Голливудский мустанг

Шестая глава

Следующие два дня для Дейзи прошли отлично. Она вовремя приходила на съемки. Помнила свои слова. Не безупречно, но гораздо лучше, чем прежде. Работа шла практически по графику.

В течение этого времени не было нервных звонков со студии и из Нью-Йорка. Даже голос Марти звучал бодро, оптимистично, когда он вечером справлялся о том, как прошел день.

Но на третий день несколько слов из диалога обернулись проблемой для Дейзи. Она не могла произнести их с легкостью, потому что не понимала их смысла и значения для сцены. Джоку приходилось снова и снова помогать девушке вживаться в образ ее героини; Прес Карр и операторская группа терпеливо ждали; нужное освещение пропадало.

На следующее утро студия снова заговорила по радиотелефону о «девушке». Потом Нью-Йорк. И Марти. Джок едва убедил Марти не прилетать на натуру — агент хотел лично посмотреть, не может ли он помочь в отношении «девушки».

Девушка… девушка… девушка. Мысли о ней мучали Джока Финли, не давали ему спать по ночам. Даже Прес Карр не спал и тревожился. Сама «девушка» засыпала в половине четвертого или в четыре утра, приняв пять-шесть таблеток. Но таблетки вызывали еще большую неуверенность, подавленность.

Съемка превращалась в пытку. Каждый следующий кадр оказывался хуже предыдущего. Дубли не допускали монтажа, потому что всякий раз подход Дейзи к сцене был другим.

Джок продолжал произносить слова «отлично», «потрясающе», «реалистично» и «правдиво». Но Дейзи знала правду. Поэтому чем больший энтузиазм он демонстрировал, чем большую уверенность в успехе выражал, тем сильнее сомневалась в своих способностях актриса.

Это также влияло на ее отношение к Джоку. Прежде она заряжалась от него в постели мужеством, покоем, даже удовлетворенностью — не только сексуальной. Она ощущала, что он принимает ее такой, какая она есть. В начале знакомства Джок олицетворял Восток, театр, новый подход к кинопроизводству; он был для нее необыкновенной личностью. Дейзи согласилась сниматься только из-за доверия к нему и покорно принимала его трактовку сцен, его суждения, потому что верила в то, что Джок поможет ей преодолеть трудности на съемочной площадке. Она занималась с ним сексом потому, что хотела дать ему то, в чем, по ее мнению, он нуждался.

Во всех ее романах отсутствовали подлинно человеческие отношения. Большинство мужчин мечтало лишь обладать ею, и она отдавала себя им, как кинозвезды оставляют на память после съемок сигаретницы или зажигалки с монограммами своим поклонникам.

В действительности самое сильное ощущение неполноценности она испытывала в постели. Каждому мужчине она приносила меньшее удовлетворение, чем то, на которое он рассчитывал. Но может ли женщина соответствовать образу, который придумали для нее? Она была самой желанной; ее добивались с наибольшим рвением; ее считали обладательницей самой роскошной фигуры, самой лучшей груди и зада. И, конечно, мужчины ждали от нее незаурядного сексуального аппетита. Но те, кто попадал в ее постель, и те, в чьи постели попадала она, всегда испытывали разочарование. Желанная, доступная, готовая отдать себя, быть использованной, вызывать восхищение, любовь, она всегда являлась объектом, но не участником происходящего.

Какое-то время она пыталась быть другой. Агрессором в постели. Но почему-то мужчинам это нравилось еще меньше. Ее активность пугала их. Возможно, они чувствовали, что Дейзи не получает от этого удовольствия. Возможно, они догадывались, что после каждого свидания она многократно полоскала рот тремя различными эликсирами, пытаясь смыть воспоминания о встрече из своей души и рта.

Эта фаза ее сексуальной жизни продлилась недолго, несмотря на то, что венский психоаналитик, на самом деле не имевший диплома врача, весьма досконально разобрал с Дейзи ситуацию и пытался внушить ей, что в этой сфере у нее все обстоит нормально.

Но на сеансах психоанализа присутствовала только часть Дейзи. Другая ее часть — тайная, нераскрытая — диктовала свои правила, действовала с коварством и животной мудростью, более близкой к реальности, чем любая другая часть ее сознания.

Сейчас она говорила Дейзи, что Джок Финли слишком беспокоится из-за нее и поэтому не может испытывать влечения к ней. Что Дейзи стала для него, как прежде для всех ее мужчин, включая трех мужей, опасностью, губящей их как профессионалов. Она губила Джока Финли, его картину и его карьеру. Он наконец осознал это, говорила она себе.

Есть люди, которые постоянно ощущают свою фатальную обреченность, винят себя во всех неудачах, несчастных случаях, смертях, считают, что на них лежит проклятие и все, кого они касаются, неизбежно должны погибнуть. Лекарства от этой болезни нет. И оно никогда не появится.

Дейзи Доннелл была таким человеком.

Однако она продолжала искать мужчину. Легенда о сексуальной привлекательности Дейзи всегда позволяла представить дело так, что это мужчины добивались ее внимания. Но она искала человека, который будет любить ее. Которого сможет любить она. Которому принесет удачу, богатство, успех.

Такого мужчины не было. И не могло быть, потому что мужчиной, которого Дейзи желала и в котором нуждалась, был ее отец.

В раннем детстве Дейзи внушили, что именно она отпугнула отца. Ее мать, несчастная, потерявшая рассудок женщина, часто повторяла: «Он любил меня до появления детей. Потом что-то произошло. Не знаю, что именно. Возможно, они слишком много плакали, или дело было в чем-то другом. Но после родов он разлюбил меня. Мне следовало бы не иметь детей».

Она говорила о «детях», хотя у нее был только один ребенок — Дейзи. Девочка верила потерявшей рассудок женщине, обвиняя себя в том, что стала причиной распада семьи, исчезновения отца, превращения матери в седую безумную старуху, целыми днями рассматривающую стены «психушки», в которую она в конце концов попала.

Дейзи изначально несла в себе разрушение, гибель матери, ее брака. Она всегда обладала способностью губить других. Раньше или позже люди испытывали это на себе. Так было с ее тремя мужьями и многочисленными любовниками.

Дейзи винила себя во всех неудачах. Она лежала по ночам в своем трейлере без сна, несмотря на таблетки; девушка была убеждена, что Джок Финли наконец понял ее сущность. Она снова приносит несчастье человеку, который занимался с ней любовью. И Дейзи решила не пускать Джока в свою постель.

Если страх Дейзи порождался болезненным воображением, то тревога Джока имела под собой реальную почву. Он, словно преданный всеми генерал, выдерживал атаки со всех сторон. Ни один режиссер не может обманывать съемочную группу или авторов бесконечно. А еще не прекращались постоянные звонки со студии, из Нью-Йорка, от Марти.

Джок как-то услышал фразу, произнесенную рабочим: «Этот несчастный Финли, направляясь со съемочной площадки в радиорубку, разыгрывает спектакль похлеще Гэри Купера, шагающего по улице в фильме «Полнолуние».

Джок мог поговорить здесь только с одним человеком. С Престоном Карром. И тут он столкнулся с неожиданной для него злостью.

— Малыш, что, по-твоему, испытываю я? Дубль следует за дублем. Каждый раз я отдаю себя целиком, потому что не знаю, когда она сыграет прилично.

Да, она действительно великолепна, когда у нее получается. Тогда я отдаю ей должное. Но только ее заслуги тут нет. Это происходит само собой. Может быть, так сегодня играют в Нью-Йорке. Но в мое время актеры делали все обдуманно, сознательно. Они играли для зрителей. Не для себя самих. Актерская игра не была выплескиванием наружу душевной болезни.

Если я такой старый и консервативный, что не в состоянии понять модных критиков, то пошли они к черту! Могу ли я хорошо относиться к ней? Я повторяю одну и ту же сцену снова и снова, пока слова не начинают терять всякое значение. Я превращаюсь в опустошенного, выжатого человека. Снова надеюсь, что на этот раз она справится.

Пойми меня. Я буду делать это. Буду продолжать. Но это нелегко. И ты не помогаешь мне, приходя сюда и жалуясь на нее.

Джок не попытался ответить или возразить Карру. Как и ожидал Финли, этот подход оказался самым эффективным. Через несколько мгновений Карр тихо спросил:

— Что она говорит?

— Почти ничего.

— Даже когда вы остаетесь одни?

— Я не слишком много времени провожу наедине с ней.

— Да?

— Дейзи перестало это нравиться, — искренне сказал Джок.

— И давно это началось? — спросил Карр с настороженностью врача, заметившего важный симптом.

— С того вечера, когда вы ужинали с ней.

— О, — произнес Карр.

Отхлебнув виски со льдом, он сказал:

— Дейзи похожа на игрока, попавшего в полосу невезения. Она не может отойти от стола без выигрыша. И не может выиграть сама. Ей нужна счастливая рука. Чтобы обрести мужество. Подбери для нее такую сцену, которая заставит ее поверить в себя.

— Она не провалит сцену у озера, — сказал Джок.

— Тогда отснимем ее завтра!

На следующее утро, выйдя из своего трейлера, Дейзи узнала об изменении графика съемок. Сцена на берегу озера, которую собирались снимать через четыре дня, была перенесена на сегодня. Съемочная группа отправилась туда на рассвете. Актрису ждал джип. Престон Карр и Джок Финли уже уехали. Лишь парикмахер и гример Дейзи остались с девушкой, чтобы сопровождать ее.

Приближаясь к месту съемки, парикмахер и гример думали об одном: Господи, что делать с ее глазами? Они явственно выдавали тот факт, что Дейзи за всю ночь спала не больше двух часов.

Когда они прибыли на берег, к голубой воде, окруженной скалами и холмами из красной пустынной земли, все уже интенсивно работали. Там находились трейлеры, грузовики с генераторами, осветительные приборы, кресла, кабели, передвижная столовая, камеры, рельсы, операторские краны.

У кромки воды Джок, Джо Голденберг и Престон Карр обсуждали первый кадр с участием Карра. Пленка с панорамным видом натуры уже лежала в коробке. Джо запечатлел рассвет в пустыне, чтобы задать настроение. Он снял озеро, горы, их отражение в голубой воде, гладь которой еще не была нарушена рябью от лодок.

Для более интимных кадров Джок выбрал место, свободное от шумных, вездесущих катеров. Диалог предстояло записать в студии — там им не будет мешать шум пролетающих самолетов.

Когда ассистент сообщил Джоку, что Дейзи только что приехала, трое мужчин пошли поздороваться с ней. Они обменялись обычными в кинопроизводстве утренними поцелуями. Но сейчас, в этой сложной ситуации, поцелуи были напряженными, ненатуральными.

Сначала Дейзи поцеловал Джок, затем — Престон и, наконец, Джо. Каждый преследовал свою цель. Джок хотел оценить ее общее состояние. Не вызвала ли перемена в съемочном графике еще большего напряжения? Он почувствовал это, едва прикоснулся к Дейзи. Карр тоже хотел понять ее настроение. А Джо — увидеть, можно ли снимать Дейзи крупным планом, решить, какие линзы и фильтры понадобятся. Ответ был следующим — не сегодня. Однако он знал, что завтра она вряд ли будет выглядеть лучше. Может быть, даже хуже.

Джок сделал вид, что он должен отвести Джо в сторону, чтобы посовещаться с ним о съемке гор. На самом деле эти кадры уже были отсняты весьма удачно. Когда мужчины оказались у кромки воды, Джок указал рукой на далекие горы и их отражение в озере и спросил:

— Что вы думаете?

— Если завтра на студии увидят ее глаза, картину закроют.

— Телеобъектив может смягчить ее морщинки, — предложил Джок.

— Этого будет недостаточно, — возразил Джо.

— Что мы имеем?

— У нас есть вода, горы, лицо Престона Карра и тело девушки. Я не осмелюсь снимать ее крупным планом.

— Даже с рассеивающими линзами?

— Я уже начал снова пользоваться кисеей, и это не помогает!

— Как насчет задней подсветки?

— Я подсвечиваю сзади ее волосы так сильно, что скоро нельзя будет понять, кто это — мужчина или женщина! — Джо раздражали не вопросы Джока, а сознание ограниченности своих профессиональных возможностей. Ему нравилась девушка, он жалел ее и хотел помочь ей.

Задумавшись на мгновение, Джок сказал:

— Сделайте мне одно одолжение, Джо…

— Послушайте, я — оператор, а не волшебник, — печально произнес Джо.

— Мне требуется время. Дайте мне час или два. Поснимайте что-нибудь. Только дайте мне время. Потом делайте то, о чем я попрошу вас, без споров и обсуждений, словно мы договорились об этом две недели тому назад. Пожалуйста.

Джо Голденберг кивнул, затем он тотчас начал отдавать распоряжения своему ассистенту. Внезапно горы изменились, освещение стало более благоприятным.

Джок вернулся в свой трейлер и принялся яростно листать сценарий. Искать сцены, предшествующие эпизоду на озере и следующие за ним. Все они включали в себя крупные планы Дейзи. Конечно, можно снять эти сцены или вернуться к ним позже, когда Дейзи будет выглядеть лучше. Но это было опасным решением. Дейзи с трудом находила нужную игру и не сохраняла ее. Крупные планы окажутся в вакууме; Джок ненавидел такую искусственную технику съемки. Она будет применена в самом крайнем случае. Он найдет другой способ!

Наступил момент, сказал себе Джок Финли, когда необходимо проявить необычайную изобретательность, спасти фильм, спасти девушку. В любом творческом деле приходит час, когда слишком поздно отступать, а идти вперед — чистое безумие. Джок сталкивался с этим в театре, когда дата премьеры давит на тебя и нет времени сделать все необходимое. Такое случается и в кино, когда затрачено слишком много денег, чтобы отказаться от проекта, однако перспектива внушает страх. Сейчас Джок попал в такую ситуацию.

О чем он думал, утверждая, что ее имя гарантирует фильму успех? Эта девушка не могла гарантировать себе даже ночной сон! Ему, Джоку, следует проверить голову Марти! Это он совершил ошибку. Хитрый негодяй! Он боролся за сотню тысяч комиссионных в дополнение к его процентам исполнительного продюсера. Будет справедливым, если Марти, пытавшийся ухватить слишком большой кусок, благодаря собственной алчности превратит свою долю прибыли в ничто!

Предаваясь тихой ярости, Джок понимал, что дело не в Марти и не в руководстве студии. Именно он, Джок Финли, выбрал эту девушку. Причины были вескими. Она всегда находилась в центре внимания прессы. Ее местонахождения, мужья, любовники представляли большой интерес для доброй половины мира.

Если частица этого паблисити достанется Джоку Финли, то это благотворно скажется на его карьере. Если к тому же он добьется от нее хорошей игры, то закрепит за собой титул молодого гения в индустрии молодых талантливых людей.

Теперь казалось, что попытка закончится провалом. И ощущение неудачи заразит всю съемочную группу. Кинопроизводство сходно с ведением войны. Когда сражение может быть выиграно, все знают это и идут в бой с душевным подъемом. В других случаях, когда битва проиграна — еще не окончательно, но все же проиграна, — все также знают это. Дух войск падает, и главной задачей командира является снижение потерь, сохранение войска, упорядоченное, достойное отступление.

Но Джок Финли уже попадал в такие ситуации в искусстве более эфемерном и коварном, чем кино. При съемке фильма можно зафиксировать на пленке удачную игру актрисы и позже смонтировать куски. Но Джок пережил сходный кризис в театре, где ничего нельзя записать. И где все должно сработать, точно по волшебству, в один определенный вечер. В противном случае в послужном списке навсегда останется неудача.

Ему говорили, что Джулия Уэст — это беда. Блестящая, талантливая беда. Его не надо было предупреждать об этом. Он знал ее работу и репутацию.

Молодой Джок Финли (в то время Джек Финсток), его агент, продюсер Кермит Клейн понимали во время их первой встречи, что, если бы Джулия Уэст не была бедой, они бы не обсуждали сейчас назначение на должность режиссера юнца, поставившего всего два спектакля в авангардистских, внебродвейских театрах. Тем более что Джулия Уэст уже несколько лет не появлялась на сцене.

Только начинающий режиссер, стремящийся завоевать авторитет на Бродвее, мог согласиться работать с Джулией Уэст, пользовавшейся скверной репутацией.

Когда Кермит Клейн, полный, разменявший шестой десяток человек, в послужном списке которого было несколько хитов, поставленных на Бродвее достаточно давно, спросил двадцатипятилетнего Джека Финстока: «Вы знакомы с Джулией? Видели ее работу? Знаете что-нибудь о ней?» — Джек заверил продюсера: «Я ее видел. На сцене. И в Студии».

— Когда? — поинтересовался лысоватый, задыхающийся продюсер.

— Два года тому назад. Почему вы спрашиваете?

— Два года назад? Ну… — произнес Клейн, обращаясь скорее к агенту, нежели к Джеку. Агент, дородная женщина с большим бюстом, печально покачал головой. Два года тому назад — значит, еще до нервного срыва.

В дни молодости Джока Финли, когда речь шла о Джулии Уэст, слова «до» и «после» относились к ее срыву.

Джек Финсток понял эту безмолвную игру.

— Послушайте, мистер Клейн, актриса не может потерять талант. Если он был у нее, то останется навсегда! Проблема только в том, чтобы раскрыть его.

— Почему вы считаете, что вам удастся это сделать? — спросил Клейн. Он не понимал, в чем причина оптимизма Финстока — в его энергии или полном незнании ситуации. — Логан не справился с ней. И Казан едва не сошел с ума. С ней тяжело работать.

— Я не говорил, что с ней легко работать! — выпалил Джек. — Как долго вы будете сравнивать каждого молодого режиссера с Логаном и Казаном, которые, кстати, больше не работают в театре? Вы похожи на бейсбольного менеджера, который отказывается выпустить команду на поле, пока он не получит Бейба Рута. Мистер Бейб Рут умер! А зрители ждут!

— Что вы намерены предпринять? — внезапно спросил Клейн.

Джек неожиданно подался вперед; его лицо горело.

— Что, по вашему, я должен делать? Я — режиссер!

Клейн улыбнулся, посмотрел на агента Джека и грустно произнес:

— Хорошо, когда молодой человек, работающий в театре, имеет какую-то другую профессию, приносящую ему доход. До моего первого хита я работал управляющим четырех доходных домов, принадлежавших моему дяде. Одновременно я продюсировал спектакли. Порой мне хочется вернуться к той работе. А кем работаете вы?

— Я — посыльный в суде, — признался Джек.

— Посыльный в суде! — засмеялся Клейн. — При вашем-то честолюбии!

Джек подался вперед, не обращая внимания на то, что агент положил ему руку на плечо.

— Эта работа дает мне массу преимуществ! Я работаю в удобное для меня время. В промежутках между занятиями, репетициями и… встречами с толстыми, самодовольными негодяями, называющими себя продюсерами!

Клейн перестал смеяться. Он посмотрел на агента. На лице женщины появилась виноватая материнская улыбка: «Вы сами напросились на это, Кермит.»

— Может быть, мы ставим вопрос неправильно, — сказал Клейн. — Возможно, следует спросить, а поладит ли с ним Джулия Уэст?

Он повернулся к Джеку.

— Я не хотел вас обидеть. Я просто удивился. Большинство молодых людей, когда я спрашивал их, отвечали, что работают у своих отцов, или в «Мейси», или продают страховые полисы.

— Я пытался продавать страховые полисы, — признался Джек. — Мне это не понравилось. Кто станет покупать их у мальчишки?

Клейн заговорил серьезным тоном.

— Шоу-бизнес — ненадежное занятие. По правде говоря, я не советую никому бросать ради него стабильную работу. Потерпев неудачу в театре, человек уже не может вернуться к прежней жизни. В этом бизнесе нет ни одного психически здорового человека. Когда вы поймете это, будет уже поздно. Потому что вы уже станете его частью, и вам будет казаться, что безумен весь остальной мир. Поэтому я не решаюсь никого воодушевлять.

— Если я потерплю неудачу, то на следующее утро вернусь в суд и буду снова разносить повестки, — сказал Джек. — Я не стану винить вас.

— Мне пришла в голову фантазия, — заявил Клейн. — Падает атомная бомба. Все человечество уничтожено. Выжили только два человека. И пока один из них ищет что-нибудь съедобного, другой заявляет: «У меня есть превосходная идея спектакля для одного актера…»

Клейн повернулся к телефону, набрал номер, дождался ответа.

— Это Кермит Клейн. Я хочу поговорить с Одри. Одри? Это Кермит. У меня в кабинете сидит Джек Финсток. Вы знаете этого молодого человека, поставившего два внебродвейских спектакля…

— И телеспектакль с Полом Муни, — вставила женщина-агент.

— И телеспектакль с Полом Муни. Помните. Да, да, думаю, справится. Я уверен. В любом случае давайте устроим встречу. Завтра?

Клейн заглянул в свой календарь.

— В пять! Нет, Одри, нет, в три я не могу.

— А я могу! — твердо произнес Джек, чтобы Одри его услышала.

Клейн недовольно посмотрел на Джека, затем, словно желая проучить его, сказал в трубку:

— Одри, мистер Финсток свободен в три часа. У вас в кабинете? Хорошо! Он придет.

Клейн положил трубку и придвинул свой календарь к Джеку. Финсток удивленно взглянул на своего агента.

— Посмотрите! — приказал Клейн. — Есть ли у меня дела в три часа?

Джек увидел, что с половины третьего до шести у Клейна нет встреч.

— Вы, возможно, пожелаете знать, почему я сказал, что занят в три часа и свободен — в пять. Потому что, молодой человек, я хотел проверить, способна ли Одри добиться того, чтобы Джулия Уэст до пяти оставалась трезвой! Но вы так сильно желаете получить этот шанс, что готовы явиться куда угодно в любое время. Я понимаю вас, и мне приятно общаться с таким молодым человеком. Меня тошнит от старых звезд и старых режиссеров, которых надо обхаживать, уговаривать, заманивать в театр. Мне по душе энтузиазм. Я люблю молодежь.

Но помните одну вещь. В вашем энтузиазме таится одна опасность. Вам покажется, что эта дама лучше, чем она есть на самом деле. Что она более трезвая. Вы будете прощать ей слабости, возраст. Стремясь использовать шанс, вы закроете глаза на все это. В конце концов, для молодого, никому не известного Джека Финстока… знаете, это звучит не слишком впечатляюще, вам надо сменить имя и фамилию… так вот, для молодого человека весьма лестно и заманчиво поставить спектакль с Джулией Уэст. Но вы заплатите за этот шанс. Может быть, будете платить за него всю жизнь. Так что не обманывайте себя и меня. Посмотрите на нее безжалостными глазами. Оцените вероятность провала и успеха. Сходите завтра на эту встречу и позвоните мне сразу по ее завершению. И будьте честны со мной. А главное — с самим собой!

— Хорошо, мистер Клейн, — искренне и уважительно произнес Джек Финсток.

Кивнув, продюсер повернулся к агенту Джека:

— Сара! Я хочу, чтобы вы сказали мне честно: где еще в этом мире, в каком другом бизнесе, зрелый, опытный пятидесятишестилетний человек отдаст свое будущее и репутацию в руки сумасшедшей актрисы и двадцатипятилетнего юнца?

Когда Джек увидел Джулию Уэст, она стояла спиной к двери и разглядывала портреты, которые Одри повесила на стену над старым мраморным камином. Там были надписанные фотографии умерших, исчезнувших, похороненных звезд. И уехавших в Голливуд, что для Одри было равнозначно их смерти.

Повернувшись, Джулия Уэст увидела Джека; она не услышала звука открываемой двери; на ее лице появилось удивленное выражение. Она улыбнулась и протянула ему руку. Он подошел к камину и пожал ей руку. Она ответила на его мягкое пожатие. Похоже, она действительно обрадовалась, увидев Джека.

Сара выждала мгновение, затем сказала:

— Мистер Финсток, пожалуйста.

Она указала на большое кресло, стоявшее у письменного стола.

— Хотите чаю? — предложила Одри.

Джек только сейчас заметил, что они пили чай. Чашка и блюдце Одри стояли на столе. Чашка Джулии находилась на камине, возле улыбающейся актрисы. У нее было хорошее лицо, отличная зрелая фигура.

Одри заговорила первой, как истинный агент.

— Джулии очень понравился сценарий. Конечно, она хотела бы обсудить с вами некоторые изменения. Но в целом он ей понравился…

— Я тоже хотел бы кое-что изменить, — сказал Джек.

— Мы полагаем, что сможем получить доработанный вариант весьма скоро. Если же мы ошибемся на сей счет, это позволит нам узнать об авторе нечто такое, что лучше знать с самого начала. Что касается исполнителя главной мужской роли, то Джулия думает…

— Одри, дай высказаться молодому человеку, — тихо, дружелюбно перебила агента Джулия.

Это было сказано приветливо, однако сразу установило дистанцию, подчеркнувшую их возрастную разницу. Джулии Уэст было не более сорока одного года. А Джеку — двадцать пять. Если он был молодым человеком, то она определенно не была старой женщиной.

Он заговорил, сел в кресло, но вскоре встал — так он с большей свободой излагал свои многочисленные соображения. О сценарии. Об изменениях. О подходящем актере. О структуре пьесы. О стиле постановки.

Сначала он обращался к ним обеим, поскольку считал необходимым завоевать одобрение Одри тоже. Но потом, воодушевленный внимательным взглядом Джулии, он заметил, что говорит только для нее. Она по-прежнему стояла у камина. Время от времени актриса потягивала чай. Но это не мешало Джеку. Она поднимала чашку и снова ставила ее на мрамор совершенно беззвучно.

В конце обсуждения Одри одобрительно посмотрела на Джека.

— Думаю, мы отлично поладим, — тихо сказала Джулия.

Этой одной фразой Джулия Уэст выделила Джека из толпы начинающих, новичков, учеников; она признала в нем профессионального бродвейского режиссера. Перед уходом Джека они пожали друг другу руки. Он держал ее руку в своей, пока Джулия вспоминала отдельные его замечания, которые произвели на нее впечатление. Джек искал признаки того, чего опасался Клейн. От Джулии не пахло спиртным. Он не увидел в ее глазах ничего, кроме легкой астигматичной дымки. Ей следует носить очки, подумал он.

Выйдя на улицу, он поспешил к ближайшей аптеке, где был телефон. Он едва не выронил монету, вставляя ее в щель. Набрал номер.

— Ну, Финсток?

— Она великолепна, мистер Клейн! Ей понравился сценарий. И мои идеи насчет доработки. Мы нашли общий язык по всем вопросам.

— Хорошо, хорошо, — настороженно произнес Клейн. — А как она выглядела.

— Потрясающе!

— И была… трезвой?

— О, да! Она пила только чай.

— Чай…

Клейн, похоже, успокоился.

— Это звучит отлично, Финсток… Господи, давайте прямо сейчас подберем вам новую фамилию. Пока еще не начали рисовать афиши. Честно говоря, по-моему, «Джек Финсток» звучит не слишком изысканно. Мы придумаем вам другую фамилию.

— Но мне нравится моя! — возразил Джек.

— Хорошо, не обижайтесь. Подумайте об этом. Господи, если нам не нравится название пьесы, мы его меняем. Что ужасного в том, что вы смените фамилию? В любом случае я звоню Одри и начинаю переговоры. До завтра, малыш.

В течение всего подготовительного периода Джулия была доброжелательной, приветливой, сговорчивой. И она поглощала в больших количествах чай. Джек проводил с ней много времени, присутствовал на встречах с автором, художником, участвовал в подборе актеров; они сидели в темных пустых театрах, смотрели и слушали красивых, а иногда и талантливых молодых людей, так же, как Джек, мечтавших получить шанс.

В основе пьесы лежал роман между зрелой женщиной и одноклассником ее сына; все известные актеры-мужчины были недостаточно молоды для этой роли. Проблема заключалась в том, чтобы найти юношу, готового стать звездой, обладающего молодостью и другими качествами, которых требовала роль.

В часы бесконечных прослушиваний Джек, Кермит Клейн и Джулия Уэст сидели рядом. Иногда, когда молодой актер производил впечатление на Джулию, она касалась руки Джека и пожимала ее весьма осторожно. Это был чисто деловой жест.

Им пришлось просмотреть в поисках подходящего молодого человека множество спектаклей. Когда они в перерыве стояли в вестибюле — Джулия была заядлой курильщицей, — Джек замечал, что актрису узнают. Иногда он слышал изумленный шепот: «Джулия Уэст». Это ему льстило.

В один из таких вечеров они встретили Джимми Мак-Дэниэла. Они прошли за кулисы; Мак-Дэниэл оказался славным, скромным, искренним молодым человеком. Он почувствовал себя польщенным тем, что звезда Джулия Уэст нашла время зайти к нему. Они повели его в «Дауни», где, в отличие от «Сарди», не было туристов, желающих посмотреть на знаменитостей.

Джулия держалась с Мак-Дэниэлом ласково и дружелюбно — так же, как с Джеком с момента их знакомства. В начале четвертого она встала из-за стола и сказала:

— Вы — весьма талантливый молодой человек. Мы еще увидимся.

Джек оплатил счет и отвез Джулию домой. Он, как всегда, расстался с ней у двери.

— По-моему, это наш юноша, — радостно сказала она.

Кажется, он понравился ей как мужчина, подумал позже Джек. Это отлично. Отношения будут выглядеть на сцене более убедительно.

Джек весь вечер внимательно следил за Джулией. За все время их общения она впервые пила спиртное. Водку с лаймовым соком. Только один бокал. Не больше. Это было даже лучше, чем полное воздержание. Если Джулия могла выпить бокал и отказать себе во втором, это означало, что она миновала опасную точку.

Первое чтение пьесы прошло гладко. На голой сцене находились Клейн, автор, Одри, агент Джека, два важных спонсора и все актеры. Джек контролировал чтение; перед ним на длинном столе лежали часы. Некоторые актеры играли свои роли, другие просто читали текст. Молодой человек, которому досталась роль сына Джулии, часто ошибался.

Но Джек знал, что первое актерское чтение значит не слишком много. Если ты уверен в своем актере, то ты предвидишь, что он сможет продемонстрировать через четыре недели репетиций.

Джулия читала очень грамотно и сдержанно, лишь обозначая чувства и передавая темп действия.

Когда чтение закончилось, Джек и Клейн отошли в угол сцены. Они говорили тихо и быстро.

— Актеры хорошие, — сказал Клейн. — За исключением одного малыша. Отвратительная дикция! Мы вышли за пределы установленного времени, хотя и ненамного. У нас будут проблемы со сценой Джулии перед концом второго действия. Но мы справимся.

— Не волнуйтесь из-за этого малыша, — сказал Джек Финсток. — Я работал с ним в студии. Он очень хорош. Вы правы насчет второго действия. Я долго уговаривал Сидни Лампрехта. Но вы знаете авторов. Джулия будет просто великолепна!

— Она по-прежнему не пьет?

— Один раз. Я видел, что она выпила бокал. В остальных случаях Джулия обходилась чаем, — успокоил его Джек.

— Малыш, удерживай ее в таком состоянии, и ты добьешься успеха. Потому что Джулия идеально подходит для этой роли, — сказал Клейн. — Теперь я хочу показать ей эпизоды рекламы. Через неделю целая страница воскресного приложения к «Таймс» будет посвящена спектаклю. Это большая удача.

Клейн собрал всех возле стола и разложил на нем макет рекламы. Кермит Клейн представляет Джулию Уэст в новой пьесе Сидни Лампрехта. Под названием спектакля шли фамилии актеров, затем — «Режиссер — Джек Финли». Последняя строчка была набрана довольно крупным шрифтом, хотя и не таким крупным, как имя и фамилия актрисы.

Джек перевел взгляд с рекламы на своего агента, затем на Клейна.

— Что значит — «Финли»?

— Я думал, мы договорились… — Клейн сделал такое лицо, словно его предали.

— Вы предложили. Но я не согласился! — резко выпалил Джек. — Думаю, мы сможем внести правку в рекламу, — недовольно произнес Клейн, давая понять, что сделать это будет непросто.

— Финли… Финли… — произнесла Джулия Уэст. — Мне нравится, Джек. И я еще никогда не имела шанса дать режиссеру новую фамилию. Джек Финли. Джек Финли. Мне нравится!

Она взяла его руку, вложила в нее карандаш, сжала пальцы Джека и заставила расписаться: — Джек Финли.

— Видите, как просто, — улыбнулась Джулия. — Логан, Казан и Финли. Звучит как название юридической фирмы. Естественно и просто. Пожалуйста, оставьте.

Джулия умела улыбаться так ласково и приветливо, что у людей появлялось желание сделать для нее что-то приятное. Джек ответил на ее улыбку и кивнул. Проблема разрешилась; Джек сменил фамилию. Репетиция, начавшаяся весьма успешно, продолжилась.

Первые намеки на неприятности появились на четвертый день. Они застряли на сцене в спальне. Героиня Джулии приехала в колледж навестить сына. Юноша находился на занятиях, но его сосед, которого играл Мак-Дэниэл, остался в комнате. По ходу сцены возникал физический контакт между матерью и соседом сына.

Во время перерыва Джулия вызвала Джека в свою гримерную — простую и некрасивую, как все театральные гримерные, используемые для репетиций. Лампы были без абажуров; они давали резкий, яркий свет. Джулия причесывала волосы — она постоянно делала это. Сейчас, при резком освещении, казалось, что ей не сорок один, а пятьдесят один год. Ее лицо стало безобразным, полный подбородок висел. С гордо поднятой головой она потягивала чай из пластмассовой крышки от термоса, который актриса ежедневно приносила на репетицию в кожаной сумке.

Она заговорила, и Джеку показалось, что ее бьет озноб.

— Я не вынесу его прикосновения.

Джулия произнесла эту фразу тихо, тщательно выговаривая каждый слог.

— Чьего? — спросил ничего не подозревавший Джек.

— Мак-Дэниэла. Я его терпеть не могу.

— Мы вместе его выбирали. Он вам понравился.

— Это было до того, как я обнаружила, что он — гомик. Теперь я не могу находиться рядом с ним. Я не хочу, чтобы он прикасался ко мне в этой сцене.

— Но это — главный момент сцены.

— Мне очень жаль, — сказала она, потягивая чай из пластмассовой крышки. — Придумайте что-нибудь, измените сюжет.

— Начнем с того, что он не гомик, — сказал Джек. — Если бы он был гомиком, я бы сразу это заметил.

— Говорю вам, он — гомик! — повысила голос Джулия.

— Неважно, кто он. Если вам не нравится, давайте заменим его, — предложил Джек, хотя он считал, что Мак-Дэниэл идеально подходит для этой роли и дает возможность осуществить творческую режиссуру. — Если вы чувствуете себя дискомфортно, вы не сможете сыграть любовные сцены во втором и третьем действиях.

— Я не хочу причинять ему боль, — почти печально произнесла Джулия. — Но мы действительно должны думать о спектакле. Это важнее всего!

— Я скажу Кермиту. Мы немедленно начнем поиски.

— Спасибо, Джек, спасибо.

Она сжала его руку.

— Это не только в моих интересах, но и в ваших тоже, дорогой. Я хочу, чтобы ваш бродвейский дебют стал хитом. Большим, шумным хитом!

Кермиту Клейну Мак-Дэниэл тоже нравился. Но, как и Джек, он чувствовал, что ради спокойствия Джулии от него лучше отказаться. Они заменили молодого человека. Новый актер, Клинтон, был хуже Мак-Дэниэла, но он нравился Джулии, и это делало замену целесообразной.

Репетиции продолжались. На десятый день, когда состоялся первый прогон заключительной сцены без сценариев в руках, Джулия была в ударе. Она сыграла сцену прекрасно почти до конца, помня каждое слово из диалога, впервые демонстрируя мощь своего таланта и душевную тонкость, делавшие ее великой актрисой. Джек и Кермит Клейн сидели рядом в восьмом ряду.

Начиная с середины сцены, Кермит постоянно тихо шептал:

— Господи… Господи… она великолепна… великолепна!

Протянув руку, он ущипнул Джека за щеку. Оптимизм Клейна был преждевременным, потому что через несколько мгновений Джулия забыла свои слова. Когда ассистент режиссера подсказал ей, она повернулась к нему и произнесла:

— Не раскрывайте вашего поганого рта, пока я не попрошу об этом!

Это было первым проявлением дурного характера Джулии за все время работы над спектаклем. Она отвернулась, отошла в сторону, закрыла руками лицо, потом сдавила ими горло, оставив на коже красные следы. Джек побежал по темному проходу; Кермит Клейн последовал за ним.

Они поднялись по ступенькам на сцену. Джек подошел к Джулии; Клейн задержался в нескольких шагах от режиссера. Джек обнял актрису.

— Джулия?

Она, похоже, начала обретать покой в его объятиях.

— Извините, — прошептала она. — Я сожалею, что нагрубила ассистенту режиссера. Скажите ему это.

— Он понимает. Мы все испытываем напряжение.

— Нет, скажите ему, — настойчиво прошептала актриса.

Джек повернулся к молодому ассистенту.

— Боб, Джулия сожалеет. Она не хотела вас обидеть.

Молодой человек кивнул; его лицо все еще было напряженным и фасным.

— Я сам виноват. Мне не следовало торопиться с подсказкой.

— Уведите меня, — попросила Джулия Джека.

Он повел ее в сторону гримерной, но она сказала:

— Домой!

— Джулия, мы должны работать еще четыре часа. У нас напряженный график. Пожалуйста.

Джек посмотрел на Кермита, ища помощи и поддержки.

— Джулия, дорогая, — сказал Кермит. — Отдохните. Мы поработаем над другой сценой. Полежите, отдохните немного. Мы вернемся к этой сцене позже.

Она еле заметно, но твердо покачала головой. Кермит приблизился к Джулии. Она уткнулась в плечо Джека.

— Джулия? — произнес Кермит.

Наконец она сказала:

— Я могу поговорить с вами?

Джек и Кермит переглянулись, потом Кермит спросил:

— Наедине?

— С вами обоими, — прошептала актриса.

Джек отпустил актеров на ленч. Кермит, Джулия и Джек отправились в тесную, пыльную гримерную. Актриса села перед зеркалом, дотронулась до прически, словно хотела поправить ее. Отпила чай из пластмассовой крышки.

Джулия смотрела то на отражение Кермита, то на отражение Джека — в зависимости от того, кто говорил в данный момент или к кому обращалась она.

— Я больше не могу! Не могу!

Джек посмотрел на отражение Кермита.

— Послушайте, дорогая, — начал Джек. — Вы устали. Вы слишком много работали.

Они неправильно поняли ее, и она произнесла более твердо:

— Я не могу работать, когда он смотрит на меня!

— Кто? — спросил Джек.

— Автор! Этот чертов автор! Вот кто!

— Он сидит в последнем ряду и ведет себя очень тихо, — смущенно заметил Джек. — Когда он хочет что-то сказать, он обращается только ко мне. Он проявил большую сговорчивость в отношении купюр и изменений.

— Конечно! — слишком быстро согласилась она. — Почему нет? Мы взяли его убогое дерьмо и делаем из него пьесу. Так вот — больше этого не будет. Не будет!

— Но это работает! — испуганное лицо Кермита покрылось испариной. — Джулия, дорогая, мы сидим здесь. Мы можем видеть. Это работает! Эта роль — ваша лучшая со времени…

Она заставила его замолчать, просто на мгновение подняв глаза — резко, сердито. Кермит едва не произнес одно слово, которое она не могла слышать.

Джулия заговорила почти печально.

— Возможно… возможно, мне не следует находиться здесь. Возможно, мне надо уйти ради спасения спектакля. В конце концов спектакль — это самое важное. Я всегда говорила это. С моего первого проведенного в театре дня. Вы знаете это, Кермит.

— Да, да, Джулия, знаю, — солгал Кермит.

— Вероятно, я должна уйти. И позволить вам взять другую актрису. Время еще есть.

В голове Кермита промелькнула тысяча мыслей: театр в Нью-Хейвене, нью-йоркская премьера, остаток денег в банке, дата премьеры в Бостоне, потеря театральной субсидии, реклама, аванс, приемы — все это зависело от участия в спектакле Джулии Уэст. Компания с переулка Шуберта сомневалась в пьесе и предоставила им театр только из-за Джулии. Все предварительное паблисити держалось на имени Джулии Уэст. Драматург и режиссер были еще молоды и не заслуживали большого рекламного пространства. Что скажут спонсоры, если он попросит у них дополнительные средства на замену главного «козыря» — Джулии Уэст?

Джек думал лишь об одном. Если Джулия Уэст уйдет, критики потеряют всякий интерес к постановке. Слухи погубят его еще не начавшуюся карьеру. Джек Финли не справился со звездой. Джек Финли не довел спектакль до премьеры. Джек Финли упустил свой шанс. Его первая бродвейская постановка закончилась крахом. Нет, он не может заменить Джулию Уэст другой актрисой.

— Джулия, вы не должны уходить, — сказал он. — Я не позволю вам сделать это. Я сидел здесь и видел вас. Вы помните наши беседы до начала репетиций. Сценарий не стал хуже с той поры. Если вас что-то беспокоит, скажите мне! Я это исправлю. Но не говорите больше об уходе. Хорошо?

Она посмотрела на отражение Джека, взяла режиссера за руку и прижала ее к своему лицу. Казалось, что его близость успокаивала эту женщину.

— Я не могу сыграть финальную сцену в ее нынешнем виде, Джек, — сказала Джулия. — Этот юноша не должен уйти от этой женщины.

Глаза Кермита встретились в зеркале с глазами Джека. Говори с ней, убеди ее! — беззвучно произнес Кермит.

— Дорогая, в этом заключается сила пьесы. Подобный роман может быть лишь коротким. Вы заставляете зрителей жалеть вас и великолепно добиваетесь этого.

— Джек, эту сцену играю я! Поэтому говорю вам — она плохая. Я не могу играть третье действие, если оно заканчивается уходом юноши. Думаю, вам лучше взять другую актрису.

— Джулия, пожалуйста! Я даже слышать об этом не хочу! — воскликнул Джек.

Скрывая свою панику, Кермит вмешался в разговор.

— Послушайте, продолжайте пока репетицию. Я пойду выпью с автором и обсужу с ним этот вопрос. Хорошо, Джулия?

Она, похоже, смягчилась.

— Кермит, дорогой, пожалуйста, объясните ему — если он не будет приходить в театр, всем станет легче. Конечно, пощадите его чувства. Я не хочу слыть актрисой, которая дурно обращается с авторами.

Перед окончанием рабочего дня ассистент режиссера передал Джеку записку от Кермита с просьбой сразу после репетиции зайти к нему в офис. Сама репетиция прошла исключительно хорошо — только последние две минуты финальной сцены Джулия совсем не играла. Но остальная часть третьего действия выглядела превосходно для десятого дня работы.

Когда Джек пришел в офис, секретарь Комитета уже покинула свое место; дверь кабинета была открыта.

— Джек! — позвал Кермит. — Входите.

Шагнув в кабинет, Джек увидел сидящего на диване Сидни Лампрехта. Автор был явно обижен, рассержен.

— Естественно, он волнуется, — сказал Кермит. — И хочет знать ваше искреннее мнение.

Автор посмотрел на Джека. В глазах драматурга блестели слезы.

— Сид, если это мешает ей, пожалуйста исчезните на несколько дней. Не приходите в театр. Все существенные изменения уже позади. Возможно, теперь будут только небольшие сокращения. Я не стану ничего делать, не обсудив это с вами заранее.

Автор немного успокоился.

— Вы должны признать, что я легко соглашался на сокращения и изменения, ведь правда, Джек?

— Конечно, Сид. Именно поэтому я уверен, что мы сможем работать вместе до премьеры. Только не в театре, не рядом с ней.

— Я охотно перестану посещать репетиции, — признался автор. — Последние дни она излучает ненависть. Я чувствую это на последнем ряду. Но она — прекрасная актриса. И вы поможете ей сыграть великолепно. Действительно, зачем мне каждый день присутствовать на репетициях?

Джек испытал недолгое облегчение.

— Вы должны сделать для меня одну вещь, — продолжил автор. — Не позволяйте ей менять концовку!

Джек посмотрел на Кермита.

— Разве я согласился изменить концовку? Кермит в моем присутствии сказал ей, что концовка остается прежней!

— Спасибо, — с жаром произнес автор.

Он подошел к Джеку, пожал ему руку.

— Она больна. Да, больна! Но вы способны управлять ею. Она делает все, что вы хотите. Обещайте мне, что финал останется без изменений, и я буду держаться подальше от Джулии Уэст.

— Сид, ваша пьеса не допускает другого конца. Он понравился мне больше всего, когда я читал текст. Так что не волнуйтесь. Даю вам слово. Финал останется.

Сидни Лампрехт обнял Джека и повернулся к Кермиту, все еще крепко сжимая плечи режиссера.

— Пока существуют такие режиссеры, театр не умрет! Еще есть смысл сочинять в муках пьесы и ставить их!

Лампрехт ушел. Джек измученно опустился на диван. Но Кермит так посмотрел на режиссера, что тот настороженно поднялся.

— Что, Кермит?

— Чай, — сказал Кермит. — Чай!

— Кермит?

— Вам известно, сколько чая она выпивает?

— Это для голоса, — объяснил Джек.

— Это водка! Чистая водка! Слегка подкрашенная.

— Откуда вам это известно?

— Пока вы репетировали, я заглянул в ее гардеробную и попробовал жидкость. Это водка! Она может пить ее целый день, и вы ничего не заподозрите. Она не имеет запаха.

— Джулия не кажется пьяной… Я могу поклясться…

— Конечно! Ее возможности безграничны. Она никогда не кажется пьяной. Но она пьяна! Этот взгляд, близорукие глаза. Вы сказали, что ей нужны очки. Ей нужно меньше пить «чай».

— Я могу поклясться… — повторил Джек и кое-что вспомнил. — В тот первый день, в кабинете Одри, тоже?

— Да, тоже. Я знаю, потому что говорил с Одри сегодня днем. Она призналась. Сказала, что Джулии это необходимо. Что, если мы будем обращаться с ней правильно, все обойдется.

Кермит поднялся с кресла, подошел к окну и посмотрел на сумерки, опускающиеся на Бродвей. Он увидел их театр. Люди, возвращающиеся домой с работы, покупали билеты на новый спектакль Джулии Уэст.

— Господи, — сказал он. — Если бы она только…

Кермит перебил себя.

— Мы у нее в руках. Без Джулии спектакля не будет. С ней нас отделяет от несчастья одна чашка «чая». Она может погубить нас обоих. Если я не сделаю «хит» в этот раз…

— Не беспокойтесь, Кермит. Все будет в порядке. Клянусь вам…

— Логан клялся. Казан клялся. Она едва не погубила их, — печально произнес Кермит.

Джек поднялся, подошел к окну, встал возле Кермита и устремил взгляд на Бродвей. Огни уже горели, хотя еще не стемнело полностью. Неоновая реклама бежала, дышала, объявляла, искала, соблазняла, обещала.

Джек глядел в окно, потому что смущение мешало ему смотреть на Кермита; он боялся выдать себя.

— Я никогда не говорил об этом вслух, Кермит. Потому что это звучит нелепо. Я не мог объяснить это даже моей матери, когда она хотела отправить меня в стоматологическое училище.

Кермит, я должен работать в театре. Должен. Дело не в огнях. И не в публике. Даже не в славе и деньгах, которые, знаю, однажды придут ко мне. Я просто испытываю потребность работать в театре. Заниматься режиссурой. Ставить хорошие спектакли. Добиваться совершенства. Я знаю это с двенадцати лет, когда моя учительница повела нас на утренний спектакль. Я впервые попал в настоящий бродвейский театр! Я сидел и думал: Господи, это реальность. Это не телевидение. Не большой, плоский киноэкран, а все настоящее!

Но я ощущал и нечто другое. Даже в двенадцать лет. Я чувствовал, что могу сделать лучше. Я даже сказал об этом моему приятелю, когда мы возвращались на метро в Бруклин. Он засмеялся, и я понял, что не должен говорить так, пока не докажу это.

Но я могу сделать лучше, Кермит! Могу! И сделаю. Никакая актриса, никакая звезда, пьяная или трезвая, сумасшедшая или нормальная, не отнимет у меня шанс доказать это! Потому что ничем другим на этом свете я не хочу заниматься. Ничем! Я должен это сделать. Стать лучшим в театре или умереть.

Кермит молча смотрел в окно, пытаясь разглядеть лицо Джека, отражавшееся в стекле. Джек говорил абсолютно искренне.

— Я доведу ее до премьеры, Кермит. Сделаю для вас хит!

Кермит уже много раз слышал подобные обещания. Иногда их выполняли. В большинстве случаев — нет. Однако всегда режиссер говорил так же искренне, как Джек Финсток. А точнее, Джек Финли.

До премьеры в Нью-Хейвене все шло нормально. Последний прогон без декораций перед отъездом из Нью-Йорка был самым трогательным и впечатляющим. С последним действием была проблема. Джулия испытывала дискомфорт. Но она играла — не безупречно, но достаточно хорошо для Нью-Хейвена и первого публичного представления.

Она продолжала пить свой чай; Джек постоянно следил за ней. Ему казалось, что она пьет не больше, чем прежде. Но он находился рядом с ней не двадцать четыре часа в сутки.

Они приехали в Нью-Хейвен на поезде. Джек отвез Джулию в гостиницу «Тафт», находившуюся возле театра. Помог отнести чемоданы в номер. Она сама несла свой термос. Джек поставил чемоданы на пол. Джулия обвела взглядом гостиницу.

— Господи, опять этот номер. Его не ремонтировали одиннадцать лет! — Она улыбнулась. — Приятно снова оказаться здесь.

Джулия шутливо поцеловала Джека и продолжила:

— Это все вы, вы. Они удивлены. Они, верно, заключили пари, что я не продержусь до этого момента. После… моего ухода…

— Дорогая, отдыхайте, — сказал Джек. — Я хочу спуститься вниз и проверить сцену. Посмотреть декорации и освещение.

Она кивнула, отпуская его. Но, прежде чем он ушел, Джулия прижала свое лицо к его щеке.

— Мы сделаем это. Сделаем. У нас будет хит! А теперь идите, — прошептала она.

Он вышел через заднюю дверь на сцену. Она была темной, но декорации уже висели. Художник следил за расстановкой мебели. Джек спрыгнул в проход и попятился назад, глядя на сцену. Девяносто пять процентов зрителей увидят все происходящее. Только боковые места не обеспечивали полного обзора.

Он остановился в глубине зала. Из Бруклина в Нью-Хейвен! Внезапно кто-то приблизился к Джеку. Это был Кермит.

— Это всегда волнующе. Всегда. В первый раз. И в последний раз, — произнес Финли.

— Как она?

— Нормально. Хорошо.

— Готова к премьере?

— Несомненно! — воскликнул Джек.

— Хорошо. Хорошо, — без ликования, но с надеждой в голосе сказал Кермит.

Они занялись освещением сцены. Разногласия между Джеком и художником оказались незначительными. Потом Джек отпустил всех на ужин до девяти, когда должна была состояться первая техническая репетиция.

Оставшись в одиночестве, Джек снова поднялся и осмотрел декорации. Под его ногами лежал мягкий, роскошный ковер. Сам он еще никогда не жил среди такой дорогой мебели. И все же в каком-то смысле она была его мебелью — он сам выбирал ее. Все было его — декорации, спектакль, успех. Или провал.

Техническая репетиция заключалась в проверке дверей и наличия проходов между предметами обстановки для свободного передвижения актеров. Они проконтролировали, соответствует ли временная длительность отдельных фраз расстоянию, которое преодолевали актеры, произнося их. Освещение пришлось подправить, потому что появление актеров на сцене изменило его.

Все это время Джулия была спокойной, серьезной, деятельной. Когда у юного Клинтона возникла проблема с подходом к актрисе, она сама предложила изменить свою позицию в этой сцене.

Кермит постепенно обретал уверенность и спокойствие. Он даже позволил себе улыбнуться Джеку, который шагал взад-вперед по проходу, разглядывая сцену, декорации, реквизит, давая указания и распоряжения осветителям, актерам, своему ассистенту.

Время перевалило за полночь. Они уже добрались до последней сцены, которая должна была пройти легко, потому что являлась самой простой в техническом отношении. Кермит распорядился принести кофе и бутерброды, чтобы люди перекусили перед сном.

Они репетировали последнюю сцену, в которой юноша уходит от Джулии. Последние объятия, последний поцелуй, прощание. Все это время сын героини ищет в коридоре друга, не догадываясь о его отношениях с матерью. Любовник Джулии должен был оставить на сцене одинокую, стареющую женщину, только что потерявшую свою последнюю любовь.

Впервые за этот вечер Джулия столкнулась с трудностями. Ей не давались подход к партнеру и прощание с ним. Она не могла объяснить причину. Джек поднялся на сцену и показал Джулии, как она делала это ежедневно в течение нескольких недель.

— Знаю, знаю, — сказала она. — Но я постоянно испытывала дискомфорт. Теперь я понимаю, что вся сцена решена неверно!

Кермит подался вперед, но удержал себя.

Джек приблизился к Джулии и зашептал:

— Джулия, со сценой все в порядке. Я вижу это. Чувствую. Она решена верно.

Актриса энергично покачала головой.

— Я не могу сыграть это!

— Последнюю неделю мы репетировали всю пьесу дважды в день! Вы делали это отлично!

— Конец не понравится зрителям. Они в него не поверят. Я не могу появиться в спектакле с таким финалом!

Она повысила тон, и Джек испугался за моральный настрой остальных актеров.

— Джулия, дорогая, сделайте это сейчас, — прошептал он. — Потом мы отпустим всех и поговорим.

Она кивнула. Доиграла сцену включая уход юноши, но делала все машинально, безучастно.

Принесли кофе и бутерброды. Джек не смог быстро избавиться от людей. Пока они ели и пили, Финли и Кермит отошли вглубь зала.

Кермит произнес тихо и бесстрастно:

— Я бы убавил освещение.

— Зачем? Все происходит днем. Освещение должно быть ярким. Мы и так затемнили сцену для драматического эффекта, — возразил Джек.

— И все же я бы убавил освещение, — не сдавался Кермит.

— Почему?

— Почему? — повторил Кермит. — Да потому, что если критики разглядят ее отечное лицо и «мешки» под глазами, они потеряют интерес к спектаклю. Они будут весь вечер думать: «Она снова пьет. Она снова пьет». Мы все — вы, я, спектакль — попадем в сточную канаву с потоком водки! Уберите свет!

— Она выглядит не настолько плохо. К тому же она играет зрелую женщину, у которой девятнадцатилетний сын.

— Сорокалетняя женщина может иметь девятнадцатилетнего сына. Но она выглядит на пятьдесят пять. Уберите свет.

— Это убьет спектакль! Убьет сцену!

— Убейте спектакль! Убейте сцену! Только спасите Джулию Уэст. Если она потерпит фиаско, мы все погибнем. Люди придут, чтобы увидеть Джулию Уэст в ее первой роли после большого перерыва. — Кермит уже умолял.

— Хорошо, — недовольно согласился Джек.

— Малыш, театр — это сплошной компромисс. Добиваются успеха те, кто идет на взаимные уступки. Поверьте мне, мы оба в этом заинтересованы.

Художник, человек опытный, не нуждался в долгих объяснениях. Он предвидел просьбу уменьшить освещение и знал, чем она была вызвана.

Люди, доев бутерброды и выпив кофе, начали возвращаться в гостиницу. Скоро на сцене остались только Джек и Кермит. Они думали, что Джулия ушла к себе в номер. Но она внезапно появилась из гримерной. Актриса держала в руке несколько страниц. Когда Джулия приблизилась к мужчинам, они увидели, что она сильно напилась и потеряла способность владеть своим лицом; оно стало бесформенным, опухшим.

Ее заметное стремление говорить четко, ясно свидетельствовало о том, что она знает о своем состоянии. Джек услышал шепот Кермита: «Господи!»

— Джек, дорогой, у меня кое-что есть. Конечно, это только набросок, но, думаю, он поможет делу. Я готова изобразить… сыграть… это…

— Дорогая, уже поздно, вы устали.

— Знаю. Но завтра — премьера. Мы не можем искать концовку спектакля в день премьеры. Мы должны найти ее сейчас!

Джек посмотрел на Кермита, который еле заметно кивнул. Но это было лишь разрешением делать и говорить все, что могло успокоить Джулию.

— Конечно, дорогая, давайте найдем ее. Сейчас.

— У меня появилась идея, — сказала она, бросив мимолетный взгляд на исписанные страницы. Затем Джулия взяла Джека за руку, усадила его на диван и жестом попросила Кермита отойти в сторону.

Она вышла на середину сцены и, обращаясь частично к Джеку, частично к пустому залу, сказала:

— Вы понимаете, что главное — это спектакль. Мы обязаны спасти его. Авторы иногда не видят, что идет на пользу пьесе. Я уже сталкивалась с этим. Не раз. Вы должны защитить пьесу от автора.

Этот драматург не знает женщин и ничего не знает о любви. По-моему, он гомик! Иначе он не сочинил бы такой концовки.

Этот юноша не может уйти от этой женщины! Никогда! Он слишком сильно любит ее. Возраст не имеет значения. Эта привлекательная, добрая, нежная, зрелая женщина научила его любить. Он никогда не бросит ее.

— Но, дорогая, — перебил Джулию Джек. — Мы знаем, что они не могут остаться вместе.

— Конечно, нет! Но… он не оставляет ее. Она оставляет его. Это — единственный выход. Она уходит от юноши несмотря на его протесты и мольбы. И делает это ради него.

Только так поступила бы героиня, потому что она добра, благородна и способна на самопожертвование. Она отказывается от своих желаний ради блага юноши, который мог быть ее сыном. Она видит тут долю инцеста. Я-то знаю, дорогой. У меня есть шестнадцатилетний сын. Мне понятны ее чувства. Она должна уйти от него. И сделает это.

— Джулия, дорогая, пожалуйста, — перебил ее Джек. — До начала премьеры осталось восемнадцать часов. Мы не можем за такое короткое время переписать заново и отрепетировать главную сцену спектакля. Не можем!

— Но я уже придумала ее. Она у меня здесь!

Джулия подняла руку со смятыми листами. Джек посмотрел в глубину темного зала и услышал с трудом сдерживаемый голос Кермита.

— Джек, если Джулия взяла на себя труд написать новую сцену, мы обязаны посмотреть ее.

Финли протянул руку к исписанным листам, но актриса сказала:

— Это просто набросок. Без диалога. Тут нечего читать. Лучше я покажу. Так будет понятней.

Она положила страницы на диван и начала показывать сцену, родившуюся в ее затуманенном алкоголем сознании. Актриса обозначила место, где должен стоять юноша, объяснила, как ему следует играть. Приблизительно воспроизвела их диалог и ее уход.

Все это время Джек и Кермит отчаянно придумывали доводы против ее варианта. Когда Джулия закончила, Джек уже мог произнести их.

— Дорогая… дорогая… подождите! Выслушайте меня.

Он подошел к ней, взял обе ее руки.

— Вы понимаете, что вы делаете?

Она посмотрела на него, с трудом фокусируя глаза.

— Стремясь спасти спектакль, вы губите себя!

— Что вы имеете в виду… гублю себя? — выдохнула актриса.

— Джулия Уэст уходит со сцены и оставляет перед занавесом юношу? Вы можете пренебречь своими интересами. Я же, думая о себе, хочу видеть перед последним занавесом Джулию Уэст, потому что этого хочет публика. Именно ее, Джулию Уэст, и никого другого. Люди придут, чтобы увидеть ее. Поэтому вы не можете уйти в самом конце. Уже по этой причине мы должны оставить финал в прежнем виде!

Джек повернулся, ища поддержки.

— Верно, Кермит?

— Абсолютно! — сказал Кермит. — Джулия, дорогая, позвольте мне отвезти вас в гостиницу. Вы должны хорошо выспаться. Завтра вечером мы сыграем спектакль без изменений. Если получится плохо, мы внесем их до бостонской премьеры. Договорились?

Она не ответила на его вопрос и тихо произнесла:

— Я не выйду на сцену. Не выйду. Не выйду.

Джулия ушла.

Кермит сдавил плечо Джека, причинив режиссеру боль.

— Делайте, что хотите! Как хотите! Вы должны вытащить ее на сцену завтра вечером, или мы потеряем все. Завтра она сыграет в этом спектакле, как мы репетировали. Или я поставлю на нем крест. Навсегда.

— Господи, что я могу сделать? — простонал Джек.

— Хотите знать, за что получает деньги режиссер? Именно за это! Он должен проявить хитрость и изобретательность, когда звезда поддается панике. Мобилизуйте все ваши способности. Настал решающий момент. Вы либо режиссер, либо просто честолюбивый юнец, каких на свете очень много.

Джек пошел за Джулией. Он бы догнал ее в вестибюле, но его остановили у двери. Напуганный, разгневанный Сидни Лампрехт смотрел на Джека в упор.

— Сидни, я не знал, что вы здесь!

— Я спрятался. На балконе. Похоже, я работал как проклятый, многим жертвовал ради того, чтобы стать драматургом и прятаться во время репетиции моей пьесы на балконе, точно вор. Сделайте с ней что-нибудь, Джек! Сделайте что-нибудь! Потому что, если спектакль сорвется… я совершу нечто… нечто…

— Я… что-нибудь придумаю, — обещал Джек, уходя.

Сидни подошел к дивану и подобрал листы, исписанные и оставленные Джулией. Перевел взгляд с них на Кермита.

— Здесь нет ничего! Никакой сцены! Одни каракули! Она лгала! — сказал автор.

— Если бы она говорила правду, было бы гораздо хуже, — печально произнес Кермит. — Вам это не пришло в голову?

Финли постучал два раза, но она не ответила. Наконец он услышал шорох, потом из-за двери донесся хриплый шепот.

— Кто там?

— Это я. Джек.

— Уходите! Я не желаю ни с кем говорить!

Голос и дикция Джулии свидетельствовали о том, что она пьяна.

— Джулия… пожалуйста… я должен поговорить с вами.

— Я сказала вам, в чем ошибка, как ее исправить… Вы не слушаете меня, — жалобно простонала она.

— Я не мог. Там был Кермит. Я хочу поговорить с вами наедине, — умоляюще произнес Джек.

Она помолчала, потом тихо прошептала:

— Одну минуту.

Он услышал шлепанье босых ног. Подождал. Ему показалось, что прошло немало времени. Что она там делает? Пьет водку? Глотает таблетки?

Джек решил, что, если через несколько секунд она не откроет дверь, он позовет администратора. Но Джулия подошла к двери, и он услышал, как она отпирает ее. Она осторожно приоткрыла дверь. Актриса улыбалась с трудом, неуверенно, но все же улыбалась. Ее губы были неаккуратно подкрашены. Джулия накинула на себя черный поношенный пеньюар из крепа и кружев, кое-где превратившийся в лохмотья.

Однако она держалась прямо и гордо, как в тот раз, когда он впервые увидел ее в кабинете Одри. Даже сейчас в ней ощущался апломб красивой женщины, хотя она и выглядела старше своих лет и была пьяна. Ее бесформенный подбородок и жир, висевший под ним, заставили Джека вспомнить о его тете-вдове, державшей в Бороу-Парк лавку по продаже кошерного мяса.

В первый момент он испытал желание повернуться и убежать — даже если это означало конец его карьеры в театре. Стоя за приоткрытой дверью, Джулия улыбалась игриво, завлекающе.

Господи, мысленно произнес он, представив себе старую тетю Сашу, завлекающую двадцатипятилетнего рассыльного. Господи, беги, беги, беги!

Вместо бегства он сказал:

— Джулия… пожалуйста?

Он толкнул дверь, но она держала ее крепко.

— Я не хочу говорить об этом! — заявила Джулия.

Она стояла так близко от него, что он ощутил запах перегара, перебивающего аромат духов, хотя она надушилась сильнее обычного.

— Если желаете знать правду, я тоже не хочу, — сказал он, чтобы не молчать. Он старался разговорить ее и проникнуть в номер.

Его ответ удивил ее; игривая, порочная улыбочка исчезла с лица Джулии. Он решил использовать это.

— Меня тошнит от этих разговоров. Желаете знать правду? Я сожалею о том, что мы познакомились при таких обстоятельствах. Почему мы не встретились во время чтения другой пьесы? Или на Студии? В тот вечер, когда вы играли Чехова. Я был там и видел. Вы выглядели великолепно.

— Потому что пьеса была хорошей! — с вызовом произнесла Джулия.

— Я думал, мы не станем говорить об этом, — сказал Джек, приблизившись к лицу актрисы, выглядывавшей из приоткрытой двери. — Знаете, в тот вечер я мечтал пройти за кулисы и увидеть вас. Мне очень хотелось это сделать.

— Но вы этого не сделали, — кокетливо сказала она.

— Что я мог сказать? «Мисс Уэст, вы — величайшая актриса из всех, кого я видел!» Или: «Мисс Уэст, вы — великолепная актриса, но сегодня я влюбился в ваше восхитительное лицо. Волосы. Груди!» Это правда, Джулия — у вас потрясающие груди. Вам это известно, верно?

Актриса улыбнулась. Джек заметил, что она начинает сдаваться.

— Допустим, я бы пришел к вам тогда и сказал это. Что бы вы мне ответили?

Джулия ничего не сказала, засмеялась — тихо, дразняще; Джек понял, что она попалась на крючок. Он произнес умоляюще:

— Джулия… забудьте о спектаклях. Впустите меня. Не прогоняйте. Я же не мальчик. Я — мужчина, Джулия. И я люблю вас. Нуждаюсь в вас. Забудем о спектаклях.

Она посмотрела на него без улыбки, проверяя, не обманывает ли он. Очевидно, она поверила ему, потому что отошла от двери, пропуская его. Поколебавшись, Джек вошел в номер и прикрыл за собой дверь, снова поколебался, потом громко повернул ручку замка, чтобы Джулия услышала это. Он принял решение.

Гостиная была освещена тускло. Она хорошо подготовила сцену. В углу комнаты, на полу, стояла лампа. В настольном светильнике горел лишь один плафон из четырех. Джулия находилась у окна, за которым темнел дождливый Нью-Хейвен. По мокрым улицам ехали автомобили с включенными фарами. Джек подошел к женщине так близко, что ощущал ее дыхание с запахом перегара, чувствовал тепло ее рыхлого, расплывшегося тела. От ложбинки между грудей исходил сильный аромат духов.

Он внезапно обнял ее, прижал свое лицо к лицу Джулии, но не поцеловал женщину. Он осязал контуры ее тела, раздавшихся бедер. Ее груди оставались крепкими, высокими. Они были большими. Мне всегда нравились большие груди, утешил себя Джек. Будучи старшеклассником, он встречался только с девушками, обладавшими большим бюстом. Он попытался убедить себя в том, что хочет Джулию.

Она повернула голову, чтобы поцеловать его; он хотел избежать этого, но не смог. Она поцеловала Джека, засунув свой язык ему в рот. Язык Джулии оказался быстрым, проворным, умелым, он почти заставил Джека забыть о перегаре.

Он надеялся, что она возбудит его, желал этого. Но ничего не произошло. Пытаясь уклонится от ее рта, он раздвинул халат Джулии и крепко прижался лицом к ее грудям. Духи и тепло красивых полных грудей, к которым Джек питал слабость, помогли ему ощутить наконец эрекцию.

Почувствовав его восставший член, она тихо засмеялась. Затем кокетливо спросила:

— Ты всегда занимаешься этим стоя? Или это привычка, выработанная в бруклинских коридорах?

Джек засмеялся, взял ее за руку и повернул лицом к спальне. Она пошла вперед, он проследовал за ней. Внезапно Джек обхватил ее сзади, сжал обеими руками ее груди. Она подалась назад, прижалась ягодицами к его члену, потерлась о него, дразня Джека, возбуждая его еще сильнее. Он повернул ее и принялся целовать соски, ласкать их языком. Она прильнула к Джеку с такой силой, что ему показалось, будто она испытала оргазм. Она дышала судорожно, неровно. Затем Джулия улыбнулась.

Она произнесла слова, показавшиеся ему странными:

— Идем, мальчик. Идем.

Джулия взяла его за руку и повела к постели, подготовленной весьма тщательно. Его окутывал запах ее духов. Он заметил, что шторы в спальне сдвинуты. Единственным источником света была маленькая настольная лампа, стоявшая далеко от кровати.

Возле кровати Джулия повернулась к Джеку, и он снова поцеловал ее. Она не пошевелилась; он снял с нее халат и уронил его на пол. Увидев Джулию обнаженной, он испытал желание повернуться и убежать. Она была полной женщиной — с хорошими грудями, но полной. Алкоголь добавил несколько фунтов ее бедрам, животу, ягодицам. Перед Джеком стояла не школьница с крупным бюстом и не юная актриса с пышными формами.

Это была старая женщина, его тетя или даже его мать. Но, посмотрев на лицо Джулии, он понял, что она считает себя одной из самых привлекательных женщин мира. Если он закроет глаза и забудет обо всем, кроме ее грудей и влагалища, ему, возможно, удастся сделать это. Ради спектакля. Ради Синди. Ради Кермита. Но прежде всего — ради самого себя, Джека Финстока, Джека Финли.

Он снова занялся ее грудями; почувствовав, что она хочет поцеловать его в губы, он уложил Джулию на кровать. Раздевшись, Джек шагнул к лампе, чтобы погасить ее, но Джулия сказала:

— Мне нравится свет!

Он предпочел бы заниматься с ней любовью в темноте, но понял, что Джулия хочет видеть, как все происходит. Она была в некотором смысле войеристкой. Она не позволяла лежавшему на ней Джеку опускать голову и периодически смотрела на его лицо. Иногда она закрывала глаза, протягивала вверх руку и трогала пальцами его щеки, рот. Затем внезапно обнимала Джека обеими руками и прижимала к себе. Все это время он двигался, не останавливаясь ни на мгновение. Но не мог кончить. Чем яростнее она корчилась под ним, прижималась к нему, тем более слабым становилось его желание. Хотя Джулия кончила трижды, с каждым разом все более бурно.

В конце концов Джек решил изобразить оргазм; он понял, что ничего на самом деле не произойдет. Он увеличил темп движений и сделал вид, будто кончает. Потом он откатился в сторону и задышал более глубоко и часто, чем это было необходимо.

Джулия лежала неподвижно. Она заговорила тихо, умиротворенно.

— Мы еще поработаем над синхронностью, дорогой. Теперь, когда мы знаем, что подходим друг другу.

— Нью-Хейвен всегда использовался для пробных премьер, — сказал Джек.

Джулия засмеялась. Это было хорошим знаком. У нее пропало желание спорить.

— И Бостон, — пообещал он. — В Бостоне мы все наладим.

— Да, — согласилась она. — Да.

Джулия протянула руки к Джеку, не глядя на него. Принялась ласкать член, пока он не встал снова. Поскольку она фактически согласилась сыграть завтра в спектакле без изменений концовки, он сжал ее руки.

Джек вдруг вспомнил слова Кермита: «Хотите знать, за что получает деньги режиссер? Именно за это!»

Он повернулся на бок, лицом к Джулии. Она лежала на спине с закрытыми глазами, лаская его член и улыбаясь. Вскоре Джек уже оказался на Джулии.

Она шепнула ему в ухо:

— Лучше… на этот раз лучше.

Джулия была права, потому что теперь он тоже кончил.

Они немного поспали. Затем снова позанимались любовью, потом еще раз. Она совсем не пила, Джек следил за ней. Ни водку, ни «чай», ни даже воду.

Она сыграла в спектакле. До последней сцены была в ударе. Ни местные критики, ни зрители не заметили, что последнюю сцену Джулия сыграла хуже. Публика была в восторге. Даже «Йейл Дейли Ньюс», всегда недолюбливавшая профессиональный театр, опубликовала восторженную рецензию.

Но проблемы, разрешившиеся в Нью-Хейвене, не исчезли совсем. Приближаясь к Бостону, Джулия перестала выходить из своего купе. Словно они ни о чем не договорились в Нью-Хейвене, словно не было хвалебных статей. Кермит забеспокоился.

— Сходите к ней. Звезда не должна грустить после такой прессы. Что-то не так, — сказал он Джеку.

— Она устала, — отозвался режиссер. — Она отдыхает.

— Нет, — возразил Кермит. — Невротики не отдыхают. У них энергии больше, чем у кого-либо. Сходите к ней!

Джек отправился к Джулии. Он застал ее лежащей на койке.

— Я думала, ты не придешь, — грустно сказала она, ища утешения, ободрения. — Я хотела поговорить с тобой. О концовке.

— Концовка великолепна! Она удалась!

Но убедить ее словами было невозможно. Вскоре он понял это. Лег рядом с Джулией, начал целовать ее груди; она взяла его за член.

На железнодорожных путях, соединяющих Нью-Хейвен с Бостоном, есть участок, где поезд раскачивается особенно сильно. Там не рекомендуется делать две вещи: есть суп в вагоне-ресторане и заниматься любовью.

Подъехав к Бостону, Джулия не обрела успокоения, не стала счастливей, не изменила своего мнения насчет последней сцены третьего действия. Их ждали и другие неприятности. Когда они прибыли в «Ритц», Кермит получил там несколько адресованных ему сообщений. Звонили с переулка Шуберта.

У спонсоров были свои шпионы в Нью-Хейвене. Что случилось с Джулией Уэст? Почему она так ужасно выглядит? Она снова пьет? Приближается к новому нервному срыву? Может ли Кермит гарантировать, что она продержится до Нью-Йорка?

Этот малыш Финли, похоже, весьма талантлив, но, возможно, сейчас Джулии необходим другой режиссер — более зрелый и уверенный в себе? Может быть, Джош окажется свободен, или Гейдж согласится навести последний глянец перед Бродвеем? Как отнесется к этому он, Кермит? Почему, подойдя вплотную к успеху, не сделать для него все возможное?

— Я не стану менять Финли на другого режиссера. Он нужен спектаклю. Нужен Джулии. Он довел ее до сегодняшнего дня и справится с ней в дальнейшем, — ответил Кермит.

Он не стал делиться с Джеком содержанием этой части разговора. Сказал лишь о том, что спонсоры обеспокоены внешним видом актрисы. Джек признал, что она все же пьет, делает это открыто, в его присутствии. Неудивительно, что она выглядит ужасно.

— Тогда заставьте ее прекратить!

Кермит приказывал и умолял одновременно.

— Не могу, — сказал Джек. — И никто не смог бы…

— Она будет выглядеть ужасно в Нью-Йорке!

Джек Финли понимал это лучше, чем кто-либо. Он делал все от него зависящее. Благодаря его усилиям, она являлась каждый день на репетиции, а вечером — на спектакль. Но не более того. А требовалось больше.

Бостонские рецензии были весьма хорошими, но в них содержался намек на то, что мог сказать о Джулии Нью-Йорк. Один из критиков, известный своей прямотой, написал: «Вернувшуюся Джулию Уэст приятно видеть в любом состоянии». Он давал понять, что Джулия выглядит не лучшим образом. Это было серьезным предупреждением, сделанным по-дружески, потому что критик любил театр и то, как работает Джулия.

Джек использовал эту статью для того, чтобы заставить Джулию воздержаться от спиртного — хотя бы до нью-йоркской премьеры. Но он лишь рассердил актрису. Она взорвалась:

— Ради тебя я отказалась от Джоша! И от Гейджа тоже! Одри приезжала только для того, чтобы спросить мое мнение. Спонсоры хотели получить от меня согласие на замену режиссера. И я сказала — нет! Нет!

Джулия поймала его врасплох. Он был не готов к этому. Пресса в Нью-Хейвене и Бостоне высоко оценила его работу. Спектакль имеет успех. Джулия продолжает играть. Неужели его действительно хотели заменить? Или это ложь неврастенички, придуманная для того, чтобы поставить на место его, Джека, обвинившего ее в злоупотреблении спиртным? Он предпочел счесть, что это ложь.

Днем, между репетицией и спектаклем, он лег с ней в постель. Она не отпускала его до тех пор, пока уже не осталось времени на обед. Ей пришлось выпить две больших рюмки неразбавленной водки, чтобы быть готовой к тому моменту, когда ассистент режиссера скомандует: «По местам!»

Во время первого действия, после появления Джулии, вызвавшего аплодисменты, Джек схватил Кермита за руку и вытащил его из темного зала в фойе. Там он спросил его:

— Вы хотите заменить меня?

— Господи, как вы можете говорить такое? Я уже четыре дня борюсь со спонсорами не соглашаясь на это.

Джек тотчас пожалел о том, что атаковал Кермита. Но он узнал, что Джулия не лгала. Она сказала ему правду. Джек расстроился. Но у него не было времени, чтобы предаваться унынию, потому что Кермит продолжил:

— Вместо того чтобы беспокоиться об этом, вы бы лучше вернулись в зал и присмотрели за ней. Подумайте, что можно сделать с ее лицом. Сегодня она выглядит хуже, чем когда-либо!

К концу недели по вызову Кермита в Бостон прилетел новый гример. Но Джулия не подпустила к себе этого человека. Она всегда сама занималась своими волосами и впредь будет делать это без помощи посторонних! И накладывать грим — тоже! Всегда!

Она хлопнула дверью гримерной, заперла ее и не впустила даже своего личного гримера. Женщина, обслуживавшая Джулию на протяжении четырех последних спектаклей, села возле пожарной лестницы и заплакала. Когда Кермит попытался утешить ее, она сказала:

— Такой она еще никогда не была. Даже в последний раз.

Кермит бросил взгляд на Джека; они оба поняли, что имела в виду женщина. Кермит внезапно качнул головой, подавая знак. Джек отошел от плачущей женщины и направился к двери гримерной.

Он постучал. Актриса не отвечала. Он постучал снова и услышал, что Джулия придвинула что-то к двери.

— Дорогая, это Джек. Пожалуйста, впусти меня.

— Ты это сделал, — закричала она. — Ты вызвал его сюда! Мне не нужен гример! Никогда не был нужен! И сейчас тоже!

— Дорогая… пожалуйста… открой. Джулия выслушай меня, — взмолился он, хотя каждая клеточка его тела кричала: «Она сумасшедшая. Пусть она останется там навсегда, пусть уйдет из театра, из всех театров, пока не поздно!»

— Джулия… — сейчас это обращение прозвучало нежно, интимно. — Дорогая… Джулия?

После долгой тишины она внезапно, резко, сердито отперла дверь. Он распахнул ее. Джулия вернулась к туалетному столику, посмотрела в зеркало и стала причесывать взлохмаченные волосы. Ранее она преднамеренно сделала себя безобразной. На губах горела оранжевым пятном помада, румяна были наложены так сильно, что ее лицо выглядело бы неестественно даже в полумраке сцены.

— Я сожалею, — солгал Джек. — Но это была не наша идея. Спонсоры настояли на гримере. Я пытался отговорить их. Чувствуя запах хита, они всегда начинают вмешиваться. Ты это знаешь. Ты спасла меня. Я никогда не забуду это, Джулия… дорогая…

Он стоял у нее за спиной, положив руки ей на плечи. Она продолжала заниматься своими волосами, сердито поглядывая на отражение Джека. Его руки двинулись к ее шее, потом к грудям. Джулия откинула голову назад, подняла лицо, и Джек ощутил запах перегара.

— Отправь его обратно, — желание, которое пробудил в ней Джек, смягчило ее голос.

— Конечно, дорогая.

— Я устала, слишком устала.

Эта фраза Джулии заставила Джека бросить взгляд на отражение ее отечного лица. Закрыв глаза, она словно говорила ему, что не желает выходить сегодня на сцену. Что хочет побыть с ним наедине в гостиничном номере. Или прямо здесь, в гримерной.

— Джулия… мы не можем отменить спектакль.

— Воспользуйся дублершей.

— Спектакль Джулии Уэст без участия Джулии Уэст — это не спектакль. Ты это знаешь.

— Я ничего не могу поделать… не могу.

В ее голосе снова зазвучали ноты раздражения.

В дверь постучали; Боб, ассистент режиссера, пропел свое обычное: «Полчаса, мисс Уэст, полчаса!» Но она не сдвинулась с места; Джулия снова запрокинула голову назад, потерлась ею о Джека с кошачьей улыбкой на лице.

— Джулия, — настойчиво произнес Джек. — Джулия, ты должна наложить грим, причесаться…

— Я не выйду сегодня. Я… плохо себя чувствую. Я больна. Никто не заставит меня выйти в таком состоянии.

— Джулия, тебе известно, что будет означать твое отсутствие. Пойдут слухи. Будут говорить, что ты не можешь больше играть. Что никогда не появишься на сцене. Ты не должна так рисковать, Джулия, я не позволю тебе. Ради твоего блага.

Она словно ничего не слышала. Даже когда в дверь снова постучали, и Кермит неуверенно произнес:

— Джек… как Джулия? Дорогая, как вы себя чувствуете?

— С ней все в порядке, Кермит! Она накладывает грим.

— Хорошо! — неискренне сказал Кермит. — Поторопитесь!

— Да, да, мы поторопимся.

Джек посмотрел на отражение Джулии, потом наклонился и поцеловал ее в губы. Его поза показалась ей забавной; Джулия улыбнулась. Она обняла его, потянула к себе, потом встала со стула и прижалась к Джеку. Взяла его руки и положила их себе на грудь, пытаясь возбудить Джека.

— Потом, — шепнул он. — Сейчас ты должна наложить грим, причесаться и быть готовой к выходу. Позже, Джулия, позже.

Он поцеловал ее, подтверждая этим, что выполнит обещание. Она поверила, сдалась. Он вытащил салфетку из коробки и стер с ее губ оранжевую помаду. Усадил Джулию лицом к зеркалу и начал накладывать грим. Она не мешала ему. Джулия тем временем прикасалась к своим волосам, делая вид, что поправляет прическу. В конце концов он схватил щетку для волос и принялся работать ею.

В дверь снова постучали. Голос Боба прозвучал не столько предупреждающе, сколько вопросительно:

— Пять минут? Пять минут до начала, мисс Уэст?

— Я не выйду… Не выйду… не… — произнесла она, позволяя Джеку расчесывать ее волосы.

— Джулия, ты должна!

Она улыбнулась.

— Сегодня без Джулии… Пошли они все к черту. Они приходят пялиться на меня, словно на животное в зоопарке!

— Джулия… ты должна сегодня выйти. Потому что, — Джек в отчаянии начал импровизировать, — я наконец нашел решение! Идею для конца третьего действия.

Ее игривая, томная поза исчезла. Она села прямо и посмотрела на Джека, продолжавшего расчесывать ее волосы.

— Правда? Ты понял, о чем я говорила все это время? — спросила она.

— Да, Джулия, да, я понял. Конец надо изменить. Ты была права. Она должна уйти от него. Но я хочу увидеть сегодня весь спектакль, чтобы убедиться в том, что моя идея сработает. Так что сыграй сегодня для меня. Только для меня, Джулия?

Она задумалась на мгновение, потом взяла пластмассовую чашку с водкой. Выпила ее мелкими глотками, словно чистую воду. Когда чашка опустела, Джулия сказала:

— Хорошо, дорогой… для тебя.

Боб снова постучал в дверь.

— Начинаем! Начинаем, мисс Уэст!

Джек протянул ей руку, и она взяла ее. Он помог Джулии подняться, открыл дверь, вывел женщину из гримерной. Покинув комнату, Джулия отказалась от его руки и направилась за кулисы ждать своего выхода. Если ее и «штормило», то она успешно скрывала это. Она медленно, величественно прошла к освещенному месту, сбоку от сцены, чтобы через несколько мгновений войти в комнату сына своей героини.

Кермит ждал возле двери ее гардеробной. Увидев Джулию за кулисами, он шепнул Джеку:

— Давайте пройдем в зал и посмотрим, как она выглядит!

Они направились в фойе. У двери, ведущей в темный зал, Кермит схватил Джека за руку.

— Сотрите это! — сказал Кермит.

Джек посмотрел в зеркало. На его губах осталась яркая оранжевая помада Джулии. Он сердито стер ее. Они вошли в зал; Джулия уже была на сцене; зазвучали аплодисменты. Мужчины встали за последним рядом; Джек оказался возле гримера, который не слышал слов, не видел игры — все его внимание было сосредоточено на лице Джулии Уэст. Он рассматривал его с медицинским интересом хирурга.

В середине первого действия он жестом предложил Джеку и Кермиту выйти из зала в фойе. Гример заговорил быстро, деловито, без обиды на актрису, выставившую его из своей гримерной.

— Идеально она выглядеть не будет. Я советую немного уменьшить освещение.

— Немного уменьшить? — переспросил Джек.

— Да. При подсвете сзади или снизу вы не скроете все в достаточной степени. Потом я покажу вам, как я наложил бы тон вокруг ее рта и подбородка. Это позволит скрыть отечность. Но это все. Большего никто не сделает.

— Еще сильнее затемнить сцену, — горестно промолвил Джек.

Он знал, что скажут критики о режиссере, который чрезмерно затемняет спектакль.

— Более того, я бы также переместил ее вглубь сцены, — продолжил гример.

— Господи, тогда зрители ее вовсе не увидят! — пожаловался Джек.

— Так будет лучше, — сказал гример, невысокий худой человек в очках. Затем он впервые проявил эмоции. — Как может женщина иметь такой талант… и вести себя так безрассудно… безумно!

Он снял очки с усталых глаз.

— Я напишу все рекомендации, нарисую эскизы грима и оставлю в вашем гостиничном почтовом ящике. Утром я должен вылететь первым самолетом. Мэри Мартин играет в «Питере Пэне». В ее возрасте. Она попросила меня помочь ей с гримом. Она хотя бы знает, что нуждается в помощи. А эта…

Он печально покачал головой и пошел в гостиницу.

Провожая гримера взглядом, Кермит сказал Джеку:

— Я знаю, что вам приходится выносить. Вечная история. Детали различаются, но суть остается прежней. Всегда. Молодой человек вашего возраста не должен расходовать себя на такую женщину.

Кермит впервые дал понять, что ему известно о происходившем в течение последних двадцати дней.

— Кермит… — начал Джек и замолк, не зная, как закончить.

Кермит уставился на режиссера. Джеку пришлось сказать:

— Другого выхода не было — чтобы заставить ее сыграть сегодня, мне пришлось пообещать ей… что я изменю конец, последнюю сцену.

— Что? — возмутился Кермит.

— Если бы она не вышла и это стало бы известно Нью-Йорку, вы представляете, что бы они сделали с нами.

Кермит кивнул. Он знал это. Но он считал этот компромисс неудачным. Однако понимал, что в подобной ситуации за пять минут до занавеса он дал бы такое же обещание. Так бы поступил любой продюсер, желающий спасти спектакль.

Кермит произнес с надеждой в голосе:

— Может быть, она забудет об этом. Или мы сумеем отговорить ее. Я видел актрис, которым какая-то сцена не нравилась до тех пор, пока они не сыграли ее правильно. После этого они не испытывали никаких затруднений.

Он знал, что надежда была тщетной. Стоя в конце зала, они досмотрели спектакль. Последнюю сцену Джулия сыграла очень плохо. Они поняли, что актриса не изменит своего отношения к финалу.

Когда дали занавес, Джек посмотрел на Кермита. Продюсер понял его без слов.

— Я попытаюсь объяснить Сидни Лампрехту, — сказал он. — Но знайте — автор может снять спектакль. Контракт предоставляет ему право сделать это в случае внесения несанкционированных изменений. Особенно после того, как вы дали ему слово.

Поглощенный мыслями о неизбежности подобного шага, Джек сказал:

— Мне плевать. Валите все на меня. Но она сыграет в Нью-Йорке!

В этот вечер публика аплодировала Джулии дольше и громче обычного. Актриса поклонилась, скромно улыбаясь; она позвала на сцену других актеров, чтобы разделить с ними восхищение зала. Сейчас Джеку трудно было представить ее злобной, губящей себя неврастеничкой.

Но, подойдя к гримерной, он услышал ее пронзительный, громкий, требовательный голос:

— Найдите Джека! Я должна немедленно его увидеть!

Ее гримерша, выбегая из комнаты, едва не столкнулась с Джеком.

— Она хочет видеть вас, — произнесла напуганная женщина.

Джек жестом успокоил гримершу и отпустил, похлопав ее по плечу. Поколебавшись, он вошел в гримерную Джулии.

После полуночи Джек, Кермит, художник и два осветителя ждали в пустом зале Джулию. Она наконец появилась, кокетливо выглянув из-за декораций. Она улыбалась, сияла, забыв об усталости. Джеку показалось, что она трезва. Джулию переполняла энергия. Внезапно Джек понял — она играет Джулию Уэст, какой ее видит публика. Улыбающуюся, веселую, доброжелательную звезду, полностью отдающую себя спектаклю и театру.

Кермит отправил Джека на сцену, подтолкнув его сзади, точно тренер, выпускающий на футбольное поле игрока университетской команды. Джек торопливо зашагал по проходу, поднялся по ступенькам на сцену, взял Джулию за руку, поцеловал ее в щеку, словно он не целовал и не трахал ее полчаса назад.

Он усадил ее на большой диван и повернулся к Кермиту.

— Кермит, по-моему, — это и Джулия заметила, — последняя сцена нарушает целостность спектакля. Поэтому она не срабатывает. Поскольку мы не смогли заставить Сидни переделать ее, я придумал кое-что сам.

Но моя идея должна стать органичной частью всей пьесы. Она потребует изменений в первом и втором действиях и даже в освещении. Мы должны немного схитрить; спектакль можно улучшить.

Во-первых, я хотел бы немного убавить свет. Во всем спектакле. И поставить заново некоторые части первого и второго действий.

Тут Джек преднамеренно перебил себя:

— Мне легче показать это, чем объяснить.

Он повернулся к Джулии, протянул ей руку и поднял актрису с дивана. Затем он начал разыгрывать некоторые сцены первого действия. Вскоре Кермит понял и оценил замысел Джека. Меняя детали постановки, режиссер перемещал актрису вглубь сцены. Подальше от резкого, безжалостного света. Джек выполнял рекомендации специалиста по гриму.

Он быстро прошелся по ключевым сценам, указывая, какие изменения в постановке будут осуществлены на завтрашней репетиции. Кермит проделал в уме несложные вычисления — если они будут заново ставить по одному действию в день, то успеют трижды сыграть в Бостоне новую версию спектакля с измененным концом. Вечером в пятницу, утром и вечером в субботу. Затем — переезд в Нью-Йорк. Имея в запасе четыре предварительных просмотра в Нью-Йорке, они успеют отшлифовать спектакль перед бродвейской премьерой.

Но что с концом? — напомнил себе Кермит. Джек еще не добрался до своей новой идеи. Но Кермит был терпелив. Молодой режиссер проявлял исключительную выдержку, изобретательность, мужество, казалось бы, в безнадежной ситуации, в которой запаниковали бы Джош и Гейдж.

Быстро и внимательно Джек пробежал по ее сценам, диктуя Бобу, ассистенту режиссера, чтобы тот на завтрашней репетиции напомнил ему изменения в репликах, а главное, в местонахождении Джулии, перемещавшейся вглубь сцены.

А теперь, теперь — конец! Джулия ждала, прислонившись к столу. Ее настроение, выдержка, терпение зависели от одного — от новой последней сцены. Джек знал — если она не понравится актрисе, Джулия может взорваться, уйти, выкинуть нечто ужасное. Поэтому он подошел к ней, взял за руку, заговорил тихо, доверительно, обращаясь к ней одной.

— Дорогая, помнишь, однажды я сказал тебе, что мы не можем оставить юношу на сцене после твоего ухода? Что публике это не понравится? Я по-прежнему убежден в этом! Но я знаю, как сделать иначе. Ты можешь уйти от него и все же остаться на сцене, в комнате героя! Но для этого потребуется другое, необычное решение.

Мы сыграем третье действие до этой сцены. Но когда ты и юноша остаетесь на сцене одни, твой сын будет ждать и звать не своего друга, а тебя.

Не герой выпроводит тебя из комнаты, ставя точку в вашем романе, а ты сама расстанешься с ним. Таким путем ты сделаешь две вещи. Разорвешь отношения с молодым человеком. И дашь понять своему сыну, что имело место и закончилось. Герой покинет комнату.

А теперь слушай меня внимательно, Джулия, — это самый важный для сцены момент!

Он сильно сдавил ее руку.

— Услышав, как он закрыл эту дверь, оставшись одна после ухода твоего любовника, ты смотришь сначала на дверь, потом медленно поворачиваешься лицом к публике — подавленная, одинокая, безутешная, сделавшая себе ампутацию части души без обезболивающего. Все это должно выражать твое лицо. Без слов, без плача, без единой слезы. Менее сильная женщина зарыдала бы в такой момент. Но не ты. Не Джулия Уэст!

Она недоверчиво, удивленно спросила:

— Я медленно поворачиваюсь… Ты хочешь сказать… что до этого момента я играю сцену спиной к зрителям?

— Именно, дорогая! — произнес он с горячностью, чтобы скрыть свое неверие в то, что она согласится на это.

Кермит Клейн едва сдерживал свою ярость. Он почти вскочил с кресла. Что за дикая идея! Этот малыш хочет погубить их всех! Но Кермит овладел собой и, вопреки своему желанию, терпеливо остался в кресле.

— Конечно, Джулия, мне бы не хотелось требовать от тебя слишком многого. Я не знаю, способна ли ты сыграть всю сцену, стоя спиной к залу, и добиться нужного эффекта. Надеюсь, что способна. Но если нет, скажи мне. Я не хочу насиловать тебя.

Она стояла опираясь на стол и задумчиво теребя волосы. Затем молча отошла от стола, начала ходить по сцене и наконец остановилась перед застекленным «фонарем», за которым виднелся нарисованный университетский городок. Ничего не говоря, принялась трогать пальцами дубовый подоконник. Все это время ее правая рука была хорошо видна из зала.

Джулия наконец заговорила.

— Диалог! — потребовала она.

— Его еще нет. Я должен сочинить реплики, — ответил Джек.

— Так сочини, придумай что-нибудь! — приказала Джулия. — Мне нужен диалог!

Совместными усилиями они создали сцену в первом приближении. Ассистент режиссера торопливо записывал реплики.

Джулия стояла спиной к залу, лицом к задней части сцены; она смотрела на декорации, изображавшие университетский город. Ее правая рука лежала на дубовой панели. Выразительные, красноречивые движения пальцев помогали раскрыть состояние души героини, говорившей юноше о том, что она любит его и никогда больше не встретится с ним.

Затем Джулия приказала ему оставить ее, выйти из комнаты и присоединиться к сыну; правая рука женщины перестала двигаться, сжала деревянный подоконник «фонаря». Казалось, что актриса перестала дышать.

Не покидая сцены, Джек сымитировал уход юноши; он открыл и закрыл дверь. Потом режиссер повернулся и посмотрел на Джулию.

Рука актрисы была абсолютно неподвижной. Джулия держала эту позу добрых десять секунд. Затем рука медленно соскользнула с подоконника; женщина повернулась лицом к залу; ее глаза были влажными, но ценой больших усилий ей удавалось держаться прямо, не сутулясь.

Джек еле слышно прошептал:

— Медленный, медленный занавес.

Джулия сохраняла эту позу очень долго — дольше, чем опускается занавес в настоящем спектакле. Потом она прошептала:

— Господи, какое верное решение! Я это чувствую.

Джек подошел к ней и с помощью поцелуя отдал дань ее артистизму. Она надолго прижала его лицо к своей щеке.

Кермит появился в проходе; аплодируя, он произнес:

— Блестяще, блестяще!

Однако его голос прозвучал сдержанно. И Джек заметил это. Отстранившись от Джулии, он тихо сказал ей:

— Иди в гримерную. Я скоро зайду за тобой, и мы где-нибудь выпьем.

К этому времени они уже не вели друг с другом игру в отношении ее слабости к спиртному. Джулия отпустила Джека, кивнула и зашагала по сцене с достоинством и уверенностью великой актрисы.

— Это может сработать. И весьма неплохо. Но у нас есть проблемы, малыш!

— Какие? — с вызовом произнес Джек.

— Во-первых, Сидни. Он не одобрит изменения!

— Одобрит, когда я поговорю с ним, — уверенно сказал Джек.

— Да? — донеслось из-за кулис.

Это был Сидни Лампрехт. Он шагнул на освещенную часть сцены. На его лице застыла гримаса ярости, взъерошенные волосы выдавали душевные муки, пережитые им, когда меняли конец спектакля.

— Негодяй, вы поклялись мне! Дали слово. «Ваша пьеса не допускает другого конца. Он понравился мне больше всего, когда я читал». Так вы сказали? А теперь, чтобы ублажить истеричную шлюху, губите пьесу? Вы негодяй!

Сидни Лампрехт бросился к Джеку; Кермит попытался вмешаться, но опоздал. Джек протянул вперед обе руки и схватил Сидни за пиджак; он сдавил грудную клетку драматурга так сильно, что тот едва не задохнулся.

Хриплым шепотом Джек пригрозил:

— Если вы будете кричать, я убью вас! Я не хочу, чтобы она разволновалась. Вы меня слышите?

Режиссер отпустил его. Ярость Джека подействовала на Сидни сильнее самих слов.

— Не приближайтесь к ней и к театру до премьеры, — прошептал Джек. — Я сделаю ваш первый хит, только исчезните.

Сидни повернулся, возмущенно поглядел на Кермита и выскользнул из театра в туманную бостонскую ночь.

Тихо, чтобы снова не разозлить Джека, Кермит сказал:

— Это обман, но блестящий обман. И он может сработать. Но как быть с ее гримом. Мы не можем пойти на то, чтобы она была не похожа на себя. Джек! Джек!

Финли понял, что Кермит умоляет его. Кермит, ветеран, человек, за плечами у которого много хитов, громкое имя на Бродвее, умолял, потому что он израсходовал все другие средства.

Джек ответил без колебаний и нерешительности, потому что он уже час назад знал, как он справится с Джулией.

— Я уменьшу свет на протяжении всего спектакля. Заставлю ее наложить грим по-новому. И затем… затем…

Джек замолк, думая о своем, стоит ли ему открывать Кермиту все.

— Джек! — умоляюще произнес Кермит, получивший за вечер свою дозу сюрпризов и потрясений.

— С начала последней сцены я буду прибавлять свет — очень медленно, едва заметно. К тому моменту, когда Джулия закончит сцену и повернется к залу, она будет ярко освещена.

— Господи, Джек! — запротестовал Кермит. — Ты погубишь ее!

— Нет, не погублю! Вы только молчите. Я не буду даже пробовать это до последнего просмотра в Нью-Йорке.

— Джек, не погубите все!

— Не беспокойтесь.

Вечером в пятницу новый конец получился неважным из-за того, что молодой человек плохо знал свои слова. Но в субботу утром финал удался. Больше всего Джулия любила играть в субботу вечером. В это представление она вложила весь свой талант и сорвала шквал аплодисментов. В зале впервые зазвучали крики «браво».

Так прошли три первых прогона в Нью-Йорке. Спонсоров теперь волновало только освещение. Один из них сказал:

— Кажется, что по такой темной сцене не пройти без собаки-поводыря.

Джек проявил твердость; они обвинили его в излишнем самомнении, упрямстве. Но он стоял на своем.

Вечером, в среду, во время последнего прогона, Кермит ждал в конце зала, пока Джек давал осветителю новые указания. Они досмотрели спектакль до последней сцены. Свет начал усиливаться так медленно, что Кермит заметил это лишь в середине сцены. Поняв, что происходит, он почти перестал дышать до того момента, когда Джулия повернулась лицом к публике.

Ярко освещенная Джулия повернулась к залу своим расплывшимся, опухшим, стареющим лицом. С момента начала сцены она, казалось, постарела на двадцать лет.

Переведя дыхание, Кермит сказал:

— Вы не можете обойтись с ней так!

— Я уже сделал это, — очень твердо сказал Джек. — И если вы попытаетесь мне помешать, я выброшу вас из театра, как Сидни! Понятно, Кермит?

На этом дискуссия закончилась. К счастью, Джулия так сосредоточилась на последней сцене, что не заметила изменения в освещении.

Премьера состоялась вечером следующего дня. Джулия была напряженной, слегка пьяной, но уверенной в успехе — впервые со дня ознакомления с пьесой. Наконец концовка спектакля стала такой, какой ее хотела видеть актриса.

В зале находилась избранная публика: Любой спектакль с участием Джулии Уэст был событием. Тем более сейчас, когда актриса возвращалась на сцену после длительной болезни. Даже театральные снобы, недолюбливавшие Бродвей, поддались обаянию Джулии, прониклись ее игрой; они смеялись и затаивали дыхание, когда она хотела этого.

Для публики не существовали ни другие актеры, ни автор, ни режиссер. Только Джулия Уэст.

Во время последней сцены, которую она играла, стоя спиной к зрителям, зал следил за малейшим движением ее правой руки, касавшейся подоконника. Когда юноша ушел и Джулия медленно повернулась, зал ахнул. Опустился занавес, и Джек услышал самые громкие аплодисменты, какие ему доводилось слышать в театре. Раздались крики «Браво!». Джулию вызывали на сцену одиннадцать раз.

Джек отправился за кулисы, чтобы поздравить актрису; Одри остановила его и горячо расцеловала:

— Вы добились своего. Она была великолепна, и это сделали вы! Конец просто потрясает! Она постарела у меня на глазах. Прямо на глазах! Изумительно!

Джулия никогда не ходила на банкеты после премьер. Поэтому Джек не пошел в «Сарди». Он позвонил из своей квартиры Кермиту, который прочитал ему несколько наиболее важных рецензий. «Таймс», «Ньюс», «Пост», «Уорлд-Телеграм», «Миррор».

Статья в «Таймс» начиналась так: «Джулия Уэст вернулась в нью-йоркский театр. Это само по себе хорошая новость. Но вчера вечером она на глазах завороженной публики продемонстрировала самое удивительное преображение героини, какое когда-либо доводилось видеть зрителям. Буквально постарев без помощи грима, она превратилась из красивой, привлекательной сорокалетней женщины в пятидесятилетнюю старуху, по собственной воле променявшую любовь на одиночество.

Поднявшись над пьесой, не свободной от недостатков, и над другими актерами, не дотягивающими до ее высочайшего уровня, мисс Уэст довела постановку до премьеры, имевшей огромный успех.

Тот факт, что она добилась замечательного эффекта в финальной сцене — самом слабом месте пьесы, — свидетельствует о ее незаурядном таланте. Она совершила чудо, сыграв всю сцену спиной к публике и внезапно показав ей женщину, постаревшую за несколько минут на целую вечность.

Джулия Уэст доказала, что ей требуется лишь сцена и аудитория. Остальное, как и прежде, она способна обеспечить сама».

Чеплин из «Ньюс» тоже хвалил Джулию, только менее многословно; Уоттс выражал свое восхищение, более сдержанно выбирая сравнения.

Придя в театр вечером следующего дня, Джек увидел у кассы длинную очередь. Швейцар сказал ему, что люди стоят с раннего утра. Спектакль имел успех! Он будет идти по меньшей мере два года! Или столько, сколько пожелает играть Джулия Уэст.

Джек посмотрел на фотографии артистов и афишу. Увидел свою фамилию — «Режиссер — Джек Финли».

Его охватило ликование, которое он и не мечтал испытать. Усилия окупились. Душевная и физическая усталость стоили полученного результата. Джек вспомнил ночи, когда он испытывал страх — вдруг ничего не получится? Дни, когда ему приходилось импровизировать, думать и чувствовать за всю труппу. Ночи и дни, проведенные с Джулией в постели. Все усилия, муки, душевные шрамы окупились сторицей.

Он прошел за кулисы, чтобы узнать, здесь ли Джулия. Она поправляла прическу в гримерной. Перед ней лежала статья из «Трибюн». На газете стояла пластмассовая крышка от термоса. Когда Джек вошел, Джулия улыбнулась.

— Ты видел это? — спросила она.

— Что?

— «Трибюн»! «Геральд Трибюн»! Керр! Этот сукин сын!

— Джулия, ты ему понравилась! — возразил Джек.

— Он назвал меня старухой! Старухой! И это сделал ты. Залил меня светом. Заставил выглядеть ужасно, безобразно. Ты сделал это нарочно. Ты негодяй. Гомик. Проклятый гомик. Ты сделал это!

Ее голос разносился по всему театру. Прибежал Кермит.

— Джулия, Джулия, что случилось?

Она закричала так, словно еще вчера не умоляла Джека заняться с ней любовью:

— Кермит! Прогоните его отсюда! Я хочу, чтобы его не было в театре, пока идет спектакль! Он уйдет! Или уйду я! Этот чертов гомик пытался погубить меня! Погубить меня!

Беспомощный, мгновенно вспотевший Кермит посмотрел на Джека. Режиссер вышел за дверь. Он направился через сцену к выходу. До него доносились крики Джулии: «Этот гомик! Вы знали, что он гомик?»

Джек Финли вышел из театра, пересек проезжую часть и зашагал по переулку Шуберта. Когда он добрался до «Сарди», метрдотель указал ему на маленького лысого толстяка, который спрашивал режиссера. Джек подошел к нему. Толстяк поднялся и протянул маленькую, пухлую руку:

— Джок Финли?

— Джек Финли, — поправил его Джек.

— Вы, верно, не читали статьи Эрла Уилсона. Он намекает, что вы добились от этой дамы хорошей игры только за счет того, что постоянно трахали ее. Уилсон утверждает, что вы обладаете огромным джок-соком.

— Эрл Уилсон?

— Да. Я сохранил для вас статью.

Толстяк протянул режиссеру «Пост». Одновременно он представился:

— Марти Уайт.

Эта фамилия была знакома Джеку; Марти считался одним из лучших независимых агентов в Голливуде.

— Пообедайте со мной, — предложил Марти. — Я хочу поговорить с вами о защите ваших интересов на Побережье.

Одной рукой Марти усадил Джека, другой рукой подозвал официанта:

— Джозеф! Принесите мистеру Финли выпить!

Когда они оба сели, Марти сказал:

— Я присутствовал там вчера вечером. Какая премьера! Надо быть настоящим режиссером, чтобы добиться такой игры от этой пьяной стервы. Если вы подпишете со мной контракт, вам не придется волноваться о премьерах, рецензиях. Я готовлю для «Стейбер Студио» ракетную сделку, в которую после сегодняшних статей могу немедленно включить вас.

Малыш, вы слишком хороши для Бродвея, слишком талантливы, чтобы хлебать здешнее дерьмо.

Они скрепили договоренность рукопожатием, прежде чем Джек покинул «Сарди». Марти обещал, проделав определенную подготовительную работу в «Стейбер Студио», вызвать режиссера в Голливуд. Не позже чем через месяц.

— Малыш, пользуйтесь именем «Джок». Это будет элементом рекламы, — сказал в заключении Марти.

Оказавшись на улице, Джек снова направился по переулку Шуберта к театру. С фотографией — они использовали ее старые снимки — на него смотрела Джулия Уэст. Значительно более красивая и молодая, чем та женщина, с которой он работал и спал.

Финли произнес:

— А катись ты к черту, Джулия Уэст! Пусть катятся к черту все Джулии Уэст! Сейчас вы мне не нужны. И не понадобитесь снова. Я иду дальше!

С тех пор прошло семь лет. Сейчас он находился на натуре, в пустыне, снимал картину. И снова столкнулся со старой проблемой, от которой не защищен ни один режиссер.

Дэйзи Доннелл не была, в отличие от Джулии Уэст, агрессивной и злобной; она не предъявляла нелепых обвинений. Однако и здесь существовала проблема.

Звезде, женщине, не удавалось выглядеть так хорошо, как следовало бы.

Что может сделать в такой ситуации мужчина? Режиссер? Если бы Кермит был жив, он бы сказал: «Малыш, это твоя работа. Именно за это платят режиссеру».

Джок Финли предпринял кое-что. Дейзи Доннелл не удастся погубить его карьеру, как не удалось это сделать Джулии Уэст. Выход должен быть, и он найдет его.

В дверь трейлера постучали. Джо Голденберг закончил спектакль, который он устроил по просьбе Джока. Пора продолжать работу.

Финли вышел из трейлера, держа в руках папку, обтянутую великолепной кожей флорентийской выделки; в ней лежал сценарий. Он направился вниз, к озеру, где его ждала съемочная группа, каждый час работы которой стоил не одну сотню долларов.

Джок почти добрался до берега, когда лучи солнца, отражавшиеся от воды, на мгновение ослепили его. Он невольно отвернулся. Затем прищурился и посмотрел на воду, на дрожащее отражение светила. В его голове родилась идея — ясная и почти очевидная.

Почему проблемы всегда кажутся более сложными, чем они есть на самом деле? Чем вызвана нынешняя загвоздка? Девушка не может заснуть. Это сказывается на ее глазах. Ответ? Используй камеру таким образом, чтобы ее глаза не играли важной роли. Но как можно это сделать в том виде искусства, где девяносто процентов игры осуществляется глазами?

Выход есть. Специфика кино заключается в том, что зрители видят лишь то, что хочет показать им режиссер. В отличие от театра, где публика обозревает всю сцену, в кино режиссер говорит зрителям: «Смотрите сюда!» И они подчиняются ему. Мастерство кинорежиссера состоит в умении сделать это тонко, ненавязчиво, не раздражая зрителей. Если он способен решить эту задачу именно так, к нему и к фильму приходит успех.

Если ты не можешь показать ее глаза, сказал себе Джок, покажи его глаза или что-нибудь другое. Что угодно. Только не ее глаза. Тут требуется изобретательность. Ловкость рук. Смелый полет тщательно выверенной фантазии.

Возможно, его осенило, когда он увидел солнце, отражавшееся от воды. Или ему помогло отчаяние человека, борющегося за свою творческую жизнь. Так или иначе, но к Джоку пришла идея. Она сулила борьбу с Джо, очень долгое объяснение с Дейзи, возможно, первую публичную ссору с Престоном Карром. Однако сейчас другого выхода не было. Джок не сомневался в этом.

Первым делом он подошел к оператору. Может ли Джо заснять солнце, отражающееся от воды? Дать почти сюрреалистический, расплывчатый, нерезкий кадр? Тогда Дейзи покажется нимфой, выходящей из воды. Такой ее мог бы увидеть человек, ослепленный яркими лучами солнца. Она будет медленно выходить из воды, достигавшей ее талии. Зрители увидят сквозь мокрое, прилипшее к коже платье, каждый изгиб ее тела, груди с отвердевшими от холодной воды сосками, живот с хорошо заметным пупком, даже лобковые волосы. Все это, подчеркнутое мокрой тканью, предстанет перед зрителем в виде картины, написанной импрессионистом.

Джо задумался над идеей Джока. Режиссер затаил дыхание, пытаясь прочитать мысли оператора по его глазам. Если Джо скажет, что это осуществимо, ему, Джоку, будет легче договориться с Дейзи и Карром. Джо бросил взгляд на воду и сказал:

— Тогда надо спешить. Мы потеряем нужный угол падения лучей.

Джок готов был расцеловать маленького бородатого человека, который походил на раввина, но мыслил, как художник. Надо спешить, повторил Джо. Тем лучше! Джок отправил своего ассистента за Престоном Карром, потом передумал и остановил его, прежде чем тот дошел до двери трейлера.

Карр читал вчерашний номер «Уолл-стрит Джорнэл». Он отложил газету в сторону и спросил Джока:

— Будешь снимать кадры, где нет Дейзи?

Он знал, что Джок не может снимать сейчас ее глаза.

— Нет, Прес, нет.

Джок начал объяснять, что он хочет снять и как должен помочь ему Карр. Надо убедить девушку. Карр слушал с интересом. Если Джок считает, что это осуществимо, то следует попробовать, согласился актер. Джок попросил Карра вместе с ним пойти к Дейзи.

Они нашли ее в трейлере, служившем гардеробной актрисы; она сидела перед зеркалом у гримировочного столика и смотрела на предательские глаза. Джок понял, какие чувства она испытывает. Он также знал, что должен поторопиться.

— Господи, милая, ты ничего не делала со своими глазами?

Она ничего не ответила, потому что не могла признаться ему в этом. На столике стояли четыре открытых пузырька с разными глазными каплями. Джок взял Дейзи за руку, увел ее от столика, посмотрел ей в глаза.

— В любом случае оставь их такими, какие они есть. Это даже нужно для съемки.

Он коснулся ее век так осторожно, словно это были крылья бабочки, и убедился в том, что она не трогала их.

— Я не хочу, чтобы ты использовала грим. Ты должна выглядеть естественно. Пусть иллюзия родится в глазах зрителей. Поняла?

Она была так напряжена, что даже не посмела кивнуть.

— У нас мало времени, мы теряем утреннее солнце. Джо сказал, что снимать можно только до одиннадцати. Мы должны работать быстро. Поэтому только слушай. Помнишь, я говорил тебе, что все будет иначе, нежели в твоих прежних картинах. Это относится к любовным сценам.

Мне не нужны идеальные волосы, идеальные губы, идеальные глаза. Я не желаю, чтобы каждая зрительница говорила себе: «Ну конечно, если бы в двух футах от меня стояли парикмахер, гример и костюмер, если бы меня одели в пеньюар от Диора и положили на шелковые простыни, я бы тоже выглядела эффектно».

Я хочу, чтобы эта любовная сцена была похожа на одну из тех, что происходит с людьми в обычной жизни. С обыкновенными мужчинами и женщинами. Никакого макияжа. Вместо идеального пеньюара — самое обычное и в то же время самое соблазнительное хлопчатобумажное платье. Не отглаженное, а абсолютно мокрое — ведь тебя сбросили в озеро. Твои волосы слиплись. Я хочу, чтобы все работало против тебя, уменьшало твою красоту, и все же чтобы она проявилась, одержала верх, подействовала на Линка!

В его глазах, а следовательно, и в глазах зрителей, ты, мокрая, растерянная, станешь самой красивой женщиной на свете!

Мы сделаем все именно так, как я сказал. Как только Джо сообщит, что солнце стоит под нужным углом, я сам отнесу тебя в озеро и брошу в воду. Я хочу, чтобы ты опять испытала шок от охлаждения. Хочу увидеть, как твоя кожа покроется мурашками и посинеет. Хочу увидеть, как отвердеют твои соски.

Ты рассержена тем, что лошадь Линка сбросила тебя в воду. Ты идешь назад, к берегу. Ты готова убить Линка, потому что он смеется над тобой. Но, приблизившись к нему, увидев, как меняются его глаза, начинающие светится любовью, ты сдаешься. Он соблазняет тебя своими глазами. Ты оказываешься на берегу, ты уже охотно позволяешь Линку набросить тебе на плечи его потрепанную кожаную куртку. Ты не сопротивляешься, когда он усаживает тебя на берегу, позволяешь ему поцеловать тебя. Он делает это впервые. Ты знала много, очень много других мужчин. До встречи с Линком была шлюхой. Но этот поцелуй — точно первый в твоей жизни. Когда он мягко толкает тебя назад, ты доверяешься ему и ложишься на спину. И затем… он разденет тебя. Да. Он расстегнет пуговицы мокрого платья, стянет его с тебя. На твоих обнаженных грудях заблестят капли воды, кожа все еще будет «гусиной», соски — твердыми. Он начнет целовать твои обнаженные груди… все остальное зрители дорисуют в своем воображении.

— Я не знаю… — сказала она. — Я никогда не снималась обнаженной.

— Мир никогда не забудет эти мгновения, — прошептал Джок.

Он подождал. Наконец она кивнула.

Она сделает это! Сделает! Без смущения и страха, которых он ждал. Он поцеловал ее в щеку.

— Отлично! Я знал, что ты поймешь наш замысел, — сказал Джок. — Я позову тебя, когда мы будем готовы.

Он ушел вместе с Карром. Шагая от трейлера к берегу, Карр произнес:

— Малыш, я надеюсь, что тебе никогда не придет в голову продать мне страховой полис.

— Они даже не заметят, какие у нее глаза, — тихо сказал Джок.

Карр кивнул.

Джо подготовил съемочную площадку. Они разыграли сцену с дублершей Дейзи. Джока все устраивало. Прес Карр внес несколько полезных предложений. Наконец все было готово. Ассистент Джока отправился за Дейзи. Когда она пришла, Джок повторил для нее содержание сцены.

Перед съемкой Финли сам стер с лица Дейзи весь макияж, взъерошил пальцами ее волосы. Он поцеловал девушку в щеку и поднял на руки.

Джок зашел с Дейзи в озеро, держа ее над водой, чтобы эффект от внезапного охлаждения проявился более заметно. Перед тем как уронить ее, режиссер оглянулся назад; Джо подал ему знак.

— Оставайся под водой пять секунд, — шепнул девушке Джок. — Я успею выйти из кадра прежде чем ты поднимешься. Я решил обойтись без дублей и сыграть с тобой всю сцену до конца. Потому что я хочу тебя! Ты слышишь?

Он произнес эти слова страстно, но абсолютно неискренне.

Прежде чем она успела что-нибудь ответить, он бросил ее в воду с такой силой, словно хотел, чтобы она опустилась до самого дна. Потом начал быстро отходить в сторону, чтобы не попасть в кадр. Наконец повернулся и посмотрел на то место, где он оставил Дейзи. Пять, шесть, семь — считал он про себя.

Она поднялась из воды, задыхаясь, разбрасывая брызги; волосы прилипли к ее лицу, платье обтягивало тело Дейзи. Она направилась к берегу. Остановилась на глубине в один фут и посмотрела в камеру, как просил Джок. Все детали ее фигуры подчеркивались лучами солнца, отражавшимися от подернутой рябью воды. Лицо, глаза Дейзи не были видны. Легкая расфокусировка объектива, голубая вода, сверкающее золотистое солнце, фасные горы, фигура девушки, обтянутая мокрым хлопчатобумажным платьем — все это дало такой эффект, что впоследствии этот кадр стал ключевым к рекламе «Мустанга».

Некоторые критики назвали его «Венерой Финли», потому что Дейзи подняла одну руку, чтобы убрать с лица волосы, а другой обхватила груди; ее силуэт казался безруким.

После этого главного кадра работа пошла быстро. Лицо Престона, наблюдавшего за тем, как Дейзи выходит из воды, выражало жалость, любовь, наконец возбуждение. Все крупные планы Карра получились превосходными. Затем последовала любовная сцена на берегу, во время которой Карр раздевал Дейзи. Она тоже прошла хорошо, хотя девушку приходилось часто обливать холодной водой, чтобы ее кожа оставалась мокрой и блестящей, а соски — твердыми, напряженными.

Но делать все это было легче, поскольку нужное освещение обеспечивалось дугами и рефлекторами. И потому что Престон Карр был великолепен в ближних планах, демонстрируя потрясающий профессионализм и душевную тонкость. Его магия была так сильна, что, когда он целовал девушку, она по-настоящему отвечала ему, и он это чувствовал. Внезапно Джок понял: Дейзи влюблена в Престона Карра. Поэтому сцена получилась великолепной. Теперь Джок знал это. И это вызвало у него злость.

Но к концу дня он был готов простить всем что угодно. Почти безнадежная игра привела к успеху. Так, во всяком случае, казалось. Окончательно они узнают это завтра, когда увидят проявленную в лаборатории пленку. Отснятого сегодня материала должно было хватить на великолепную любовную сцену.

Самое главное — это то, что они решили проблему с глазами девушки. Возможно, теперь она будет спать лучше, и эта трудность больше не возникнет.

На следующий день, получив проявленную пленку, Джок не стал, как обычно, ждать перерыва на ленч, а тотчас остановил съемку.

Престон, Джок, Джо, ассистент режиссера Лестер Анселл втиснулись в маленький проекционный трейлер. Дейзи Доннелл никогда не смотрела кадры, на которых была она заснята.

Пленка представляла из себя неупорядоченную череду сцен. Кадры, в которых Дейзи поднималась из воды и шла к камере, появились на экране последними. После просмотра в трейлере воцарилась тишина. Наконец Джо сказал:

— Я не мог бы снять такое второй раз. Подобное совершенство — гениальная случайность. Или случайная гениальность.

Это было высочайшей оценкой работы режиссера. Тем более что прозвучала она из уст Джо Голденберга, человека сдержанного, крайне скупого на похвалы. После присуждения ему премии Академии он обычно говорил: «Спасибо. Большое спасибо».

Критики, вечно притворяющиеся, будто рецензии на фильмы имеют важное значение, будут отыскивать в этой сцене всевозможную символику. Сравнивать Финли с Антониони и Бергманом. Изобретать интерпретации в духе Фрейда и Рейха. И ни одному из них не придет в голову, что режиссер просто пытался скрыть опухшие, усталые глаза невыспавшейся девушки.

Один из критиков написал в общенациональном журнале:

«Некоторые режиссеры используют обнаженные груди весьма ловко и искусно; они напоминают мясника, развешивающего свой товар в витрине магазина.

Джок Финли — не из их числа. С помощью нескольких капель морской воды, блестящих на обнаженной груди, он способен добиться эффекта, сравнимого с эффектом от картин Дали.

… его груди живут… кажется, будто их поры раскрываются перед объективом камеры. Финли сочетает откровенность с нежностью и уважением.

Девушку, в которой другие режиссеры видели шлюху или нечто худшее — секс-символ, Финли превратил в мадонну».

И Джок будет играть свою роль. Соблюдая правила игры, будет давать интервью, притворяясь, будто каждый кадр и каждая сцена навеяны глубинными слоями режиссерского подсознания и насыщены символами. Так рождаются легенды о великих создателях современных фильмов.

Сейчас Джок захотел снова просмотреть отснятый материал. Но, как ни странно, с наибольшим вниманием он разглядывал не Венеру, выходящую из воды, а Карра, целующего обнаженную грудь Дейзи. И ее реакцию. Джок бросил взгляд на Карра, сидящего в темном трейлере. Свет от экрана подчеркивал красоту его загорелого лица. Актер время от времени кивал.

Этим он выражал свое одобрение. Но Джоку показалось, что Карр подтверждает и его подозрения: девушка влюблена в Престона. Когда пленка закончилась, Карр сказал:

— Хорошая работа. Отличная. Может быть, мы на правильном пути.

Это было произнесено как комплимент. Но Джок воспринял услышанное как упрек…

— У нас уже есть отличный материал. Мы закончим вовремя. Сделаем превосходную картину.

— Не нервничай, малыш, — улыбнулся Карр. — После всего, что мы пережили, отставание на шесть дней — это не беда.

— Мы наверстаем! Теперь, когда мы уже добились от нее многого, — с легким раздражением в голосе сказал Джок.

— Думаю, да, — задумчиво произнес Карр.

В голосе Престона прозвучала уверенность. Джока это возмутило. Внушение оптимизма, бодрости духа, надежды является прерогативой режиссера, особенно когда речь идет об игре актрисы. Джок не желал уступать это право никому. Даже Престону Карру.