Господа гусары, молчать!

18

Стас делал вид, что спит, а сам из-под руки наблюдал, как Алена тихо ходит по комнате, достает одежду из шкафа. Шум воды в ванной, свист чайника на кухне. Наконец хлопнула дверь, все стихло. Он полежал еще немного и тоже встал. Хотя за последние ночи в общей сложности не спал и семи часов. Но энергия так и перла, словно с Аленой он не тратил ее, а наоборот заряжался — как от аккумулятора.

В холодильнике обнаружилась пустыня Гоби. Два яйца, пучок салата и помидор. Пришлось одеться и выйти в магазин. Хорошо, что запасной ключ висел на гвоздике. А когда возвращался, заверещал телефон.

Карпов! Совсем рехнулся, что ли? Или в ночниках никогда не работал? Не дай бог опять начнет просить, чтобы устроил ему личную жизнь.

— Привет, не разбудил? — голос Ивана звучал без тени сомнения, что в половине девятого человек, который обычно возвращается домой ближе к утру, должен быть уже на ногах.

— Разбудил, — Стас сочно зевнул. — И что?

— Извини, — сожаления в голосе тоже не обнаружилось. — Хотел тебя попросить об одолжении.

Да кто бы сомневался!

— Ну так проси, раз хотел.

— Можно к вам с Лизкой прийти? В клуб?

— Она знает? — неприятно поразился Стас.

По большому счету, ему было глубоко наплевать, даже заявись полюбоваться на него весь класс. И вся школа. Вместе с учителями и директором. Но у Байкаловой была сестричка-истеричка — подружка Алены. И это было уже неприятно.

— Нет, я не говорил.

— Вот и не говори пока. Приходите. Только не сегодня. На неделе. Позвони. Я еще не знаю, когда выходной буду.

— Спасибо, Стас. В долгу не останусь.

Да конечно. Пригласишь опять на свой балет. Век не видал, и нафиг надо.

Нарисовалась неслабая такая проблема. Притащатся они, и будет для Байкаловой сюрприз. И вряд ли удержится, чтобы с сестрой не поделиться. Даже если они на ножах. А дальше все очевидно. Алена будет знать через пять минут. И есть, как говорят в Одессе, две большие разницы, от кого ей станет известно о его трудовом поприще.

Ситуация сложилась патовая. Сказать Алене самому — немалая вероятность больше ее никогда не увидеть. Не сказать — вероятность того же самого, но на порядок выше. Казалось бы, выбор из двух зол очевиден. Вот только как заставить ее задать вопрос о его работе снова, если один раз уже дал понять недвусмысленно: спрашивать об этом не стоит? Не лепить же в лоб: «А знаешь, Ален, я вообще-то стриптизер. Что скажешь?»

Значит, надо как-то ее на вопрос спровоцировать.

Закидывая продукты в холодильник, готовя завтрак, Стас мысленно прокручивал различные варианты: если она скажет так, то я так, а если она так, то я вот так. Отрепетировал каждый раз по двадцать.

Но ничего не получалось. Алена сразу поняла: что-то не так. Он чувствовал это по ее напряжению. Раз за разом упоминал работу, как будто случайно, мимоходом. Алена не поддавалась. И только когда Стас уже собрался уходить, прикидывая, удастся ли увидеться с ней снова до того, как Карп притащит в клуб Байкалову, наконец зацепило. Он уже и не рассчитывал, на удачу закинул удочку в последний раз, а рыбка взяла и клюнула.

Алена спросила, нельзя ли ей как-нибудь прийти на него посмотреть. Это был как раз один из продуманных вариантов. И он выдал заготовку — без эмоций, как будто по бумажке прочитал. Оделся и вышел, быстро — чтобы не успела опомниться и ответить сразу. Пусть думает.

Вечером его настроение передалось женщинам, которые на него смотрели. Просто удивительно, как они ловили его эмоции. Резко, нервно, наотмашь — и их желание, которое возвращалось к нему, было таким же. Да, у желания было множество оттенков. Свое — это другое. Это Алена. Но чужое, которое он ловил, как луна свет солнца…

Раньше он больше всего любил то, которое определял для себя как нуар. Похожее на черно-белые фильмы, где дождь, детективы в шляпах и женщины с сигаретами в длинном мундштуке. Изысканное, смертельно опасное желание. Алена? Нет. Ее желание было другим. Это был… Великий Гэтсби. Как-то так. Роскошь порока, который еще только-только распускается, как бутон ночного цветка. Обещая стать по-настоящему откровенным, бесстыдным. Прекрасным в своей откровенности и бесстыдстве.

Стас ехал домой и думал о том, придет ли Алена. Сможет ли отказаться от него. Чего в ней больше — влечения к нему или здравого смысла. Но его собственный здравый смысл говорил о том, что при любом раскладе их отношения обречены изначально. Он не зря сказал Кристине, что правду не скрыть.

Инна… Вот где было змеиное гнездо. Да, он расстался с ней очень глупо. Как жалкий, истеричный мальчишка. Не жестко, не цинично — именно жалко. Нет, он в любом случае обошелся бы без букета и призового секса на прощание. То отвращение, которое он к ней испытывал, ничего подобного не предполагало. Но можно — и нужно! — было сделать все более аккуратно. Зависимость — как опасная бритва, которая режет обоих. Месть обиженной женщины — страшнее, наверно, ничего не бывает. А если это мать твоей девушки… Если Инна узнает… Тогда лучше взять билет в один конец. В Антарктиду. К пингвинам.

Вернувшись домой, Стас отрубился мгновенно и проспал до обеда. За все предыдущие бессонные ночи. По крайней мере, не изводил себя ожиданием, позвонит Алена или нет. Открыл глаза и увидел мигающую точку на телефоне. Сообщение. От нее.

Вот теперь все на самом деле будет для нее. И понравится ли ей это? Захочет ли она его — как другие?

Стрип-программа начиналась в десять. До этого — вполне одетый разогрев, в котором Стас уже не участвовал. Не тот статус. Но — как хореограф — он должен был следить за тем, что творится на сцене, и как реагирует зал.

Ровно в девять Алена позвонила, и он вышел к служебному входу. В трико, которое надевал для разминки, и в гриме. Рядом с ней — ничего так сюрприз! — топталась Байкалова-младшая. Группа поддержки, твою мать. Девочка моя, тебе так страшно было идти одной в гнездо разврата? Тебе?!

Ее взгляд менялся каждую секунду. В нем была то растерянность, то вызов, то жгучее любопытство. Она словно пыталась сопротивляться, из последних сил — но уже сдавалась, заранее, без боя.

— Привет, красавицы мои!

Стас посмотрел долгим оценивающим взглядом на одну, на другую. Заметил, как загорелись глаза Лизкиной сестры — как ее зовут хоть? И как возмущение пробежало по лицу Алены: какие еще твои красавицы?! Я — твоя красавица! Одна-единственная! Ты что, забыл?!

Это было так забавно. И приятно. Маленькая игрушечная ревность. Невольная.

— Ну, идем?

Он провел их по коридору в зал, кивнул официанту Костику, который ухмыльнулся понимающе, и быстро ушел. Потом все разговоры. Не сейчас.

От этой ночи зависело его будущее. Пусть не все, пусть крохотный его кусочек. И он намерен был выложиться так, как никогда еще раньше. Соблазнить всех — ради одной. Поймать среди мутных волн жадной похоти ее ответ. Как глоток свежей прохладной воды.

Стас никогда не смотрел в зал так, чтобы видеть чье-то лицо. Это мешало. Только поверх, вскользь. Достаточно было слышать восторженный визг, улавливать накал эмоций. Вот и сейчас он не смотрел в тот угол, где сидела Алена с подругой, но чувствовал ее присутствие. Как обгоревшая на солнце кожа чувствует его сквозь одежду.

Не просто раздеться перед толпой. Не просто показать свое тело, за которым приходится ухаживать так, как это делают далеко не все женщины. Сказать на языке танца, каждым движением, каждой в этом зале: я делаю это для тебя. Я — твой. Я возьму тебя так, как ты захочешь, как ты только можешь вообразить. Потому что это — самое волнующее, самое острое приключение в твоей жизни. Такого секса у тебя больше не будет никогда. Заставить поверить в это.

— Нестеров, давай на приват, — в гримерку сунулся Левочка, тихий пассивный педик, который занимался заказами.

— Кто? — поинтересовался Стас, подправляя потекший грим.

— Телка молодая. Совсем малолетка. Одна.

Да неужели?

А с чего ты взял?

Да с того!

Алена сидела, откинувшись на спинку диванчика, обхватив себя руками под грудью, как будто замерзла. Стас подмигнул ей, и она улыбнулась так, как обычно улыбалась в постели: ну, давай же!

Он специально выбрал самый длинный из своих треков. Не самый забойный, но самый распаляющий, сладострастный, похожий на жаркое дыхание пустыни. Вот теперь он смотрел Алене прямо в глаза. То приближался почти вплотную, чтобы почувствовала запах пота, то отступал, как будто ускользал, не давался в руки.

Алена сидела, подавшись вперед, возбужденно приоткрыв губы, которые часто облизывала языком, и глаза ее сияли в полумраке, ловили отблески приглушенного света. С последними звуками музыки Стас остался в черных стрингах, которые мало что скрывали. Ох, как он их ненавидел! Больше, чем эпиляцию и цепкие руки профессиональных шлюх на своих ягодицах, вместе взятые. Коллег женского пола Стас чуял за версту: они хотели не столько секса, сколько сатисфакции. Купить мужчину-проститутку — словно отомстить за себя. Но стринги — это было еще хуже.

Глаза Алены расширились, и он нарочито поклонился, зная, на что она смотрит. Демонстрировать эрекцию в элитном стриптизе считалось крайне дурным тоном, знаком непрофессионализма. Стас хорошо умел с этим справляться, но сейчас вовсе не собирался скрывать свое желание.

Она встала, подошла близко-близко, будто случайно мазнув по члену бедром. Положила руку на ягодицу, подсунув пальцем под резинку сложенную купюру. Шепнула хрипло:

— Я буду ждать…

Вышла, не оборачиваясь, но движения ее сказали о многом. Кто кого сейчас соблазнял?

Ночь еще только начиналась. Пахать и пахать — и в зале, и в приват-руме. Бесконечно долго. Когда, закончив наконец, Стас вышел на улицу, Алена стояла рядом с лярвой. Поймала за воротник расстегнутой куртки, притянула к себе, впилась в губы — резко, по-мужски. Одна ее рука скользнула под куртку, другая опустилась ниже пояса, накрыв выпуклость, которая нетерпеливо отозвалась на прикосновение.

— К тебе ближе, — прошептала Алена.