Фросе показалось, что она только уснула, но вдруг подскочила на нарах от страшной боли в ступнях.
Она инстинктивно дрыгала ногами, потому что пальцы нестерпимо жгло, а на своих нарах от души гоготали блатнячки.
Из этого хора мерзкого смеха больше всего выделялся рогот старой знакомой по КПЗ, дважды уже битой, которая отзывалась на кличку Щепка, видимо, из-за своей кидающейся в глаза худобы.
Из своего угла сквозь смех подала голос Кувалда:
— Ну, что, бобриха, подрыгала лапками, девчонки слегка позабавились, велосипедик тебе устроили, привыкай голуба к нашей жизни.
На шум явился охранник и забарабанил в дверь:
— Соблюдайте после отбоя положенную тишину, в карцер захотели.
Мгновенно все утихли.
Фрося гладила свои сожжённые пальцы на ногах, в глазах закипали слёзы, что ещё её поджидает в этом мире злых нравов и законов.
От боли, обиды и мрачных мыслей она опять не уснула до утра.
Встала с нар, привела себя в относительный порядок и подсела к Насте:
— Настюха, они так со всеми забавляются или решили меня довести до умопомрачения?
— Ах, ты моя горемычная, почитай со всеми вновь пребывающими, это для них, наверное, самая лучшая забава.
Потерпи миленькая, пройдёт ещё парочку денёчков и они от тебя отстанут, найдут новую жертву для своих мерзких развлечений.
Вот поганки, как они твоё личико ногтями располосовали и синяков наставили, за неделю теперь не заживёт.
— Ах, Настенька, морда моя заживёт быстро, а вот душа вряд ли.
— Успокойся солнышко, не терзайся понапрасну, тебе ещё много сил понадобится, телом тебя бог не обидел и душа окрепнет, главное, чтобы не зачерствела, а то посмотри на этих сук, они же вовсе бездушные.
— Ах, Настя, Настюха, выходила я в жизни из разных переделок, выйду и из этой, просто сейчас иду впотьмах по заросшему бурьяном лесу.
Скоро после утреннего чая с куском того же тяжёлого серого хлеба, обитателей камеры стали уводить одну за другой на допрос.
Некоторые женщины уже возвращались обратно в камеру, когда вызвали, наконец, Фросю.
Она в сопровождении охранника проследовала с руками за спиной по гулким коридорам, из-за запертых дверей камер до неё доносились разговоры, смех и шарканье ног.
Никогда она не могла даже подумать, что в их стране столько людей томятся в тюрьмах, а ведь далеко они не все настоящие преступники.
Разве можно страхом исправить злодеев, можно только их ещё больше озлобить, а у нечаянно попавших сюда навсегда искалечить душу и тело.
Так размышляя Фрося даже не заметила, как они подошли к кабинету в котором её поджидал следователь на новый, страшный допрос.
За столом сидел тот же майор, что допрашивал её накануне в КПЗ:
— Что-то гражданочка Вайсвассер, плохо выглядишь, не спится, есть, похоже, о чём подумать.
Вгляделся в лицо.
— Ого, а личико то, как разрисовали, похоже, прошла настоящее боевое крещение и, как посмотрю, одёжку сменила и, наверное, не по своей воле.
Фрося не реагировала на ехидные подначки следователя, повторяя про себя — я выдержу, выдержу, выдержу, ради Сёмки я должна всё выдержать.
— Что гражданочка спекулянтка, не до шуток, ладно, переходим к допросу.
Опять были протокольные вопросы, на которые Фрося уже без злости машинально отвечала следователю, уже понимая, что это не его прихоть, а так положено.
— Так, гражданка Вайсвассер, переходим к разговору по существу.
С какого момента началось твоё сотрудничество с гражданином Гальпериным?
На этот раз Фрося не стала заострять внимание на обращение следователя к ней на ты, нечего дразнить злую собаку, пусть рычит и гавкает, абы не кусала.
— Четыре года назад в Израиль уезжал на постоянное место жительства мой приятель из Вильнюса и я обратилась к Марку за помощью, достать кое-какие дефицитные товары для него, он и помог.
Потом, мы вместе с ним отвезли их в Вильнюс и на этом заработали какие-то деньги.
— Скажи лучше, нажились, спекулянты несчастные, не брезгуете и со своих друзей купоны стричь.
Фрося не стала реагировать на провокации майора.
Он вдруг поменял тему допроса:
— Любопытно было бы узнать, а, как ты познакомилась с гражданином Гальпериным, чтобы посметь обратиться к нему за подобной помощью?
— Марк в какой-то степени мой родственник, он муж племянницы известной вам Клары Израилевны Вайсвассер и я знала, что он на тот момент являлся заведующим промтоварного магазина.
— Ах, ты моя пушистая, не побрезговала залезть своей похотливой натурой в семью близких родственников, это на тебя похоже, видно, что не побрезгуешь ничем, ради своей наживы и удовлетворения низкой похоти.
— Гражданин следователь, как я понимаю, это абсолютно не относится к делу, по которому вы вызвали меня на допрос, поэтому, попрошу вас моих сердечных тем не касаться, отвечать не буду.
— Ладно, проехали, пойдём дальше по существу обвинения в ваш адрес.
После первого тобой рассказанного случая, вы ещё не раз посещали Вильнюс, с какой целью ездили, что закупали, что сбывали, с кем там встречались?
— Я сидела в гостинице или прогуливалась по магазинам, иногда посещала синагогу, где у меня есть хороший знакомый раввин.
— Нда, к этому мы ещё вернёмся.
Нам известно, что вы посещали Ленинград, Горький, Киев и другие города, даже до Астрахани добирались, что вы оттуда везли?
Следователь возрился на Фросю.
А, что тут было скрывать, всё равно им это хорошо известно.
— Копчёную осетрину, чёрную икру и ещё что-то из этого, я точно не знаю, меня, собственно говоря, это и не касалось.
— Кто вам поставлял этот дорогой товар, имеющий огромную государственную ценность?
Тоже скажешь сидела в гостинице, посещала раввина.
— Не совсем, в Астрахани мы никогда не задерживались, ночью приезжали в какой-то посёлок на Волге, там нас и загружали, после чего сидели у костра, хлебали знатную уху, лакомились очень вкусной рыбой и икрой, выпивали и вели разговоры на разные темы, не касающиеся нашей торговли.
— Кого можешь назвать из этих ваших приятелей?
— Да, какие приятели, я их больше никогда в жизни не видела, а называли они друг друга — Кузьмич, Палыч и не помню, ещё как-то.
Скользкая ты, гражданочка Васвассер, похоже, поднатаскал тебя твой великий комбинатор, вроде не отрицаешь, а не одного стоящего факта, а ведь спекуляция в особо крупных размерах на лицо.
— Вячеслав Андреевич, я вам же говорила, что в начале апреля срочно вылетела в Сибирь на похороны и поддержать подругу в её горе, а Марк Григорьевич за это время убрался со страны.
— А связь с заграницей тоже будешь отрицать?
Фрося спокойно отреагировала на резкую смену темы.
— Не думаю, что для вас является секретом, что у меня в Израиле проживает дочь с семьёй.
— Да, но только ты забыла сказать, что её муж до недавнего времени отбывал срок и немалый в колонии строгого режима за деятельность не совместимую с нашим государственным укладом.
— Гражданин начальник, что вы мне пытаетесь тут навязать, я со своим зятьком никогда не была в добрых отношениях и ни разу не навещала его в заключении.
И ещё, да будет вам известно, что моя дочь развязалась недавно с этим проходимцем и он должен в ближайшее время слинять из Израиля в Штаты.
— Ого, уже и блатной жаргон пошёл, растём.
Думаю, на сегодня хватит, распишись под протоколом допроса и ступай, дальше обмозговывай свои ответы, на днях надо будет с тобой наведаться в гараж и на дачу.
— Вячеслав Андреевич, у меня к вам большая просьба.
— Вот это уже интересно, а то я думал, только зубы умеешь показывать.
Фрося проглотила явное ехидство следователя.
— Скажите, пожалуйста, мой сын не наведывался к вам, ведь он должен был уже вернуться со сборов?…
Майор перебил её:
— Да, перед нашим сегодняшним допросом, я имел честь познакомиться с членом сборной СССР по боксу, на шикарном мотоцикле, между прочим, явился.
Так вот, он очень беспокоится за мать, с ним мы тоже ещё потолкуем в ближайшее время, даже на картошечку поехать вместе с другими студентами вряд ли отпустим.
Не смотри на меня так просяще, не разжалобишь, думать надо было раньше, а не поддаваться своему животному инстинкту и жажде наживы, а теперь можешь сломать всю жизнь талантливому сыну, добрая матушка.
И опять Фрося не стала реагировать на сарказм майора.
— Простите меня за назойливость, но душа болит за него, может быть он просил мне что-нибудь передать на словах?
— Ступай гражданка Вайсвассер, на сегодня наш разговор закончен.
И уже поднявшись на ноги:
— Опомнилась любящая мамочка, о сыне забеспокоилась, в таком сложном возрасте оставишь подростка на несколько лет, мыкаться, одного.
Фрося, сдерживая гнев, уже была подошла к дверям на выход, как услышала вослед.
— Твоему любящему сыночку позволено собрать для тебя передачу, там для тебя и записка будет от него.
Будь моя воля, никогда бы не разрешил эти передачи для выродков вроде вас.