Женское счастье

Глава 10

О любви, которая дается людям от Бога, Тамара думала неспроста. После памятного вечера у Олега она порешила сходить в церковь, покаяться. (Олег не оставил ей мук совести, но все же — измена.) Каким образом это делают — на исповеди в храме или просто в просительном молении, она твердо не знала, но знала определенно, что грех может быть прощен Всевышним, если человек искренно в нем раскаялся. И хотя ей больше требовалось не прощение Всевышнего, а примирение «самой с собой», пойти в церковь она все же намерилась.

В младенчестве Тамара была крещена в своей сельской церкви; на службы, правда, не ходила, истово в Бога не верила, а ступала в храм по необходимости: на отпевание усопших родственников да ради любопытства — перед крестным ходом на Пасху.

В тот день, когда Тамара собралась в церковь, над городом разыгралась целая снежная буря. Ветер гонял мелкую снежную крупу, ударял в лицо прохожим, порывами сдирал с голов шапки, а стайку голубей сбросил с тротуара парка низовым сквозняком на снежный газон. Тамара шла, заслонившись воротником пальто от ветра, глядела себе под ноги, старалась не замечать встречных прохожих: и этот визит, в церковь, она хотела оставить в тайне — зачем от кого-то лишние вопросы и домыслы, чего это вдруг она надумала идти в Божий храм.

Дикие голуби, стайкой попавшиеся на дорожке, отлетели прочь, вверх, на голые ветки тополя; Тамара подняла голову, невольно проследила, куда метнулись птицы, а дальше взгляд ее устремился по-над деревьями, и тут она увидела вдали церковный крест над самой высокой и большой зеленой купольной маковкой. Тамаре сразу захотелось перекреститься, но она почему-то постеснялась прохожих.

А чем ближе она была к церкви, тем ступала осторожнее, робче. Этот городской храм, давно уже ей известный и единственный работающий в их районе, теперь воспринимался по-иному; никогда она не тянулась к нему, никогда не стремилась в церковь с надеждою на какое-то искупление и на поиск истины, да и никаких церковных правил и установок не знала.

Обедня, как поняла Тамара из нечаянно услышанных слов прихожан, уже кончилась. Видать, только что, ибо осанистый батюшка со светлой редкой бородой стоял у аналоя среди моленников. Низкорослая группа немолодых женщин в платках и в стеганых жакетках и пальто, сутулый сухонький старичок в беспогонной шинели и мужчина-альбинос в круглых очечках окружили священника, с почтительным интересом смотрели на него, внимая его обыденной, не литургической речи.

Четырехъярусный иконостас поблескивал лаком отреставрированных икон и золотом разделительной колоннады. Под самым куполом, в центре потемневшей потолочной росписи, проступал образ Бога-отца и полукольцом вытянулась надпись в старорусском написании: «Прииди-те ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас». В этой надписи скрывалось много подкупающего смысла и утешения.

Из простенков и с квадратных колонн тоже глядели иконописные лики апостолов, святых великотерпцев, Богородицы, Иисуса Христа. Пред иконами, отблескивая на стеклах и окладах, горели в шайбах-подсвечниках восковые, полупрозрачные у огоньков свечки. Эти огни вселяли в душу покой и тепло. Этот свет размягчал слишком трагическую торжественность церковной атмосферы.

Тамара подошла поближе к амвону, чтобы получше разглядеть священнослужителя. Его она увидела впервые. Прежнего настоятеля она иногда встречала на улице — он был преклонных лет, седобородый, сухонький, его в городе многие знали и уважали. Этот же был не так стар — напротив, даже как-то чрезмерно молод для своего сана.

Присмотревшись к нему, Тамара поразилась его годам: да он, самое большее, ровесник Спирину, а то и вовсе моложе! Достаточно крупный по фигуре, он имел мелковатые черты лица: небольшие светлые глаза, полуприкрытые бледными, синеватыми веками, худой прямой нос и неширокие худые скулы, с которых сбегала светлая поросль слегка курчавой бороды. Держал он себя с достоинством, что-то с расстановкой отвечал на вопрос старика в шинели и при этом придерживал рукой большой серебряный крест на груди.

«Могла бы я ему исповедаться? Рассказать всю правду до донышка? — спросила себя Тамара. — Ни за что! — ответила она скоропалительно на свой же вопрос с опасением, будто ее принудят к исповеди. — Язык бы не повернулся признаться во всем этому молодому парню, хоть он и в рясе. Как бы он на меня смотрел, узнав, что я и на Курдюмову донесла, и Олегу не отказала!» Она отвернулась от приходского настоятеля, пошла в притвор, где продавали свечи и пеструю церковную утварь.

Здесь, у прилавка, за которым стояла чистенькая старушка с круглым угодливым лицом, охваченным темным платом, Тамара увидела двоих парней и девушку. Эту молодую троицу она повстречала еще у церковной калитки. Парни и девушка подкатили на широкой и длинной, наверняка импортной, машине цвета «металлик». Машина была раздрызганной, с помятым задним крылом, обляпанная снегом и грязью, правая фара наглухо заклеена скотчем — должно быть, разбита.

Один из парней, плечистый и плотный, явно гордившийся своим накачанным торсом, который прочитывался сквозь облегающую кожаную куртку, был наголо стрижен и похож на борца. Другой — тощий и угловатый, как подросток, с длинными небрежными волосами, был в расстегнутой дубленке, в расстегнутой рубашке и демонстрировал на толстой золотой цепи внушительный золотой крест с распятием; этот парень был похож на дворового хулигана…

Девушка с ними, в джинсах и ярко-красной куртке, смазливенькая и смешливая, в меховой кепочке, надетой козырьком на затылок, выступала у них за поводыря. Сперва Тамара невзначай, а после уже с любопытством подслушала, о чем они говорили.

— Ты чего? Свечки какие-то хилые купила, — упрекнул девушку «борец».

— Ну ты и дурень! — огрызнулась она с усмешкой. — Толстые в подсвечник замучаешься втыкать.

— Все равно. Надо одну большую взять. Чтоб за всех пацанов, — сказал «хулиган».

— Где тут мужик, которому за здоровье ставят? — спросил девушку «борец».

— Николай Чудотворец?

— Да хрен его знает!

— Ты хренами-то здесь не разбрасывайся, — тихо и смешливо прошипела девушка. — Не в баре сидишь. Фильтруй базар!

— Мне бабка говорила, надо мужику с копьем поставить. Чтоб менты отвязались, — сказал «хулиган», купив толстую длинную свечу.

— Это Георгий Победоносец, — догадалась девушка.

— Точно! — обрадовался «хулиган». — Ему надо. Он ментов копьем мочит.

— Ну, с кого начнем? — спросил «борец».

— Пойдем к иконе Всех Святых, не промахнемся, — указала девушка на мрачноватую икону с маленькими невзрачными фигурками.

— Ну-у, это какая-то тормозная. Давай, покрасивше выбери. Кто этот мужик на камне?

— Я ж сказал: надо с копьем!

— Да не спорьте вы. Всем свечек хватит.

— И этому надо, Иисусу. Который на кресте повешен.

— В ящик, на восстановленье церкви, брось стольник.

— Давай у старух спросим. Они все расскажут.

— Ладно, почапали. Счас сами разберемся, — приказала девушка.

Краешком глаза Тамара подсмотрела, как троица двинулась к иконам. По пути они тыкали друг друга локтями и кивали то на одну сторону, то на другую.

«Да ведь я такая же, как они, безграмотная! — спохватилась Тамара. — Толком не знаю, какому святому надо свечку поставить, как помолиться, чтобы на путь истинный наставили. Может, и вправду к иконе Всех Святых идти — не промахнусь».

Пастырь скрылся в боковой двери алтаря. Разошлись и прихожане. Лишь несколько человек рассредоточились по просторному помещению — вблизи настенных образов. Тамара стояла возле колонны с иконой Всех Святых, держала в руке зажженную свечку. «Дай, Господи, здоровья всем моим родным и близким. Чтоб Юрка в армии служил хорошо, чтоб мама не болела. Чтоб у Спирина все на работе складывалось. Чтоб Олег не думал обо мне плохо…» — мысленно говорила она речитативом, как молитву. Но слова выходили какие-то порожние, бездушные. Настоящих религиозных прошений она не знала, а самой сочинить — не складывалось.

Она поставила свечку в надраенный медный подсвечник, перекрестилась, отошла от иконы. «Теперь надо за себя как-то помолиться, прощения у кого-то попросить. У кого?» — Тамара рассеянно оглядывалась по сторонам и тискала в руках еще одну свечку, покуда без огонька.

В церковь сквозь решетчатые высокие окна прорывались косые лучи света, будто окрашенные в белый цвет снегом, который плескался на улице. На этом фоне хорошо виднелись потоки клубящегося сизого дыма от свеч и кадила; в этом дыме таилась какая-то загадочная тревожная красота. Тамара некоторое время наблюдала за этими сизыми клубами, потом снова обратилась к иконам.

Сусальное церковное злато чинно отблескивало на окладах, с икон на людской мир глядели мудрые глаза праведников. Тамара заметила необычную женщину, сухую, отрешенную, в длинном сером пальто, в глухо повязанном платке. Став на колени перед одной из икон, женщина начала истово молиться. Она размашисто крестилась и отбивала земные поклоны.

Тамаре стало неуютно. Она отошла в сторону, за колонну, чтобы не видеть чужого моления. Так молиться, как эта женщина, она никогда бы не смогла. Да и вообще: где ей найти пристанище, к кому обращаться, о чем просить? На что она надеялась? Зачем сюда пришла, в это святое место? Не ходила, не ходила, а теперь прибежала… Попросить у Господа защиты и искупления? А раньше-то где была? О чем думала? Ведь еще тогда, когда согласилась идти к Олегу на чай, именно тогда — пусть очень приблизительно, пусть несерьезно и опасливо — уже тогда она подумывала о том, что может произойти: и о ласковости Олега, и об отмщении Спирину.

Зачем теперь сюда приперлась? Чего здесь объяснять? Чего для себя вымаливать? Сперва нагрешить, потом в церковь бежать? Здорово придумано! В церковь, как в баню, стали ходить, грязь с себя смывать. Вот моду взяли. Воры, проститутки — все кресты нацепили и в церковь! Да ведь это все вранье. Обман! К Господу-то надо в чистоте прийти, в безгрешии, с полной искренностью. Тогда и будет истинная вера. А если иначе — все выгода, корысть. Какая ж тут вера?

Тамара заметила, как двое парней — крепыш-«борец» и волосатый «хулиган» — и находчивая девушка в меховой кепке, надетой задом наперед, пошли к выходу. Толстая свеча, броская от своего роста, горела перед большой иконой с изображением копьеносца на коне.

«И у меня все шиворот-навыворот получится, — погрустнела Тамара. — Не надо мне здесь никаких покаяний. У меня своя правда!»

И все же, чего-то внутренне убоявшись, она робко подошла к иконе Богородицы с Младенцем, зажгла свечку. Божественный вид Богоматери со святым Чадом имел какое-то особое притяжение и особенное значение для Тамары…

Свечка разгоралась медленно: сперва маленький сизоватый шарик пламени теплился на фитильке, потом занялся сильнее, пламя выросло, потянулось вверх, под фитилем появился расплавленный блестящий воск. Прикрывая ладошкой осмелевшее пламя, Тамара поставила свечку между двумя другими в пустую капсулу под иконой, перекрестилась и недолго постояла в грустной и в тоже время какой-то непонятной успокоительной раздумчивости.

К выходу шагала осторожно, стараясь приглушать гулкий стук каблуков о бетонный церковный пол. А на улице перемахнула себя крестообразно щепотью и глубоко вздохнула. Надо жить дальше! И даже порадовалась ветру, снегу, неистовствующей метели.