Голливудский мустанг

Четвертая глава

— Снимать всю картину на натуре? — спросил Марти; его круглое лицо постепенно становилось багровым. — Ты понимаешь, что это означает? В смысле стоимости? И во всех прочих отношениях? Съемочный день сократится. Следы от реактивных самолетов будут мешать монтажу. Нет, малыш! Снимать всю картину на натуре — слишком большой риск.

— Но, Марти… — взмолился Джок, — поверь мне, так будет лучше. И даже, возможно, дешевле в конечном счете.

— Это еще почему? — спросил маленький человек. — Как ты будешь просматривать текущий съемочный материал?

— Его будут доставлять на вертолете. А смотреть — в проекционном трейлере, — быстро ответил Джок, продумавший все детали.

— Тебе известно, во что обойдется двухмесячная аренда такого трейлера? Ты не будешь снимать всю картину в пустыне. Даже не говори об этом. Сейчас, когда лондонский скандал забыт. Это обошлось бы в лишний миллион-полтора!

Марти задумался и продолжил:

— Не говоря уж о Престоне Карре. Он не брал на себя обязательств сниматься на натуре. Он не любит надолго уезжать. И жить в таких условиях. Ему нравится жить в комфорте. И я не виню его. Так что забудь об этом, малыш.

— Марти… Марти, а если я скажу тебе, что не смогу довести Дейзи до конца картины при съемках на студии? — медленно произнес Джок, желая вселить в Марти чувство страха и неуверенности.

Ему это удалось. Марти, на мгновение потеряв дар речи, посмотрел на Джока. Затем он снова заговорил.

— Что случилось? Скажи мне!

— Ничего не случилось. Пока. Но Дейзи боится этого города. Киностудий. Они вызывают у нее клаустрофобию. Она — самое напуганное существо, какое я видел. Вдали от Голливуда я могу управлять ею, добиваться отличной игры. Здесь, вблизи студий, при наличии давления, сплетен, требований, вины, чувства ответственности, я не могу ничего гарантировать. Пожалуйста, Марти, не ради меня. Ради нее!

— Это должен одобрить Нью-Йорк. Карр должен дать свое согласие. Это будет нелегко, малыш.

— Я сам отправлюсь в Нью-Йорк. Поеду к Карру. Получу его согласие.

— Если Нью-Йорк даст добро… — Марти начал сдаваться. — Если Карр не станет возражать… я тебя поддержу.

Джок шагнул к двери. Голос Марти остановил его:

— Малыш, ты не влюблен в эту девушку?

Джок сердито обернулся.

— Что за вопрос?

— Ты с ней спишь? — невозмутимо спросил Марти.

— Не твое дело! — взорвался Джок.

Марти кивнул с облегчением. Теперь он знал.

— Тогда все в порядке, малыш. Она никогда не выходит замуж за того, с кем спит. Ты в безопасности. Отправляйся в Нью-Йорк.

Джок добился своего, затратив на это почти целый день. Беседа началась в одиннадцать утра в кабинете президента и продолжилась во время ленча на втором этаже «21». Затем они снова вернулись в офис и пробыли там до половины пятого. Президент сдался, лишь когда Джок пригрозил, что это единственный способ защитить картину.

— О'кей, снимайте всю картину на натуре, если хотите!

Не успел Джок спуститься на первый этаж, как президент уже говорил по телефону с Марти Уайтом. Агент был готов к этому звонку.

— Боб, дорогой, если тебе нужна эта девушка, уступи Финли.

— Господи, мы уже так разрекламировали ее участие! Акционеры пришли в восторг, когда я объявил им. Мы должны снимать только ее!

— Тогда сделай, как я советую. Согласись, — сказал Марти.

— Я уже дал добро. Просто я беспокоюсь.

Джок нашел Престона Карра на выставке аппалузов, где лошади актера уже получили четыре награды.

Они обсудили проблему, пока Карр с гордостью поглядывал на своих животных, которых готовили к выходу на демонстрационный круг. Карру не понравилась перспектива провести все время на жаре, в пустыне. Несомненно, в таком случае число съемочных дней увеличится. Джок рассказал о специальном трейлере с кондиционером; эта машина превосходила по размерам любую предшествовавшую модель; это был однокомнатный «люкс» на колесах, оборудованный по последнему слову техники.

Но Карр лишь посматривал на своих лошадей и, казалось, не хотел уступать, пока Джок внезапно не попросил с искренностью в голосе:

— Пожалуйста, Прес? Сделайте мне одолжение. Я прошу вас.

— Конечно, малыш, если это так важно. И если ты раздобудешь этот трейлер. О'кей!

Когда Джок сообщил Дейзи о том, что съемки всего фильма пройдут вдали от Голливуда, она испытала облегчение, явно обрадовалась. Ее напряжение исчезло, словно Джок только что позанимался с ней любовью. Она импульсивно расцеловала его, счастливо засмеялась.

Затем Дейзи прильнула к нему. Ее руки не были дрожащими и холодными, как тогда, когда она была близка к панике; сейчас она просто хотела ощутить его внутри себя, там, где тепло и влажно. Он поцеловал ее; губы Дейзи раскрылись, язык девушки оказался во рту Джока.

Джок испытывал страстное желание немедленно овладеть Дейзи, однако любопытство заставило его уступить ей инициативу. Она превратилась в агрессора. Ожили ее руки, рот, ноги; она участвовала в акте любви вся целиком.

Кончив в нее, Джок перевел дыхание; он ощущал биение ее пульса явственнее, чем собственное. Он слегка повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Дейзи лежала лицом вверх с закрытыми глазами и улыбкой удовлетворения на полных губах. Джок сначала обрадовался, но потом внезапно подумал: «Я тут ни при чем, просто она избавилась от страха перед студийными съемками. Она благодарит меня. Так даешь доллар служащему стоянки за то, что он подогнал твой автомобиль. Она не умеет благодарить иначе».

Наступил великий день. Они отправились на натуру, в Неваду. Исход евреев из Египта был скромной экспедицией по сравнению с отъездом первоклассной съемочной группы из Голливуда. Армии передвигаются с меньшими сложностями.

«Мустанг» предстояло снимать несколько дней в тщательно выбранном захолустном городке возле калифорнийской границы; основные съемки должны были проходить в засушливых предгорьях, характерных для Невады, где еще обитают небольшие табуны диких лошадей.

Также планировалась сцена на озере Мид; Джок уговаривал Уорфилда ввести ее в сценарий, желая представить Дейзи Доннелл в наиболее выигрышном виде и тем самым дополнительно «защитить» картину. Бог видит, они платят ей огромный гонорар, говорил Джок; актриса должна оправдать его.

Наконец было решено, что сцена, которую первоначально предполагали снимать вечером в баре, будет перенесена на берег озера Мид. Уорфилд сопротивлялся, утверждая, что диалог, который хорошо прозвучал бы в полумраке, подчеркнутом сиянием неоновых огней, погибнет на залитом солнечным светом берегу озера. Но Джок уже начал мысленно переписывать сцену — ему с самого начала не нравился этот диалог. Уорфилд подозревал это. Он сам срочно переделал эту сцену, чтобы избежать поездки на натуру.

Когда Джок прибыл на натуру в своем красном «феррари», там уже возводился город. Посреди пустыни внезапно появились грузовики с генераторами, бензовозы, походная столовая, камеры, краны, вертолеты, загоны для диких мустангов.

В течение восьми, десяти, четырнадцати, пятнадцати недель этот мини-город будет жить, функционировать, поддерживать жизнь в изолированном оазисе, а затем исчезнет.

Джок Финли находился в центре этой деятельности и сознавал свою ответственность за ее нормальное течение.

Джок Финли, бывший бруклинский паренек, худой, красивый, голубоглазый, проживший на свете тридцать один год, возводил на невадской земле город, превосходивший размерами первый британский лагерь Цезаря.

Режиссер непрерывно решал массу вопросов, связанных со строительством, размещением людей и техники.

Дейзи прибыла через три дня после приезда Джока. Еще через день появился Престон Карр. До начала съемок оставалось два Дня.

Первые кадры любой картины исключительно важны. Даже если это самые тривиальные кадры. За несколько первых дней формируются моральный настрой, дух, ожидания центральных участников процесса.

Особенно это существенно для картин, снимаемых на натуре. Один великолепный кусок ленты, пусть даже совсем маленький, понравившись администрации студии, обеспечивал режиссеру свободу и возможность впоследствии превысить бюджет.

Этот первый кусок фильма также мог вдохновить актеров. Удачные футы ленты вселяют в них уверенность в том, что они находятся в руках умелого режиссера, что картина будет хорошей, важной, кассовой, что она благотворно повлияет на их карьеру, репутацию, гонорары. Это делает исполнителей более сговорчивыми, послушными, управляемыми, позволяет режиссеру быть более требовательным.

Душевное состояние актеров, съемочной группы, студийной администрации, даже самого режиссера формируется под воздействием первых отснятых сцен.

Особенно это было справедливо в отношении «Мустанга». В значительной степени из-за Дейзи. Джок знал, что первая сцена должна вселить в нее огромную веру в картину и режиссера, а главное, в себя. Появление Дейзи Доннелл вызовет у всех на натуре и в студии чувство ликования по поводу ее возвращения. Однако первая сцена Дейзи не могла быть первой сценой картины. Джок знал, что риск слишком велик.

Также в первых сценах не должно быть и Престона Карра. Джок хотел завоевать дополнительное уважение актера до начала съемок важных эпизодов с его участием. Карр по-прежнему называл режиссера «малышом» — ласково, приветливо, дружелюбно. Но Джок не ощущал того глубокого уважения хорошего актера к хорошему режиссеру, которое может оказаться весьма важным фактором в случае возникновения разногласий. Джок видел это, злился и хотел завоевать уважение Карра любой ценой.

Единственный способ добиться этого — снять превосходную первую сцену.

Идеальная первая сцена также даст всем ясное, четкое представление об уровне реализма, который Джок хотел выдержать во всем фильме. Она покажет, что «Мустанг» не просто очередной вестерн, пусть даже хороший, но рассказ о реальных людях, глубоко психологичный, с ненадуманными конфликтами, имеющий универсальное значение, объясняющий многое в современной жизни. Если конфликты реальны, опасности также должны быть настоящими, впечатляющими.

Задолго до приезда на натуру Джок понял, что первая сцена должна благотворно подействовать на всех мужчин. А главное, на одну женщину. Она обязана пробудить в каждом глубокое, искреннее уважение к режиссеру, его таланту, к работе, которую им предстоит выполнить под его началом.

Джок приехал с уже готовым решением, которое он не разглашал. Первые кадры будут замаскированы. Он назовет их «цветовым тестом». Они будут отправлены в студийную лабораторию якобы только для определения качества цветопередачи используемой пленки и изучения естественного освещения в разные часы дня. Таким способом он, Джок Финли, застрахует себя на тот случай, если первые кадры не оправдают возлагаемых на них надежд.

Так что на черной доске было выведено мелом:

Мустанг

4 января

Режиссер: Финли

Оператор: Голденберг

Цветовой тест: дубль первый

Поскольку в фильме планировались панорамные виды, Джок решил для «цветового теста» заснять диких лошадей. Эта впечатляющая, волнующая картина могла задать ритм и фактуру всего фильма.

Первые пробные съемки предполагалось осуществить с вертолета; камера будет опускаться в глубокие ущелья и каньоны, туда, где пасутся мустанги; вертолет вспугнет их и погонит по каменистым тропам, высохшим речным руслам, по пустыне.

В соответствии с его общим правилом — делай обычное необычным способом — Джок не пошел на то, чтобы в вертолете с камерой работал помощник Голденберга, Дейв Грэхэм. Он попросил Джо лично управлять «Митчеллом». Джо, сговорчивый от природы, особенно когда он имел дело с молодыми режиссерами, в которых видел нахальных испуганных юнцов, уступил Джоку, хотя уже много лет не прикасался к камере.

«Митчелл» был надежно закреплен сбоку от корпуса вертолета, возле люка. Джо Голденберг и Джок пристегнулись длинными ремнями, позволявшими высовываться из салона вертолета достаточно далеко и видеть, что попадает в объектив. Машина поднялась в воздух; поиски лошадей начались.

Под ними мозаикой из солнечного света, теней, земли проплывали пустыня и предгорья. Наконец они заметили маленький табун диких лошадей, пасущихся под скалами. По сигналу Джока пилот сбросил высоту; грохочущая машина оказалась в пятидесяти футах от земли, позади табуна. Животные перестали щипать траву, насторожились. Затем снизу донеслось испуганное, сердитое ржание; мустанги обратились в бегство.

Вертолет начал преследовать их, двигаясь за основной группой. Джо Голденберг высунулся из кабины, Джок из-за его плеча наблюдал за тем, что попадает в объектив камеры. Внизу раздавалось ржание напуганных мустангов, грохотали копыта, клубилась пыль. Вверху свистели лопасти, рассекавшие воздух.

Джок испытывал такое же возбуждение, как боксер при первых ударах в ответственном бою; желание драться и одержать победу заглушало страх.

Ощущение силы, а возможно, мощный садистический импульс при виде бегущих испуганных животных доставляли Джоку огромное наслаждение, захватывали его; он завороженно наблюдал за восхитительными животными, пытавшимися убежать от механического чудовища.

Джо Голденберг, маленький, спокойный человек с бородкой, один из лучших в мире кинооператоров, походивший на бухгалтера или стоматолога, предложил закончить съемку. Для цветового теста было отснято достаточное количество футов пленки. Если же Джок преследовал иную цель, то разумнее до начала основного действия не злоупотреблять эксплуатацией красот природы.

Когда Джок предложил совершить еще один круг в воздухе, Джо возразил, сославшись на то, что солнце уже поднялось достаточно высоко; тень от вертолета попадет в кадр. Только это заставило Джока дать пилоту команду возвращаться назад.

Они приземлились. Джок выскочил из вертолета, прежде чем лопасти остановились. Он ощущал слабость в ногах, которые, казалось, дрожали с частотой вращения винта. Но Джок понял, что дело не в вибрации машины. То, что он видел и в чем участвовал, служило источником возбуждения. Если бы удалось передать зрителям ощущение полета в опасной близости от скал, неподвластности силам земного притяжения! Тогда публика сможет разделить страх животных. Однако для полноты эффекта необходимо как бы поместить зрителя внутрь табуна. Находясь в воздухе, пусть даже в пятидесяти футах от земли, человек чувствовал бы себя защищенным, он парил бы над опасностью, но был отделен от нее.

Надо придумать нечто более впечатляющее… Возможно, поддаваясь соблазну, Джок понял, каким образом можно вызвать у публики и критиков ощущение вовлеченности в происходившее, избежать фальши сцен, снимаемых традиционным способом, когда каждое движение, каждый ракурс тщательно выверены и спланированы.

Да, такой способ существовал! При воспоминании об этом режиссера охватила дрожь предвкушения. Финли уже успешно использовал подобный прием в прошлом. Он фиксировал с его помощью секс, волнения городской толпы; две его предыдущие картины обладали убедительностью документальных лент. Он снова воспользовался этим методом.

Кадры, снятые с вертолета, будут чередоваться с кадрами, полученными с помощью камеры, находящейся в руках у оператора.

Есть только один способ передать естественную дрожь движения, которая убедит зрителей и критиков в реальности событий. В том, что перед ними подлинная опасность, неотрепетированная жизнь. Пусть пыль клубится в объектив, пусть даже его заденет копыто мустанга. Он, Джок, передаст ощущение страха. Пусть зрители проникнутся им, поддадутся ему.

Трейлер Джока изнутри походил на хорошо обставленный кабинет, каких немало в Беверли-Хиллз. Узкое вытянутое помещение было устлано дорогим зеленым ковром; неяркий свет падал на большие удобные кресла. Находясь здесь, человек мог забыть о том, что его окружает пустыня.

Обтянутый кожей бар в дальнем углу был заполнен напитками. Джок стоял возле него, держа в руке большой хрустальный бокал с порцией шотландского виски.

— Достаточно, Джо? — спросил он.

— Достаточно, — отозвался Голденберг.

— Добавить лед?

— Не надо.

Джок протянул бокал Джо и принялся смешивать для себя виски с содовой, одновременно излагая идею съемок бегущего табуна с помощью камеры, находящейся в руках оператора. Джо так и не донес бокал до своего рта; Финли объяснил, что он хочет поместить зрителей «внутрь» табуна. Единственный способ осуществить это — снимать с руки.

Глядя на Джока, оператор спрашивал себя: «Неужели он говорит серьезно? Неужели он так плохо знаком с техникой?» Медленно, спокойно, как всегда при общении с молодыми режиссерами, Джо произнес:

— Я знаю, что вам нужно. Я могу сделать это, не подвергая никого опасности. Я воспользуюсь стопятидесятимиллиметровым объективом с трансформатором, размещу его в сорока футах от лошадей, и всем зрителям и критикам покажется, что они находятся внутри этого табуна. Поверьте мне.

Джо наконец отхлебнул виски. Заметив, что его предложение не устраивает Джока, оператор опустил бокал и терпеливо объяснил, что необходимо разместить платформу с камерой над узким перевалом, куда табун будет направлен преследующим его вертолетом. При правильно выбранных ракурсах и объективе создастся впечатление, что лошади мчатся прямо на зрителей, буквально через них. При этом грозные животные останутся в сорока футах от людей.

Джо развил свою мысль. С помощью двух спаренных камер они получат за один раз необходимое количество съемочного материала — все будет выглядеть весьма реалистично, а главное, никто не подвергнется опасности. Но Финли по-прежнему молчал.

Наконец Джо произнес последний аргумент:

— Поверьте мне, любой хороший режиссер удовлетворился бы этим.

— Я не «любой хороший режиссер», — тихо и серьезно заявил Джок. — И это не просто очередная картина. Если бы я хотел получить просто любого хорошего оператора, я бы не добивался именно вас. И не платил бы вам такой гонорар!

Вот что заявил тридцатиоднолетний Джок Финли шестидесятитрехлетнему Джо Голденбергу, дважды награждавшемуся премией Академии. Оператор чуть заметно покраснел.

— Я хочу оказаться среди мчащихся мустангов. Среди пыли и камней. Среди испуганных лошадиных глаз. Ноздрей, которые извергают пламя. Мне нужны их раскрытые пасти с пеной на губах, красные языки, опасные, огромные, белые зубы. Мне нужны детали. Соединив видеоряд со звуком, я дам каждому зрителю самые потрясающие ощущения, какие он мог бы испытать в кинозале! Вот к чему я стремлюсь.

На натуре не существует тайны. Любовь, ненависть, разногласия — все почти тотчас становятся всеобщим достоянием. Спор между Джоком и Джо Голденбергом не стал исключением. К обеду о нем уже все знали. Когда Джок ужинал, сидя за длинным столом, его помощник, небрежно одетый молодой человек в очках, которого звали Лестер Анселл, заговорил о планах на следующее утро. Джо Голденберг, Дейв Грэхэм, Престон Карр, пилот вертолета, старший конюх продолжали поглощать пищу, но Джок почувствовал, что они желают услышать его решение по спорному вопросу.

Он видел, что Карр ждет, так как именно он первым предложил пригласить Голденберга. Они оба принадлежали к одному поколению кинематографистов; это порождало определенную солидность. Джок также знал, что Престон Карр при наличии выбора поддержит вариант, обеспечивающий успех без большого риска.

Не отрываясь от тарелки, Джок изучал карту, которую держал перед ним его помощник. Режиссер повернулся к пилоту.

— Уолтер, если мы воспользуемся узким проходом для того, чтобы вы могли погнать мустангов к платформе с камерой, какое место порекомендуете выбрать?

Услышав слова «платформа с камерой», Карр, Джо, Дейв Грэхэм, старший конюх Текс полностью переключились на еду. Вопрос был решен в пользу Джо.

Пилот захотел еще раз изучить сделанные им с воздуха снимки и вышел из-за стола. Джок присоединился к нему и направился в производственный трейлер. Они вместе склонились над фотографиями. Вскоре туда пришли Джо, Дейв Грэхэм и Престон Карр. Возле карты было принято решение, где именно будет возведена платформа из прочных железных труб и толстых досок высотой пятнадцать футов; на верхней площадке размерами двадцать на тридцать футов разместятся два «Митчелла», две обслуживающие их бригады, а также режиссер — в общей сложности человек двадцать пять.

Конструкция будет находиться над мчащимся табуном; рельеф местности обеспечит природную воронку, засасывающую мустангов с одной стороны и выталкивающую их с другой.

Все согласились, что место размещения платформы выбрано удачно. Джок отдал распоряжение своему помощнику Лестеру Анселлу: работу начать немедленно, так как к послезавтрашнему рассвету два «Митчелла» должны быть готовы для предстоящей съемки.

Помощник Джока отправился руководить рабочими. Когда он дошел до двери трейлера, Джок добавил:

— И напомни мне: надо убедиться в том, что две портативные камеры «Рефлекс» заряжены и готовы к съемкам.

Все посмотрели на Джока — Джо Голденберг, Престон Карр, пилот, помощник режиссера. Что-то — бравада, злость или желание унизить Джо Голденберга — заставило Джока спокойно произнести:

— Нам не помешает иметь наготове две портативные камеры.

— Если только вы сумеете заставить кого-то спуститься вниз и воспользоваться ими, — сказал Джо; белая борода оттеняла вспыхнувший на его щеках румянец.

— Контракт предусматривает материальное вознаграждение за риск, — напомнил Джок.

— Я не стану заставлять моих людей делать это! — заявил Джо с твердостью, не допускавший возражений.

Но Джок снова повернулся к своему помощнику.

— Я хочу, чтобы два «Рефлекса» были подготовлены. Пусть каждый зарядят тысячефутовой пленкой. Понятно?

— Кто, по-вашему, настолько безумен, что согласится держать их? — спросил Джо, глядя в упор на Джока и ожидая вмешательства Карра.

— Я, — тихо, невозмутимо произнес Джок.

— Вы не член Гильдии! — выпалил Джо.

— Однако это не мешает мне знать существующие правила. Если член Гильдии отказывается выполнить задание, которое он считает опасным, то режиссер или продюсер имеют право лично сделать то, что нужно для съемок. Это не является нарушением правил Гильдии. Верно?

— Гильдия заявляла в прошлом… — начал объяснять Джо.

— Я не прошу никого из членов Гильдии рисковать собой. Рисковать буду я. Я делаю это после отказа члена Гильдии. Если вы хотите сообщить об этом руководству Гильдии, я не возражаю. Можете воспользоваться радиотелефоном, — сказал Джок, не повышая голоса, однако его глаза напоминали сейчас льдинки.

Повернувшись, Джо обратился к своему помощнику:

— Дейв, я дам тебе список вещей, которые понадобятся мне на платформе.

Голденберг покинул трейлер.

Но Джок знал, что делает с человеком гордость. Это известно каждому режиссеру, потому что воздействие на гордость — наиболее эффективный прием, которым он располагает.

Меньше чем через час, как и предполагал Финли, Джо Голденберг вернулся. Он поговорил со своей группой. Дейв Грэхэм, превосходно владевший техникой, согласился снимать переносной камерой.

Больше Джо ничего не сказал, но Финли был уверен, что главный оператор обсудил этот вопрос с Престоном Карром. Джок решил, что это даже хорошо. Важно, чтобы вся съемочная группа, включая звезд, знала, что Джок Финли — сильный, настойчивый, бескомпромиссный человек. Это принесет в дальнейшем большую пользу.

Натурный городок напоминал военный лагерь перед атакой. Люди разговаривали слишком громко или слишком тихо. Незначительные события вызывали чрезмерно громкий смех. Во всем ощущалось напряжение.

Люди, не участвовавшие в возведении платформы, сидели маленькими группами в столовой и спокойно беседовали о своих завтрашних делах. Когда Джок Финли зашел туда, чтобы выпить последнюю за день чашку кофе, кое-кто играл в джин или покер.

Он сел за стол в одиночестве и принялся медленно потягивать кофе. Периодически люди украдкой поглядывали на него. Никто из присутствующих в столовой не был на последнем собрании, но все знали каждое произнесенное там слово, чувствовали, что они находятся рядом с гением или безумцем. Или с юнцом, готовым ради успеха фильма рисковать всем и всеми.

Джок ощущал, что сейчас его отделяет от прочих участников съемок пропасть шириной в несколько миль. Ну и черт с ними! Он добьется своего! Он докажет свою правоту! Всегда кто-то первым осмеливается сделать то, что до него казалось невозможным. В современном кино это происходит постоянно. Таков Джок Финли! Пусть они знают это! Пусть весь мир знает это!

Он поставил свою белую кружку на стол с такой силой, что остатки кофе выплеснулись через край.

Джок решил перед сном заглянуть в трейлер Дейзи. Ее там не оказалось. Это испугало его. Финли выскочил из «люкса» на колесах; дойдя до конца трейлера, он увидел девушку. Она смотрела на луну, поднимавшуюся над далекими темными горами.

Финли испытал облегчение, поняв, что с ней все в порядке. Девушка снова спросила его о том, когда будет сниматься ее первая сцена. Он успокоил Дейзи, сказав ей:

— Я хочу, чтобы твои отношения с Престоном в картине начались и развивались естественно, постепенно, как в жизни. В твоей первой сцене ты знакомишься с ним. Мы займемся ею через несколько дней.

Дейзи кивнула, улыбнулась, но он видел, что она испытывает страх. Эта девушка боялась всего — даже того, что она делала превосходно.

— Не работай больше над своими словами, — тихо сказал Джок. — Хорошо?

Она удивленно посмотрела на него. Любой другой режиссер обратился бы к ней с противоположной просьбой. Лунный свет льстил Дейзи сильнее, чем любой фильтр или кисея.

— Помни, что я говорил тебе. Когда мы начнем сниматься, мне понадобишься ты сама. Не слова, написанные другим человеком, не актерская игра. Я хочу увидеть тебя.

На самом деле он имел в виду следующее: я хочу увидеть себя. Хочу освободить тебя от твоей дрожащей души, заново сформировать тебя, взять от тебя то, что ты можешь предложить, и обратить это в актерскую игру с помощью моей воли, моего таланта.

— Ты веришь мне? Веришь в меня? — вкрадчиво спросил Джок.

Она с нежностью поцеловала его. Это было ее ответом. Ежедневная работа и близость с Дейзи вознаграждались. Актриса верила ему. Если он говорит: «Подожди, не волнуйся», она будет ждать, хотя вряд ли сможет не волноваться.

— Надеюсь, завтра все будет хорошо, — сказала Дейзи.

— Спасибо.

Его глаза, в которых отражался сильный, ясный лунный свет, были сейчас абсолютно честными. Он игриво коснулся пальцем ее вздернутого носика. Взял Дейзи за руку — якобы чтобы поцеловать ее, но на самом деле — чтобы дотронуться до пальцев девушки. Они были ледяными. Болезненно холодными. Финли еще не видел Дейзи такой напряженной. Он привлек ее к себе и крепко обнял. Девушка попыталась тоже обнять Джока, но лишь вцепилась в него, как тонущий ребенок, а не как страстная женщина. Он поцеловал ее и сделал бы нечто большее, но она, словно почувствовав, что это будет значить на самом деле, выскользнула из его объятий, быстро подбежала к трейлеру, зашла в него и закрыла дверь. Джок услышал, как щелкнул замок.

Финли повернулся и пошел к своему «люксу» на колесах, говоря себе: «Никто, никто не должен испытывать такой страх». Сев на койку, он снял ботинки, рубашку и принялся изучать карту, где было помечено место завтрашних съемок.

Дейзи сидела в своем трейлере перед туалетным столиком с зеркалом. Раздеваясь, она изучала свое лицо в поисках возрастных изменений, признаков старения. Актриса делала это каждый вечер. Она сжала свои груди, чтобы убедиться в их упругости. В конце концов Дейзи погасила свет и легла в постель. Нащупав в темноте рукой нижний ящик столика, вытащила оттуда пузырек со снотворным. Актриса уже научилась принимать лекарство без воды. Она проглотила одну таблетку, затем еще одну, а третью положила в неиспользованную пепельницу.

Утром солнце поднялось из-за гор, обнаружило просыпающийся лагерь кинематографистов и окрасило его в золотые и розовые тона. Пилот и механик проверили вертолет. Рабочие отправились достраивать платформу. Джо Голденберг и его группа собрались обсудить план на день. Многочисленные электрики и осветители занялись подготовкой гигантских алюминиевых рефлекторов, которые могли понадобиться. Как в армии, каждый специалист занимался своим делом, однако все были готовы выступить единым фронтом.

Джо Голденберг и Дейв Грэхэм решали особую проблему: как пристегнуть портативную камеру к Дейву, чтобы она не упала при ударе и позволила оператору управлять ею; требовалось обеспечить подвижность камеры. Обычный хомут не решал этой проблемы. Но Джо нашел выход из положения.

Когда Джок появился к завтраку, все было почти готово. Вскоре к нему присоединился Престон Карр. Актер сел, и Джок обратился к нему:

— Вы сегодня не снимаетесь. Зачем так рано встали?

— Я не хочу пропустить такое, малыш.

Эти слова могли означать следующее: «Нас ждет исторический момент, и я увижу его». Или: «Это будет грандиозным фиаско, я стану его свидетелем».

На лице Джока застыла сдержанная, холодная улыбка. Он опустил свою чашку на стол и уже собирался уйти, но Карр спросил:

— Я могу подняться на платформу с тобой, босс?

Снова этот легкий, коварный укол. Он действительно видит в нем босса? Или же малыша, разыгрывающего из себя босса?

— Я вас приглашаю, — ответил Джок.

Меньше чем через час все они уже были на натуре. Карр, Джо Голденберг, техники, обслуживавшие две спаренные камеры, поднялись на платформу. Джо возился с экспонометрами, устанавливал объективы, проверял подвижность «Митчеллов».

Внизу работал Дейв Грэхэм; к нему пристегнули две полностью заряженные портативные камеры. Джок, спустившись, увидел, что Дейв готов к съемке. Оператор явно нервничал. Джок избегал его обвиняющих глаз. Убедившись в надежности крепления камеры, Джок похлопал Дейва по плечу и снова поднялся на платформу.

Джок и Джо Голденберг молча переглянулись. Радист сообщил, что пилот вертолета обнаружил табун. Он готовился погнать его вниз с предгорья по высохшему руслу реки к платформе. Вскоре пилот доложил, что табун окажется возле нее через шесть-семь минут после соответствующей команды Джока.

Режиссер оценил ситуацию, ощущая на себе критический взгляд безмолвного Карра. Он взял у радиста микрофон и произнес:

— О'кей! Пусть идут!

Пилот наблюдал сверху за лошадьми. Они перестали щипать траву, встрепенулись, потом начали убегать от зависшего в небе чудовища.

Джок следил за происходящим через бинокль с платформы. Люди, стоявшие там — Джо, Престон Карр, техники, — замерли в ожидании.

Собранный, нервный Дейв Грэхэм, находившийся под платформой, услышал крик Джока: «Внизу, готовность номер один!» — и испугался еще сильнее.

Рев самолета и топот копыт были слышны уже отчетливо. Стоявшие на платформе люди выглядели напряженными, сосредоточенными. Джок испытывал одновременно восторг и страх. Шум, пыль, лавина мустангов, лица людей, испуг, ненависть — все это, слившись воедино, напоминало потрясающий сексуальный акт.

Табун мчался на них. Джо, хладнокровный, как хирург, отдал приказ; стоявший рядом ассистент повторил его. Мотор! Съемка!

Лошади, вертолет, люди на платформе, люди под платформой — все работали сейчас. Джока Финли охватило ощущение полноты власти. Сложив руки рупором у рта, он опустился на одно колено и крикнул:

— Вперед, вперед!

Джо Голденберг, занятый собственной тонкой работой, услышал приказ Джока. Карр и все другие люди, стоявшие на платформе, также услышали его. Как и находившийся внизу Дейв Грэхэм. Двое мужчин, проинструктированных заранее Джоком, вытолкнули Дейва вперед. Дейв слетел с основания платформы навстречу потоку обезумевших лошадей, мчавшихся на него со стороны ровной пыльной пустыни, точно раскаленная, лава, сметающая все на своем пути.

Испугавшийся сильнее мустангов Дейв все же не потерял профессионального автоматизма; он снимал до тех пор, пока лошади не окружили его со всех сторон.

С платформы было видно, что Дейв упал и исчез в пыли; табун пронесся над ним. Все испытали желание прервать съемку, закричать. Но Джок произнес властным голосом: «Продолжайте, черт возьми!» Только это позволило избежать паники. Табун умчался. Спаренные камеры, повернутые до предела, снимали убегающих лошадей. Животные исчезли. Мрачные, потные, испуганные, возмущенные люди посмотрели туда; где находился Дейв Грэхэм.

Джок сорвался с места; перепрыгивая через ступени лестницы, он бросился вниз и побежал по сухой земле сквозь пыль, еще клубившуюся в воздухе. Остальные последовали за ним. Джок первым оказался возле Грэхэма. Первым увидел его вблизи.

Дейв лежал неподвижно, лицом вниз; он казался мертвым. Его разорванная одежда была залита кровью. Привязанная к нему камера получила серьезные повреждения, но не развалилась. Финли перевернул Дейва. Лицо оператора находилось в ужасном состоянии, одна скула, похоже была раздроблена. Он потерял несколько зубов. Возможно, один глаз.

Через мгновение все сгрудились вокруг Грэхэма. Поднявшись с земли, Джок увидел обращенные на него глаза Джо, Престона Карра, других людей. Он хрипло закричал:

— Вызовите вертолет! Мы отправим его в Лар-Вегас!

Через пару минут вертолет завис над ними. Люди разбежались, освобождая место для посадки. Машина приземлилась, рассекая лопастями воздух. Джок помог погрузить Дейва. Он отдал лишь один приказ: «Сохраните эту пленку!» — и последовал за оператором. Вертолет поднялся и с предельной скоростью взял курс на Лас-Вегас.

Держа окровавленного Дейва Грэхэма, Джок знал, что все это происходит на самом деле. Сейчас жизнь и смерть буквально находились в его руках. И судьба картины — тоже, внезапно вспомнил он. И, возможно, вся его карьера.

Задолго до прибытия вертолета в Лас-Вегас радиоволны донесли новость с натуры до Лос-Анджелеса. Через несколько минут Нью-Йорк узнал о несчастье. Телеграфные агентства — тоже. Хотя им остались неизвестными подробности. И то, выживет или нет Дейв Грэхэм.

В аэропорту Лас-Вегаса были приостановлены все взлеты и посадки; вертолет ждала машина «скорой помощи» с двумя врачами. Вертолет опустился. Передавая Дейва врачам, Джок пытался разгадать выражение их лиц. Он так и не смог понять, жив или мертв Дейв Грэхэм. Потом были сирены, распашные двери, больничные коридоры, операционная.

Джок ждал снаружи вместе с пилотом. Режиссер заметил на своей одежде и руках засохшую кровь Дейва. Он попытался стереть кровь с рук о хлопчатобумажные брюки, но она не отходила. Санитарка принесла салфетки и эфир. Когда она начала оттирать засохшую кровь, Джока вызвали к телефону. Звонили из Лос-Анджелеса. Поколебавшись, он решил не скрываться и направился к аппарату.

— Финли на проводе.

— Джок? Джок?! Это Марти! Что случилось, черт возьми? — закричал обычно невозмутимый, спокойный, мудрый Филин. — Мне уже дважды звонили из Нью-Йорка! Что произошло?

Не поддаваясь истерии Филина, Джок размеренно сказал:

— Мы снимали диких мустангов. Произошел несчастный случай. По-моему, не слишком серьезный.

Санитарка, оттиравшая засохшую кровь, изумленно посмотрела в его сторону, но он отвел глаза.

— Ситуация опасней, чем тебе представляется! — закричал Филин. — Нью-Йорк уже знает! Это плохо! Как это случилось? Говорят, ты затеял какую-то безумную съемку. Этот человек мертв? Ты лжешь мне? Твоему агенту?

— Он жив, — твердо произнес Джок, хотя он и не знал этого. Сейчас в операционной обсуждали шансы Дейва Грэхэма выжить. Не пострадает ли зрение? Левый глаз, похоже, серьезно поврежден. Что с мозгом? Не травмирован ли он?

— Ничего не делай! Ничего не говори! Не отвечай на звонки до моего разрешения! — порекомендовал Филин в заключение.

Состояние Дейва Грэхэма могло проясниться не ранее чем через двадцать часов. Зато вскоре стало известно, что Джока Финли срочно вызывают в лос-анджелесскую киностудию на совещание. Но он отказался выехать, пока Дейв находится в операционной. Финли дважды бросил трубку, когда из Нью-Йорка звонил президент.

В киностудии бросить трубку, когда звонит президент, равнозначно самоубийству. Но трагическое происшествие чревато гибелью и для президента, особенно перед собранием акционеров. Через семь минут снова позвонил Марти. Президент по телефону только что обрушил свой гнев на агента, и Марти пришлось пообещать, что он лично гарантирует прибытие Джока Финли в Лос-Анджелес к двум часам дня!

Джок покинул больницу, лишь узнав, что Дейв Грэхэм пережил операцию. Заключение докторов было следующим: серьезное повреждение левого глаза, раздроблена скула; возможно, травмирован мозг. Правая рука сломана в трех местах. Кости поставили на место и зафиксировали; вероятность восстановления подвижности при условии правильного сращения составляла примерно семьдесят процентов.

Прибыв на студию в «ролл-ройсе» Филина, Джок, не успевший снять пыльные ботинки, грязные хлопчатобумажные брюки и куртку, стал объектом восхищения, любопытства, сочувствия, ненависти. Кое-кто из продюсеров и режиссеров испытал облегчение, решив, что на этом карьера «ужасного ребенка» закончилась в практическом плане; именно такого финала они и ожидали.

Находившийся возле Джока Филин напоминал адвоката, сопровождающего подзащитного в зал суда. Финли быстро поднялся по ступеням административного здания. Несколько газетчиков пытались интервьюировать его. Но он не остановился и зашагал так быстро, что Марти был вынужден бежать рядом с ним.

Не став дожидаться лифта, Финли мгновенно одолел два пролета лестницы, которая вела на этаж, занимаемый руководством. Короткий, полный Филин начал потеть и задыхаться.

В приемной главы студии Джока уже ждала секретарша.

— Проходите, мистер Финли.

Джок проследовал за ней, Марти — за Джоком. Они вошли в кабинет главы студии, стоявшего за своим большим столом.

Рядом с ним находились два юриста, исполнительный менеджер студии и шеф отдела по связям с общественностью.

Глава студии приказал закрывавшей дверь секретарше:

— Никаких звонков! Кто бы ни звонил!

Затем он тотчас набросился на режиссера. Джок понял, что каждое слово босса было заранее одобрено юристами, специалистом по связи с общественностью, исполнительным менеджером и «Нью-Йорком».

— Молодой человек, что вы пытаетесь сделать? Погубить эту студию? — В праведном гневе заявил глава студии. — Мы не давали вам разрешения на подобные дикие трюки. О них не было речи, когда мы обсуждали сюжет, сценарий, съемочный график.

Нам придется публично заявить о нашей непричастности к этой ужасной трагедии! Мы гордимся тем, что снимаем хорошие картины! Но также заботимся о людях! Не заставляем семейных людей рисковать жизнью! Беспокоимся о семьях наших сотрудников и о семьях, которые смотрят наши фильмы!

Мы уже позвонили близким Грэхэма и обещали им всю необходимую помощь — медицинскую, финансовую, любую! Любую!

Трусливый негодяй, подумал Джок, выгораживай себя. Выгораживай студию. Снимай с себя ответственность. Уменьшай потери. Не спрашивай о Грэхэме. Говори только то, что одобрено юристами и отделом связи с общественностью.

— Все, что покрывается страховкой, — тихо произнес Джок. — Это вы обязаны сделать.

Режиссер никогда еще не видел такого гнева, такого возмущения. Однако он также никогда не видел главу студии, объятого страхом потерять работу с окладом двести тысяч долларов в год. Последовавшая атака могла уничтожить менее сильного человека. Но Джок выдержал ее невозмутимо, спокойно. Даже Марти, стоявший рядом с ним, побледнел, покрылся испариной; казалось, каждое резкое слово главы студии заставляло Филина съеживаться все сильнее и сильнее.

Наконец глава студии, задыхаясь после продолжительного крика, закончил свою тираду словами:

— Это может обойтись компании в два миллиона долларов! Два миллиона долларов!

Значит, они уже оценили потери, подумал Джок. Но его собственные размышления, горькие и ироничные, длились недолго, потому что глава заговорил снова, но уже о практической стороне дела:

— За совершение возмутительного, несанкционированного, не вызванного необходимостью поступка без предварительного уведомления студии…

Это напоминало документ, составленный юристами; Джок произнес тихо и жестко:

— Почему бы вам не зачитать то, что вам написали? Зачем напрягать память и пересказывать содержание?

Но глава студии продолжил в присутствии свидетелей:

— За превышение ваших полномочий вы снимаетесь с картины! Увольняйтесь со студии! Мы будем добиваться вашего исключения из режиссерской Гильдии! Ваша карьера в кино закончена!

Филин опустился в кресло. Он был бледен, его потная лысина блестела. Для Джока это означало следующее: угрозы главы студии реальны и будут осуществлены. Это не только вероятно, но и неизбежно.

Повернувшись к шефу отдела по связям с общественностью, глава студии сказал:

— Подготовьте пресс-релиз!

Шеф «паблисити» кивнул. Юристы своими взглядами заверили главу студии в том, что он сказал все необходимое, сделал все, чтобы свести к минимуму потери для студии.

— Картина, — медленно произнес Джок. — Что будет с картиной?

— Мы, вероятно, отменим ее производство и забудем о ней.

— Кто-то… кто-то должен ее сделать, — негромко промолвил Джок. — Она может получиться превосходной.

Глава студии посмотрел на Филина, на своих юристов, на шефа «паблисити». Что за безумный юнец стоит перед ним? Оператор мертв или умирает. Сам только что был уволен. И он еще спрашивает о картине.

— К вашему сведению, молодой человек, — взорвался глава студии, — эта картина принадлежит кинокомпании! Именно она решит, будут ли продолжены съемки! Вас это не касается! И никогда не коснется!

— Я вложил в сценарий свои идеи… Работал с автором… с Карром… с Дейзи Доннелл… половина сценария написана мной! Половина диалогов! — заявил Джок.

— Вам платили за вашу работу! Сценарий принадлежит студии! Ваши доводы просто нелепы! — сказал глава студии, закрывая эту тему и весь разговор.

— Я хочу, чтобы было зафиксировано следующее: прежде чем Грэхэм взялся за камеру, я предложил сделать это сам! Вы меня слышите? Я предложил сделать это сам! И я сделаю это! Даже теперь, после случившегося!

Если глава студии кричал, то его голос звучал как шепот по сравнению с ревом Джока Финли.

— Я возвращаюсь туда! Продолжу съемки! Хотя бы для того, чтобы доказать вам это. Я не прошу других людей делать то, на что не способен сам!

— Тема закрыта! — закричал глава студии, пытаясь закончить разговор.

— Черт возьми, думаете, мне не жаль Грэхэма? Его семью? Не думайте, будто мне неизвестны возможные потери. Но я не сижу, подсчитывая убытки. Я делаю фильмы! Потому что верю в кино. Для меня оно означает не только расходы, прибыль, доход! Картины для меня — живые существа. Опыт. Чувства, которые я делю с миром. Люди, не способные говорить на моем языке, вообще не способные говорить, могут пережить мою картину. Люди, которые никогда не будут владеть акциями, получать дивиденды, беспокоиться о финансовом благополучии этой компании, увидят мои фильмы и запомнят их навсегда! Сохранят их в своей памяти. Навсегда! Вы меня слышите? Я, Джок Финли, живу в сознании миллионов людей! Не вы! Не ваша студия, не страховка, не активы и недвижимость, не ваши юристы! Я! Я! У меня роман с миллионами зрителей всех рас и цветов кожи. Вот что имеет значение! То, что эта картина должна быть сделана!

Когда он замолчал, в кабинете воцарилась тишина. Наконец ее прервал телефонный звонок. Глава студии поднял трубку.

— Я же сказал вам — никаких звонков! Даже из Нью-Йорка! Лас-Вегас? Да?

Все уставились на него, затаили дыхание.

— Да? Понимаю. Понимаю. Если дела обстоят так, что я могу сказать?

Он положил трубку.

— Состояние Грэхэма ухудшилось.

Глава студии повернулся к шефу «паблисити».

— Доставьте к нему самолетом жену и детей.

— Они уже выехали, — ответил шеф «паблисити». — Я позволил себе отправить с ними фотографа.

Славно, чудесно, сказал себе Джок. Все так услужливы, что я уже вижу их дающими показания под присягой о том, как юридически грамотно, заботливо, ответственно они вели себя, когда это случилось.

Настороженный, взвинченный Джок был готов перейти в наступление. Но глава студии обратился к Филину:

— Что касается вас, мистер исполнительный продюсер, то я рекомендую вам подыскать вашему клиенту адвоката! Очень хорошего адвоката. Мы не собираемся брать на себя ответственность за случившееся. Это было его идеей! Он превысил полномочия, предусмотренные контрактом.

Это подводило черту под совещанием. Джок не сдвинулся с места до тех пор, пока Марти не положил ему руку на плечо и не заставил уйти. Они вышли из кабинета и направились по лестнице вниз. Филин предупредил Джока:

— Ни слова собравшимся внизу репортерам. Ты меня слышишь?

Джок кивнул. Подходя к двери, они увидели через стекло ждавших их газетчиков.

— Слышишь? — повторил Марти.

Они открыли дверь. На них обрушилась лавина вопросов.

Марти произнес громко, агрессивно:

— Моему клиенту нечего сказать! Он сожалеет о случившемся. Глубоко сожалеет!

— Вам известно состояние мистера Грэхэма?

— Нет, — солгал Филин.

— Говорят, он не переживет сегодняшнего дня. Это верно?

— Нам это не известно! — отрезал Марти.

— Это правда, что съемки будут прекращены?

— Если это так, то нам об этом ничего не сказали, — снова соврал Марти.

— По слухам, Джо Голденберг не хотел, чтобы Грэхэм рисковал собой. Это правда?

— Голденберг — профессиональный кинематографист. Очень хороший. Он никогда бы не отказался от того, что способно сделать картину лучше. Он не запретил Грэхэму снимать, — сказал Филин, подыгрывая главе студии в вопросе об ответственности.

— Неправда, — тихо произнес Джок; все тотчас затаили дыхание.

— Джок, малыш, послушай меня, — заговорил Марти.

— Это моя идея. Джо Голденберг был против. Я предложил сделать это. И если съемки возобновятся, я сделаю это сам!

— Вы выйдете с портативной камерой и снимете это сами? — спросил репортер.

— Да, именно, — ответил Джок.

— Вы хотите сказать, после случившегося…

— Я уже сказал! Громко и ясно! — перебил его Джок. — Мои слова не нуждаются в интерпретации! Комментариях! Разъяснении! Я сделаю все сам!

Сбросив руку Филина, Джок зашагал от стоянки, от «роллс-ройса» Марти. Репортеры поспешили за ним, как рыба-пилот за акулой. Но Джок ничего больше не сказал.

Наконец газетчики оставили его в покое.

Филин, наблюдавший за этим, думал: «Безумец! Если бы он не раскрывал рта, я бы нашел для него другую картину. Менее дорогостоящую. Но нашел бы».

— Сжечь эту проклятую пленку! — приказал глава студии.

Угроза судебного процесса и раньше заставляла отдавать такие распоряжения. Однажды знаменитая южноамериканская фа-сотка исполнила перед камерой танец, забыв надеть под платье трусики. Она предстала на экране в интересном виде. Ее адвокаты пригрозили подать в суд, если негатив не будет сожжен. И он был уничтожен. Однако на следующее утро кадры с пленки циркулировали по всему Голливуду.

Не каждый приказ главы студии исполнялся буквально, в точности. Чтобы на сей раз все было сделано как надо, глава студии позвонил поздно вечером домой заведующему лабораторией Робби Робертсу. На следующее утро Робби прибыл на студию, чтобы проконтролировать процесс уничтожения пленки. Его встретил один из помощников, работавший всю ночь, который не выглядел уставшим; он находился в возбужденном, приподнятом состоянии.

— Робби! Вы должны просмотреть пленку! — сказал помощник.

Робби пошел в темную комнату, где ему показали роковой отрывок длительностью всего в несколько секунд… Цвета и резкость оставляли желать лучшего. Но впечатление было сильным. Дрожание удерживаемой в руках камеры, пыль, частично закрывавшая полные страха глаза бегущих животных, крупные ноздри, великолепные головы, копыта, разбивающие объектив, — все это не было записью чего-то происшедшего. Это было самим происшествием. Реалистичные кадры без звука, музыки, монтажа, сюжета являлись зафиксированными на пленке ощущениями. Робби тотчас понял, что никогда не забудет увиденного.

Помощник хотел включить свет, но Робби остановил его:

— Пожалуйста, еще раз.

Помощник перемотал пленку и снова продемонстрировал ее.

Эффект оказался еще более сильным, чем в первый раз.

Всего двадцать четыре секунды фильма. Но они были исключительно впечатляющими. Невысокое техническое качество восполнялось убедительностью, реализмом. Само дрожание, постоянный уход действия из центра кадра говорили: это не искусная подделка, не ловкий обман, а сама жизнь!

Помощник включил свет. Робби задумался. Это вопрос протокола. Дисциплины. Студийной политики. Дипломатии. И работы, его работы. Как сообщить главе студии о том, что тебе стало известно? И как при этом скрыть, что приказ не выполнен? Как сделать нечто другое — сказать Джоку Финли? Робби заколебался. Финли принадлежал к числу дерзких, самоуверенных, молодых выскочек, которые в первую очередь стремятся быть оригинальными, самобытными первопроходцами; они в меньшей степени озабочены тем, как сделать хороший, добротный, массовый фильм, обеспечивающий студию доходом, а людей — работой.

Но Финли — профессионал, сказал себе Робби. Возможно, режиссер считает, что сегодня можно делать хорошее кино, лишь отходя от проторенного пути. Какими бы соображениями и мотивами ни руководствовался Финли, Робби видел, что снятый им кусок великолепен. Джок — одаренный молодой человек. И попавший в большую беду.

И все же был приказ сжечь эту проклятую пленку. Несомненно, он поступил из Нью-Йорка и получил одобрение юристов и отдела «паблисити». Робби колебался; он рисковал своей работой, которой отдал двадцать два года, к тому же почти не был знаком с Финли. Робби протянул руку к телефону, потом вдруг остановился и сказал:

— Выйди, Чарли.

Чарли направился к двери.

— Я ничего не видел, Робби, — произнес он. — Я не мог сжечь то, что я не видел, верно?

Робби нашел телефон дома на Рексфорд, где жил Джок. Набрал номер. Никто не отвечал. Не отправился ли Финли на натуру? — подумал Робби. Если он попытается позвонить туда, это станет известно радисту. Секретность нарушится. Все на натуре узнают. Слишком большой риск. Внезапно задыхающийся Джок Финли снял трубку.

— Вы только что вошли? — спросил Робби, решив, что Джок услышал звонок от двери и бросился к телефону.

— Что за шутки? — сказал Джок; он лежал на кровати; Луиза только что протянула ему зажженную сигарету.

Робби не отреагировал на резкий тон и заговорил сухо, деловито.

— Финли, это Робертс. Из лаборатории. Я только что просмотрел двадцатичетырехсекундный кусок фильма. Мне не доводилось видеть ничего лучшего. Его снял некий режиссер, которого считают самым большим негодяем в кинобизнесе. Если вы можете взять эту пленку, не подставляя при этом нас, я помогу вам. Но я получил приказ сжечь ее. Что вы предложите?

Джок быстро сел на край кровати, выпустил изо рта дым, задумался.

— У вас сохранилась жестяная коробка, в которой поступила пленка?

— Конечно.

— Что на ней написано?

— Цветовые тесты. Почему вы спрашиваете?

— Отлично! Теперь объясняю. Вы следовали стандартной процедуре. Только и всего. Мы доставили вам цветовые тесты. Лаборатория обязана срочно проявить их. Человек, дежуривший ночью в лаборатории, проявил тесты и отправил пленку назад на натуру, чтобы я посмотрел их до начала утренних съемок. Это вы сделали бы для любого режиссера, снимающего на натуре, верно?

— Верно.

— Так сделайте это! Я сейчас полечу назад. Если возникнут вопросы — ваши люди всего лишь получили цветовые тесты, обработали их и отправили назад согласно обычной студийной процедуре. Приказ сжечь пленку поступил слишком поздно.

Подумав немного, Робби сказал:

— О'кей.

— Робби. Я скорее умру, чем признаюсь в том, что вы мне звонили. Так что не беспокойтесь. И спасибо. Большое спасибо! Я вас никогда не забуду.

С другого конца провода донесся холодный голос Робби:

— Я тоже вас никогда не забуду, Финли. Хотя вряд ли это комплимент.

— По-вашему, я хотел, чтобы Грэхэм пострадал?

— По-моему, вы бы стали снимать, как делают аборт вашей матери, если бы решили, что из этого получится хороший фильм.

Робби положил трубку.

Джок сделал то же самое, потом закричал:

— Я — режиссер, а не кандидат на выборную должность! И не стремлюсь к популярности!

Луиза не знала, что сказал Робби. Девушка посмотрела на Джока, который направился в ванную. Сквозь шум льющейся воды она услышала его яростный монолог, содержавший аргументы и оправдания, которые Джок хотел изложить Робби и всему городу.

Финли вышел из ванной, причесывая влажные волосы, с полотенцем на бедрах.

— Черт возьми, надень на себя что-нибудь! — крикнул он ей.

Удивленная Луиза сердито посмотрела на Джока.

— Ты меня не купил, Джок. Так что не приказывай мне.

— Ты не хочешь поехать со мной? На натуру. Посмотреть эту пленку!

Она растерялась.

— Конечно, хочу!

— Тогда поднимайся с кровати и оденься! А я сварю кофе.

С полотенцем на бедрах он направился к лестнице.

В первый момент она испытала возмущение. Затем встала и направилась в ванную, собирая по дороге одежду, разбросанную несколько часов тому назад.

На натуре в проекционном трейлере их ждал киномеханик.

Пленка была заправлена в аппарат и готова к демонстрации.

Джок вошел внутрь, за ним последовала Луиза.

— Вы приготовили мои цветовые тесты? — спросил Джок, строго следуя правилам игры.

— Цветовые тесты готовы к демонстрации, — киномеханик играл в ту же игру. Он был возбужден, казался заинтересованным, что никогда не происходит с людьми этой профессии. Обычно они с одинаковым равнодушием относятся ко всем пленкам. Но этот случай был особым.

Дверь трейлера открылась. Появился Престон Карр в красивом халате из викуньи, с растрепанными волосами. Он небрежно, сухо бросил Джоку:

— Привет. — Потом актер обратился к механику: — Вы разбудили меня, чтобы кое-что показать. Надеюсь, я не испытаю разочарования.

Внезапно Джок все понял. Механик не только сам просмотрел пленку, но и пригласил Карра, еще не зная, что Джок появится здесь.

— О'кей. Включайте! — приказал режиссер.

Механик включил аппарат. Джок, Карр и Луиза увидели фрагмент из фильма. Джок жестом попросил повторить.

Перемотка и вторая демонстрация заняли шестьдесят секунд.

Все молчали. Наконец Карр сказал:

— Еще раз!

Перемотка, повтор. Карр нарушил долгое молчание — тихо, но с чувством:

— Черт возьми!

Луиза дотронулась до руки Джока. Не взяла ее. Этот жест был бы слишком сентиментальным для Джока Финли. Она лишь коснулась его руки, выжидая.

— Малыш, я согласен сниматься во всех твоих фильмах, — сказал Карр.

Джок впервые почувствовал, что Карр произнес слово «малыш» с искренним уважением.

Финли внезапно приказал механику:

— Уберите это в коробку! Они не сожгут пленку! Не отменят эту картину. Я отправляюсь в Нью-Йорк! Немедленно!

Джок выскочил из трейлера. Без извинений, не попрощавшись, он бросил Луизу ранним утром в сотнях миль от дома в обществе незнакомого киномеханика и Короля кинематографа. Она была обижена, злилась, но не имела возможности дать волю своим чувствам в присутствии Престона Карра.

— Снимать кино с ним, похоже, будет занятием увлекательным. Что касается всего остального… — Карр замолчал, но, спохватившись, обратился к Луизе: — Пойдем, милая, я угощу тебя кофе.

Он открыл дверь, девушка улыбнулась, потому что не могла плакать при посторонних, и вышла из трейлера.

Пересев в Лас-Вегасе с вертолета на коммерческий рейс, Джок преодолел несколько часовых поясов и оказался к середине дня в аэропорте Кеннеди. Держа в руке коробку с пленкой, он вылез из такси перед новым высотным зданием из стекла и бетона, в котором находился, дышал, пульсировал, управлял кинобизнесом «Нью-Йорк».

Он поднялся на последний этаж, промчался мимо секретарши в кабинет, где президент компании, полный ветеран боев с акционерами, пешка в руках манипуляторов Уолл-стрит, совещался со своими юристами, вице-президентом по «паблисити» и доктором, присланным страховой компанией, занимавшейся делом Дейва Грэхэма.

Для любого человека ворваться на это совещание вопреки строгому запрету было делом неслыханным. Но красивый, одетый в джинсы и грязную куртку Джок Финли просто совершил святотатство. Когда он швырнул на полированный стол из орехового дерева жестяную коробку с пленкой, оцарапавшую гладкую поверхность, президент возмущенно произнес:

— Как вы смеете врываться сюда, когда мы пытаемся уменьшить ужасные последствия вашего легкомыслия?

— Сделайте одолжение, посмотрите эту пленку, — тихо сказал Джок.

— Молодой человек, вы нанесли компании серьезный ущерб, почти погубили ее! Наши акции упали на четыре пункта с момента открытия фондовой биржи.

— Посмотрите пленку!

— Молодой человек, не думайте, что мы спустим это на тормозах! Мы считаем вас лично ответственным за каждый доллар ущерба. Ваш поступок не был никем санкционирован, вам это известно.

— Посмотрите пленку!

— Мы взыщем с вас все! Вы потеряете всю вашу собственность, долю прибыли от проката картин, все ваши накопления.

— Будете вы смотреть эту чертову пленку? — закричал Джок.

Спустя девять минут, когда снова зажегся свет, в проекционной комнате полный человек смотрел на пустой экран. Просто смотрел. В таком же оцепенении находились шеф «паблисити», оба юриста, человек с Уолл-стрит и врач из страховой компании.

Первым молчание нарушил президент. Он сказал доктору:

— Я… я поговорю со страховой компанией позже. Завтра.

Врач понял, что его отпускают, и удалился.

— Ну, ну, ну… — произнес полный ветеран войны с акционерами.

Он повернулся к Джоку.

— Малыш…

В кинобизнесе отрицательный ответ обычно начинается словами «молодой человек»… Услышав обращение «малыш», Джок понял, что он победил. Он мог расслабиться и послушать президента.

— Малыш, этот кусок великолепен, — сказал президент. — Он живет! Он дышит! В нем ощущается биение сердца Дейва Грэхэма. Это можно почувствовать. Насчет Грэхэма… Возвращайтесь и делайте картину. Мы все уладим относительно Дейва Грэхэма. Возможно… — полный человек задумался, — возможно, мы добьемся присуждения ему специального приза Академии. За безграничное мужество…

Шеф «паблисити» кивнул, но тут же заявил:

— Академия не любит присуждать специальные призы…

Полный человек сказал:

— Тогда мы найдем другую организацию. Несомненно, в момент выхода картины кто-нибудь захочет наградить столь смелого человека премией. В любом случае мы позаботимся об этом позже. Возвращайтесь назад и снимайте фильм! Это сейчас самое главное!

Джок молчал и не двигался. Сейчас он предоставлял президенту право говорить. Пока тот не сказал:

— Это… это самый потрясающий кусок фильма, какой я когда-либо видел…

— А теперь и наиболее знаменитый, — вставил Джок.

Толстый человек улыбнулся. Шеф «паблисити» произнес:

— Люди будут платить только за то, чтобы увидеть его.

— Акционерам это понравится, — поздравил себя президент.

Он протянул руку, чтобы подвести черту. Джок не отреагировал.

— Малыш? — с добродушным удивлением произнес президент.

— Мистер президент, мне не к чему возвращаться, — сказал режиссер. — Я остался без работы. И без контракта. Он расторгнут. Главой вашей студии. По вашему приказу. В присутствии моего агента и двух ваших юристов.

— Я говорю вам — все в порядке. Возвращайтесь и снимайте фильм.

Но Джок не сдвинулся с места.

— Моего слова недостаточно?

И тогда Джок произнес фразу, которая должна была возместить моральный ущерб от унизительных угроз, обвинений, брани, обрушившихся на него в последние двадцать четыре часа.

— Поговорите с Марти Уайтом. Нам придется обсудить новый контракт, который заменит аннулированный вами.

Сказав это, он взял коробку с пленкой и ушел.

Через сорок восемь часов, когда Дейв Грэхэм наконец вышел из критического состояния, а отдел «паблисити» оповестил об этом весь мир, Джок Финли вернулся в Неваду с контрактом, согласно которому его гонорар удваивался по сравнению с первоначальным.

Он собрал всю съемочную группу и объявил, что вопреки слухам съемки картины продолжаются. Затем, запуская в проекционный грузовик группы из восьми-десяти человек, он показал всем отснятый кусок.

В присутствии всех он сказал своему помощнику:

— Завтра утром мы снова снимаем табун лошадей. Установите на платформу два спаренных «Митчелла». Одна портативная камера будет работать внизу.

Джо Голденберг, его новый помощник, Престон Карр, Дейзи, Луиза застыли в изумлении. Прежде чем кто-либо из них успел задать вопрос, запротестовать, возмутиться, Джок продолжил:

— Да, мы проделаем все заново. Только с небольшим отличием. Я сам выйду с камерой! Актеры завтра не понадобятся. Только операторская группа! Я хочу, чтобы все было готово!

Джок повернулся и ушел. Луиза и Дейзи посмотрели на Джо Голденберга, ожидая его возражений. Но Джо решил на сей раз проявить упрямое безразличие. Только один человек обладал статусом, позволявшим ему спорить с Джоком, убеждать его. Престон Карр.

Меньше чем через час Карр заглянул к Джоку, изучавшему карту окрестностей, высохшее русло, естественный путь табуна. Он не поднял головы, когда Карр вошел в трейлер. И даже когда Карр заговорил с ним искренним, обезоруживающим тоном, успешно апробированным в фильмах.

— Никто не сомневается в тебе, малыш. Чтобы придумать такую сцену, уже требуется мужество. Ты рисковал своей карьерой. Тебе нет нужды что-то доказывать сейчас.

— Этот кусок слишком мал для монтажа. Вы это знаете.

— Ну и что? Он уже так широко известен, что даже непродолжительная его часть сделает свое дело. Я считаю, что только моя доля прибыли благодаря ему возрастет на миллион! Что ты стремишься доказать?

— Я предложил сделать это сам! И я сделаю это!

— Ты бросил вызов в лицо газетчикам. Мы все многое болтаем. Но здесь нет репортеров.

— Я запретил им появляться здесь. Теперь они решат, что я сделал это, потому что струсил.

— Послушай, малыш…

— Я сделаю это!

Поколебавшись, Карр закрыл эту тему:

— Не причини себе вреда, малыш.

Он повернулся и шагнул к двери трейлера. Открыв дверь, он бросил взгляд на Джока и добавил:

— Не причини боли никому.

Луиза не разговаривала с Джоком после его возвращения из Нью-Йорка. Она избегала его. Не будь она свободной и независимой, он бы решил, что она боится сплетен, которые могло породить ее пребывание на натуре.

Под вечер, когда лагерь кинематографистов напоминал готовящуюся к сражению армию, а Джок — ее главнокомандующего, Луиза все же подошла к нему. Она знала, какое раздражение могли вызвать у него женщины в те минуты, когда происходит нечто важное. Но она чувствовала, что обязана рискнуть.

— Мне необходимо поговорить с тобой, — сказала она.

— Послушай, я занят.

Ее полные обиды глаза заставили его добавить:

— Хорошо. Иди в мой трейлер. Я приду туда, когда освобожусь.

Она добилась не большего успеха, чем Карр. Джок слушал ее, снисходительно, терпеливо улыбаясь. Когда она замолчала, он поцеловал Луизу в полные красные губы, коснулся рукой ее упругой груди абсолютно уверенный в том, что сейчас он овладеет девушкой. Но она отстранилась.

— Тебе нет дела до того, кому и как ты причиняешь боль. Ты хочешь получать удовлетворение немедленно. Так вот, сейчас ты нужен мне. Я прошу тебя не убивать себя. Я не вынесу твоей гибели. Новой боли. Сейчас, снова — нет.

Джок мягко повернул ее лицом к себе. Луиза плакала. Она никогда прежде не плакала. Какие бы оскорбления, грубости, шутки, розыгрыши он себе не позволял. Слез не было никогда. Также она никогда не говорила о прежних обидах. До этого дня.

— Ты действительно боишься за меня.

— Я боюсь за себя, — тихо промолвила она. — Я не переживу потерю.

Он не уступил и лишь протянул руку, чтобы коснуться ее лица, чтобы погладить ее шею, грудь. Она не двигалась, не реагировала. Потом отошла к двери, задержалась возле нее, чтобы сказать:

— Ты опасен. Ты причиняешь людям боль, но еще хуже то, что тебе это доставляет удовольствие.

Разозлившись из-за ее отказа, Джок обрадовался уходу Луизы. Он вспомнил, что недавно другой человек сказал почти то же самое, Престон Карр. «Не причини боли никому». Эти двое говорили друг с другом? Или не только говорили?

Подозрения усилились в столовой; за длинным столом сидели Джок, Прес, Луиза, Джо Голденберг. Дейзи ела у себя в трейлере.

Поглощая пищу, Джок наблюдал. Сначала за Престоном. Потом за Луизой. Его подозрения крепли. Между ними что-то было. Он убедился в этом позже, когда пригласил ее провести ночь в его трейлере. Он сделал это с присущим ему обаянием. Но она отказалась.

Джок Финли, на котором были хлопчатобумажные брюки и куртка «на молнии», спустился по ступенькам трейлера и направился в столовую, чтобы позавтракать. Весь лагерь встал сегодня рано. Люди из операторской группы, которых встретил Джок, поздоровались с ним так, словно утро было обычным. Но исключительность этого утра ощущалась во всем.

Везде, куда заглядывал Джок — в помещении для зарядки камер, в радиорубке — царили два настроения. При появлении режиссера все становились подчеркнуто деловыми. Однако окружающие испытывали огромное напряжение, предшествующее неотвратимому несчастью. Никто не говорил об этом, не просил Джока отменить съемку. Он все равно не уступил бы. Но это могло бы снять гнетущее молчание.

Финли вернулся в столовую, чтобы выпить чашку кофе. Когда он делал последние глотки, у двери появился новый помощник Джо Голденберга — Эдди. Он произнес:

— Джок! Джо говорит, что нужное освещение будет примерно через сорок пять минут!

Все перестали есть и пить. Даже повара замерли у плит. Все проводили взглядами Джока Финли, который вышел из столовой.

На платформе царила армейская четкость в распределении обязанностей. Пилот крутил в небе, докладывая обстановку.

Джо возился с камерами. Джок появился под платформой. Три человека уже стояли там, готовясь закрепить на нем заряженную камеру. Когда они начали делать это, один из реквизиторов принес предмет, напоминавший древнеримский щит, с вырезом в верхней части для лучшего обзора. Джок вопросительно посмотрел на реквизитора.

— Если у вас получится управлять камерой одной рукой, то другой вы сможете держать это, — сказал человек.

— Спасибо, Олби. Мне понадобятся обе руки для управления камерой. Огромное спасибо.

Олби, заранее знавший, что из его идеи ничего не выйдет, однако считавший нужным сделать все от него зависящее, улыбнулся.

— Мы хотели как лучше, босс.

На платформе Джо Голденберг готовился снимать двумя «Митчеллами». Из рации доносился голос пилота, сообщавшего местонахождение табуна и вероятный путь его следования.

Все, похоже, складывалось благоприятно. Престон и Луиза забрались на платформу к Джо. Слова были не нужны. Люди расступились перед прибывшими, чтобы они смогли выбрать место с хорошим обзором.

Вид, открывавшийся с платформы, был бескрайним, впечатляющим. Пустыня, розовые горы, раскаленное добела солнце. Престон и Луиза полюбовались этой картиной. Потом Карр посмотрел на девушку.

— Господи, надеюсь, все… — заговорила она, но тут прозвучал голос пилота: «Начинаю снижаться».

Они увидели вдали вертолет, опускающийся к предгорьям, к невидимому высохшему руслу, где скрывались пасущиеся мустанги. Через несколько мгновений появилось облако пыли; вертолет преследовал его. Облако и вертолет двигались над пустыней за бегущим табуном. Наконец стал слышен приглушенный грохот; неистовые, мощные копыта испуганных животных заставляли землю содрогаться, вибрировать.

Луиза, Престон Карр, Джо Голденберг, его помощник, техник, радист замерли в напряженном ожидании.

Под платформой, за ограждением из скрещенных железных труб, ждал Джок Финли. Заряженная портативная камера «Рефлекс», прикрепленная к его телу кожаными ремнями, казалось, весила не двадцать четыре, а сто фунтов. Пояс с аккумуляторами стягивал живот, мешая дышать. Но он и без того дышал с трудом.

Трое рабочих находились рядом; им предстояло вытолкнуть Джока вперед, если он проявит нерешительность. Он сам так распорядился. Возле каждого рабочего лежало по ружью.

Эта мера предосторожности была на самом деле бессмысленной, однако ею не пренебрегли.

Джок положил палец на пусковую кнопку, мысленно повторяя: «Не позволяй рукам дрожать, держи равновесие». В этом заключались правила работы с портативной камерой. Правая нога — впереди, левая смещена в сторону. Опора на левую ногу. Тогда тело человека обретает наибольшую устойчивость. Волноваться нельзя, так как учащенное сердцебиение негативно скажется на качестве кадров. Если незначительная пульсация делает кадры более натуральными, живыми, то чрезмерная вибрация губит их.

Главное — сохранять спокойствие.

Теперь Джок не только ощущал ногами приближение табуна, но и видел его. Облако пыли мчалось к Джоку под усиливающийся топот копыт. В какой-то миг он испугался, ему захотелось повернуться и убежать. Но гордость удержала Джока. Мышцы его лица напряглись. В глазах застыла чрезмерная решимость. Главный момент настал. Гордый, смелый, до смерти напуганный Джок Финли выскочил из защищенного места навстречу несущемуся табуну. Крепко держа камеру перед собой, он затянул в окошечко и начал снимать.

Животные домчались до него! Обезумевшие от страха мустанги с острыми копытами, оставлявшими глубокие следы в жесткой почве, окружили Джока со всех сторон. Это был поток из огромных голов, яростных глаз, исторгающих пену пастей, оскаленных белых зубов, мускулистых, поджарых тел, пыли, грохота. Все это, казалось, проникло в Джока.

С верхней площадки платформы он был виден лишь мгновение; внезапно он исчез под табуном. Густая пыль застилала округу, не позволяя что-нибудь разглядеть.

Луиза устремилась вперед. Прес Карр крепко схватил ее — скорее чтобы унять дрожь девушки, нежели удержать.

Никто ничего не мог сделать. Табун должен был пройти. Когда он умчался дальше, и Джо проводил его взглядом через видоискатель камеры, все ожили. Люди бросились вниз по ровной, плоской, пыльной, истоптанной копытами земле к тому месту, где лежал на боку Джок Финли.

Карр и Луиза подбежали к нему. Рабочие перевернули Джока. Он потерял сознание; его руки со стиснутыми кулаками закрывали камеру. В последний момент режиссер думал о спасении пленки!

Его лицо было в крови. Она сочилась из ссадин на лбу и порезов на щеке, которые были ровными, аккуратными, точно их сделали бритвой, а не копытами.

Луиза посмотрела на плечо Джока, повернутое странным, неестественным образом. Девушка шагнула к Карру; актер, повидавший большее число раненых, чем она, встревожился сильнее Луизы. Она уткнулась лицом в его мускулистое плечо. Пытаясь успокоить Луизу, он погладил ее по голове.

Подъехал джип. Выскочивший из машины врач склонился над Джоком. Одной рукой он нащупал пульс, другой проверил, нет ли явных признаков повреждения черепа. Врач избегал людских глаз, в которых застыл вопрос. Для продолжения обследования он отстегнул кинокамеру и отпихнул ее в сторону, точно хлам.

Джо Голденберг поднял «Рефлекс» и передал своему помощнику.

— Разряди ее. Осторожно. Срочно отправь пленку в лабораторию!

Доктор оценил положение дел. Он ощупал грудь, ребра, живот, лицо, скулы, плечи Джока и произнес:

— Помогите мне перенести его в джип. Но только осторожно!

Четверо мужчин бережно подняли Джока и положили его на заднее сиденье. Когда автомобиль медленно тронулся с места, раздался чей-то тихий, полный сарказма голос:

— Так разбилось благородное сердце.

Престон Карр обернулся; его загорелое лицо побелело от возмущения.

— Вы не обязаны любить его. Но этот малыш действительно не робкого десятка.

Карр и Луиза доехали на джипе до медпункта, размещенного в трейлере. Человек, стоявший возле ступеней, получил приказ никого не впускать. Но он не посмел остановить Карра.

Раздетый Джок Финли лежал на столе в трейлере. Сестра помогала врачу, который продолжал осмотр, действуя очень осторожно из боязни усилить старое кровотечение или спровоцировать новое.

Одно обстоятельство успокаивало: движение грудной клетки свидетельствовало о том, что он дышит.

— Пульс? — спросил Карр.

— Не слишком плохой.

— Переломы?

— Нет. Только вывих плеча.

— Кровотечения?

— Пока не видно.

— Голова?

— Надо сделать рентген в Лас-Вегасе. Хотя сейчас лучше его не двигать.

В трейлер вошел радист со шляпой в руке. Он напоминал человека, пришедшего выразить соболезнования. Радист тихо, но твердо произнес:

— Лос-Анджелес на проводе. Также звонят из Нью-Йорка.

— Скажите им, что я сам позвоню, когда смогу сказать что-то определенное, — ответил врач, продолжая работать.

— Я не имею права ответить так Нью-Йорку, — запротестовал радист.

— Тогда найдите кого-нибудь, кто это сделает, — невозмутимо произнес врач, разбивая ампулу с нашатырем перед носом Джока.

Сначала не последовало никакой реакции. Затем Джок бессознательно отпрянул, что ободрило доктора. Он поднес новую ампулу, затем еще одну. Реакция Джока становилась все более заметной.

Наконец появился проблеск сознания. Джок открыл один глаз. Затем второй, но никого не узнал. Карр и доктор молча переглянулись. Пошли в ход новые ампулы с нашатырем.

Медсестра тем временем стирала влажной салфеткой кровь с лица Джока. Кровотечение останавливалось.

Внезапно доктор отложил в сторону ампулу с нашатырем и стетоскоп. Он обошел стол, взял неестественно повернутую руку Джока. Затем без предупреждения приложил значительную силу и вставил ее в сустав.

Джок закричал так громко, что даже люди, находившиеся поодаль от трейлера, услышали его вопль и побежали к медпункту. Этот крик холодил кровь. Но он свидетельствовал о том, что Джок еще жив.

Боль вернула Финли сознание более эффективно, чем нашатырь. Он снова открыл глаза, заморгал. Потом закрыл их. Дыхание было тяжелым, неровным. На его груди блестел пот, он стекал тонкими струйками. Джок, казалось, задыхался.

— Как вас зовут? — спросил его доктор. — Назовите вашу фамилию.

Он приподнял пальцами веки Джока и посмотрел в глаза. Затем врач протянул руку, и медсестра подала ему лупу и фонарик. Врач осмотрел зрачок Джока.

— Ваша фамилия? — снова спросил врач.

Грудь Джока двигалась так тяжело, натужно, со свистом, что Луиза отвернулась, ища утешения на плече Престона Карра. Но актер смотрел на врача, пытаясь понять его реакцию.

— Ваша фамилия? — повторил доктор.

— Финли? — неуверенно ответил Джок. — Финли?

— Где вы находитесь?

— Здесь.

— Где это — здесь?

Джок, казалось, снова потерял сознание. Доктор надавил на вправленное плечо. Боль привела Джока в чувство.

— Финли… Финли… Джок Финли, — произнес он.

— Где вы?

— Невада… натура… картина…

— Что с вами случилось? Вы помните?

Джок не отвечал, сознание ускользало от него. Доктор снова надавил на плечо. Боль заставила Джока прийти в себя.

— Ради Бога, дайте ему что-нибудь! — не выдержала Луиза.

— Уведите ее отсюда! — сказал доктор Карру.

Луиза ушла сама, без помощи Карра.

— Вы помните, что с вами произошло? — повторил доктор.

— Лошади. Бежали… дикие… мустанги, — с остановками произнес Джок; его дыхание постепенно выравнивалось.

— Вы что-нибудь чувствуете?

— Боль.

— Сильную?

— Да.

— О'кей, — доктор продолжил обследование; он искал признаки возможных внутренних повреждений. Джок лежал неподвижно, иногда задыхаясь, потея; кровотечение прекратилось, заботливая медсестра продолжала стирать остатки крови с лица Джока, оно становилось чище.

Наконец Джок произнес по собственной инициативе:

— Больно… дайте что-нибудь…

Доктор, поглощенный осмотром, не отреагировал на просьбу. Сейчас его внимание было снова сосредоточено на голове и глазах Джока.

— Док..? — Даже один произнесенный слог заставил Джока испытать страдания. — Мне больно.

— Не рекомендую. Это может замаскировать симптомы.

Джоку этот аргумент показался убедительным. Он попытался кивнуть, превозмогая боль.

Постепенно, осторожно, педантично, доктор устанавливал состояние Джока: трещин в черепе нет, серьезных внутренних повреждений — тоже, вывихнутое плечо придет в норму, шрамы от ран останутся навсегда. Раненого можно отправить по воздуху в Лас-Вегас для подтверждения или уточнения диагноза с помощью рентгена.

Заправленный вертолет был готов подняться в воздух. Когда Джока на носилках внесли в тесный салон маленькой машины, там не осталось места для врача, и ему пришлось лететь на втором вертолете.

Первый вертолет поднялся в воздух; доктор, Престон Карр, Луиза остались в окружении съемочной группы. В ожидании второго вертолета Луиза спросила врача:

— Вам не следовало бы дать ему обезболивающее?

— Он не хочет, чтобы обезболивающее маскировало симптомы, — объяснил Карр.

Но доктор сердито произнес:

— А еще я хочу заставить этого сукина сына уважать человеческое тело.

Прежде чем кто-либо успел ответить, все утонуло в рокоте появившегося вертолета.

Рентгенограммы, неврологические тесты, исследование мочеполовой системы подтвердили заключение молодого врача.

Через три дня Джок смог покинуть больницу с рукой на перевязи и двумя белыми пластырями на худом побледневшем лице. Фотография улыбающегося режиссера обошла весь мир; его ухмылка, подчеркнутая пластырями, воодушевила миллионы поклонников «новой волны».

Кадры, отснятые Джоком, оказались более удачными, чем первые, сделанные Грэхэмом. Но после коррекции цвета эти куски могли быть смонтированы в единое целое длительностью в шестьдесят четыре секунды. Этот короткий, но восхитительный эпизод обещал стать центральным и самым знаменитым моментом всего фильма.

Студия и Нью-Йорк перевели дыхание. Особенно сильно радовался Нью-Йорк. Через несколько недель акционеры услышат рассказ о мужестве кинематографистов.

Когда Джок вернулся на натуру, его встретили с тем уважением и любовью, какие достаются не каждому обладателю премии Академии.

Только Луизы там уже не было. Она исчезла, не оставив записки, не позвонив. Джок не мог заставить себя спросить о ней у Престона Карра. Сам Карр не заговорил о Луизе. Она просто исчезла. Джок убеждал себя, что это даже к лучшему. Теперь он целиком и полностью отдастся работе над фильмом.

Луиза — странная девушка, мысленно повторял Джок.