Голливудский мустанг

Семнадцатая глава

Прошли пять недель. Монтаж занял больше времени, чем хотелось Джоку. Звонки из Нью-Йорка, неистовые и частые, не помогали работе. Но там говорили о слиянии компаний. Концерн, изначально производивший кондиционеры и купивший впоследствии завод по производству инструментов и красок, а также фирму по прокату автомобилей и химический комбинат, теперь стремился приобрести кинокомпанию.

Президент пытался защититься от постоянного давления акционеров.

Переговоры шли уже довольно долго. Окончательная цена зависела от прибыли, которую обещал принести «Мустанг». Поэтому президент звонил почти ежедневно. Глава студии заглядывал в монтажную к Джоку по дороге из своего офиса в столовую, перед ленчем и после него.

Коммерческий потенциал «Мустанга» мог поднять курс акций кинокомпании с шестидесяти шести до семидесяти долларов. Поскольку весь пакет состоял из восьми миллионов акций, «Мустанг» становился драгоценной собственностью.

Но это обстоятельство не облегчало монтаж. Ничто не ускорит этого процесса, состоящего из бесконечной резки, склейки, просмотра. Все подчинено диктату «Мувиолы», ее маленького экрана шириной не больше двенадцати дюймов, на котором появляются надежды человека, его достижения и ошибки. Оплошности, которые не всегда можно исправить.

Порой Джок Финли видел вызов в процессе монтажа; эта работа доставляла радость, волновала. Требовались мастерство, изобретательность, фантазия, чтобы устранить погрешности материала, придать ему нужную форму.

Но сейчас монтаж стал для Джока пыткой. Может быть, из-за постоянно появлявшегося на экране лица Карра. Он улыбался, хмурился, смотрел с нежностью, негодованием. Целовал, ненавидел, любил, бросал лассо, сражался с мустангом, думал, беспокоился. Джок видел Карра, обнаженного по пояс, со старой шляпой на голове. Карр удерживал веревку, перекатывался по земле, испытывал боль, шутил, покрывался потом, строил гримасы, целовал грудь Дейзи, подчинял себе мустанга, отпускал его на свободу, колебался, принимал решение продолжить борьбу.

Джок проклинал давивший на него Нью-Йорк, необходимость спешить. Он работал по четырнадцать, пятнадцать часов в сутки. Мэри постоянно находилась возле него. На самом деле Джока подстегивал вовсе не Нью-Йорк. Он сам хотел побыстрее разделаться с монтажом! Финли мог признать многое, мог обвинять многих людей, но он никогда не признался бы в этом. По ночам, после долгих часов работы, он не испытывал потребности в женщине. После своего возвращения он раз шесть видел Луизу. Они обедали вместе, говорили, смотрели другие фильмы. Даже несколько раз занимались сексом. Но что-то исчезло. Джок видел причину в ее поклоннике, который оказался юристом, владельцем большой фирмы по продаже недвижимости, и хотел жениться на Луизе. Но, поскольку она не имела с ним интимных отношений, он не должен был мешать ее близости с Джоком.

Однако они не отрицали, что их секс изменился. Лулу и Финли чувствовали это. Все стало другим.

Конечно, существовала Дейзи. Он дважды встречался с ней спустя неделю после похорон, но они не занимались любовью. Это было реакцией на семь дней и ночей траура, когда они постоянно находились в постели. Казалось, психическое состояние Дейзи зависело от твердости его члена. Таблетки не помогали. Спиртное — тоже. Только Джок, точнее, та его часть, которая позволяла Дейзи успокоиться, обессиленно провалиться на несколько часов в сон.

Джоку было нелегко. Возможно, ему мешал тот разговор, состоявшийся ночью в машине. Он был вынужден заниматься с ней любовью из страха, что она может совершить нечто непоправимое. Семь дней и ночей, проведенных в постели с Дейзи, оставили на Джоке шрамы, сравнимые с теми, которые он получил от Джулии Уэст.

В нем уже не было прежней сексуальной энергии. Он надеялся, что это изменится, когда он вернется к Луизе. Будет снова наслаждаться замечательным, легким, беспечным сексом. Сексом, который никогда не теряет яркости, не приносит усталости, не требует гимнастики и новых ухищрений. Сексом простым, чистым, здоровым. Дарующим радость. Освобождение. Удовлетворение. Когда самая большая проблема — это необходимость решать, кому идти за новыми напитками и пачкой сигарет.

Он должен был монтировать фильм. Дейзи подыскала себе другого психоаналитика, прописавшего ей новое успокоительное. Джок уже не боялся, что она примет смертельную дозу транквилизатора. Ему не пришлось исполнять те обещания, которые он дал себе перед смертью Карра.

Лишь один раз он сильно напился дома у Мэри и переспал с ней. Все остальное время он занимался исключительно монтажом. Продолжал смотреть на лицо Карра. И отвечать на телефонные звонки из Нью-Йорка. Или избегать их.

В последний день четвертой недели, когда Джок монтировал начало большой сцены единоборства с мустангом, зазвонил телефон. Это был Конджерс, руководитель отдела паблисити и связей с общественностью. Конджерс звонил из кабинета президента, которому он передал трубку.

— Малыш! Вы не поверите! Шестнадцать страниц и обложка! Конджерс только что принес сигнальный экземпляр. Шестнадцать полос!

— Шестнадцать полос чего? — спросил Джок.

— «Лайфа»! «Лайфа»! Шестнадцать полос и обложка. Это самый большой материал о фильме, появившийся когда-либо в «Лайфе». Готов держать пари, это поднимет стоимость акций на пять долларов! Договор о слиянии у нас в кармане! Вы покупали акции по моему совету?

— Что изображено на обложке? — спросил Джок.

— Конечно, Карр. Перед последней атакой на мустанга. Потрясающий снимок. Это не фотография, а настоящая картина.

— Да, да, знаю.

— Я попрошу Конджерса отправить вам два экземпляра с вечерним самолетом. Утром они будут на студии.

— Хорошо.

— Хорошо? Я еще не видел такой блестящей рекламы. Вы можете гордиться!

— Да.

— Позвоните мне, когда получите журнал. О'кей?

— Да. Как они назвали фотоочерк?

— «Рождение шедевра». Потрясающе, правда?

— Да, отличное название.

Утром Джок пришел на студию, в свой кабинет, к восьми. В восемь тридцать приземлился самолет. Финли, не получив журнала, позвонил в комнату, куда поставлялась почта. Через четверть часа он уже держал в руках пакет. Финли не стал немедленно вскрывать его, а отправился на стоянку, сел в «феррари» и поехал в горы, подальше от студий, Лос-Анджелеса, смога.

«Феррари» поднимался все выше и выше среди желтых голливудских холмов. Дорога петляла мимо домов, которые постепенно начали редеть и наконец исчезли вовсе.

Оказавшись над городом и облаками, Джок остановил машину. Он снял солнцезащитные очки и разорвал пакет, чтобы познакомиться с фотоочерком, опубликованным в «Лайфе».

На обложке был представлен колеблющийся Престон Карр. Большой, смелый снимок передавал цвет и фактуру пустыни; позади, на фоне синего неба, высились красноватые горы. Карр занимал правую часть фотографии, поднявшийся на дыбы мустанг — левую. Карр смотрел на животное; лицо актера явственно выражало сомнения, предшествовавшие финальной схватке.

Шестнадцать полос были посвящены «Мустангу». Разворот занимала большая фотография Карра и Дейзи, сделанная во время съемки самого интимного момента их любовной сцены. Дейзи была обнажена до талии. Но снимки, имевшие отношение к событиям фильма, составляли незначительную часть очерка.

Львиная доля журнальной площади была отдана звезде — Престону Карру. Мэннингу удалось удивительно ясно передать внутреннюю борьбу и негодование Карра. Герой очерка постоянно ощущал, что он растрачивает драгоценную валюту — собственную жизнь. Обменивает ее по слишком низкому курсу.

На всех снимках был запечатлен Карр. Карр в гримерной. Карр с Дейзи. Карр и Джо Голденберг. Карр, выбирающий мустанга. Карр и Джок Финли. Рассерженный Карр и Джок Финли. Карр, лежащий на земле в момент мышечного спазма. Карр, измученный борьбой.

Возможно, дело было в расположении фотографий, их выборе или намеках, присутствовавших в тексте. В любом случае фотоочерк давал понять, что это — рассказ о звезде, которая скорее умрет, чем смирится с поражением. О человеке, желавшем доказать новым критикам, новому поколению зрителей, режиссерам «новой волны», что старые звезды сохранили свое величие.

Большой кусок текста был посвящен снимку, вынесенному на обложку. Там объяснялись трудности, связанные с постановкой сцены, ее значение для фильма. Мэннинг упомянул, что дубль снимался за один раз с самым сильным мустангом. Может быть, судьба столкнула Престона Карра именно с этим животным. Возможно, Карр нарочно выбрал его, чтобы уйти в сиянии славы. Или произошел просто нелепый несчастный случай?

Читая текст, Джок кое-что осознал. Мэннинг доказывал, что Джок Финли убил звезду. Режиссер сделал это, чтобы удовлетворить свое самолюбие, отомстить Карру за Дейзи Доннелл, создать классический вестерн.

Мэннинг уничтожал все сомнения по этому поводу последней фразой: «Я был свидетелем рождения шедевра и гибели звезды».

Чертов гомик, сказал себе Джок. Он надел солнцезащитные очки, завел «феррари» и тронулся с места. Поехал вниз, к облаку смога и лежащему под ним призрачному городу.

В душе Джока бушевала ярость; впоследствии он не мог вспомнить, как ему удалось вернуться на студию без аварии. Он ворвался в офис, схватил трубку телефона и набрал личный номер Марти Уайта.

— Малыш, я ждал твоего звонка, — сказал агент. — Какой материал! На шестнадцати полосах! Ты навеки обрел громкое имя. Теперь все происходящее с тобой будет значительным! Этот очерк сделает для тебя то же самое, что Тейлор сделал для Бертона!

— Марти, я хочу, чтобы этот номер не попал в продажу.

— Что, малыш?

— Я намерен подать в суд на этого негодяя и его журнал!

— Ты в своем уме? — взорвался Марти.

— Я немедленно отправляюсь к адвокату, Марти! Прямо сейчас!

— Малыш! Малыш, послушай меня! Дождись моего приезда. Я выезжаю к тебе. О'кей?

Джок бросил трубку.

Маленький Марти Уайт сидел в своем кресле, обтянутом черной кожей. Его пальцы нервно барабанили по телефону. Кому позвонить в первую очередь? Главе студии? Президенту? Или личному адвокату? Глава студии тут не поможет. Президент? Стоит ли поднимать тревогу, если пожар еще не вспыхнул? Его адвокат! Марти набрал номер. Подождал. Услышал голос.

— Мэрф? Это Марти. Ты не собираешься уходить из офиса в ближайшее время? Хорошо. Я сейчас приеду. Хочу тебе кое-что показать. Мне нужно узнать твое мнение.

Через час сигнальные экземпляры «Лайфа» лежали на столах двух адвокатов, чьи кондиционируемые кабинеты находились в нескольких кварталах друг от друга на Уилширском бульваре.

В кабинете Эдварда Гранта, одного из совладельцев фирмы «Грант, Харрис, Мендельсон и Грант», Джок Финли расхаживал по ковру, в то время как старший Грант медленно переворачивал страницы «Лайфа», читал текст, изучал фотографии.

Джок поглядывал на лицо Гранта, пытаясь увидеть там долю возмущения, которое испытывал он сам. Грант был человеком, недавно разменявшим седьмой десяток. Он имел репутацию блестящего адвоката, выигравшего несколько процессов против крупных киностудий, обвинявшихся в плагиате и клевете. В Беверли-Хиллз говорили, что, если Эдвард Грант взялся за ваше дело, вы могли считать его наполовину выигранным, потому что студии боялись этого юриста.

Когда Грант закончил ознакомление с материалом, он посмотрел на Джока и спросил:

— В чем заключается существо ваших претензий, мистер Финли?

— Существо моих претензий?.. — взорвался Джок. — Этот проклятый гомик утверждает, что я убил Престона Карра! Он пытается погубить меня! Сделать так, чтобы ни одна звезда не согласилась работать со мной! Это клевета, верно?

— Во-первых, — Грант заговорил медленнее и тише обычного: он всегда поступал так, имея дело с эмоциональным клиентом, — если он действительно сделал это, мы имеем дело не с клеветой, а с диффамацией.

— Это еще хуже, верно? — сказал Джок.

— Да, поскольку использован известный журнал с большим тиражом. Если диффамация действительно имела место.

Разочарованный тем, что он не обрел в Гранте единомышленника, Джок невольно начал переносить на него свою враждебность.

— Если? Если? Что лежит на вашем столе? Он называет меня убийцей!

— Это не совсем так, — сказал Грант, снова взяв журнал в руки.

— Не совсем так? Вы хотите сказать, что люди, прочитавшие этот журнал, увидевшие эти фотографии, не придут к заключению, что я убил Карра? Что я заставил его перенапрягаться, зная о его больном сердце?

Грант перевел взгляд с журнала на Джока и медленно, тихо произнес:

— Мистер Финли, возьмите этот блокнот и ручку и перечислите все, что произошло с вами из-за этой статьи. Назовите ущерб, который вы понесли. Только это может стать основанием для иска. Ущерб.

— Ущерб? Как я могу его назвать? Журнал еще не вышел! Его видели только несколько человек на студии и Марти Уайт.

— Значит, ущерба нет?

— Я пришел к вам, чтобы предотвратить ущерб! Я прошу вас потребовать ареста тиража, помешать им испортить мою репутацию.

Возмущенный, разочарованный Джок перешел на крик.

— Мистер Финли, вам известно, как можно добиться ареста тиража? Мы должны будем пойти в суд. Изложить наш иск. Это не лучшее дело, какое мне доводилось видеть. И внести залог в размере трех или четырех сотен тысяч долларов. Возможно, больше. Такова стоимость тиража «Лайфа». Если мы окажемся неправы и проиграем дело, журнал станет пострадавшей стороной, которая нуждается в защите.

— Я готов внести залог!

— А еще мой гонорар. Поскольку речь пойдет о весьма сомнительном и рискованном деле, я бы запросил как минимум двадцать пять тысяч долларов.

— Я не спрашивал вас о том, сколько это будет стоить.

— Верно, — согласился Грант, хотя слова Джока не произвели на него впечатления.

— Что скажете?

Грант подумал несколько минут, снова полистал журнал, задержавшись взглядом на последних четырех страницах. Затем он закрыл его и сказал:

— Нет, мистер Финли. Я не согласен.

— Что значит — вы не согласны?

— Я не хочу браться за это дело.

— Речь идет о моей репутации! Я имею право на юридическую защиту.

— Конечно, мистер Финли. В Беверли-Хиллз много хороших адвокатов.

— Я хочу вас! — не сдавался Джок.

— Боюсь, что невозможно, — тихо, но непреклонно произнес Грант.

Джока охватила злость, граничившая с презрением. Он схватил со стола журнал и выпалил:

— Неудивительно, что у вас хорошая репутация. Вы беретесь за дело только тогда, когда уверены в победе.

— Молодой человек, если вы хотите знать, почему я не возьмусь за ваше дело, я скажу вам. Но я не желаю обсуждать это с вами. И не потерплю грубость в моем кабинете.

Молчание Джока воспринималось как просьба извинить его.

— Во-первых, я считаю, что люди не расценят эту статью как диффамацию. Я понял из нее, что вы весьма талантливый молодой режиссер. Упрямый, настойчивый, вызывающий порой ненависть, но способный. Так что с профессиональной точки зрения этот материал не наносит вам ущерба. Веских оснований для иска нет.

— Он фактически говорит, что я убил Карра.

— Да, — неохотно согласился Грант, — думаю, у кого-то сложится такое впечатление. Но лишь впечатление. Мой совет — забудьте об этом!

— Я не позволю называть меня убийцей!

— Понимаю, — сказал Грант. — Именно поэтому я предложил вам обратиться к другому адвокату. Что касается меня — извините.

Джок рассерженно повернулся. Когда он подошел к двери, Грант сказал:

— Могу дать вам один бесплатный совет, Финли.

Джок бросил на Гранта недобрый взгляд.

— На вашем месте я не стал бы говорить об этом деле, находясь в столь возбужденном состоянии. Вы можете сказать нечто лишнее, что ухудшит вашу позицию. Например, в журнале ничего не сказано о том, что у Карра уже был один сердечный приступ. Я просмотрел материал второй раз, чтобы убедиться в этом.

Вы знали о том, что у Карра уже был сердечный приступ? Не отвечайте мне. Я не хочу это знать. Я лишь демонстрирую вам, как опасно говорить в таком состоянии. До свидания, Финли.

Марти Уайт совещался с Деннисом Мэрфи в офисе юридической фирмы «Мэрфи, Роуз, Энглс и Москоу».

— Твое мнение, Мэрф?

— Если он предъявит иск, значит, он — сумасшедший.

— Но у него есть основания? Если он пойдет к адвокату, тот возьмется за это дело?

— Если Финли согласится заплатить хороший гонорар, он найдет адвоката. Он проиграет, а до этого успеет причинить вред себе самому.

— И картине тоже? — спросил Марти.

— Это плохая реклама, Марти.

— Значит, надо заставить его отказаться от иска?

— Да. Но мне нет нужды объяснять тебе, что способен натворить в гневе безумный талантливый молодой негодяй, — огорченно произнес Мэрфи.

— Да, ты прав.

Марти взял со стола экземпляр «Лайфа».

Наступил вечер. Джок Финли приготовил себе очередную порцию спиртного. Он находился у бара, возле бассейна. Это был его четвертый бокал. Нет, пятый. Виски с содовой того сорта, который любил Карр. У Джока осталось два ящика этого напитка.

Он весьма неохотно воспользовался советом Гранта. Джок не пошел в этот же день к другому адвокату, но договорился о встрече на следующее утро со специалистом по сложным бракоразводным процессам кинозвезд. Назначив по телефону эту встречу, он принялся пить. Он готовил себе крепкую смесь. Виски и пять кубиков льда. Для содовой в бокале почти не оставалось места.

Чем больше Джок пил, тем злее он становился. Проклятый гомик! Негодяй Мэннинг! Ему не сойдет это с рук!

К моменту прибытия Луизы он был уже злобным, безжалостным. Она разделась и прыгнула в бассейн, чтобы спрятаться там от его бранных слов и угроз в адрес Мэннинга и «Лайфа». Но он прыгнул в воду следом за ней — голый, коричневый, напряженный, охваченный сексуальным возбуждением. Только злость могла сделать его таким. Луиза позволила ему приблизиться к ней, обнять ее, войти в нее не для того, чтобы самой получить удовлетворение, а чтобы помочь Джоку выплеснуть из себя ярость. Когда он отпустил девушку, она нырнула и появилась в дальнем от Джока углу бассейна.

— Джок, у тебя отовсюду торчат бритвенные лезвия, — тихо сказала она. — Что с тобой случилось?

Финли не ответил, перевернулся на спину, подплыл к ней. Он был готов снова заняться любовью. Она ускользнула от него.

— Нет, Джок. Пожалуйста.

Он рассерженно посмотрел на нее.

— Если тебе это поможет, ударь меня. Но не занимайся со мной любовью. Пожалуйста.

Он отвернулся. Подплыл к ступенькам, выбрался из бассейна. Подошел к креслу, на котором стоял телефон. Поколебавшись, связался с телефонисткой и попросил ее соединить его с Мэннингом из нью-йоркской редакции «Лайфа».

Когда телефонистка пожелала узнать имя Мэннинга, Джок ответил резким тоном:

— У него нет имени! Если возникнут проблемы при его идентификации, скажите им, что мне нужен Мэннинг-гомик.

— Джок, пожалуйста!

Мокрая обнаженная Луиза вышла из бассейна и попыталась забрать у него телефон. Но Джок вырвал аппарат из ее рук, повернулся к девушке спиной.

В Нью-Йорке уже шел десятый час вечера. Мэннинг отсутствовал в офисе. По требованию Джока телефонистка набрала домашний номер Мэннинга.

Луиза закуталась в халат. Второй халат она накинула на плечи Джока. Наконец на другом конце ответили.

— Мэннинг? Это Финли! Джок Финли! Я видел сигнальный экземпляр с твоим материалом.

— Да? Хорошо. Твоя студия и «Лайф» в восторге от него.

— А я — нет. Завтра я обращаюсь в суд с требованием арестовать тираж! За преступную клевету!

— Финли… Джок. Послушай меня…

— Я вчиню иск тебе и «Лайфу»! На пять миллионов долларов! Что ты пытаешься сделать? Отомстить мне? Потому что я догадался о твоей связи с Акселем Стинстоупом? Да? Это все превратится в большой публичный скандал! Если ты попытаешься погубить меня, я сделаю то же самое. Если ты скажешь, что я убил Карра, я отвечу, что, если бы Аксель находился там, где ему следовало находиться — возле Карра, а не с тобой, Престон мог остаться в живых! Да! Мы могли спасти его!

Охваченный праведным гневом, чувствующий, что ему удалось морально раздавить Мэннинга, Джок спросил:

— Что ты на это скажешь, голубой?

Луиза снова попыталась забрать телефон, но Джок не только ускользнул от девушки, но и причинил ей при этом боль.

— Финли, ты меня слышишь? — произнес Мэннинг сдержанным, обиженным, напряженным голосом.

— Да, слышу!

— Финли, мне известно, какие чувства я вызываю у тебя. Я понял это во время нашей первой беседы на натуре. Посмотрев в твои глаза, я увидел, что ты догадался, кто я такой. И какие чувства ты у меня вызываешь. Меня не возмутила твоя антипатия. Я не рассердился, когда ты узнал об Аксе. Я уважал тебя и твою работу. Оправдывал даже твою неприязнь ко мне. По-моему, ты боишься меня. И подобных мне людей. Словно наша порочность может запятнать тебя. Поверь мне — я это понимаю. Дело в том…

Мэннинг замолчал, размышляя, но затем все-таки продолжил:

— Людям твоего склада не приходит в голову, что когда-то мне уже довелось почувствовать, как сильно вы меня ненавидите. Поняв это, я сам стал презирать себя.

Тебя бесит, что именно я подготовил этот очерк. Я показал тебя миру. Тебе самому. Ты говоришь — какое право имеет этот гомик критиковать меня? Я лучше его! Да, это оскорбительно, когда тебя критикует гомик.

А может быть, моя камера — это твоя совесть? Она показывает, кто ты такой, и тебе это не нравится. Так же, как не нравлюсь себе я сам. Однако между нами есть разница. Я заключил мир с самим собой. Принял себя. А ты — нет. Ты по-прежнему вынужден бороться со своей совестью. Я — нет.

Поэтому я чувствую себя лучше, чем ты. Хотя я ничем не лучше тебя. Только чувствую себя лучше.

— И все-таки я вчиню иск! — уже с меньшей злостью произнес Джок.

— Я не могу остановить тебя, — сказал Мэннинг. — Вспыхнет скандал. Я не могу отступить. И «Лайф» — тоже.

— Посмотрим! — угрожающе выпалил Джок.

— Мне жаль, что ты так настроен, Джок. Я бы хотел быть твоим другом.

— Ну конечно! И не только другом.

— Да. Не только другом, — тихо, печально согласился Мэннинг и положил трубку.

Джок позволил Луизе забрать телефон из его рук.

Как только она опустила трубку на аппарат, раздался звонок. Это был Марти. Он хотел поговорить с Джоком. Но режиссер не пожелал взять трубку. Тогда Марти сообщил Луизе: завтра, в десять, на студии состоится совещание. Джок должен прийти!

Девушка передала Джоку слова Уайта. Финли с яростью посмотрел на телефон и крикнул:

— Пошел ты к черту, Марти Уайт! Пошел к черту, малыш!

Красный «феррари» въехал на стоянку для администрации студии. Его там ждали. Охранник указал Джоку на свободное место между большим белым «роллс-ройсом» Марти и лимузином президента. Джок выключил зажигание. Посмотрел на административное здание.

Эти негодяи ждут его! Они попытаются отговорить его! Что ж, он преподнесет им сюрприз.

Джок вышел из машины. Вместо того чтобы направиться через улицу к зданию, он остановился у въезда на стоянку. Через несколько минут подъехал синий мерседес трехсотой модели. Охранник не пропустил машину на стоянку. Но Джок заявил ему:

— Майк, если мой адвокат не сможет запарковаться здесь, совещание не состоится.

Для большей убедительности Финли указал на лимузин президента. Охранник тотчас сдался. Джок Финли, клиент, и Мервин Моссберг, адвокат, поднялись по ступеням подъезда, миновали пост охраны, добрались на лифте до последнего этажа и зашагали по длинному коридору к кабинету главы студии. Секретарша, которая, казалось, натянуто улыбалась с того момента, когда охранник стоянки сообщил по телефону о прибытии Финли и его адвоката, нервно произнесла:

— О, мистер Финли, добрый день! Вас ждут.

Она распахнула дверь маленького зала для совещаний. Джок увидел президента, главу студии, Джо Московица — главного юриста компании, Харриса Конджерса — шефа отдела по связям с общественностью и Эйбла Нейштадта. Джок вспомнил фотографии этого человека, публиковавшиеся во многих газетах и журналах в связи с громкими судебными процессами.

Марти Уайт сидел в дальнем конце стола. Его положение казалось нейтральным, он находился на одинаковом расстоянии от обеих сторон, напротив президента. Ближайшая часть стола оставалась свободной.

Президент встал, улыбнулся, протянул руку.

— Джок! Привет, малыш!

Они пожали друг другу руки, и только тогда президент посмотрел на Моссберга. Он изобразил на своем лице изумление, словно не был предупрежден секретаршей о прибытии адвоката.

— Мервин Моссберг, мой адвокат, — сказал Джок.

— Адвокат? Зачем нужен адвокат, когда встречаются друзья?

Президент изобразил на своем лице глубокую обиду. Но он пожал руку Моссберга. Адвокат знал Марти Уайта, главу студии и главного юриста компании Московица.

Когда Моссбергу представили Эйбла Нейштадта, подозрительный, настороженный взгляд адвоката заставил президента кое-что объяснить.

— Мистер Нейштадт присутствует здесь в качестве юрисконсульта Ассоциации кинопродюсеров. Мы считаем, что эта ситуация и ее последствия могут задеть интересы всей киноиндустрии.

Моссберг лишь кивнул и жестом предложил Джоку сесть. Все были готовы начать совещание.

— Господа, будем честны и откровенны друг с другом, — начал президент. — В этой комнате собрались друзья. У нас общие интересы. Нам нечего скрывать друг от друга. Компания считает, что мы находимся в выигрышной позиции.

У нас есть замечательная, большая картина! Последняя, наилучшая картина Престона Карра, в которой присутствует магия Дейзи Доннелл. Это дебют в качестве продюсера-режиссера большой ленты молодого человека, которого я с гордостью могу назвать самым талантливым молодым режиссером Америки! Возможно, всего мира!

Пошел ты к черту, мистер президент, сказал себе Джок.

— Этот молодой человек весьма чувствителен. Он должен быть таким. Может ли талантливый режиссер не быть чувствительным? Но существует такая вещь, как сверхчувствительность. К сожалению, это качество заставило его возмутиться очерком в «Лайфе». Добавлю — такая реакция вызвана не самим материалом, а его интерпретацией. Никто другой — повторяю, никто не воспринял этот очерк подобным образом.

Приподнявшись со стула, Джок выпалил:

— Никто другой — повторяю, никто не был оклеветан в этом очерке.

Моссберг попытался жестом остановить Джока, но режиссер продолжил:

— Поэтому перестаньте превращать это совещание в суд. Здесь не будет принято никакого решения. Я не собираюсь менять свою позицию!

Моссберг, крепко сжав плечо Джока, заставил его сесть и замолчать.

— Будет лучше для всех, — продолжил президент, — для нашего молодого режиссера, для картины, для компании, если мы постараемся избежать неприятностей. Люди уже говорят о том, что мы выпускаем на экраны блестящую картину. Статья в «Лайфе» великолепна. Зачем нам судебный процесс?

Чтобы показать вам мою беспристрастность и объективность в этом вопросе, я обращаюсь к мнению независимых юристов. Знаете, что они сказали? Тут нет никакой клеветы!

Не удовлетворившись этим, «Амко Индастриз», ввиду готовящегося слияния, проконсультировалась с их собственным юристом. И получила тот же ответ! Никакой клеветы нет! Не можем же мы все ошибаться, верно? — умоляющим тоном произнес президент.

Отстранив от себя руку Моссберга, пытавшегося удержать режиссера, Джок снова вскочил со стула.

— Что за игру вы затеяли? Вы пытаетесь заткнуть мне рот с помощью вашего адвоката, юриста из «Амко» и хитрого, ловкого, знаменитого негодяя, представляющего Ассоциацию кинопродюсеров. И почему? Потому что вы беспокоитесь об условиях слияния компаний! Да пошли вы к черту! Моя репутация для меня дороже всех ваших акций и контрактов!

Президент мягко, невозмутимо улыбнулся. Так улыбаются совсем юному, излишне чувствительному человеку.

— Чего вы добьетесь с помощью иска и суда? Я скажу вам. Люди, которые не читают «Лайф», узнают обо всем этом. Люди, которые прочитали статью и забыли ее, вспомнят о ней. Ваш иск привлечет внимание к этому материалу, сделает его известным. Если вы действительно считаете его клеветническим, не привлекайте к нему внимание. Похороните его! Процесс приведет к противоположному результату.

Повернувшись к Моссбергу, президент спросил:

— Вы считаете, что с помощью иска вы защитите репутацию и профессиональное будущее вашего клиента? Скажите искренне — вы надеетесь принести ему пользу, спровоцировав плохой резонанс в прессе?

Моссберг собрался ответить, но дверь бесшумно открылась. Один из молодых помощников Конджерса из отдела паблисити зашел в комнату, положил перед своим шефом листок бумаги текстом вниз и удалился.

Пока Моссберг отвечал президенту, Конджерс перевернул листок и поднес его к глазам, чтобы прочитать отпечатанное сообщение. Затем он передал листок президенту. В конце концов его прочитали все представители компании.

— Я нахожусь здесь, джентльмены, — сказал Моссберг, — потому что мой клиент считает, что статья в «Лайфе» способна нанести вред его карьере, его имиджу. Материал обвиняет Джока Финли в совершении серьезного морального преступления. Он является клеветническим и опасным в профессиональном и личном аспектах. Поэтому в настоящий момент составляется иск с требованием ареста тиража. Он будет представлен в суд в течение двадцати четырех часов. Ответчиками станут «Лайф» и автор фотоочерка Рассел Мэннинг.

— Мы считаем, что это будет ужасной ошибкой! — предупредил президент.

— А мы — нет, — убежденно сказал Моссберг.

— И мы никоим образом не можем переубедить вашего клиента?

— Нет! — выпалил Джок.

— Нет, — более мирно повторил Моссберг. — Если вы не убедите «Лайф» изъять этот номер.

Записка дошла до Нейштадта. Невысокий темноволосый человек, который, казалось, состоял из двух половин — туловища и головы, впервые подался вперед. Он взял листок, прочитал текст и сложил бумажку вдвое. Сидевший рядом с ним Марти Уайт едва сдержал желание попросить, чтобы ему дали взглянуть на нее.

— Мы не можем убедить «Лайф» изъять номер, — сказал президент. — Никто не может это сделать.

Моссберг показал жестом, что его попытка избежать подачи иска оказалась безрезультатной.

— Плохо, — сказал президент. — Это погубит все наши планы! Все!

— Мне жаль, что это помешает заключению договора о слиянии, — не удержался Джок.

— А, это, — смутился президент. — Я имел в виду другое. Мы хотели предложить вам контракт на три картины. Две — с бюджетом в пять миллионов и одна — с бюджетом до десяти миллионов. Вы получили бы долю прибыли.

Джоку Финли стало ясно, какая серьезная подготовка предшествовала этому совещанию. Марти и президент продумали каждую его фразу. Ему предлагали взятку! Отступные! И Марти участвовал в этом!

— Вы делаете предложение? — невозмутимо спросил Моссберг. — Оно зависит от готовности моего клиента отказаться от иска?

Джок ждал ответа. Как можно еще назвать взятку, если не хочешь произносить это слово?

— Мы делаем предложение, — ответил президент. — Вез всяких условий. Мы так ценим талант этого молодого человека, что хотим работать с ним при любых обстоятельствах. Невзирая на любые иски, статьи и слухи. Если он считает их клеветническим, то мы — нет.

Сознавая, что президент накинул петлю на Джока Финли, Моссберг сказал:

— Мы обсудим это предложение.

— Хорошо! Хорошо! — произнес президент.

Он посмотрел на Нейштадта, который согнул записку еще раз. Выдержав паузу, Нейштадт заговорил.

— Мистер Моссберг… мистер Финли…

Повернувшись к Марти, он добавил:

— Мистер Уайт…

Нейштадт хотел подчеркнуть, что до настоящего момента Марти не был осведомлен о их планах, но это не соответствовало действительности.

— Несомненно, вы спрашиваете себя, что я здесь делаю. Я не скрываю этого. Ваш президент попросил меня выступить в роли посредника, третьей стороны, и помочь в разрешении этой весьма неприятной проблемы.

Честность требует, чтобы я признал следующее: будучи адвокатом ассоциации, я всегда предпочитаю компромисс судебному процессу, связанному с затратами, обидами и плохим личным паблисити. Мы все представляем одну большую индустрию, одну большую семью, и постоянно находимся на виду у общественности, которая не всегда настроена дружелюбно. По-моему, во всех случаях мирное разрешение конфликта предпочтительнее публичной драки. Я являюсь сторонником компромисса.

Вы, мистер Моссберг, так же, как и я, заинтересованы в том, чтобы Джок Финли, наш партнер по кинобизнесу, был защищен от клеветы. Выслушав изложенные факты, изучив опубликованный материал, я хочу спросить вас, как юрист юриста. Допустим, ваш иск будет принят судом к рассмотрению. Каким образом вы собираетесь доказывать наличие ущерба?

Джок видел, что Моссберг не намерен вступать в подобную дискуссию с Нейштадтом. Даже сам Нейштадт не рассчитывал на это. Поэтому он продолжил:

— Финансовый ущерб? Как вы можете доказать его? Я и ряд других надежных свидетелей, — Нейштадт сделал выразительный жест, объяснявший присутствие за столом большого количества людей, — только что услышали, как одна из крупных студий страны, знакомая со статьей в «Лайфе», предложила вам выгоднейший контракт на три картины. Как вы сможете подтвердить финансовый ущерб ввиду этого обстоятельства?

Не разбиравшийся в юридических тонкостях Джок все понял. Внутри у него все похолодело — как в тот момент, когда мустанг едва не растоптал упавшего Престона Карра. Он разгадал их план и роль Марти в нем.

Моссберг понял, что дальше тянуть время и уклоняться нельзя.

— Мистер Нейштадт, я горжусь тем, что меня считают весьма хорошим юристом. Но в делах, связанных с клеветой и диффамацией, вы — главный эксперт.

Нейштадт слегка побагровел, но он сдержал свой гнев. Замечание Моссберга находилось на грани между лестью и оскорблением. Моссберг заговорил снова.

— Есть и другие виды ущерба, кроме финансового. Может пострадать репутация. Общественный имидж. Человек не должен бояться, что его будут называть убийцей. Речь идет о добром имени мистера Финли!

Нейштадт, внимательно слушавший Моссберга, бросил взгляд на президента. Потом приветливо улыбнулся и сказал:

— Было бы лучше, если б это стало сюрпризом. Но, думаю, вы должны сообщить ему это сейчас.

Джок посмотрел на Моссберга, которому не удалось скрыть свою растерянность.

— Ввиду того, что Престон Карр, Король Голливуда, сыграл свою последнюю роль в картине нашей студии, — сказал президент, — и умер от сердечного приступа, наш совет директоров счел необходимым внести свой вклад в борьбу с этим смертельным недугом. Вчера вечером мы проголосовали за ежегодное выделение субсидии размером в сто тысяч долларов. Американский кардиологический фонд будет награждать этой премией, а также медалью имени Престона Карра людей, принесших выдающуюся пользу человечеству.

Джок ждал, затаив дыхание. Затем он услышал:

— Первым человеком, который получит медаль имени Престона Карра, станет его друг, поклонник и коллега, замечательный американский режиссер Джок Финли!

— Это… это… очень любезно… — сказал Джок, повернувшись к Моссбергу. Адвокат не успел раскрыть рот. В разговор вмешался Конджерс.

— Расскажите ему о мировой премьере!

— Да, — произнес президент. — Кардиологический фонд устраивает прием-презентацию в Центре Линкольна. Он станет мировой премьерой «Мустанга»!

— Кардиологический фонд? — спросил Моссберг.

— Они согласились? Приняли ваше предложение?

Нейштадт подался вперед и развернул листок. Это была ксерокопия телетайпа.

«КАРДИОЛОГИЧЕСКИЙ ФОНД СОГЛАСЕН ПРИНЯТЬ ПОЖЕРТВОВАНИЕ. ВРУЧЕНИЕ МЕДАЛИ ФИНЛИ И ПРЕМЬЕРА НАЗНАЧЕНЫ НА 28 ЯНВАРЯ. ДЕТАЛИ СООБЩИМ ПОЗЖЕ».

Серьезным тоном, без улыбки Нейштадт сказал:

— Теперь никому не придет в голову заявить, что репутация мистера Финли пострадала, верно?

Отстранив руку Моссберга, попытавшегося удержать его, Джок вскочил так стремительно, что стул ударился о стену.

— Вы не заткнете мне рот таким способом! Я не обязан принимать ваше предложение и медаль!

— К счастью, это не имеет значения, — сказал Нейштадт. — Видите ли, факт наличия клеветы зависит от того, что думают о вас другие люди. Люди, видевшие статью в «Лайфе», предложили вам контракт, медаль. Значит, ваша личная и профессиональная репутация не пострадала. Ваш адвокат подтвердит это.

Джок даже не повернулся в сторону Моссберга. Он уже знал неизбежную, неотвратимую бесчестную правду. Они загнали его в угол. Судебный процесс будет проигран.

Когда идет борьба за большие деньги, люди используют все средства — взятку, шантаж, насилие, — чтобы добиться молчания тех, чьи голоса могут помешать победе.

С аккуратностью и мастерством людей, искушенных в подобной корпоративной хирургии, они отрезали ему яйца и зашили их в его рот, чтобы он даже не мог закричать от боли.

Джок Финли вышел из комнаты, не подождав адвоката. Он услышал последние слова президента, обращенные к Моссбергу:

— Мы не хотим, чтобы вы пострадали из-за того, что события приняли такой неожиданный оборот. Студия готова оплатить ваш упущенный гонорар.

Смеркалось. Солнце исчезло. Следы реактивных самолетов на небе были уже не розовыми, а серыми. В одном из лайнеров, летевших в Нью-Йорк, отдыхали с бокалами в руках удовлетворенные дневной работой президент и Эйбл Нейштадт.

Полностью одетый Джок Финли сидел в кресле возле неосвещенного бассейна. Он перевел взгляд с самолета, летевшего в сторону Нью-Йорка, на темную воду. Вечер обещал быть прохладным, от нагретой воды уже поднимался пар.

Джок находился здесь в одиночестве уже несколько часов, хотя он знал, что его ждет работа по монтажу фильма. Телефон звонил много раз. Очевидно, это была Мэри, или, возможно, Луиза. Это не имело значения. Он не отвечал.

Джок услышал шум — к дому подъехала машина. Она остановилась, водитель выключил мотор. Дверь автомобиля открылась и закрылась. Судя по звуку, это был дорогой лимузин. Вскоре заскрипела калитка забора.

Джок не повернулся. Он не испытал удивления, услышав голос Марти.

— Малыш, это я. Ты не отвечал на мои звонки. Я послал шофера проверить, дома ли ты. Он сообщил, что «феррари» стоит на подъездной дороге. Поэтому я приехал.

Уже стемнело. Фонари не горели. Джок не стал включать их. Маленький полный человек с блестящей лысой головой и массивными очками сел в соседнее кресло и подождал. Джок не повернулся к нему. Помолчав несколько минут, Филин заговорил:

— Малыш, что, по-твоему, тебя мучает? То, что Мэннинг обвинил тебя в убийстве Престона Карра? О, нет. Тебя мучает то, что ты действительно убил Великого Артиста!

Марти ожидал, что молодой человек посмотрит на него. Но Джок не сделал этого.

— Они хорошо подготовились, малыш. Запаслись всем. Если бы ты не ушел, они показали бы тебе письменное заявление твоего старшего конюха. Текса.

Теперь Джок повернулся.

— Да, малыш. Они запаслись всем. Ты сам назвал это игрой. Чемпионат мира! Речь идет о судьбе миллионов. Сотен миллионов! Эти люди не позволили бы молодому человеку, которому исполнился тридцать один год, встать на их пути.

Какова мораль этой истории? Ее нет. Нет вердикта. Нет справедливости. Они поступили не хуже, чем ты. Они не пощадили тебя. Ты не пощадил Престона Карра. Счет равный. Ты не имеешь права жаловаться, злиться на них, Мэннинга, «Лайф».

Но тебе это не нравится. Ты бы хотел делать все, что придет тебе в голову. Однако ты считаешь, что другие не имеют на это права. Вот что удивляет меня в вас, современных молодых каннибалах. Вы хотите съесть нас всех! Теперь ты увидел, что другие люди, значительно старше тебя, не хотят мириться с этим без борьбы.

Ты узнал кое-что еще. Ты не так свободен, как думаешь. Безжалостный молодой человек обладает душой бойскаута. Ты уязвим, у тебя есть совесть. Ты чувствителен. Дерзок, самолюбив, высокомерен, жесток. И мягок. Ты не знаешь, как относиться к этому. Воспользуйся советом ветерана.

Джок быстро протянул руку к сигаретной пачке. Марти ошибочно принял этот жест за проявление гнева.

— Я знаю ответ. В конце концов, я — агент. Я торгую людьми. Я — порочный старик, который потакает своим слабостям, а ты их осуждаешь. Могу ли я давать тебе советы? В любом обществе есть свой Шейлок, человек, которому дают презрительные прозвища, над которым смеются. У нас это — агенты. Но я прошу тебя: подумай и ответь себе на один вопрос. Сделал ли я для тебя меньше, чем мог и должен был сделать? Если ты ответишь утвердительно, можешь назвать меня, как пожелаешь.

Конечно, я благодаря тебе стал исполнительным продюсером. Верно? Но при этом сделал тебя продюсером-режиссером. Что ты потерял? Разве я не заслужил права быть выслушанным тобой?

Джок, не отвечая, зажег сигарету. Его молчание устраивало Марти.

— Малыш… что заставляет тебя верить в свое превосходство над другими? Почему ты думаешь, что, когда Моррис Вейсс приехал сюда, он испытывал другие чувства — не такие, какие испытываешь ты? Да, этот толстый, порой глупый, самодовольный пожилой человек, который иногда не может заснуть, потому что в его голове зреют новые интриги, когда-то был похожим на тебя. Хотя твое юношеское тщеславие не позволяет тебе согласиться с этим. Тем не менее это правда.

Я был таким, как ты. Пока не понял одну вещь. Здесь и во всем мире, в нашем бизнесе и в любом другом есть победители и неудачники. Но нет героев. В жизни нет места для героев. Все мы совершаем в свое время ужасные поступки и оправдываем себя.

Ты ужасно обошелся с Престоном Карром! И можешь до конца своей жизни искать наказания. Но ты не должен это делать. Потому что наказания нет. Кроме того, которое ты сам налагаешь на себя.

Не становись неудачником только для того, чтобы наказать себя. Что заставляет тебя думать, будто неудачники более моральны и угодны Господу? Это ложь. Придуманная неудачниками.

Если ты испытываешь чувство вины — а ты должен его испытывать, — научись чему-то. Научись, например, быть порядочным человеком. Установи предел своему честолюбию. Определи, готов ли ты пойти на то, чтобы, сняв картину или эпизод, добиться желаемого эффекта. Отныне ты — важная фигура, которая может использовать людей — несчастных, тщеславных, испуганных, голодных, неудовлетворенных, честолюбивых. У тебя власть, подобная той, которой обладает Господь. Употребляй ее правильно. Так ты сможешь успокоить свою совесть.

Сейчас ты закончишь монтировать фильм. Подготовишь ленту к премьере. Потом отправишься в Нью-Йорк, получишь премию и произнесешь хорошую речь. Мы начнем искать сценарий для нашей новой картины. Лучшего совета я бы не смог дать моему собственному сыну.

Марти Уайт встал. Джок долго молчал. Наконец он кивнул, не глядя на пожилого человека. Удовлетворенный Марти тихо произнес:

— Есть девушка, которую зовут Луиза…

Джок быстро повернулся. Он испытал любопытство и раздражение.

— Она звонила мне. С кем еще она могла поговорить? С тобой? Она обеспокоена. Очень обеспокоена. Она показалась мне славным, порядочным человеком. Ты должен позвонить ей.

Марти направился к машине. Скрипнула калитка, и Джок понял, что Марти ушел. Он услышал, как хлопнула дверца «роллс-ройса» и машина тронулась с места. Он снова остался один. В темноте.

Джок вернулся в большой дом, подумал, не зажечь ли ему свет. Вместо этого взял телефонную трубку, набрал номер. Услышал гудки. Наконец ему ответили. Луиза задыхалась, словно она выбежала к телефону из ванной или только что отперла входную дверь.

— Алло?

— Луиза?

— О… Джок?

— Ты занята сегодня?

— У меня свидание.

— С ним?

— Да.

— Можешь отменить?

— Джок, он очень славный малый. Он не заслуживает такого обращения.

— Мне необходимо с кем-то поговорить.

Джок выдержал паузу, не услышал ответа и добавил:

— Ты мне нужна, Луиза.

— Я… я позвоню ему, — наконец с сожалением произнесла она.

Прежде чем Лулу положила трубку, Джок произнес:

— Лулу!

— Да, Джок?

— В январе мне придется поехать в Нью-Йорк. За одной премией. Там же состоится премьера. Ты поедешь со мной?

— Посмотрим.

— Я… я не могу поехать один. Скажи, что ты поедешь. Пожалуйста.

— Джок, я должна позвонить, пока он еще в офисе.

— Конечно… конечно. Я заберу тебя через час.

АМЕРИКАНСКИЙ КАРДИОЛОГИЧЕСКИЙ ФОНД

приглашает Вас на ежегодный благотворительный фестиваль, который состоится 20 января 1971 года в Центре имени Линкольна, а также на церемонию вручения Первой Ежегодной Премии за выдающиеся заслуги перед человечеством и медали Престона Карра.

Эта награда присуждена известному американскому продюсеру-режиссеру Джоку Финли, создателю фильма «Мустанг», мировая премьера которого состоится на нашем кинофестивале. Весь доход от этого мероприятия поступит в кардиологический фонд.

Начало презентации 20.00.

Начало премьеры 20.35.

Черный галстук обязателен.

Плата за вход 50 долларов

(цена билета 5 долларов,

пожертвование 45 долларов).

Джок Финли, облаченный в смокинг с бархатным воротником, сшитый в Лондоне, стоял на сцене концертного зала в Центре имени Линкольна. Под аплодисменты собравшихся ему вручили тяжелую золотую медаль в коробочке, обтянутой голубой кожей. На медали был изображен красивый мужественный профиль Престона Карра.

Джок произнес короткую речь, поблагодарил руководство кардиологического фонда за то, что оно выбрало фильм «Мустанг» для своего благотворительного кинофестиваля и наградило его, режиссера, первой премией Престона Карра. Он закончил свое выступление словами: «Здесь присутствует душа человека, действительно достойного этой награды. Этот великий человек, великий актер стал жертвой болезни, которую мы все хотим победить. Я уверен, что Престон Карр одобрил бы наши действия».

Снова зазвучали аплодисменты. Джок Финли вернулся на свое место в пятом ряду, сел позади президента, главы студии и Эйбла Нейштадта. Все они громко аплодировали. Когда Джок проходил мимо них, они тепло улыбнулись ему.

Свет погас. В зале зазвучала музыка. На экране появились первые кадры «Мустанга». Джок шепнул сидевшей рядом с ним эффектной девушке:

— Уйдем отсюда!

Они зашагали по темному проходу; Джок с кожаным кейсом в руке шел впереди. Луиза старалась не отставать от него. Аплодисменты звучали всякий раз, когда на экране появлялись новые титры с фамилиями. Джок и Луиза добрались до двери и услышали самый громкий взрыв аплодисментов. Они обернулись и посмотрели на экран.

На фоне невадской пустыни, снятой с вертолета, горели яркие буквы: «Продюсер и режиссер — Джок Финли». Теперь и Луиза захлопала в ладоши.

— Не надо! — попросил Джок и шагнул к двери, взяв девушку за руку.

Они покинули зал.