Эм + Эш. Книга 1

Глава 3. ЭМ

С начала года прошло две недели. Половина месяца. Четверть четверти. Подведём итоги и поздравим себя с нулевыми результатами.

У меня вообще такое ощущение, что я живу исключительно по закону Мёрфи. Всякий раз, когда я набираюсь смелости и пытаюсь прояснить ситуацию с Борей, непременно случается какая-нибудь загвоздка: то момент неподходящий, то кто-нибудь не вовремя нарисуется, то он, шествуя мне навстречу (по пустому коридору!) вдруг роняет тетрадь или ручку, или ещё что-нибудь, и наклоняется поднять, а я вместо задуманного «глаза-в-глаза» таращусь в его кучерявую макушку и согнутую спину и… не солоно хлебавши, прохожу мимо. Такие вот успехи.

Ненавижу это слово — успех. Родители на нём прямо помешаны.

Каждый вечер за ужином папа неизменно задаёт один и тот же вопрос: «Как успехи?» и ждёт, что пока он жуёт котлету, ну или глодает куриную ножку, я буду гордо перечислять, сколько пятёрок отхватила. В младших классах я, может, и рапортовала с гордостью, где и как отличилась, но сейчас эта его привычка стала раздражать неимоверно. Почему сразу — успехи? А всё остальное что, неинтересно? Неважно? Почему не спросить хотя бы иногда, как моё самочувствие или настроение?

Вот и сегодня отец, довольно кряхтя, пододвигает поближе огромную тарелку с солянкой, заносит ложку и замирает на мгновение:

— Ну? Как успехи в школе?

Лицо у папы одутловатое. Глаза круглые, но маленькие. А щеки, наоборот, большие и свисают на бульдожий манер, и когда он жуёт или разгорячено говорит, они трясутся как холодец.

Все вместе мы только ужинаем. Завтракаем по-разному: папа — самый первый, он раньше всех встаёт и раньше всех уходит. Мама — позже всех. У неё щадящее расписание: немецкий раньше третьего урока ей никогда не ставят и окон никаких. В обед — оба на работе, и я ем в одиночестве. В детстве, помнится, эти семейные ужины я обожала. Наскучаюсь за день по родителям и из кожи вон лезу, чтобы их порадовать: ем как культурный человек — ножом и вилкой, спину держу прямо, локти на стол не кладу — всё, как они учили, и на любые вопросы отвечаю развёрнуто и с энтузиазмом.

С годами всё изменилось, и теперь наоборот люблю сидеть дома одна, а ужины эти превратились в какую-то повинность. Иногда мне так и хочется сказать папе грубость, но до сих пор удавалось сдерживать своих внутренних демонов. А сегодня я так огорчилась из-за неудач с Борей, что не смогла состроить гримасу пай-девочки и рассказать, как блеснула на геометрии. Злые слова так и просились слететь с языка. Поэтому я отбросила ложку, всё равно нет аппетита, и молча встала из-за стола. Папа от удивления даже перестал жевать.

— Что такое? Ты куда? — позвал он, но я, так и не сказав ни слова, ушла к себе.

Понятно, что в покое не оставят, доужинают и придут с допросом, но я хоть не буду видеть перед собой жующее лицо и трясущиеся щёки. Так и получилось. Не прошло и пяти минут, как оба возникли на пороге и в два голоса: «Что происходит?».

— Ничего, — буркнула я.

— Проблемы в школе? — встревожился папа. — Плохую оценку получила?

Я молча сунула ему дневник, пусть радуется. Он взглянул, довольно крякнул и снова нахмурился:

— Тогда в чём дело?

— Да ни в чём. Просто я устала.

Мама догадалась первая, что мне хочется побыть одной, и увела его. Отец, правда, никак не мог угомониться:

— Что это за взбрыки? Родители с ней разговаривают, а она молча встала и ушла. Как это понимать? — доносилось из кухни.

— Да оставь её в покое. Знаешь, какие сейчас бывают дети. Сам ведь лучше меня знаешь. Так что нам ещё очень повезло.

— Она проявила неуважение! — настаивал отец.

— Да ничего такого она не сделала. Не раздувай из мухи слона. Может, она и вправду устала. Или расстроена.

— Из-за чего? Пусть скажет!

— Да мало ли из-за чего девочки в её возрасте могут быть расстроены. Может, у неё любовь безответная.

Я аж встрепенулась. Что такое мама говорит?! Но тут отец и вовсе выдал:

— Какая любовь! — фыркнул он. — Тоже скажешь! Моя дочь не дура, чтобы забивать себе голову подобной чепухой. И не станет тратить время на…

— Ах, чепуха?! Помнится… — дальше мама перешла на шёпот, поэтому как я ни напрягала слух — ничего не разобрала. Но видимо, это её сильно задело, потому что папа сразу сменил тон и заюлил:

— Диночка, ты меня неверно поняла. Конечно, я тебя люблю. Но мы-то взрослые, состоявшиеся люди, разбираемся, что к чему. А девчонки эти малолетние… у них не любовь, у них дурь сплошная в голове. Натворят глупостей, а потом горюют. Сколько я таких перевидал! Нет, наша Эмилия не такая! Она не станет ломать жизнь из-за всяких там…

В принципе нечто подобное я и ожидала от него услышать, и разумеется, жизнь ломать не из-за кого не стану, но всё равно рассердилась. Не хочу с ним разговаривать!

В классе у нас девчонки как с ума посходили. И главный катализатор массового безумия — это, конечно же, Светка Черникова. На каждой перемене только и разговоров, что о новеньком.

Да, это тот самый парень, который «простил» меня на линейке. Теперь мы уже знаем о нём кое-что. Например, зовут его Эдик Шаламов. Приехал к нам из Железногорска и живёт… та-дам — в моём доме, на моём этаже, только я во втором подъезде, а он — в третьем. Как я поняла, он — сын того противного дядьки, что переезжал в августе.

В общем, живём мы с новеньким через стенку. Благодаря этому маленькому обстоятельству дружба со мной для некоторых стала очень ценной, и мои одноклассницы буквально одолевают меня визитами. То гулять зовут, то в школу за мной заходят (причём даже те, кому не по пути), то из школы провожают. И среди дня по сто раз забегают. Поводы самые разные — то книжку просят почитать, то водички попить, а то принесут из дома печенье или кусок пирога — бабушка, мол, отправила угощенье.

Светка Черникова и вовсе у меня обосновалась. Даже уроки делать приходит ко мне. Это смешно — уж передо мной-то могла бы и не пускаться на всякие уловки, как будто непонятно, что ей дела нет до уроков. Мне, в общем-то, Светка не особо мешает. Засядет в моей комнате с учебником и затаится — слушает звуки за стеной. Когда там раздаются голоса — слышимость в нашем доме прекрасная — она аж каменеет с открытым ртом. Неловко становится тогда, когда приходит Алька.

Обе старательно делают вид, что друг друга не замечают, но сидят при этом, поджав губы, и тягостно молчат. Я тоже молчу. Правда иногда, если уж их молчание совсем невмоготу, играю на фортепиано, а то и пою потихоньку. Это немного разряжает обстановку.

Обычно Светка мне подпевала, иной раз мы даже играли в четыре руки, но теперь, когда нас кое-кто за стеной может услышать, она стесняется петь! Светка и стесняется! Это что-то новенькое. Правда, если бы там жил Боря, я бы тоже, наверное, стеснялась. Хотя пою неплохо, голос у меня сильный, правда, немного низковатый и с лёгкой хрипотцой. Но мой учитель по вокалу уверял, что это наоборот хорошо, что есть в этом особая притягательность и что некоторые специально осваивают технику драйва, а я сама по себе так могу.

Петь мне нравится, только папа это дело не одобряет. «Распыляешься», — говорит и недовольно хмурится. Зато и Алька, и Светка чуть ли не аплодирует со слезами на глазах и просят ещё что-нибудь сыграть, но это когда мы с каждой из них наедине. Если же втроём — в лучшем случае натянуто улыбаются. Идиотизм!

Только раз их визиты не совпали по времени. Как-то Алька примчалась почти сразу после уроков, но у неё был важный повод — сегодня она, как дежурная, убиралась в кабинете химии и в парте нашла забытую кем-то тетрадь. И тетрадь оказалась не чья-нибудь, а Петрова! Она так разволновалась, что после школы побежала ко мне показывать находку. Мы просмотрели всю тетрадь, а она даже её понюхала. Но вообще, кроме того, какой у него почерк (кстати, мелкий и корявый) ничего нового о нём не узнали.

— Я её себе на память оставлю! — с придыханием сказала Алька.

— Как Желтков перчатку, — провела я ассоциацию. Алька действительно к Петрову относится со священным благоговением.

Мы ещё минут двадцать обсуждали это происшествие, и потом она ушла взволнованная. А ещё через полчаса ко мне заявилась Светка. Как всегда — «делать уроки».

— Что, Зимина ещё не приходила? — спросила она.

— Только что ушла.

Я оставила Светку в своей комнате, сама пошла готовить чай. А когда вернулась позвать её на кухню, увидела, что Светка с недоумением листает тетрадь. Тетрадь Петрова! Я подскочила, вырвала её из Светкиных рук. Наверное, слишком поспешно, потому что она сразу захихикала:

— О! Так вот, значит, кто покорил наше неприступную Эмилию? Неужто Петров? Петров?! Что ты в нём нашла?

— Да ничего я в нём не находила.

— И зачем тогда тебе его тетрадь?

— Да ни за чем. Я просто нашла её сегодня в парте.

— И почему не оставила там же? Или не отдала училке? Зачем домой тащить? — Светка иронично выгнула бровь. — На память?

— Ты бредишь. Нашла и взяла, что такого? Отдам завтра лично, вот и всё.

— Ну ты так её вырвала у меня, чуть не с руками…

— Не говори глупостей.

Светка посмотрела на меня как-то странно, с прищуром.

— А может, это Зимина оставила? Она же только что к тебе заходила. И это она сегодня дежурила в кабинете химии…

— Да прекрати уже сочинять! — Меня и вправду стала раздражать её навязчивость. Что она нос суёт куда не надо? И Алька тоже молодец, разбрасывается тут своими сокровищами. Но тут за стенкой загремела какая-то иностранщина, рок или металл, я в этом не смыслю. Светка сразу же и думать забыла про тетрадку и Петрова, подобралась вся и обернулась в слух. И слава богу. Первый раз я мысленно благодарила соседа за то, что врубил свою жуткую музыку. Потому что от Светкиных расспросов мне стало не по себе. С ходу достоверно врать я никогда не умела и попросту испугалась, что сейчас невольно выдам Алькину тайну. Светка, к счастью, к этому вопросу больше не возвращалась. Она с блаженным лицом слушала невнятный грохот за стенкой и даже не заметила, по-моему, что я ушла в другую комнату. Там тоже грохотало, хоть и меньше, так что я включила телевизор. Потом музыка (если эти звуки можно так назвать) смолкла, и Светка вскоре ушла домой, хихикнув напоследок:

— Фигню какую-то слушает.

На другой день я отдала Альке тетрадь Петрова, но о том, что её увидела Светка, говорить не стала. Вернее, собиралась, но не смогла. Алька, взяв свою реликвию, так страшно вытаращила глаза и прошептала:

— Её ведь твои не обнаружили? Я вся вчера изнервничалась!

И у меня просто язык не повернулся признаться, что обнаружили, только не мои, а Черникова. Альке и так моя дружба со Светкой как кость в горле. Каждый день нудит и высказывается в духе: «Повадилась коза в огород ходить». От меня Алька ждала, наверное, хотя бы поддакивания, мол, и впрямь надоела, но я молчала. А порой даже вступалась за Черникову.

В конце концов, Алька, наверное, окончательно обиделась на меня, потому что прекратила забегать в гости. В школу тоже больше за мной не заходила. Всё равно кто-нибудь — та же Черникова, Куклина или Капитонова — всегда её опережали. И на переменах поболтать не удавалось, поскольку Светка и другие всё время крутились рядом. Плохо лишь то, что я не сразу это заметила — не подходит, думаю, и ладно, мало ли. А когда заметила, Алька уже с головой погрузилась в свою обиду. Я о чём-нибудь спрошу, а она молчит. «Что молчишь?». «Так с тобой Черникова разговаривает» и всё в таком духе.

Неудобно перед ней, но и Светку прогнать я не могу, да и остальных отвадить не так-то просто. Не скажешь же: «Отвяжитесь», когда человек тебе, по сути, ничего плохого не сделал. Вот и обросла компанией новоиспечённых подружек, хотя все их дружеские порывы шиты белыми нитками. Да, собственно, они не очень-то и таятся. Усядутся у моего подъезда на лавочке, а сами дверь третьего подъезда гипнотизируют или на окна новенького косятся. А то меня расспрашивают о нём, как будто я хоть что-то знаю.

— А папа твой ничего про него не говорил?

— А кто его родители?

— А какую музыку слушает?

Новенький, к счастью, не так уж часто развлекает меня своей музыкой, но если включает, то всякий рок или зарубежку. Иногда слышу Цоя — от него сейчас все фанатеют. А я так не люблю слушать чужую громкую музыку, что сажусь и играю на фортепиано. В отместку. Надо отдать ему должное — намёки он понимает и сразу сбавляет басы. Жаль, не все такие понятливые, и до некоторых никак не дойдёт, что людям порой и в одиночестве побыть дома хочется, что у людей могут быть свои дела. Пользуются эти некоторые тем, что ты вежлив, наглеют и ходят к тебе, как к себе домой.

Светка, вообще, неплохо устроилась. Делать уроки со мной — двойная выгода. Всё, что можно списать — списывает вчистую, бездумно. Сегодня только ей не повезло — нам задали сочинение по пьесе Горького «На дне», задали неделю назад, завтра сдавать, а она даже не читала. А с нашей русичкой, Людмилой Николаевной, шутки плохи. Двойки она не ставит, но так прокатит перед всем классом, что рад не будешь. Даже наш остряк, Миша Шулейко, в сравнении с ней имеет бледный вид. Ну а Светке уже доводилось попадать Людмиле Николаевне на язык, так что она повздыхала-повздыхала и поплелась к себе домой, когда я наотрез отказалась помогать ей с сочинением.

Но на следующий день снова заявилась.

— Светка, ты не вовремя, — брякнула я с порога, потому что и моей самурайской выдержке пришёл конец. — Мама велела в гостиной убраться…

— Да ты убирайся, убирайся, — не смутилась Светка. — Я не помешаю, посижу у тебя в комнате, домашку поделаю, ты на меня внимания не обращай. Я состроила недовольную мину, но посторонилась. А что поделать? Не грудью же проём заслонять. Светка прошмыгнула ко мне, а я взяла ведро с мыльной водой, тряпку и потопала в гостиную.

А часа через полтора, как освободилась, зашла в свою комнату и застала такую картину: Светка припала ухом к стене и стоит не дышит. Жаль, нет фотоаппарата, такой кадр пропал! Меня прямо смех разобрал, а она палец к губам прижимает, мол, мешаю подслушивать. Я ушла на кухню, раз мешаю, приготовила себе бутерброд, а ей принципиально предлагать не стала. Минут через десять Светка влетела вся взбудораженная:

— Пойдём сегодня вечером в «Прометей» на дискотеку! Эдик туда идёт! Сама только что слышала!

— Света, ты с дуба рухнула? Ты забыла, кто мой отец? Он мне потом такую дискотеку устроит, и тебе тоже за то, что совращаешь меня.

— Ой да ладно, — хихикнула Светка, но уговаривать перестала, а позвонила Куклиной. Та, что неудивительно, сразу согласилась.

— И что вы будете делать, — хмыкнула я, — караулить Шаламова у входа?

— Зачем у входа? — улыбнулась Светка. — Я его на медляк приглашу.

— А если Куклина тоже пригласит? Как потом его делить будете?

— Я тебя умоляю! — Светка закатила глаза, потом взглянула на меня хитро, с прищуром, и вдруг выдала: — Это даже хорошо, что пойдёшь не ты, а Куклина.

— Я тебя умоляю! — передразнила я Светку. — Он не в моём вкусе. Она недоверчиво уставилась.

— Да ну? Хочешь сказать, что он тебе вообще-вообще не нравится? Даже чисто внешне? Ни за что не поверю!

Тут я, конечно, приврала. Я же не слепая, я вижу, что парень и в самом деле смазливый, даже очень. Но, во-первых, внешность не самое главное, во-вторых, не хочу я быть одной из этих кумушек, что визжат от восторга, глядя на него, ну а третье — это Боря. Может, он и не так красив, как новенький, но я люблю его. Люблю. И я не Светка, которая, увидев Шаламова, тотчас забыла своего Деника. В этом я похожа на Альку.

— Ну ладно, чао, Эм, мне ещё собираться надо, — Светка чмокнула меня в щёку и полетела к себе. А я даже слегка позавидовала Светкиному бесстрашию. Всё у неё запросто получается — захотела пригласить понравившегося парня на танец и пригласит, и не будет терзаться, как я: кто и что подумает, достойно — не достойно, откажет — не откажет. В итоге, я вздыхаю в одиночестве, а она… а ей вон весело. И с Шаламовым этим у неё наверняка всё выйдет, как задумала.

Вообще-то, это было бы неплохо со всех сторон. От меня бы отстали его воздыхательницы, в том числе и сама Светка. И главное — если у них всё сложится, то он наверняка познакомит её со своими друзьями, то есть одноклассниками, а именно — с Борей. Это было бы здорово! Вряд ли, конечно, я рискну попросить её свести нас с Борей, но она сможет про него что-нибудь интересненькое узнать и вообще держать меня в курсе. А может, и рискну!

Чёрт, ну почему я не как Светка! Что мне мешало подойти к Боре на школьной дискотеке и пригласить на танец? С другой стороны — а ему что мешало? Может, я ему просто не нравлюсь. Как мама вчера сказала — безответная любовь.

Настроение резко испортилось. Наплевала на «Мать» Горького — меня Людмила Николаевна всё равно не станет высмеивать, — и взяла «Жизнь взаймы» Ремарка, потому что захотелось романтики, не сладенькой сказки, а надрыва, болезненных чувств, безысходности. Хотелось читать о любви, не той, что со счастливым концом, где все женятся, обзаводятся детишками, затем внуками и умирают в один день в глубокой старости, а о любви невозможной, обречённой. Так что история любви умирающей от туберкулёза женщины и гонщика, у которого, по сути, вся жизнь — сплошной риск и игра со смертью, — именно то, чего требовала моя душа. И читала запоем. Единственное — диалоги показались слегка пафосными. Сплошь глубокомысленные изречения, а ведь герои не философы, не мудрые старцы, а обычные молодые люди. Но книга всё равно задела за живое. Мама говорит, что переходному возрасту свойственно видеть в трагедиях особое очарование. Сказала, что стану постарше и полюблю хэппи-энды. Ну, поживём — увидим.

Отец, конечно же, вернувшись с работы, заглянул ко мне и полюбопытствовал, что я читаю. И конечно же, разворчался — мол, не программное, а, значит, трачу напрасно драгоценное время. Но тут, к счастью, вступилась мама — что касается чтения, она всегда меня поддерживает, а то и сама книжки интересные подсовывает. Тот же Ремарк — её рекомендация.

Интересно, а что любит читать Боря?

Утром столкнулась во дворе с Шаламовым. Странный он. При встрече никогда не здоровается, но непременно взглянет и усмехнётся. С чего бы вдруг? Я ему кажусь смешной или что?

Но на этот раз я тоже еле сдержала усмешку. Вспомнились кумушки-одноклассницы, караулящие Шаламова с утра до вечера и частенько впустую. А сегодня — их нет, а он — вот, тут как тут, вышагивает вальяжно, будто не в школу идёт, а на променад. Я невольно подстроилась под его темп и пошла следом, не хочу обогнать и идти перед ним — не люблю, когда меня сзади разглядывают, а этот точно будет. Собственно, я и сама зрительно ощупала каждый доступный его сантиметр. Как-никак вокруг него столько разговоров последние три недели. Интересно же, что в нём такого кроме внешности? И ещё интересно, срослось ли у них вчера со Светкой? Она даже не позвонила.

А скроен он, кстати, очень неплохо: узкие бедра, широкие плечи, спина прямая, но ненапряженная, даже расслабленная. Ещё и двигается плавно, даже пластично. Впереди на пути раскинулась огромная, прямо бескрайняя лужа — последствие трёхдневных проливных дождей и криво устроенных стоков, но кто-то заботливо накидал в неё булыжники и чурочки, которые, точно цепочка островков, торчали в мутных водах. Все прыгали по ним неуклюже и смешно, а он… не знаю, прошёл с какой-то уверенной и ленивой грацией, как кошка. Наверняка занимается каким-то спортом. Может, акробатикой или лёгкой атлетикой?

Резкий порыв ветра скинул капюшон его ветровки, всколыхнул волосы. Светка, глядя на него, не раз вздыхала: «Ах, обожаю чёрненьких-кудрявеньких». Но я бы не сказала, что Шаламов кудрявенький, вот Боря — да, прямо барашком, правда, не чёрненький. А этот разве что слегка. Волосы у него, скорее, просто волнистые и длиннее, чем у нас принято, но в пределах разумного. Во всяком случае, кудри по плечам не лежат. Терпеть не могу длинноволосых парней, ну… за редким исключением, вроде Дидье Маруани.

Надо сказать, Шаламов выделяется не только причёской, но и одеждой. Будто модные веяния обошли его стороной. С минувшей весны все парни поголовно носят широченные штаны, олимпийки и кожаные куртки. Сама я, честно говоря, не понимаю такой страстной потребности выглядеть как все. Поэтому принципиально не ношу турецкие свитера, неоновые лосины, «Мальвины» и китайский «Адидас». Вот и Шаламов не утопал в шароварах и кожанке, а носил узкие тёмно-серые джинсы и чёрную тканевую ветровку с капюшоном. И ему шло. Он вдруг оглянулся и поймал мой взгляд. И конечно же, опять усмехнулся. Я вдруг вскипела. Да пошёл ты! Вообще больше на тебя не взгляну! Ты мне только тем и интересен, что учишься в одном классе с Борей Г.

Для убедительности я даже перешла на другую сторону дороги и прибавила шагу. И зря. Как только вошла в вестибюль, к школе с другой стороны подрулил Боря с Валерой Болдиным и Тимашевской. Я их из окна увидела. Это же надо было так неудачно разминуться!

Боря остановился у ворот, поджидая Шаламова. Болдин и Тимашевская — тоже. Они часто ходят вместе, потому что все трое живут в Восточном посёлке.

Если бы я так не рванула, то удалось бы взглянуть на Борю вблизи, пройти мимо него… А так — оставалось лишь издали довольствоваться силуэтом, ещё и наполовину заслонённым Тимашевской и Болдиным.

Болдин мне без разницы, а вот Тимашевская тихо бесит. Пользуясь тем, что живёт с Борей по соседству, ходит за ним по пятам и буквально вешается ему на шею. Не сказать, что я умираю от ревности — Тимашевская не тот типаж, по которому мальчики сходят с ума и к тому же она толстая. Да и вообще не похоже, чтобы Боря пылал к ней страстью. Раз сто видела, как она поджидает его во дворе после уроков, но ни разу — чтобы он её.

Светка Черникова даже как-то рассказывала, что «он опустил Тимашевскую, и об этом на каждом углу сплетничают». На деле оказалось всё отнюдь не так трагично, просто у нас любят раздувать масштабы происшествий и мусолить любую мелочь. А Боря всего-навсего грубо велел ей топать домой одной, когда она спросила, не подождать ли его, чему я, конечно, порадовалась, хотя, в общем, не люблю, когда парни с девушками ведут себя по-хамски. Так что нет, я не ревную ничуть, но, будем честны, завидую ей ужасно. Завидую тому, что она может видеть его каждый день, близко, долго, как угодно. Завидую, что может с ним разговаривать. Что может идти с ним рядом. Что знает о нём всякие мелочи, которых я не знаю, но безумно хочу узнать: как у него дома? Кто его родители? Есть ли братья и сестры? Какой у него характер? Какую музыку слушает? Какие фильмы любит? Да много всего! И ей не нужно изобретать поводов для встречи с ним. А мне остаётся лишь бесконечно воскрешать в уме мимолётные случайные встречи и фантазировать, фантазировать…

Будь у меня хотя бы его фотография! Я бы сутки напролёт на неё смотрела. Я бы наизусть изучила его лицо, каждую чёрточку. Мечтаю о его фотографии! Заполучить её — это первый пункт в моём списке желаний. Нет, второй, первый — познакомиться лично. Этот список — глупость, конечно. Просто несколько строк в дневнике о том, о чём больше всего мечтаю. Меня Ирма надоумила, точнее, тётя Ирма, папина младшая сестра. Я с ней вижусь, но редко — она живёт в Химках и с моими родителями в контрах. Иногда мы созваниваемся, тайком. Потому что и отец, и мама считают, что она может дурно на меня повлиять. Не даёт им покоя, что Ирма не работает на обычной работе, а живёт за счёт своего богатого женатого друга.

А ещё она сдвинута на эзотерике. Гороскопы, нумерология, аура, биополе — это просто её стихия. Она не пропустила ни одной передачи Кашпировского. Заряжала воду у Чумака. Время от времени ездила в какую-то глухую деревню к целительнице. В общем, много всего. Вот и тут она на полном серьёзе посоветовала мне записать самые сокровенные желания, причём в такой вот форме: «Я хочу иметь фотографию Б.Г. У меня будет фотография Б.Г.». Мол, тогда сбудутся. Она убеждена, что мысли материальны и высказанные либо написанные слова несут какую-то программу.

Я, конечно, не очень-то в такое верю, но на всякий случай записала, не убудет ведь. Записала в дневнике, чтобы никто случайно не нашёл. А для дневника я давно подобрала потайное место. Собственно, не такое уж оно и потайное, но поскольку вещь труднее всего найти среди множества подобных, я хранила дневник в ящике со старыми тетрадями. Кому взбредёт в голову в них рыться?

Я задумалась и проворонила момент, когда они все вчетвером ввалились в вестибюль. А я — тут как тут, стою у окна, караулю, высматриваю. Идиотка! Потом увидела уже привычную ухмылку на физиономии Шаламова, развернулась и ушла. Кто идиот— так это он! Неужто он всерьёз думает, что я интересуюсь им?! Или как ещё понимать его ухмылки? Надо спросить Светку Черникову, как там её вчерашний медленный танец, принёс ли желаемые плоды.

Однако Светка на уроки вообще не явилась. Куклина, кстати, тоже, я даже слегка встревожилась. На второй перемене подловила Капитонову.

— Наташка, не знаешь, почему Светки с Настей в школе нет?

Наташка мне нравится. Она — типичная русская красавица. Длинная пшеничная коса ниже пояса, круглые румяные щеки, небесно-голубые глаза. Пацаны дразнят её толстой матрёшкой, но на самом деле в ней ни капли жира, она просто ширококостная, крепкая такая. Настоящая русская красавица из поэмы Некрасова. И по характеру простая, бесхитростная, преданная, не будет за спиной всякие козни устраивать. Я её, наверное, даже уважаю, но не дружу, потому что мне с ней совсем неинтересно. Да у неё уже и есть подруга «до гроба» — Настя Куклина.

— Я сегодня утром зашла за Настей, — озираясь, торопливо зашептала Наташка, — а у неё на лице вот такая царапина! Через всю щеку. И губа разбита! Оказывается, они со Светкой вчера ходили в «Прометей» на дискотеку, и там с какими-то девками передрались. Подробностей я пока не знаю. Утром толком поговорить не удалось, её мать в прихожую вышла…

— Ничего себе! А Светка хоть жива?

— Жива-то жива, — кивнула Наташка. — Но ей тоже здорово досталось, как я поняла. Настя говорит, ей даже больше прилетело.

— А за что?

Но ответить Наташка не успела, её изловила Людмила Николаевна:

— Капитонова, где сочинение по Горькому?

Я осторожно ретировалась, озадаченная новостью. Светка и Настя подрались? Как? С кем? Почему? Еле высидела до конца уроков и, не забегая домой, пошла к Светке.

Она и впрямь выглядела убийственно: на левой скуле разлился чернильный синячище, и сосуды в глазу полопались. Боевые метки она ловко прикрывала волосами, словно шторкой, так что я и не сразу заметила. Потом уж, когда она приподняла каштановую прядь — продемонстрировала раны, я ужаснулась. Особенно неприятно было смотреть на кроваво-красный глаз. Мне даже самой стало больно и колко.

— Жуть! Кто вас так? И за что?

— Девки из 11 «А».

Честно говоря, я думала, что Светка ввязалась в драку с кем-нибудь из третьей школы — такое случается время от времени. Наши школы с незапамятных времён враждуют. Обычно потасовки происходят как раз на дискотеках, ну иногда на улице. Причём дерутся и парни с парнями, и девчонки с девчонками.

Последняя самая массовая драка была минувшей весной после баскетбольного турнира. Он проходил в третьей школе, в Химках, и многие из нашей ходили поболеть. Так вот после соревнования, в котором наши, кстати, продули, болельщики схлестнулись с химичами. Команда осталась не при делах, потому что её в полном составе предусмотрительно увезли на автобусе. А вот болельщикам и болельщицам не посчастливилось. Химичи и там одержали верх в силу численного превосходства. Одному мальчику даже голову пробили. Отец по поводу той бойни страшно нервничал, боялся последствий, но всё обошлось: и мальчик выздоровел, и отца пронесло, а вот директрису третьей школы уволили и даже следствие было. То-то отец всегда твердит: «Быть директором — такая ответственность! Сегодня ты — директор, а завтра — сидишь».

Глядя на Светку, я в первый миг и подумала — очередная потасовка с химичами. А тут, выясняется, гражданская междоусобица.

— Из-за чего?

— Из-за чего, из-за чего. Из-за Шаламова, — буркнула Светка невесело. — Короче, было так. Мы с Куклиной пришли где-то за полчаса до начала дискотеки. Сидели на площади перед клубом, ждали, когда он появится. Он пришёл с парнями из своего класса…

— А с кем? — вырвалось у меня прежде, чем я успела себя одёрнуть, но Светка, видимо, была так поглощена произошедшим, что не заметила моего нездорового любопытства.

— Ну-у-у, с Белевичем, Ковтуном, Гулевским, Болдиным, Горяшиным…

Тут моё сердце так и ёкнуло. Боря был вчера в «Прометее!» Может, я зря вечно игнорирую дискотеки?

— Потом к ним подошли девки из 11 «А». Ташкова, Димова и Шестакова. В клуб зашли они все вместе и сидели там толпой… Короче, один медляк Шаламов танцевал с Шестаковой, а на второй я его пригласила.

— Ну и что? Вы танцевали?

— Да он даже ответить ничего не успел. Меня почти сразу, как только я подошла к нему и взяла за руку, Шестакова оттащила. Подскочила и вцепилась, корова, в волосы. До сих пор кожа на голове болит так, что не прикоснуться. Ещё кофточку порвала, импортную, мать убьёт, когда узнает.

— А ты?

— Ну я тоже отбивалась как могла.

Светка наверняка поскромничала. Она та ещё дебоширка. Отцу уже дважды приходилось заминать неприятности с инспектором по делам несовершеннолетних из-за Светки. А сколько её выходок прошли незамеченными! Классе в восьмом она даже хвасталась своими боевыми победами: кого, и как, и до какого состояния «ушатала».

— А Настя?

— А Настя… ну сначала просто где-то стояла, а потом, когда я Шестакову повалила на пол и на меня накинулись Димова с Ташковой, тоже подбежала помочь.

— А парни?

— А они ржали, придурки! Ну, потом правда разняли нас. И мы с Куклиной пошли домой. Я еле-еле мать упросила не бежать в милицию. Пришлось сказать, что сама нарвалась.

Помолчав с минуту, Светка спросила:

— А ты сегодня видела Шаламова?

— Угу.

Мы ещё целый час болтали. Вернее, я слушала про Светкину великую любовь к Шаламову, про «дуру и овцу» Шестакову, которая непонятно с чего вдруг заявила на него права, про подружек Шестаковой, таких же дур. Если честно, то мне плевать было на них на всех, но я внимательно и терпеливо слушала в надежде, что Светка расскажет хоть что-нибудь про Борю, раз уж он там присутствовал. В конце концов не вытерпела:

— А парни из его класса что делали?

— Да не знаю, — отмахнулась она, — я за ними не следила. Мне как-то не до них было.

Шла домой и негодовала, по большей части, на себя. Вот зачем, спрашивается, я слушала всякую чушь про людей, на которых мне тоже плевать? Столько времени ухлопала. А если отец звонил? А если приходил на обед? Такое редко, но случается. Будет опять меня нотациями изводить — он ужасно не любит, когда я «где-то болтаюсь».

У дома, возле нашего подъезда стояли трое: Белевич, Гулевский и Шаламов. Мне почему-то стало не по себе. Вспомнилась его самодовольная ухмылка после утренней сцены в вестибюле. Дать бы ему по носу.

Увидев меня, Шаламов развернулся на сто восемьдесят градусов и выжидающе уставился, пока я подойду поближе. А вслед за ним — Белевич и Гулевский. Я занервничала и чуть не оступилась. Не люблю, когда меня вот так в упор разглядывают.

— Куда так торопишься? — спросил мне Шаламов, когда я проходила мимо, старательно не глядя в их сторону.

— Не твоё дело, — бросила я, не поворачиваясь.

«Да она вообще…», — донёсся до меня тихий голос Белевича. Только вот что — вообще? Разобрать не удалось. Не останавливаться же, чтобы дослушать. Но, наверное, гадость какую-то сказал, потому что после его слов они все трое загоготали. Терпеть их не могу!

Настроение у меня окончательно испортилось.