Голливудский мустанг

Шестнадцатая глава

Трижды в течение этого дня Джок звонил Мэри. Как идет монтаж? Когда он сможет увидеть готовый материал? Он хотел просмотреть его первым. Раньше главы студии, который уже два дня находился в Лос-Анджелесе. Мэри в своей сдержанной манере заверила Джока в том, что работа продвигается успешно. Первый вариант будет готов через пять дней. Последние реакции Карра, его крупные планы оказались очень хорошими, они работали на образ. Сейчас, когда мир знал о его болезни, эти кадры приобрели особое значение. Приближающийся недуг отражался в глазах Карра, на его красивом усталом лице.

Мэри предупредила Джока о том, что работа по монтажу множественного изображения будет сложной и займет недели. Но они располагали всем необходимым материалом. Весь эпизод уже существовал в ее воображении. Беседа с Мэри взбодрила Джока. Она никогда не лгала, трезво оценивала удачи и трудности.

Если за ближайшие двадцать четыре часа Карру не станет хуже, сказал себе Джок, я уеду в Лос-Анджелес. Но прежде он хотел поговорить с Престоном Карром. Должен был поговорить с ним! Однако доктор не подпускал к больному.

Днем, устав бродить по маленькой современной больнице, расположенной в небольшом, пыльном городке, Джок сел в «феррари» и поехал на натуру. Он мчался со скоростью восемьдесят пять миль в час, наслаждался обдувавшим его ветром, ощущением движения, свободой, сиюминутным отсутствием серьезных проблем. Избавившись от тревог и хлопот, связанных с постановкой фильма, он почувствовал усталость.

В лице Джока Финли слово «усталость» имело два значения. Он устал от того, что мало спал за последние четыре дня. Постоянно ждал новостей, проводил большую часть суток в больнице, водил Дейзи на ленч, обед. Говорил с ней, ободрял ее. Не занимался с ней любовью, хотя и провел с Дейзи две ночи. После того, что она сказала ему в машине, он не смог бы иметь с ней сексуальные отношения. Теперь, когда он знал, что она не любит, не хочет заниматься сексом, не получает от этого удовлетворения, близость с Дейзи показалась бы ему мастурбацией.

Две ночи она провела в его объятиях, потому что не могла заснуть даже с помощью таблеток. Джок держал в своих руках самое желанное, самое драгоценное тело на свете и не испытывал даже намека на возбуждение.

Но сейчас, сидя в машине, он почувствовал, что его член ожил, напрягся. Жениться на Дейзи или завести с ней долгий, чудесный роман, изменить ее отношение к сексу, жизни, мужчинам — в этом был вызов. Вырвать ее из странного мира, в котором она жила, преследуемая славой, неспособная выносить бремя ответственности, ищущая нечто такое, что она не могла найти, мечтающая походить на обыкновенных женщин, которые стремятся походить на нее.

Конечно, будет лучше всего, если Карр поправится, женится на ней, будет заботиться о Дейзи до конца своей жизни. Если бы она обрела отца, способного любить ее, если бы эта потребность была удовлетворена, Дейзи, возможно, наконец бы излечилась. Она бы перестала посещать психоаналитиков — этих обманщиков, злоупотреблявших ее доверием. Вот что говорил себе Джок.

Он доехал до места, где ему следовало свернуть с шоссе в пустыню, на дорогу, накатанную машинами их каравана. Указателя, который они установили для посетителей, не было. Приблизившись к лагерю, Джок понял, почему.

Лагерь почти полностью исчез. Уехали грузовики с генераторами, кранами, микрофонными «журавлями», осветительной техникой, кабелями — со всем оборудованием, необходимым для съемки.

Остался лишь грузовик, обслуживавший столовую, и несколько личных трейлеров — Джока, Карра, Дейзи.

Столовую уже разбирали с помощью крана и двух автокаров. Панели складывали в кузова грузовиков. Пройдет еще восемь часов, и от столовой не останется и следа.

Так снимают фильмы. Человек возводит для этого город. Когда съемки заканчиваются, город разбирается.

Джок зашагал по земле, которую он топтал много недель. Или месяцев, лет? Пока идут съемки, для Джока не существует ничего другого. Кажется, что они будут продолжаться вечно. Но вдруг все заканчивается. Как съемки этого фильма. Еще будет монтаж, споры по поводу музыки, звукового сопровождения. Бесчисленные просмотры. Они займут много времени из-за множественного изображения, а также потому, что студия назвала эту картину «большой». Будут потрачены миллионы долларов на рекламу. Студия будет тщательно следить за последними этапами работы. По условиям контракта компания после предварительного монтажа может забрать картину у режиссера и полностью перемонтировать ее.

На самом деле фильм реально принадлежал Джоку Финли до того дня, когда он в последний раз крикнул «Стоп»! Это произошло, когда они снимали Престона Карра, перед его сердечным приступом.

Джока охватило ощущение пустоты. Он шагал по лагерю. Вот здесь стоял проекционный трейлер, в котором он смотрел текущий материал. А здесь — радиотрейлер, куда поступали звонки. Здесь спали люди из операторской группы, вон там — гримеры, костюмеры.

Режиссер поздоровался с рабочими. Один из них поинтересовался, в каком состоянии находится «он». Режиссер ответил, что «он» поправляется. Обрадованные люди продолжили работу.

Финли поднялся по ступеням в свой трейлер. Переложил вещи из шкафа в чемоданы. Взял несколько вариантов сценария, стопки разноцветных листов с доработками. На каждом чемодане и связке он закрепил ярлык с надписью «домой» или «на студию». Позже их доставкой займутся рабочие. Он в последний раз вышел из трейлера, прыгнул в «феррари», медленно тронулся с места. Но Джок не сразу вырулил на грунтовую дорогу, а развернулся и поехал на поле брани, чтобы взглянуть на него.

Найти это место оказалось почти невозможным. Там остались только столбы от загона. То ли ветер, то ли рабочие уничтожили все следы. Джок не мог найти место, где были уложены рельсы для операторской тележки. Лишь пустынная пыль лежала там, где мустанги топтали землю своими острыми копытами. Кое-где виднелись маленькие красные и фиолетовые цветы, свидетельствовавшие о том, что недавно прошел дождь.

Финли приблизился к тому месту, где находился загон. Гордые плененные животные исчезли. Наверно, они вернулись в предгорье, подумал Джок. Внезапно он вспомнил об обещании, данном Карру. Что случилось с тем последним мустангом? Не забыли ли конюхи отправить его на ранчо Карра? В тот момент Джок решил выяснить это. Пройдет время, и он обо всем забудет. Обещания, данные слишком поздно, никогда не выполняются.

Джок в последний раз медленно обвел взглядом поле брани. Здесь человек жил, изнашивал сердце, отдавал все свои силы, талант фильму, который переживет его на сотню лет. Фильму, который будет волновать, развлекать миллионы людей. Джок спрашивал себя, стоит ли результат затраченных усилий. Затем Финли прыгнул в «феррари» и уже собрался умчаться. Но неожиданно для самого себя вылез из машины, затем открыл дверцу, сел в машину, захлопнул дверцу и поехал.

Прибыв в больницу, Джок узнал, что там ничего не изменилось. Карр был в сознании, чувствовал себя так же, правда, спал меньше. ЭКГ оставалась неустойчивой. Он прожил первые пять дней после сердечного приступа, когда отсутствие всяких изменений — это наилучшее, о чем можно мечтать.

Доктора считали желательным, чтобы все, кроме Дейзи, покинули больницу. Хотя только ей одной разрешали заходить к Карру, волнение находившихся в больнице людей передавалось пациенту. Он ощущал его.

Джок обратился к доктору только с одной просьбой. Он хотел увидеть Карра, если это не опасно для пациента. Врач подумал с тем серьезным, озабоченным, мрачным видом, который он научился изображать за два дня пресс-конференций, и наконец ответил:

— Принимая во внимание его состояние, симптомы, усиливающийся интерес к жизни, я скажу «да». Вы можете увидеть его. Но свидание будет коротким. Не волнуйте Карра. Это весьма важно.

— Конечно, — сказал Джок.

Он подошел к двери, тихо открыл ее. Сиделка жестом дала понять, что пациент спит. Джок взглянул на батарею осциллографов. Импульсы равномерно бежали по экранам, вселяя успокоение.

Джок сделал шаг назад. Дейзи бросилась к нему, схватила за руку, взволнованно спросила:

— Что случилось? Что-то не так?

— Ничего, дорогая. Доктор разрешил мне увидеться с ним до моего отъезда. Это хороший признак.

Дейзи кивнула. Любое утешение было желанным и ценным после пяти дней ожидания.

— Я могу сделать для тебя что-нибудь в Лос-Анджелесе? Прислать что-то, позвонить?

Девушка покачала головой. Она боялась попросить что-нибудь. Она хотела только одного — чтобы Карр поправился.

— Если тебе что-то понадобится, звони. И не беспокойся. С ним все будет в порядке. Мы можем договориться прямо сейчас — я приеду на ранчо после того, как вы поженитесь. Мы поговорим обо всем, как в прежние времена. Вот увидишь, — обещал он, надеясь, что его глаза излучают искренность, потому что он видел страх на ее лице. — Сделай для меня кое-что. Улыбнись. Пожалуйста.

Она попыталась улыбнуться. Ее белое, без косметики, лицо, обрамленное светлыми волосами, было прелестным. Но улыбка не задержалась на нем. Потекли слезы. Джоку пришлось крепко обнять девушку. Она прижалась к нему. Он почувствовал, как вздрагивает ее тело. Внезапно Джок заметил, что Мэннинг, стоя в нескольких футах от них, с обычной ловкостью работает своим «Миноксом». Джок метнул в него злой взгляд, дав фотографу возможность сделать еще пару снимков.

Сиделка вышла в коридор. Мистер Карр проснулся. Они могут зайти к нему по очереди. Очень тихо. Ненадолго. Дейзи попросила Джока пройти первым. Она должна привести себя в порядок, убрать следы слез, чтобы Карр увидел улыбающееся, белое лицо со счастливыми глазами. Джок отпустил ее и шагнул к двери.

Он вошел в палату осторожно, стараясь не шуметь; лишь один раз его подошва чиркнула по виниловому полу, заставив Карра открыть глаза. Он посмотрел на Джока, снова сомкнул веки, словно усталость не позволяла ему продемонстрировать интерес или эмоции.

Джок разглядел лицо Карра. Удивительно, как сильно может состариться человек за пять дней. На его голове обнажилась седина, которую он раньше тщательно скрывал. У него начала отрастать белая щетина, в то время как тонкие крашеные усы оставались черными. Щетина подчеркивала складки загорелой кожи, висевшие под нижней челюстью.

Сейчас он не был кинозвездой, Королем. Перед Джоком лежал старый человек.

Карр снова открыл глаза.

— Прес? Привет. Как вы себя чувствуете?

Карр кивнул, давая понять, что находится в удовлетворительном состоянии.

— Хорошо, хорошо, — прошептал Джок.

Карр снова закрыл глаза.

— Вы поправляетесь. Дейзи тоже приходит в себя. Поэтому я возвращаюсь в Лос-Анджелес. Мне кажется, это замечательно, что вы нашли друг друга. Вы нужны друг другу. Все будет потрясающе. Просто потрясающе!

Растерянный, охваченный чувством вины Джок с трудом подбирал слова. Он не нашел более точного слова, чем «потрясающе» — самой расхожей монеты в киноразговорах. Все было как минимум потрясающим. Это означало — да, возможно, неплохо. Или: не беспокойте меня. Этим словом характеризовали картину, погоду, будущую встречу за столом, в постели.

Если оно теряло искренность звучания, его меняли на эпитет «обалденный». Остававшийся таким же пустым.

Джок чувствовал, что слово «потрясающе» зацепилось за его язык, как рыболовный крючок. Он не мог освободиться от него. Новости из Лос-Анджелеса были потрясающими. Почти смонтированный материал был потрясающим. Глава студии радовался тому, что Карр поправляется потрясающе быстро. Когда Джок ездил на натуру, он отметил, с какой потрясающей быстротой рабочие демонтируют киногородок. Если бы кто-то сообщил о начале третьей мировой войны, Джок автоматически произнес бы: «Потрясающе!»

Все это время глаза Карра оставались закрытыми. Джок наклонился, заметил неглубокое дыхание актера и подумал, что Карр, возможно, заснул. Но Престон приоткрыл глаза. Значит, можно продолжать.

— Прес! Моя новость обрадует вас. Помните Мэри, моего монтажера? Вчера говорил с ней. Она сказала, что подходящая оптика сделает множественное изображение потрясающим! Сенсационным!

Джок замолчал. Карр смотрел на него.

— Звонили из Нью-Йорка. Президент сообщил, что они голосуют за выделение четырех миллионов долларов на рекламную и прокатную компании. Помните то время, когда вы могли на эти деньги снять восемь картин? — с улыбкой спросил Джок.

Престон посмотрел на него с вызовом, как бы спрашивая — кто приглашал тебя в мое прошлое, когда картины снимались совсем иначе?

Джок не знал, действительно ли Карр подумал так или ему это показалось. Он решил, что будет говорить, пока глаза у Карра открыты. Будет говорить о чем угодно. Если бы Карр что-то произнес, подал знак! Но актер лишь молча слушал. И дышал. Внезапно Джок начал импровизировать.

— О, Мэри сказала, что та большая сцена работает великолепно. Даже в нынешнем виде. Она говорит, что монтаж усилил эффект вдвое. А вы знаете, как все это выглядело после проявки!

Произнеся первую ложь, Джок внезапно понял, что он поставил свой личный диагноз. Карр не поправится. Престон, возможно, будет дышать несколько дней или недель, но он не поправится, так как слишком стар, слишком измучен напряжением последних недель. Умирающему человеку можно говорить все что угодно, одну ложь за другой, потому что обещания не придется выполнять.

— Да, Прес, насчет того мустанга! Мы ждем ваших указаний относительно его отправки.

Карр попытался кивнуть. Он впервые одобрительно отреагировал на сказанное Джоком. Это стимулировало Финли говорить все, что могло порадовать, заинтересовать Карра. На самом деле Джоку следовало уйти. Он понимал это. Но почему-то так и не шагнул к двери.

Говорил только Финли, но он должен был до своего ухода обязательно услышать нечто от Карра. Увидеть реакцию. Знак одобрения. Дружеские чувства. Все эти недели он, Финли, подстегивал Карра, бросал ему вызов, соблазнял, оскорблял, обманывал, старался унизить. И никогда не чувствовал себя равным Карру.

Возможно, причина заключалась в том, что Карр был Королем, а Джок Финли, как всякий молодой, самолюбивый режиссер, испытывал потребность ощутить свое превосходство над Королем? Над любой звездой? Справедливо это или нет, но для режиссера всегда жизненно важно подчинять себе всех людей, в контакт с которыми он вступает.

Кинозвезды, президенты, руководители студий, критики, зрители! Любыми средствами — обольщением, угрозой, игрой — режиссер должен заставить их делать то, что ему нужно, смотреть на вещи его глазами, любить его, восхищаться им.

Добившись всего этого, заставив студии доверять ему судьбу миллионов долларов, он все же чувствовал, как много значит для него мнение, уважение одного усталого, старого, умирающего… да, умирающего… человека. Джок удивлялся этому. Если бы Карр не умирал, для Джока не было бы столь важным услышать от него сейчас какие-то слова.

Джок Финли отчаянно нуждался в том, что мог дать ему лишь Престон Карр. В чувстве равенства, уважении, любви.

Он хотел обрести это сейчас. От Престона Карра. Услышать слово, увидеть улыбку, кивок, означающие: «Ты молодец, малыш, ты не хуже нас. Я знаю, что ты станешь великим режиссером. С моего благословения».

Нас постоянно преследуют легенды нашей молодости. Мы взрослеем, перерастаем их. Меньше думаем о наших достижениях, чтобы не сравнивать их с этими легендами. Прошлое покрывается туманом. Его герои остаются гигантами, отбрасывающими на нас тени до конца наших жизней. Даже сознавая то, что будет отбрасывать тень на наших сыновей, мы оглядываемся на прошлое, на его гигантов, хотим быть такими же большими и сильными.

Мы посмеиваемся над ними, но нуждаемся в них, в их одобрении, чтобы идти дальше, обретать большее величие.

Джок нуждался в этом сейчас. А еще он хотел объясниться, если это возможно, по поводу той сцены с мустангом. Если он не сумеет оправдаться сейчас, он никогда это не сделает.

Все пустяки, о которых он говорил, закончились. Он выразил свою радость по поводу того, что Дейзи выдержала испытание мужественно. Сообщил прогноз, сделанный врачом. Сообщил о радужных надеждах, которые глава студии возлагал на картину. Запас подобных фраз иссяк.

Но осталась одна важная вещь, о которой ему хотелось поговорить.

Дыхание Карра, лежавшего с закрытыми глазами, было поверхностным, неглубоким.

Актер открыл глаза, словно выходя из старческой дремоты, и медленно перевел взгляд в сторону Джока.

— Прес… Я хочу объяснить насчет той сцены. Я поступил так, не только ради себя, но и ради вас. Я не хотел, чтобы вы до конца жизни говорили себе: «Я сделал бы это лучше, если бы мне дали шанс, позволили все повторить».

Вам знакомо разочарование, неудовлетворенность, с которыми актер покидает проекционную, говоря себе: «Черт возьми, мы могли сделать это лучше». Это чувство усиливается во время просмотра. Наконец, на премьере, когда все остальные вежливо аплодируют, вы ощущаете горечь во рту и говорите себе: «Идиоты! Если бы они увидели, как мы могли, должны были сделать это, они бы сейчас кричали от восторга». Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно?

Карр не улыбнулся, не подал никакого знака. Только его глаза закрылись.

— И я подумал — дам ему шанс. Не буду просить его. Он — великий человек с поразительным чутьем. Я помещу его в неожиданную ситуацию. Если он почувствует, что у него нет на это сил, он прервет сцену. В другом случае он проявит свое величие. Сыграет так, что…

Джок не сразу смог подыскать нужные слова. Он говорил слишком быстро.

— … эта сцена станет памятником его актерской карьере.

Карр открыл глаза. Посмотрел на Джока. Глаза актера, которые были способны поведать многое зрителям, сейчас ничего не говорили Джоку. В них не было ни враждебности, ни прощения, ни понимания, ни осуждения. Если Карр и сердился, то это нельзя было увидеть. Он слишком устал, чтобы осуждать. Карр посмотрел на потолок, потом закрыл глаза.

— В тот миг, когда вы заколебались, Прес, о чем вы думали? Продолжать сцену или нет? Вы разозлились? Или… возненавидели меня? Я хочу знать!

Ответа не было.

— Даже если вас охватила ненависть, признаюсь, я поступил бы так снова. Для меня самое важное — сделать сцену живой и запечатлеть ее. Все остальное отходит на второй план. Все!

Прес повернул голову в сторону Джока. Бросил на него резкий, внезапный взгляд. Джок походил сейчас на боксера, пропустившего удар. Он замолк на полуслове. Если Престон Карр намерен заговорить, не нужно мешать ему. Но Карр не заговорил. Он просто смотрел и ждал. Его дыхание оставалось поверхностным, экономным.

— Вы бы хотели, чтобы я удовлетворился меньшим?

Карр не ответил.

— Вы хотели, чтобы сцена получилась превосходной. Идеальной! Верно?

Я помню — вы просили меня о том, чтобы я никогда не пытался поймать вас врасплох. Перед включенной камерой. Однако эту сцену нельзя было снять иначе. Ваша неподготовленность породила ощущение подлинной, смертельной опасности. Это навсегда останется на пленке. Я должен был так поступить! И теперь благодаря мне вы имеете в своем активе сцену, являющуюся шедевром.

Да, именно шедевром! Это слово появится на обложке «Лай-фа». Возле вашего портрета. «Рождение шедевра»! Это — компенсация за все. Объяснение всего.

Или это недостаточное утешение? Может быть, мне следовало оставить вас таким, каким я увидел вас. Престон Карр, отставная звезда, владелец ранчо, лошадник, инвестор, холостяк, любовник, человек, наслаждающийся комфортом. В конце концов, вы это заслужили. Боролись за это и одержали победу. Большую, чем любой другой актер! Может быть, это вызвало во мне неприятие. Может быть, я сказал себе: «Я встряхну этого богатого, удобно устроившегося человека, который привык к самой лучшей еде, к самым лучшим напиткам и женщинам. Взбудоражу его! Докажу ему кое-что!»

А возможно, причиной стало то, как вы держались со мной. Мне было неприятно ощущать себя молодым режиссером, которого наняли, чтобы он представил вас в наиболее выигрышном свете. Чтобы он получше продал вас. Мое положение показалось мне глупейшим, и я поклялся сравнять счет.

Я не знаю. Вы были нужны мне для этой картины. Я сделал все, чтобы добиться вашего согласия. Получив вас, решил использовать ваш талант на все сто процентов, чтобы потом люди сказали: «Финли извлек из Престона Карра нечто такое, о чем никто и не подозревал». Я знал, что должен подстегивать вас, бросать вам вызов, использовать вас ради фильма, который надолго останется в памяти людей… переживет нас.

Однажды в Нью-Йорке в актерском классе весьма уважаемый во всем мире преподаватель сказал: «Актер нуждается в том, чтобы ему бросали вызов. Сделайте это грамотно, и он сотворит чудеса, на которые никогда не считал себя способным. Поймайте его врасплох, и он проявит гениальность! Он скорее умрет, чем признается в своем бессилии. Актер, разыгрывающий неожиданность, может быть технически великим. Актер, попавший в неожиданную ситуацию, когда брошен вызов ему как личности и как актеру, проявит подлинное величие. Ему не останется ничего иного, как раскрыть себя до конца. Поэтому некоторые хорошие и даже плохие актеры играли, будучи серьезно больными, и падали замертво за кулисами.

Актер сделает все, чтобы не продемонстрировать слабость, болезнь, беспомощность в присутствии публики. Так уж устроены эти люди. Потребность казаться великими в них сильнее потребности быть таковыми. Это — секрет всех выдающихся актеров и всей актерской игры.

Это утверждение — самое верное из всех, какие я слышал в разных классах от многих преподавателей. Да, Прес, сначала я хотел стать актером. Боже, какой страх я испытывал! Мой последний учитель сказал: «Финсток, вы — ужасный актер. Но человек, так страстно желающий работать в театре и обладающий столь незначительными способностями, может стать хорошим режиссером». Надеюсь, он был прав. Только потому, что я был актером или хотел стать им, я научился понимать, что чувствуют актеры, почему это происходит, как можно манипулировать ими, использовать их.

Может быть, нельзя давать такую власть молодым людям. Таким, как я. Потому что приходит момент… теперь я в этом признаюсь… вспомните нашу первую встречу, когда я рассказывал вам о Муни, о том, как я работал с ним. Так вот — я поведал вам не все.

Да, это действительно было именно так, как я говорил, Но я упустил кое-что. Я выбрал Муни не только потому, что он мог превосходно сыграть ту роль. У меня были и другие соображения. Он обладал громким именем, репутацией. Отблески его славы могли укрепить мое положение. Когда-нибудь, думал я, если мне понадобится для постановки звезда, я скажу, что работал в качестве режиссера с самим Муни! Я использовал этого великого человека и его любовь к театру, чтобы иметь возможность ссылаться на него. Весьма вульгарно использовал талант и репутацию выдающего актера.

Однако вы, Прес, виновны не меньше, чем я! Признайте это! Мое упоминание Муни произвело на вас впечатление. Вы надумали работать со мной. Я перестал быть для вас мальчишкой, о котором вы едва слышали. Внезапно я превратился в настоящего режиссера. Важного режиссера. Видите, Прес, мы все играем в одну игру. Ведь правда? — умоляюще, серьезно произнес Джок. — Правда?

Ответа не было. Из-за враждебности, презрения или усталости Престон Карр не собирался отвечать. И Джок Финли наконец понял это. Он повернулся, но не ушел.

— Я мог бы оставить вас в покое, Прес. Тогда и сейчас. Но чувствую, что должен сказать вам правду. Это — мой долг перед таким человеком, как Престон Карр. Да, я отдал приказ Тексу не делать мустангу инъекцию. Я даже сказал ему, что это — ваше желание. Теперь вы можете проклинать меня, ненавидеть, называть подлым, опасным негодяем. Но скажу вам — я бы снова поступил так ради того, чтобы вы сыграли подобным образом ту сцену, а я бы заснял это!

Вы можете сделать для меня одну вещь. Сказать, что вы меня понимаете. Что, по-вашему, я принес пользу картине. И Престону Карру. Я прошу вас сделать то, что когда-то сделал Муни — сказать мне: «Да благословит вас Господь». Прес!

Замолчав, Джок не повернулся лицом к Карру. Он ждал какого-нибудь звука, сигнала. Ничего не услышал. Возможно, Карр сделал какой-нибудь жест. Джок повернулся, чтобы посмотреть на него. И увидел, что импульсы на экране пропали. Дверь открылась, и в комнату вбежала сиделка.

— Мониторы! Они перестали… они… — выпалил Джок.

Женщина взглянула на Карра и закричала в дверь:

— Доктор! Доктор!

Дейзи вбежала в палату раньше врача. Бросив один взгляд на Карра, она поняла, что уже слишком поздно. Она зарыдала. Если бы Джок не прижал девушку к себе, она бы рухнула на пол. Она спрятала свое лицо на его груди. Джок смотрел на Престона Карра. Услышал ли актер его слова? Все? Или хотя бы часть сказанного? Понял ли, простил ли его перед смертью?

Наконец появился доктор. И Мэннинг со своим вездесущим «Миноксом». Он сфотографировал все — смерть Престона Карра, отчаяние Дейзи Доннелл, лицо Джока Финли, утешающего девушку, которая потрясенно смотрела на безжизненное тело актера.