Женское счастье

Глава 9

Наступил февраль, и в полдень уже теплело. Ледяной частокол сосулек, угрозливо свисающий с карнизов, то ли горько, то ли счастливо плакал. Черно и влажно отблескивал после студеной седины асфальт. Молодое солнышко, точно безустанная модница, гляделось в зеркало окон. Но ранние часы отличались крепкими утренниками: в накипи изморози белелись деревья, с паром говорили и дышали люди, каткие застывшие лужи утишали резвость идущих на занятия школьников.

По вечерам тоже настаивался холод. И нынче вечером не в исключение: с потемками прихватило, морозными точками вызвездилось небо, натянуло узорчатым ледком отпотевшие было днем витрины, у людей пар изо рта.

Волосы у Тамары обметало белизной инея — тонкими сахарными проводочками жались они в завитке, выбившиеся из-под шапки. Крохотные капли серебра от растаявшего в студеном воздухе дыхания держались и на бровях. Сама Тамара этого не видела, но эти тонкости мог подметить Олег, который шел рядом. Он много говорил, словно в проталины молчания утекала приятность сегодняшнего вечера.

Сегодня вечером они слушали лекции «гуру», тренера по имени Лу, морщинистого, желтолицего человека с восточным акцентом в голосе, а после лекции были на занятиях восточной гимнастики.

— Человек сам по себе — система очень совершенная. В нем заложены природой огромные силы. Но человек часто слеп и не знает пути к этим великим силам, — вещал тренер Лу, которого его приближенные еще называли почтительно и весомо «Учитель». — Моя задача — помочь вам найти свой источник внутренней энергии. Родник силы и вдохновения… У русских есть поговорка: в здоровом теле — здоровый дух. Это правильная поговорка. Крепкие мышцы, очищенный от шлаков организм не позволят сломать нервную систему… Надо воспитать тело, чтобы тело воспитало душу. Из-за больного тела больна и душа…

Лекцию Тамара слушала невнимательно, ей было неинтересно слушать этого человека, ей казалось, что она все это уже слышала от кого-то. Все это банальные, избитые истины. Кушайте морковку и свеклу, и у вас будет хорошо работать кишечник. А если будет хорошо работать желудочно-кишечный тракт, то и жизнь наладится… Нет, человек зависим не только сам от себя. Если бы все было в его руках, жизнь стала бы другой. Человек передает часть себя кому-то другому, тому, кого любит.

Иногда Тамара разглядывала людей в зале, собравшихся на лекцию: в основном это были женщины, которые были возрастом старше Тамары. Они, видать, уже хлебнули лиха… Что их погнало искать покой и здоровье у восточных вещателей? Несчастная любовь? Болезни?

Она понаблюдала за женщиной, которая усердно что-то записывала в блокнот — вероятно, изречения учителя Лу. Эту женщину наверняка пригнали сюда болезни. Блокнот с цитатами для лекарства от любви не подходит… А вот эта женщина явно страдает от каких-то душевных переживаний: сидит сгорбившись, лицо кулаками подпирает и тоже, как она, не слушает. А эта ищет здесь рецепт красоты. Каждая хочет быть красивей, чем есть… А в общем-то, очень-очень красивых женщин мало. Все остальные просто красивые… А вот та дамочка хочет общества, компании, а возможно, хочет приглядеть здесь пару — и уж совсем не уму-разуму учиться.

Когда одна из слушательниц задала вопрос «гуру» о любви: дескать, рационом питания управлять можно, а вот в чувствах можно и запутаться. Учитель Лу быстро нашелся с ответом:

— В первую очередь, у человека должна быть любовь к самому себе. То, что называется здоровым эгоизмом… Надо полюбить себя так, чтобы потом не путаться в «Любовях», ни в чем не раскаиваться и не зависеть от любви и прихотей другого человека. Любовь к себе должна быть выше любви к другому человеку, тогда и собственная жизнь будет ценнее и независимее… — Восточный мудрец витиевато, но вполне направленно объяснял собравшимся сущность любви. — Возлюби сам себя настолько, чтобы проявление любви к другому было проявлением любви к самому себе. Чтобы было почетно любить другого, чтобы это возвышало вас в собственных глазах… Я вам отдаю свои знания и люблю себя за это. А воспользуетесь вы ими или нет — ваше право, оно меня не касается…

Время от времени Тамара чувствовала на себе взгляд Олега. А иной раз он трогал ее за локоть — невинно, как бы непроизвольно брал ее за руку, что-то шептал ей в качестве комментария к словам восточного мудреца Лу.

Эх, Олег, Олег! Еще несколько лет назад он говорил подобное. Все хотел обратить Тамару в свою веру, звал в походы, советовал поступить учиться хотя бы на учителя географии, приносил какие-то мудреные книжки про карму. Он, казалось, совсем не чувствовал, что Тамаре нужно… Ей хотелось любви, счастья, а он мечтал о новом рюкзаке, звал куда-то на Алтайские горы — туда, где он вырос, где у него родина, дом… Стоп! А разве нет счастья в путешествии, в самоусовершенствовании? Конечно, есть… Олег просто неискушенный человек и не знает, как правильно обходиться с женщинами.

Вот Спирин четко знает, чего хочет женщина, — неспроста выдал как-то раз еще одну из своих мужских заповедей: «Если мужчине нравится женщина и он ее хочет, он должен делать все, чтобы понравиться ей и чтобы она ему не отказала».

Олег, конечно, жил и живет по другим принципам. Он и за Тамарой ухаживал как-то неумело, не добивался ее всеми возможными и невозможными способами; он, казалось, хотел, чтобы она стала ему сперва другом, соратником, а потом? А потом можно и жениться честь по чести, и вместе, именно вместе, решать все встречающиеся на жизненном пути трудности…

В своих мыслях Тамара почувствовала некоторую иронию и тут же себя осадила: напрасно она так приземленно думает об Олеге. Он влюблен в горы, в работу, в путешествия, стало быть, и в женщину способен возвышенно влюбиться…

После лекции, уже в спортивном зале, начались упражнения по восточной системе. Эти упражнения, позы лотоса, Тамару тоже не развлекли, не вдохновили. Но она не подавала вида. И теперь тоже не высказывала своего мнения, когда возвращались с Олегом с экзотических занятий.

— …Этой гимнастикой можно заниматься в любом возрасте. В том и преимущество восточных систем, что для них безразличны годы… Конечно, одна, две, десять тренировок результатов не дадут, но сто тренировок… Ты почувствуешь себя другим человеком! — убеждал Олег.

— Посмотрим, — улыбалась Тамара, поправляя на плече сумку.

Но уже сейчас — довольно и первого занятия в секции — Тамара поняла, что восточными гимнастиками себя не исправит. Впрочем, ей даже все равно: волейбол, плавание, а хоть бы и женский бокс — лишь бы транжирить время, лишь бы отвлечься, не думать, не вспоминать о том, что произошло. Произошло? Да, произойти произошло, но прошло ли? Ведь пока нет никаких сведений о Курдюмовой. Вдруг она в начале лета опять приедет на сессию? Вдруг этот Геннадий Сергеевич просто-напросто выгнал ее — и теперь она свободна и путь к Спирину у нее еще шире? А вдруг и поездка Тамары в Ясногорск для Курдюмовой уже не секрет?… Какая-то темная тревога поселялась в душу от этих прилипчивых мыслей с их пиявочным холодком будущей неизбежной развязки.

А Олег все не умолкал. Говорил о безупречных тренингах оздоровления, о каких-то столетних тибетцах, про какую-то философию и все заглядывал Тамаре в лицо.

Под светом уличных фонарей Тамара действительно была сейчас хороша и, наверное, нравилась Олегу даже больше, чем в спортивном зале, где он поминутно оглаживал вожделенным взглядом ее фигуру в облегающей футболке и в лосинах. Тамара все время испытывала на себе его оглушительное внимание.

— Если ты не очень торопишься, зайдем ко мне. На чашку чая. Тут рядом, в двух шагах, ты же знаешь… Я снимаю все ту же маленькую квартирку. Но удобную. Ты же помнишь… Недавно у меня отец гостил, приехал уговаривать, чтобы я вернулся на Алтай. У нас там огромный дом, красота неописуемая… А родители старятся… Пойдем ко мне в гости, Томочка, — сказал Олег и остановился.

Неожиданное приглашение Тамару сперва насторожило: «Идти к нему? Зачем?» Но потом она прикинула: Спирин в этот вечер будет «обмывать» защиту чьей-то диссертации, придет поздно или даже очень поздно, к тому же навеселе; срочности в домашних делах — никакой, в перспективе — тупое сидение у телевизора; да и глаза Олега, посаженные природой с некоторым нерасчетом — близковато к переносице — и оттого сбивающие пригожесть его мужественного лица, смотрели так раболепно и так дружески-мило.

— А почему бы и не пойти? — вслух поразмыслила Тамара и с этим приняла приглашение.

…На чайном столике в ажурном подсвечнике горела длинная декоративная свеча. Неоновая лампа пронизывала своим светом аквариум, где среди невсамделишных водорослей в соседстве с пугливой стайкой мелюзги проворно плавала крупная красивая рыбка, переливаясь золотом чешуи и большими янтарными плавниками. За аквариумом, опрокидывая стену комнаты, в окружении богатой южной растительности уходила в горную долину белая каменистая дорога — такой ландшафт представляли фотообои. На другой стене, над книжной полкой с глобусом, — глиняные маски языческих богов. А напротив в слепые глаза богов с туристического плаката весело смотрел бородатый горнолыжник на фоне снежных круч.

Тамаре было уютно среди этой бутафорской экзотики, мягко на угловом просторном диване, тепло с кобальтовой чайной чашкой в руках. Чай бесподобно вкусный и ароматный, с «миллионом витаминов», приготовленный из целебных трав, которые Олег сам собрал в экспедиции в предгорьях Алтая. В чай Олег добавил и какого-то «бодрительного» бальзама.

— Еще? — предварил он уже на полчашке.

Он сегодня очень хотел угодить Тамаре, это было даже слишком заметно. И все говорил, говорил:

— Томочка, в этом бальзаме удивительные целебные качества, они помогают человеку расслабиться, отпустить себя… Пусть и твои мышцы почувствуют освобождение…

— А мысли?

— И мысли тоже… Давай я тебе еще добавлю… Это настоящий элексир свободы. Пусть он напитает каждую клетку приятной тяжестью отдохновения…

У Олега светились глаза, в его голосе слышались нотки учителя Лу. Тамара даже ощутила какую-то отеческую заботу со стороны Олега.

— Человек время от времени должен отпускать себя. Не бороться со своей инерцией, не преодолевать, а отпускать… Человек — создание природы, а в природе это делают все создания. Естественное движение и покорность обстоятельствам. Расслабление и полет. Как одуванчик.

Ветер поднимет его, кружит, несет, а он летит себе спокойно, зная, что все равно вернется на землю. Природа все уравновесит…

— Смотрю на тебя, Олег, и все думаю: почему ты не предложил мне выйти за тебя замуж? Ведь у нас с тобой что-то складывалось? — вдруг спросила Тамара, простодушно и невозмутимо, с непривычной для самой себя и для Олега смелостью.

С лица Олега недоуменно сошла улыбка, что-то виноватое означилось в наклоне его головы и коротком пожатии плеч.

— Несмышленый был, — ответил он. — Жил и надеялся, что у меня Тамар будет еще много… К тому же работа, экспедиция. Когда гоняешься за какой-то идеей, личная жизнь уходит на второй план. Думал, с семьей всегда успеется. Но, оказывается, так бывает не всегда… Кажется, я только теперь понял, что мне другой такой Тамары никогда уже не встретить.

— Какой такой? Что во мне особенного?

— Все, — тихо сказал Олег. — Ты светлая. Ты, как ребенок, правоты в жизни ищешь. И работа даже у тебя светлая. В аптеке. Лекарство людям давать, облегчение приносить. И халат на тебе белый…

Она внимательно смотрела на него, слушала и думала с некоторой отстраненностью: «Разнежился он сейчас или всерьез искренен?… Скорее всего, и то, и другое. Пожалуй, он и сам не понимает, где говорит от души, а где просто преувеличивает и хочет обольстить и меня, и себя… Найдет что-то такое на человека, и он, как маленький парашютик с одуванчика, полетит — полетит, не ведая, куда принесет его ветер. А лететь по ветру приятно…»

— Время ушло, Олег, — заговорила Тамара. — Ты пытаешься ухаживать за мной, но я теперь мужняя жена… Зачем все это? — И она кивнула на стол с длинной свечой в ажурном подсвечнике, которая свидетельствовала о наличии интимности в намерениях хозяина.

Олег опять потупился и слегка пожал плечами:

— Я не могу запретить себе ухаживать за тобой. Мне безразлично, что ты кому-то жена. Для меня ты все равно самая лучшая Тамара на свете. Я человек природы и не люблю условностей. — Голос его стал тих, хрупок, вкрадчив. — Ты мне еще никогда так не нравилась, как теперь. Ты меня просто с ума сводишь, Томочка…

Он приблизился к ней, и вскоре Тамара почувствовала, как-то отрешенно, без красочных эмоций и удовольствия, что ее целуют в шею, что ее не по-спирински и как-то вроде бы не очень опытно обнимают. В этом было что-то безвкусное, неестественное, неуклюжее, хотя и знакомое, несколько подзабытое.

Она ничему не сопротивлялась, сидела послушно, немного побаивалась, что коленкой может нечаянно толкнуть низкий столик, на котором чашки, сахарница, и чайник, и длинная свеча в легком, валком подсвечнике; да из-за плеча Олега наблюдала, как золотая рыбка отрывисто чертит в сине-зеленой воде бесследные прямые линии и, наверное, ищет в четырех стеклянных стенах свободу…

Потом Олег задул свечу — церковно запахло дымом, который тонкой сизоватой гадючкой пополз вверх от фитиля. Потом умерла где-то в сплетениях водорослей золотая рыбка — Олег выключил подсветку аквариума. Потом бессветную комнату тихо заполонили нежные шорохи.

Чуть позже Тамара уснула. Это был нечаянный отдохновенный сон — такой сон может застать человека и в транспорте, и за письменным столом, и у телевизора. Тамару сон накрыл на диване Олега, под пледом, которым они недавно были укрыты вдвоем.

Этот скоротечный сон Тамары был зыбким и радостно беспокойным. Ей мнилось в смутных, полуприглушенных красках, которые наводняли и комнату Олега, многолюдье большого роскошного концертного зала, где она стоит на сцене. Вернее, ее номер только что объявил конферансье, и она вышла на сцену.

Сольно Тамара никогда на сцене не пела, а тем более на такой огромной, в таком престижном зале с изысками лепнины и огромной люстрой в тысячу стекляшек. Весь зал, полный публики, замолк и ждет исполнения. И Тамара без всякого аккомпанемента вдруг запела песню, которую обычно со сцены не исполняют, а поют чаще всего в застольях — как правило, женщины, когда немного выпьют вина и поразмякнут…

Виновата ли я, виновата ли я, Виновата ли я, что люблю?

Песню она спела не до конца, слова последних куплетов забыла, да и вовсе толком не знала всего текста. Но доброжелательная публика ей дружно аплодирует, что-то выкрикивает. А Тамара улыбается, радостно раскланивается.

И тут ей, По-видимому, лучшей исполнительнице песни или лучшей эстрадной конкурсантке, выносят главный приз. Приз выносит тот же конферансье, который и объявлял ее номер. Тамара только сейчас и разглядела, кто этот человек: одет он в военную форму, и он не кто иной, как сосед Курдюмовых, говорящий с мягким южным «г».

Он вручает Тамаре большую цветную хлопушку. При этом не просто вручает, а предлагает тут же «бабахнуть» эту хлопушку, дернуть за шнурочек на глазах у всей восторженной публики. Ясно, что ничего страшного не произошло бы: хлопок — и фонтан разноцветных конфетти, и весело, как в детстве у новогодней елки. Но сам момент перед «выстрелом» очень трепетен: хочется зажмурить глаза, съежиться и ничего не слышать — и Тамара все медлила и медлила дернуть за этот шнурочек.

А потом дернула — вот он, веселящий хлопок, и многоцветье бумажного дождя.

…Пробудил Тамару, сорвал красочно-сумбурный короткий сон звук посуды: Олег убирал со стола чашки. Увидев, что Тамара открыла глаза, он улыбнулся и заботливо спросил:

— Не замерзла?

— Что? — промолвила испуганно Тамара, спросонья она сразу и не поняла, где находится. — Нет, не замерзла… — Только тут Тамара осознанно огляделась и переступила из сна в явь. Концертный номер кончился, и треволнения от подсунутой в руки призовой хлопушки прошли. — А сколько времени? Мне же домой надо.

— Можешь оставаться у меня, — простодушно сказал Олег. — Я даже теснить тебя не буду, на раскладушку лягу…

— Да ты что? Меня же искать будут… — вновь спохватилась Тамара, но при этом не произнесла слово «муж» и не назвала имя Спирина. — Извини меня, Олег. Отвернись. Мне одеться надо…

Когда Олег оставил ее одну, Тамара потянулась, вспомнила хлопушку из сна, усмехнулась: «А что, если и вправду не уходить? Вот и будет еще один ход вразрез».

Она стала собираться, а потом упросила Олега, чтобы не провожал ее до дому.

Домой Тамара вернулась разбитая, потерянная, раздерганная. Душу тяжелил ком впечатлений, которому предстояло еще долго дробиться, чтобы лечь осадком воспоминаний. Она сейчас совсем не знала, не понимала, где и в чем истинный свет, где пристанище и покой для женщины и для неверной жены. А самое страшное, как ей казалось, то, что она ни о чем не жалела. Ну и пусть — Олег! Пусть!.. Но дальше-то как жить? Так же? По-спирински, на два фронта?

Спустя немного времени — как предупреждал, поздно — вернулся домой и Спирин. Пьяненький и ласковый. Пьяненький он всегда становился обильно нежен и сентиментален.

— Ты, лапа, не сердишься на меня?… Ну и правильно… Знала бы ты, лапа, как наш «именинник» отвечал оппонентам и какой был фуршет!.. А я для тебя гостинец принес. Твой любимый шоколад, с орехами. — Карман пиджака зашумел оберточной фольгой шоколада. — А ты, лапа, была сегодня в своей секте-секции? Ты уже стала настоящей йогкой? Чем вы там занимались? Расскажи мне про какие-нибудь мантры…

Спирин подхватил Тамару на руки, поцеловал в лоб, в нос, в подбородок (в губы — немного промахнулся), продолжал что-то рассказывать о диссертанте и тут же пускался расспрашивать Тамару о восточных занятиях…

Она слушала его сладкий лепет, поглядывала снизу вверх в его голубые глаза и думала с укоризной и смятением: «Ведь я, Спирин, тебе сегодня отомстила. Ты и не догадываешься… Как все это легко и обыденно… И как глупо! Ведь теперь выходит, что и моя любовь к тебе — не любовь… Да, выходит, что не любовь. Что же это за любовь, если нет в ней верности? Значит, не святая она, значит, не от Бога. А если не от Бога, тогда вон, поди любись с каждым, лишь бы телу приятно было да на душе не совсем тошно… И зачем я предала Курдюмову? Зачем рассказала про нее мужу?… Как все глупо!.. Боже, как я любила тебя, Спирин! Из-за этой любви я сама себя потеряла. Я сама себе противна… А Олег тут ни при чем. Он тоже лекарь, тоже в белом халате ходит…»

И хотя дурманно-мил был шелест спиринского голоса, и влюбленно-тепло синели его глаза, все же от нынешней ласковой участи Тамаре хотелось бы скрыться где-нибудь далеко-далеко. Упрятаться бы в келье какого-нибудь монастыря, а еще лучше — в своем былом девичестве, в неблизком областном районе, в родном тихом селе, стать школьницей, когда на душе нет еще пятен вины, когда неведомо еще чувство предательства и раскаяния…