Если в сердце живет любовь

Глава 17

Есть один хороший способ борьбы со стрессом. Надо потереть ладони, чтобы они согрелись, а потом закрыть ладонями глаза, сконцентрироваться на исходящем от них тепле и несколько раз глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть. Убрав руки, чувствуешь себя значительно спокойнее. Как правило, помогает. На похоронах, правда, все вокруг думают, что ты плачешь.

— Ты в порядке? — заботливо интересуется сидящий рядом Адам.

— Принимаю меры, чтобы не выплеснуть на Хизер боль и обиду, — отвечаю я достаточно громко, чтобы она могла услышать с первого ряда.

Конечно, можно было предположить, что день папиных похорон вряд ли будет похож на прогулку в парке, но сейчас действие начинает опасно напоминать плохое реалити-шоу. Есть на телевидении специальные программы, в которых наблюдают за чересчур властными, деспотичными женами, так почему бы не поставить камеру в церкви во время похорон и не направить на жаждущую исключительного внимания вдову?

Меня только что проводили к третьему ряду. Хорошо, пусть так. Третий ряд! Первый ряд в церкви, если я правильно понимаю, должны занять близкие родственники умершего. После того как Хизер не ответила ни на один мой звонок, я позвонила священнику и спросила, когда и как будет проходить служба. И он сказал, что наше место — на первой скамейке. Но Хизер рассудила иначе. Устроилась в первом ряду с Кейси и Джоули. Рядом с Джоули сидит ее отец — бывший супруг Хизер. Можете поверить? Она действительно притащила на папины похороны своего бывшего. Рядом с бывшим — родители Хизер. Во втором ряду всю скамейку заняли прочие ее родственники. На первых рядах с другой стороны, через проход, Хизер рассадила папиных музыкантов и нескольких менеджеров. Лидии, Эшли и мне места показали охранники. Наверное, надо благодарить и за такую милость, потому что народу собралось видимо-невидимо. Я посоветовала Эшли и Лидии дышать глубже. Папа знает, что мы его любим, где бы ни сидели. Но выдержка дается нелегко. Утром выяснилось, какую надпись Хизер заказала для папиного надгробия.

«Вечная любовь и память. Гевин Сэш. Легенда рока.

Обожаемый муж Хизер и любящий отец Джоули и Кейси».

А ниже, мелкими буквами, приписка:

«А также отец Лидии, Эшли и Перл».

Папа пришел бы в ярость. И даже не из-за того, что Лидия, Эшли и я оказались на задворках, сведенные почти до нуля мелким шрифтом и оттесненные дочерью, которая даже не была ему родной. Что и говорить, бесстыдная жестокость больно ранила. Но еще хуже выглядело выражение «легенда рока». Папа скептически относился и к самому титулу, и вообще ко всяческим попыткам создать из него объект поклонения. Даже помню, как он шутил насчет собственной эпитафии: «Гевин Сэш умер. Отличный карьерный ход». Это он придумал как-то на Рождество. Были и другие варианты. Например: «Наконец-то заслужил крупный шрифт на афише» или: «Ну вот, наконец, и успокоился». Нравилась ему и надпись на могиле Фрэнка Синатры: «Лучшее еще впереди». Понимала ли Хизер моего отца? Боюсь, что нет. Я попыталась что-то возразить по поводу эпитафии, но она и слушать ничего не захотела.

Служба начиналась с папиного любимого гимна «Господин наш и отец». Хотя бы здесь Хизер попала в точку. «Прости нам наши глупости и ошибки», — поем мы, и я изо всех сил стараюсь простить Хизер.

В сумке вибрирует сотовый. Быстро смотрю на номер. Звонит Стивен. Неужели этот человек вообще ничего не понимает? Не обращаю внимания и пою громче. Телефон снова вибрирует. Игнорирую. Босс требует внимания снова и снова.

О Господи!

— В чем дело? — спрашиваю шепотом.

— Потерял очки.

— Попроси Марию поискать.

— Она ушла.

— Ну, так поищи сам.

— Уже искал.

— В ящике стола смотрел?

— Нет.

— Посмотри.

Молчание.

— Нашел. Будь добра, на обратном пути купи…

— Стивен, я на папиных похоронах и сегодня уже не вернусь, — перебиваю я и решительно нажимаю кнопку отбоя.

Милостивый Боже, не дай мне убить Стивена!

Адам негромко поет слева. Беру его под руку, и локтем он крепко прижимает к себе мою ладонь — вроде бы простое движение, но за ним скрывается многое. У Адама сегодня тоже не самый приятный день. Утром у меня начались месячные, так что пока ребенок не предвидится. За завтраком он обнял меня и сказал, что надо надеяться на лучшее и продолжать попытки, но я все равно почувствовала, насколько глубоко он разочарован. Справа сидит Эшли и поет громче всех. Замечаю, что тыльной стороной ладони брат смахивает со щеки слезу, и очень хочу его обнять. За Эшли прячется Лидия. От нее, конечно, не дождешься ни слезинки. Все тот же упрямый подбородок. С нашей последней встречи она еще больше похорошела. Может быть, даже выглядит не такой сердитой. В больших испуганных глазах чуть меньше боли, а лицо утратило выражение негодования. Сестра слегка наклоняется и смотрит на меня, а я ощущаю тепло, которого не испытывала много лет: солидарность общего прошлого и узы общей утраты. Обострилось ли ее горе оттого, что она на годы лишила себя общения с папой? Боюсь, что так.

— Где Тэкери? — шепчет Лидия.

— Дома, с няней, — тоже шепотом отвечаю я. — После службы она его приведет.

— Мечтаю увидеть племянника. — Лидия улыбается. Она поссорилась с папой после того, как он женился на Хизер. Произошла ужасная сцена с такими эпитетами и характеристиками, что в церкви даже вспоминать страшно. Папины серийные браки Лидия почему-то всегда переживала как личное оскорбление. Мы с Эшли понимали, что он просто так устроен, а потому принимали непостоянство как неизбежность, а Лидия считала необходимым противостоять каждому новому витку биографии — возможно, потому, что по знаку зодиака она Овен.

Время от времени Эшли встречается с сестрой, когда бывает в Нью-Йорке, а иногда, правда, редко, я разговариваю с ней по телефону. Приезжать в Лос-Анджелес она всегда категорически отказывалась. Сейчас у Лидии собственный бизнес: она дизайнер и занимается созданием украшений из драгоценных камней и золота. Очень хочется верить, что на папу она уже не сердится, иначе не сидела бы сейчас рядом с нами.

Оглядываюсь. В церкви много знакомых лиц, и каждое рождает воспоминания. Пришли все: гитаристы, ударники, менеджеры, продюсеры. Странно видеть шумных, жизнерадостных людей печальными.

Священник уверенно ведет всех нас от молитвы к молитве, от гимна к гимну. Наконец наступает очередь прощального слова, которое произносит отец Хизер. Честное слово, это ужасно. Когда джентльмен говорит об отрезвляющих мыслях, я едва сдерживаю смех. Интересно, это заранее придуманная шутка? Могу поклясться, что слышу доносящийся сзади хохот. Наконец нас выпускают на яркое калифорнийское солнце, прямиком в лапы папарацци. После духоты и угнетающего запаха ладана глоток свежего воздуха кажется счастьем.

Мы хороним папу в мемориальном парке Вествуд, рядом с блондинкой и брюнеткой — Мерилин Монро и Натали Вуд. Думаю, он был бы рад. В похоронах участвуют только близкие родственники. С кладбища едем в папин дом — туда, где я выросла и где теперь безраздельно хозяйничает Хизер. Она наняла официантов, и сейчас они бегают, разнося закуски.

Папе это сборище наверняка бы понравилось. Разве не так всегда описывают похороны? Царит почти праздничная атмосфера, во дворе официанты предлагают вино и маленькие бутерброды. Собралось не меньше двухсот человек. Я приветствую кузенов, давних друзей, просто деловых знакомых и неожиданно натыкаюсь в толпе на Бетти. Она крепко меня обнимает, а я замечаю, как постарела добрая няня. Должно быть, ей уже лет шестьдесят пять, не меньше. Волосы не просто седые, а белые.

— Тебе будет очень не хватать отца. — Бетти всхлипывает, полагаю, из жалости и сочувствия ко мне. — Ты всегда любила его больше, чем он того заслуживал. Моя маленькая Перл. — Мы садимся рядышком. — А как поживает твоя мама?

— У нее все прекрасно.

— Не захотела приехать, чтобы поддержать тебя? — спрашивает няня, хотя прекрасно осведомлена об отношениях в нашем семействе.

— Нет. Наверное, для нее это слишком тяжелое событие, — отвечаю я.

Бетти вздыхает. По-моему, она никогда не одобряла образ жизни моих родителей.

— Ты следишь за собой? — заботливо интересуется она, и я киваю. — Нелегко пережить утрату. Надо себя беречь.

Обещаю себя беречь.

— Это твой муж играет с Тэкери? — Она показывает в дальний конец сада. Тэкери играет в футбол с кем-то, кто стоит ко мне спиной.

— Нет. Не знаю, кто это. Но Адам где-то здесь, — показываю в сторону толпы.

— Да, кстати. Спасибо за фотографии Тэкери, которые ты мне прислала. До чего же красивый мальчик!

— Красивый, — гордо соглашаюсь я. — Наверняка вырастет покорителем сердец.

В эту минуту сын бежит за мячом. Темные кудрявые волосы развеваются на ветру. И вдруг сердце обрывается. У того, кто с ним играет, точно такая же пышная каштановая копна волос. Человек оборачивается, и я узнаю Бретта.

— Какого черта ты здесь делаешь? — Не в силах сдержать ярость, я вскакиваю со скамейки и решительно направляюсь к футболистам.

Бретт и Тэкери смотрят с одинаковым выражением недоумения. Господи, до чего же они похожи! Невыносимо. Впервые вижу их вместе: оказывается, Тэкери — точная копия отца.

— Играем в футбол, мамочка, — невинно поясняет Тэкери. — Разве это плохо?

Не хочу устраивать сцену в присутствии сына, а потому вынуждена остановиться и признать, что ничего плохого в футболе нет.

— Этот дядя классный, знает разные приемчики, — восхищенно сообщает Тэкери. — Вот, например, такой. Давай покажу.

К счастью, попытка малыша изобразить «приемчик» заканчивается точным ударом в кусты. Он бежит за мячом и на время исчезает из виду.

— Мог бы спросить у меня разрешения, — возмущенно шепчу я Бретту.

— Спрашивал, — спокойно отвечает он.

— Но я не разрешала. Что ты вообще здесь делаешь? — Сдерживаться удается с трудом. Будь я мужчиной, наверняка полезла бы в драку, но сейчас всего лишь заставляю себя глубоко дышать.

— Успокойся и не сердись. Я пришел не для того, чтобы встретиться с Тэкери, — невозмутимо заявляет Бретт.

— А для чего?

— Не для чего, а почему. Пришел потому, что сегодня провожают твоего отца. Гевин был моим тестем — забыла? — Бретт смотрит туда, где из кустов торчит попа Тэкери. — Может быть, не стоило тебя раздражать. Но я его любил, и с этим ничего не поделаешь.

Приходится признать, что Бретт говорит правду: они с папой действительно отлично ладили. Принято считать, что девушки выходят замуж за мужчин, которые чем-то напоминают им отцов. Так вот, должна сказать, что у Бретта действительно было немало общего с папой. Оба любили музыку, творчество, юмор, веселые дурачества и, разумеется, футбол. Увлечения объединили их с первой же минуты знакомства.

— Даже не собирался приезжать сюда из церкви. Просто хотел выразить соболезнование. Но Хизер увидела меня в толпе и велела ехать. Я не знал, что здесь будет Тэкери, — оправдывается Бретт. — Прошу прощения, если переступил черту.

Тэкери появляется из кустов с запутавшимися в волосах листьями. Смотрю на красавца сына и постепенно успокаиваюсь.

— Ну, давай! — кричит он Бретту и бьет по мячу.

— Можно мне поиграть? — спрашивает Бретт, ловко отбивая пас. — Если скажешь уйти, уйду. Может быть, действительно не стоит мешать. — Он смотрит большими выразительными глазами кинозвезды; тем самым взглядом, от которого я когда-то мгновенно таяла.

— Мамочка, разреши, пожалуйста, — поддерживает Тэкери.

Я в растерянности. Стоит ли устраивать из мелочи большую драму?

— Хорошо, играйте. — Сдаюсь и возвращаюсь к дому. У входа встречает Лидия и сообщает, что Адам только что стремительно покинул место действия. Проклятие! Большая драма уже началась.

— Проблемы? — спрашивает Лидия.

— Похоже, что так. Был бы в твоем распоряжении весь день, рассказала бы.

Я говорю в шутку, но Лидия серьезно смотрит на часы — модные, красивые, дорогие.

— Да, в моем распоряжении весь день, — сообщает она. — Самолет в девять вечера. Лечу ночным рейсом. Может быть, принести вина?

Как в детстве, устраиваемся на скамейке-качелях, откуда отлично виден Тэкери вместе с новым футбольным тренером. Лидия знает и о моем браке с Бреттом, и о разводе, и о новом замужестве, но в последние годы мы так редко и мало общаемся, поэтому детали, конечно, ей неизвестны. А я совсем забыла, как хорошо умеет слушать сестра.

— Ну и зря! Он классный. И с ребенком прекрасно ладит, — заключает она, едва я заканчиваю рассказ. Внимательно смотрит на Бретта ярко-голубыми глазами и постепенно осознает причину внезапного и стремительного ухода Адама. — Когда мы познакомились, он был отличным парнем. Изменился после того, как пришла известность? Доктор Джекилл превратился в мистера Хайда… или наоборот? Вечно путаю.

Лидия достает из сумочки пачку легких «Мальборо» и протягивает мне. Беру сигарету, прикуриваю, но затягиваюсь один-единственный раз. Нет, нельзя. С таким трудом бросила. Не хочу начинать снова.

— Кажется, ты его тоже любила.

— Пережила. — Пью вино, чтобы прогнать вкус никотина.

— Говоришь так, что не верится.

Официант предлагает канапе, но мы отказываемся.

— Папе слава тоже не пошла на пользу, — грустно изрекает Лидия и выпускает изо рта дым.

— И все же он не превратился в чудовище и не бросил беременную жену, как Бретт, — встаю я на его защиту.

— Нет, он бросил жену, когда ребенку исполнилось шесть, — ровным голосом уточняет сестра. — И это была всего лишь первая жена.

Конечно, Лидия права. Она снова глубоко затягивается. В долгом молчании не чувствуется ни неловкости, ни напряжения. Пожалуй, впервые вижу Лидию такой спокойной, уравновешенной, даже расслабленной. И одета тактично, со вкусом. Раньше мне всегда казалось, что она слишком старается хорошо выглядеть, но сегодня выбрала простой темно-синий брючный костюм и белую рубашку. Скромно и очень ей идет.

— Наверное, слава изрядно портит даже хороших людей, — продолжает Лидия.

Мы с интересом смотрим, как Бретт играет с Тэкери в догонялки: малыш с радостным визгом носится по саду.

— И папа признал бы это первым, если бы сам не оказался жертвой. Он так увлекся собой, что совсем не находил для нас времени.

— И все же он нас любил, — как всегда, возражаю я.

— Думаешь? — В голосе Лидии проскальзывает застаревшая боль, а лицо мгновенно темнеет.

— Уверена, — настаиваю я. Так хочется, чтобы она поверила.

— Папа не умел любить никого, кроме самого себя. Я молчу, потому что уже не раз спорила с Лидией по этому поводу. Легкий ветерок шелестит в кронах эвкалиптов, и до нас долетает терпкий аромат.

— Парень, похоже, больше не хочет оставаться в стороне. — Она показывает на Бретта, который в эту минуту учит Тэкери отбирать у соперника мяч.

Я вздыхаю. Понятия не имею, чего хочет и чего не хочет Бретт. Он появился слишком неожиданно.

— Ты еще не рассказала, как живешь в Нью-Йорке. Рядом кто-нибудь есть? — спрашиваю, чтобы сменить тему разговора.

Лидия улыбается:

— Нет, мужчины в моей жизни нет. Зато есть красивый кот Тео. — Она затушила окурок. — Ну и, конечно, успешный ювелирный бизнес. Дел хватает.

— Видела твои украшения в журнале «Стайл». Лидия скромно кивает.

— Похоже, их теперь носят все.

— Да, звезды интересуются, а заодно делают неплохую рекламу. На днях ко мне в магазин приходила Гвинет Пэлтроу. Вот, — она расстегивает и вынимает из ушей длинные серьги: сияющие кристаллы в виде черепа и скрещенных костей, — это тебе.

— Твой дизайн?

Сестра кивает, и я живо ощущаю гордость автора.

— И часы тоже?

— Да.

— Как красиво! Понятия не имела, что ты такая талантливая.

Лидия смотрит долгим взглядом, как будто пытается без слов открыть какой-то важный секрет.

— Понадобилось немало времени, чтобы понять, кто я и на что гожусь. — Она хочет сказать что-то еще, но в эту минуту к нам подходят Бретт и Тэкери. Мы обе встаем с качелей. — Ну, теперь моя очередь поиграть с племянником, — громко заявляет Лидия и шепотом добавляет: — А тебе, кажется, есть что обсудить с его отцом.

Она наклоняется, чтобы посмотреть Тэкери в глаза, знакомится и очень серьезно просит показать сад.

— Чудесный мальчишка, — говорит Бретт, едва они уходят. — Ты молодец, хорошо его воспитываешь.

Наступает моя очередь гордиться успехами. Быть матерью на самом деле не так легко, как пишут в книжках. Слегка улыбаюсь и, чтобы показаться беззаботной и равнодушной, маленькими глотками пью вино.

— Спасибо, — продолжает Бретт.

— За что именно? — уточняю я. Гнев возвращается. — Спасибо за то, что взяла на себя ответственность, пока ты… — Я заставляю себя замолчать.

— Спасибо за то, что сумела стать такой замечательной мамой, и за то, что позволила увидеть сына, — спокойно поясняет Бретт. — Для меня это очень важно. — Он долго молчит, а потом искренне продолжает: — Важнее, чем ты можешь представить.

Бретт смотрит вдаль задумчиво, отстраненно, и я впервые осознаю, что с ним что-то произошло. Не могу сказать, что именно, но ясно вижу, что человек изменился. Изменился серьезно и глубоко. Куда-то исчезли и самомнение, и заносчивость.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Что «зачем»? — Он недоуменно поворачивается.

— Зачем после стольких лет тебе внезапно потребовалось познакомиться с Тэкери?

— Все равно не поймешь, — тихо отвечает он. — Просто не сможешь понять. А уж тем более не сможешь простить — после всего, что я натворил.

Молчание длится вечно. Мне слегка не по себе. Тэкери и Лидия скрылись из виду, гости постепенно расходятся.

— Я кое-что тебе принес, — осторожно, словно с опаской произносит Бретт и опускает руку в карман брюк. И в голосе, и в движениях чувствуется сомнение. Он уже не так уверен в себе, как прежде. — Вот. — На раскрытой ладони лежит маленькая коробочка.

С первого взгляда узнаю кольцо. Изящное, с семью бриллиантами. Мое обручальное кольцо — я швырнула его, когда застала Бретта в объятиях Консуэлы Мартин.

— Может быть, напрасно стараюсь, но почему-то хочется, чтобы оно вернулось к тебе. Это же твое кольцо, — почти шепотом поясняет Бретт.

Я держу коробочку на ладони и не знаю, что сказать.

— А вот второе, свадебное, я так и не нашел. Да, впрочем, вряд ли оно тебе потребуется.

— У меня теперь другое, — говорю я и показываю руку с двумя подаренными Адамом кольцами: одно из них с огромным бриллиантом.

— Конечно, — обреченно соглашается Бретт.

— Не могу принять. — Закрываю коробочку и протягиваю Бретту. — Не имею права.

— Значит, сохрани для Тэкери, — настаивает он.

С дорожки доносятся голоса. Кто-то громко прощается. Я теряюсь в сомнениях.

— Пожалуйста, — просит Бретт. — Для меня это очень важно.

— Не могу.

— Можешь. Если для Тэкери, то можешь. Аргументы заканчиваются.

— Хорошо, если для Тэкери, то возьму. — Кладу коробочку в карман.

— Пойду, пожалуй, — говорит Бретт и медлит, как будто хочет поцеловать. И на одну крошечную, самую крошечную долю секунды я готова обнять его и поцеловать в ответ. И тогда все снова станет как прежде. Но о чем я думаю? Надо срочно повернуться и уйти. «Повернуться и уйти», — командует внутренний голос.

— Что ж, прощай, — холодно говорю я и твердым шагом направляюсь в сторону дома. И о чем только я думала?