хотите знать. Хотя к вам он относится с куда большей симпатией, чем вы к нему. Но не в этом дело… — Ей пришел на ум новый довод. Как все-таки трудно с этими гордецами! — Вы-то сами разве не помогаете другим? Эмма только что рассказала мне об этом уличном мальчишке, который здесь у вас… Я видела его.

Келл поморщился. С женщинами просто невозможно: из всего они делают событие, все превращают в предмет обсуждения.

— Спасибо за заботу, Рейвен, — произнес он, — но, право, не стоит вторгаться в мои дела.

— Хорошо, я не буду.

«Только не надо обижаться, — сказала она себе, — иначе я ничего не добьюсь».

— Я понимаю, — продолжала она, — причину, по которой вы презираете высшее общество, но ведь сейчас речь о другом. Ваш клуб в опасности.

— Это не должно вас касаться, леди…

— Но к сожалению, касается, Келл. Ведь причина ваших неприятностей — я… то, что вы женились на мне. И вы это прекрасно понимаете. Поэтому я не могу делать вид, что мне это безразлично, не могу не пытаться помочь. Стоять в стороне.

— Я уже сказал: мне не нужна ваша помощь.

В красивых голубых глазах появилось выражение истинного страдания. Безысходности. Отчаяния.

— Не понимаю, — выкрикнула она, — отчего вы так мучительно упрямы!

Он тоже испытывал что-то сродни отчаянию. Почему она не уйдет, не оставит его в покое? То, что она находится так близко от него, уже мучительно! Соблазн, который не должен быть претворен в жизнь, ибо ничего не изменит в их отношениях — лишь сделает их еще более напряженными. То, чего он от нее хочет, невозможно без любви, без того, что называется настоящим чувством. Если его нет ни с одной, ни с другой стороны, то его не заменить ничем… И значит, остается одно — избегать общения. Тем более в такой непосредственной близости, как сейчас… Нужно, чтобы она ушла как можно скорее. Но как это сделать? Не вытолкать же ее силой?.. Нет, конечно, не силой, но словами. Не грубыми и оскорбительными, однако такими, после которых она бы ушла…

— Есть одна вещь, дорогая, — сказал он спокойным, ровным тоном, — которую я бы хотел от вас.

Она вскинула голову.

— О, и что же это такое?

— Как? Вы не догадываетесь? — Он подошел к ней почти вплотную, протянул руку, коснулся ее груди. — Интимные отношения. Вы могли бы удовлетворять мои плотские желания.

Она отпрянула, у нее прервалось дыхание.

— Вы… — начала она.

— Вижу, вас шокировали мои слова, леди. Вы даже ненадолго лишились дара речи.

Она пропустила мимо ушей его язвительность и, взглянув гму прямо в глаза, простодушно спросила:

— Вы в самом деле хотите, чтобы между нами были такие отношения?

«Конечно!» — хотелось ответить ему, однако слова он произнес прямо противоположные.

— Нет, — сказал он, — я вполне удовлетворен условиями нашего соглашения. По которому каждый из нас свободен и не может ничего требовать или ожидать от другого.

— Вы это повторяете уже не раз, но я не понимаю, зачем же тогда говорить на эту тему. И отпускать шутки.

— Наверное, я не прав, — признал он с кривой усмешкой.

— Тогда скажите мне, — уже совсем другим, деловым и обеспокоенным тоном произнесла она, — отчего все-таки вы не хотите принять предложенную вам помощь от Вулвертона?

— Я уже говорил вам, леди, — отчеканил он раздраженно, — не занимайте свою голову этими вопросами.

— Хорошо, — сказала она спокойно и задумчиво. — Тогда… — Она решительно тряхнула головой. — Тогда у меня к вам предложение.

Он смерил ее недоверчивым взглядом.

— Какое у вас может быть предложение? Нас ничто не связывает.

Она пропустила его слова мимо ушей и продолжала тем же деловитым тоном:

— Вы по натуре игрок, сэр. Во всяком случае, были им. Надеюсь, этого вы не станете отрицать. И я хочу заключить с вами пари как с игроком. Полагаю, вы не сможете уклониться: ваша гордость не позволит.

— Что за ерунда, Рейвен?

В его голосе прозвучала явная заинтересованность.

— Не ерунда, Келл, а всего несколько бросков костей. — Она вдруг припомнила, что ей когда-то рассказывал и показывал О'Малли. — Трека, чека, петух… полняк… Я правильно произношу названия счета на костях?.. Теперь вы лишились дара речи, сэр?

Келл смотрел на нее, не скрывая изумления.

— Что вы хотите? — пробормотал он.

— Ничего особенного. Просто заключить с вами пари. Или как это еще у вас называют — биться об заклад?

— Какое еще пари?

В его глазах уже зажегся азартный огонек.

— Сейчас скажу, не торопите меня… Если я три раза брошу кости и все три раза выпадет семь или одиннадцать, то я выиграла, и вы позволите Вулвертону и Люсиану Уиклиффу, если тот предложит, помочь вам.

— А если у вас не выпадет?..

— Что ж, тогда я обещаю больше никогда не беспокоить вас разговорами о вашем клубе. Пускай он проваливается в тартарары, а с ним и весь ваш бизнес!

Келл молчал, пытаясь прийти в себя от удивления: чего-чего, а такого он от Рейвен не ожидал. Ведет себя как завзятый игрок.

— Боитесь, что проиграете? — прервала его молчание Рейвен.

В глазах у нее тоже горел азарт.

Ему хотелось послать ее к дьяволу, но собственная горячность взяла свое. Толкнув по игровому столу ящичек с костями, он мотнул головой, сложил руки на груди и сказал:

— Заклад принят. Бросайте!

Она разжала стиснутую в кулак левую руку и показала ему два костяных кубика.

— У меня свои.

Не давая ему опомниться от нового приступа удивления, она залихватски потрясла их на ладони — так делал О'Малли, — а потом кинула на зеленое сукно стола. Выпало одиннадцать очков.

У Келла взлетели вверх брови. Рейвен удовлетворенно улыбнулась.

Второй бросок был таким же успешным: семь очков. Она подняла кости и приготовилась бросить их в третий раз.

Рука Келла, которая легла ей на пальцы, остановила ее. Отогнув их, он забрал кости, подбросил у себя на ладони, словно взвешивая.

На его лице отразилось понимание чего-то и в то же время гнев.

— Они утяжеленные, — сказал он с отвращением. — Поддельные.

— Я никогда не утверждала обратного, — с ослепительной улыбкой проворковала Рейвен. — И мы не уговаривались, какие кости я буду бросать.

Келл с мрачным выражением лица легко, без нажима схватил ее за горло.

— В моем заведении шулеров бьют, — произнес он.

— Не сомневаюсь в этом, сэр. Но вы все равно уже проиграли.

— Хотите сказать, вы меня одурачили, как зеленого новичка?

— Боюсь, что так. — Она осторожно сняла его пальцы со своей шеи. — Но сделала это из самых лучших побуждений.

Ее губы дрожали от сдерживаемого смеха. Он чертыхнулся:

— Какого дьявола… Где вы добыли фальшивые кости?.. Нет, не надо отвечать: я догадываюсь. О'Малли?

— Да. Он с детства учил меня разным играм.

— И шалить с пистолетом тоже?

— Да. И стрелять, и ездить верхом, и играть в карты, и…

— Ваше образование несколько своеобразно для девушки.

— Не буду спорить. Моя мама тоже удивилась бы, застань меня за стрельбой… Отдайте мне…

Она отобрала у него кости и кинула еще раз. Снова семь.

— Я окончательно выиграла! — с торжеством объявила она.

Однако он, видимо, не хотел так просто признавать свое поражение. Схватив за руку, он притянул ее к бортику стола и повернул лицом к себе.

— Знаешь, что я делаю с шулерами?

У нее перехватило дыхание.

— Нет… А что?

Его взгляд скользил по ее лицу, задержался на губах. Ему хотелось хорошенько встряхнуть ее. Хотелось поцеловать. Хотелось проникнуть в глубину ее неправдоподобно голубых глаз. Хотелось приподнять ее, положить на стол, почувствовать себя между ее раздвинутых ног…

— Я беру обманщиков за шиворот и выкидываю на улицу!

— Вы поступите со мной так же?

Что он мог ответить? Только теснее прижать ее к краю стола, на котором лежали злополучные кости. Она ощутила его возбуждение и почувствовала, что невольно отвечает ему тем же.

Он склонился к ее лицу, его рот был совсем рядом, дыхание овевало ее губы. Поцелует он ее? И как ей это принять — после всего, что он говорил о нежелательности, о ненужности близких отношений между ними?..

Решать этот вопрос ей не пришлось: он внезапно стиснул зубы и отстранился от нее на безопасное для обоих расстояние.

— Уходи! — сказал он, однако грубоватая интонация почему-то не прозвучала обидно. — Уходи сейчас же, пока я не придумал, как наказать тебя за обман и подлог.

Это была, разумеется, шутка, но Рейвен решила не искушать судьбу и поступить так, как он советует. Чуть дрожащими руками она схватила со стола принесенные с собой кости и покинула комнату.

Эмма была в холле — видимо, ожидала ее ухода и хотела попрощаться с ней. Стараясь выглядеть спокойной, Рейвен приняла плащ из рук привратника и повернулась, чтобы поблагодарить Эмму. У нее упало сердце, когда она увидела рядом с Эммой Келла. Он стоял с неподвижным мрачным лицом, его рука лежала у нее на плече, утопая в светлых волосах, — жест, который может позволить себе мужчина только по отношению к женщине, состоящей с ним в интимной близости. Позднее, печально подумала Рейвен, когда она будет лежать в своей одинокой постели, эти двое развеют свое одиночество.

Она через силу улыбнулась, проговорила слова благодарности и прощания и вышла с высоко поднятой головой.

Она беспокойно металась в сумеречном свете раннего утра между бдением и сном, пытаясь унять растущую тревогу в душе и во всем теле. Столь знакомые и любимые губы того, кого она издавна прозвала пиратом, похитителем, целовали ее обнаженную грудь. С грубоватой настойчивостью касались напружиненных сосков.

Она ощущала властное прикосновение его пальцев к своему влажному лону, она изгибалась, жаждала своего пирата.

Его губы уже опустились ниже, его дыхание она ощущала там, где только что были его пальцы. У нее вырвался сдавленный стон наслаждения, а он еще сильнее прижался губами к ее лону, его язык передавал свой жар всему ее телу.

Терпеть неутоленное желание было свыше сил, она вцепилась ему в волосы, призывая спасти ее от наваждения, от безумного вожделения.

Однако он не спешил, продолжая терзать ее своей нежностью. Теперь инструментом были уже не пальцы, не губы, не язык, а тот орган, который давно ожидал своей очереди. Но он отчего-то медлил… а она… она… Где взять силы, чтобы терпеть эти сладостные терзания ?

— Ты тоже моя страсть, — услышала она его хриплый шепот, — но и моя боль.

И вот наконец его восставший член вошел в нее, вызвав благодарный вздох. Она решила никогда не отпускать пирата, для чего обхватила его ногами, стараясь, чтобы он проник глубже… Еще глубже. А когда он начал совершать движения, она отвечала тем же, слегка приподнимаясь ему навстречу.

Это было недолгое, но немыслимо бурное соединение, в наивысшей точке которого она не могла сдержать радостных стонов, от которых содрогалось все ее тело.

И тем не менее, когда стихли счастливые конвульсии, она почувствовала неудовлетворенность.

Рейвен пробудилась с острым ощущением разочарования. Это было неприятно и непривычно, потому что раньше, после погружения в мир чувственных иллюзий, она просыпалась в спокойном, даже радостном настроении. Сейчас ни покоя, ни радости не было в помине, а только чувство неудовлетворенности, опустошенности. Странная пустота…

Повернувшись на спину в постели, Рейвен натянула простыню на обнаженную грудь. Что, собственно, произошло? Что-то не так… Никогда раньше ее иллюзорный возлюбленный не оставлял у нее ощущения неудовлетворенности. Чем она его рассердила? Обидела?

В сущности, она создала его как идеал возлюбленного. Он был пределом мечтаний, рыцарем без страха и упрека — всем, что она искала и хотела бы найти в любимом мужчине. Он был нежен, страстен, умен, решителен. Бестелесный, без имени, без определенных черт лица, он все равно был близок по духу, все равно волновал кровь и успокаивал душу. Он не спорил с ней, не бросал ей вызов, не унижал даже по мелочам. Он считал ее ровней и не старался показать свое превосходство, не пытался командовать ею.

С ним ей было легко и спокойно, чего она, исходя из опыта своей матери, не надеялась найти в людях. И не хотела искать.

Однако никогда еще он не поступал с ней так, как этой ночью. Никогда не оставлял ее в таком состоянии, никогда еще она не ощущала так явственно его нереальность, иллюзорность, призрачность. Да и есть ли он? Был ли он? И кто он, собственно, такой?..

Она снова закрыла глаза, желая воссоздать его образ — так хорошо знакомый, ставший почти родным, образ пирата… Какой же он? Твердое, мужественное лицо. Густые темные ресницы. Глаза… Какие же глаза? Да, конечно, тоже темные, жаркие, страстные…

О, Господи!.. Это же Келл.

Она застонала, пытаясь прогнать явившийся ей образ… Но зачем? Это ведь и есть ее ночной возлюбленный. Но почему он так похож на Келла?.. Или тот на него…

Она почувствовала нечто вроде разочарования. И страх. Оказалось, что ее воображаемый возлюбленный, с кем было так хорошо и бестревожно, имеет совершенно реальное воплощение. Человек из плоти и крови, которого она так близко знает. Ближе, чем пирата. Кто возбудил ее чувства, ее страсть. С кем ей было так хорошо в ту свадебную ночь. В их первую и последнюю ночь.

Рейвен зарылась головой в подушки, пытаясь прогнать яркую и пронзительную память о той ночи. О нем. Но тщетно…

Никуда было не деться от сознания того, что порожденный ее фантазией любовник так и останется там, в мире воображения, откуда уже не может дать ей того, что она желает — что может, но не хочет дать ее ускользающий муж.