Госпожа преподаватель и Белый Феникс

Глава 15. Бал

Иногда смерть — это не конец,

а лишь другой способ передвижения.

— Беги, Эжена! Не оглядывайся!

Распахнув глаза, я резко села на кровати.

Сквозь приоткрытое окно сочилась ночная прохлада. Штора медленно покачивалась от сквозняка. Где-то капала вода, а с улицы доносились шаги ночного сторожа, обходящего Дом Преподавателей.

Я вылезла из-под покрывала и направилась на кухню. Плеснула воды из графина в стакан и залпом выпила его. Крики Вэлиана эхом отдавались в моей голове, смешиваясь с воспоминаниями безжизненного выражения лица и растекающейся лужей крови. Стоило закрыть глаза, хоть на секунду провалиться в сон, как они тотчас выплывали из подсознания.

— Вам бы поспать, мой неюный персик. — Холодная рука призрака легла на моё плечо, слегка сжав его. — Нельзя себя так мучить.

Я даже не обернулась. Лишь прикрыла глаза, чувствуя, как в голове шумит от недосыпа.

— Не могу, ваша светлость. — Я поставила стакан обратно на поднос, а сама села за стол. Оперевшись локтями в столешницу, спрятала лицо в ладонях. — Я не могу заснуть. Да и не хочу.

И зарыдала. Горе разрывало на тысячи кусочков. От слёз тени кухни расплылись в одно чёрно-оранжевое пятно. Хотелось орать от невозможности произошедшего. Но крик застрял где-то в горле саднящим комом, не позволяя даже вздохнуть. Как будто я потеряла нечто очень важное, невероятно ценное, без чего не представляла дальнейшую жизнь.

— Пойдемте, госпожа де Вальдан, — негромко произнес Сержан. Прохладные руки, словно настоящие, потянули меня вверх. Я и сама не поняла, как снова оказалась в кровати, а призрак укрывал меня покрывалом. Возле кровати печально и обеспокоенно урчала Книга. — Просто закройте глаза. А я сделаю так, чтобы вы смогли хоть немного поспать…

— Госпожа де Вальдан, прошу, присаживайтесь.

Дерек Ланс говорил тихо, даже вкрадчиво, но в его голосе чувствовалась настойчивость. Он жестом указал на стул напротив себя.

Я села, стараясь выглядеть собранной, хотя внутри меня всё дрожало. Вэлиан. Его образ, его последний взгляд… Он не отпускал.

Кабинет давил на меня: огромный стол, обтянутый сукном, тяжёлые шкафы, забитые папками, тусклая лампа с оранжевым абажуром. Возле окна стоял все тот же продавленный диван. За спиной следователя — окно, из которого виднелся лишь серый, монотонный фасад соседнего здания. Странно, как я это не заметила в прошлый раз?

— Госпожа де Вальдан, я понимаю, что для вас это тяжёлый момент, — начал Ланс, заглядывая в свои записи, — но мне нужна полная ясность. Вы были единственным свидетелем убийства господина О'Рэйнера.

Я медленно выдохнула и переплела пальцы на коленях.

— Я уже всё рассказала, господин дознаватель, — тихо отозвалась я. — Мы с Вэлианом гуляли по парку. А потом его окликнул какой-то человек. Худой, в потрёпанной одежде. Вэлиан оттолкнул меня в сторону, крикнул, чтобы я бежала. В этот момент из ниоткуда появился второй. Началась паника, и потом они оба исчезли в толпе.

Ланс поднял на меня непроницаемый взгляд, от которого меня замутило. «Такой человек убьёт и глазом не моргнет», — подумалось мне. По коже пробежали мурашки. Я обхватила себя за плечи, стараясь унять невольную дрожь.

— Простите, что вынуждаю вас заново повторять все сказанное, — мягко произнёс дознаватель, однако по лицу было видно, что ему ничуть не жаль. — Но почему вы гуляли с господином О'Рэйнером?

— Зачем задавать вопросы, на которые вы и так прекрасно знаете ответ, господин Ланс? — меланхолично ответила я. — Вы и так прекрасно знаете, что нас связывали близкие отношения. Да, я понимаю, как это выглядит. Господин министр и простая преподавательница — что их может связывать? Но, как сказал Вэлиан, рядом со мной он мог быть собой. Каким бы ни был статус человек, ему всегда нужен рядом кто-то, с кем он может быть настоящим.

— Интересное замечание. Однако если у вас были столь близкие отношения, то почему вас не было на его похоронах?

Через два дня после убийства возле семейного склепа О'Рэйнера собралось много людей. Казалось, что толпа состояла из бледных, строгих лиц, скрытых под тёмными вуалями и шляпами. Весь высший свет Велантры пришёл проститься с министром магической безопасности. Не было ни слез, ни громких рыданий. Лишь скорбная тишина и отстранённые, но тщательно соблюдаемые ритуалы.

Я пришла туда, завернувшись в самый обычный, незаметный плащ с капюшоном. Мне удалось подойти ближе и затаиться за каменной колонной.

За кафедрой перед входом в склеп стоял человек, поразительно похожий на Вэлиана. Его глаза, однако, были холоднее, движения резче, а от всей фигуры веяло неприкрытой властностью. «Наверное, его брат», — догадалась я. Он произносил прощальную речь, слова которой терялись в лёгком ветре, но его тон казался безэмоциональным. Слишком безэмоциональным для потери брата.

Странно, что Вэлиан никогда не говорил, что у него есть брат. Он вообще никогда не говорил о семье. Но ведь и я его не спрашивала.

Моё сердце сжалось от невыносимой тоски. Кто-то бы сказал, что это странно и нелогично, ведь нельзя просто взять и влюбиться в человека, о котором ничего не знаешь. Но сейчас это казалось таким пустяком, ничего незначащей мелочью.

Вэлиан был мёртв. Его загадочная улыбка, его странная, почти пугающая нежность, тот поцелуй, который перевернул всё… Всё это теперь было лишь воспоминанием.

Слёзы жгли глаза. Я закусила костяшку указательного пальца. Только не здесь, не сейчас. В моей груди зияла пустота. Сожаление, огромная, всепоглощающая боль утраты обрушились на меня всей тяжестью так, что стало невыносимо. Стараясь не выдать себя, я бесшумно покинула кладбище.

— Нет, господин Ланс. — Я грустно улыбнулась и покачала головой. — Я была на похоронах. Просто меня никто не заметил.

Дознаватель смерил меня взглядом, сделал пару записей и неожиданно произнёс:

— Вы сказали, что те люди были похожи на тени.

— Да. Они двигались почти бесшумно. И лица… лица у них были безжизненные. Как у кукол. Впрочем, ваш человек уже сделал наброски их портретов.

— Да-да. — Перо Ланса царапало бумагу, и этот звук сводил с ума. — А что насчёт оружия? Вы сказали, что был кинжал. Сможете его ещё раз описать? Может, форма клинка необычная? Или рукоять?

Я зажмурилась, пытаясь вспомнить детали.

— Руны. Кажется, на рукояти были руны. А клинки светились. Такой мутный бледный свет. Как магический и жуткий. Изогнутые клинки.

Дознаватель кивнул и отложил перо в сторону.

— Хорошо, госпожа де Вальдан. Думаю, на сегодня всё. Если появятся новые вопросы, я обязательно с вами свяжусь.

Я медленно кивнула и поднялась со стула. Дойдя до двери, я нахмурилась и повернулась к дознавателю.

— Господин Ланс, можно вас попросить кое о чём?

— Смотря о чём, госпожа де Вальдан.

— Проверьте, кто такой Кассий или Кассиус. — Услышав это имя, дознаватель заметно напрягся, откинулся на спинку стула и смерил меня недоверчивым взглядом. Неопределенно пожав плечами, я продолжила: — Этот человек связан с поджогом моей лавки. Может, это не так важно. Но… Вот тот, на кого он работает, может оказаться вполне способен на подобное. Большего мне, к сожалению, нечего сказать.

— Откуда вам известно это имя? — прищурившись спросил Ланс.

— Некоторые призраки бывают на редкость болтливы.

Последующие дни слились в один беспросветный туман.

Столица жужжала, как потревоженный улей. Ещё бы! Смерть такого человека, как министр магической безопасности, наделала много шума. Особенно, когда подключилась пресса. Газеты с заголовками «Дерзкое убийство министра магической безопасности», «Светоч» наносит первый удар: как революционеры причастны к смерти министра Вэлиана О'Рэйнера» расхватывали, как горячие пирожки в студенческой столовой. Казалось, что горожане только и делали, что обсуждали «ужасное происшествие в парке Святой Эвенты».

Я с содроганием ждала, что вскоре мне придется отбиваться от наглых журналистов, ищущих пикантные подробности. Однако никто не выпрыгивал из-за угла с пером и блокнотом наготове. Не было ни единого упоминания моего имени в статьях, и вскоре я облегченно выдохнула. Скорее всего, Дерек Ланс позаботился о этом. И за это я была искренне благодарна дознавателю.

Прошла неделя прежде, чем я заставила себя вернуться к работе. В Академии решили перенести благотворительный бал на две недели из-за трагических событий. В знак солидарности и скорби на шпилях приспустили флаг. Впрочем, в коридорах и аудиториях по-прежнему царила учебная суета.

Я писала конспекты, статьи, отчёты, устраивала дополнительные консультации для студентов. Делала все, лишь бы не оставаться наедине с собственными мыслями. Однако образ Вэлиана стоял перед глазами.

Около трех часов дня я отпустила последнюю группу студентов, и в аудитории воцарилась непривычная оглушающая тишина. Только шорох переворачиваемых страниц, да собственные вздохи нарушали её.

Солнце проникало сквозь высокие, арочные окна. В золотистых пятнах света лениво танцевали пылинки. В воздухе витал тонкий, сухой запах старой бумаги и пыли, смешанный с типографской краской.

Я сидела за столом и оцепенело смотрела на стопку учебников и кипу очередных отчетов, которые множились с устрашающей быстротой. Рядом стояла почти опустевшая чашка чая, от которой всё ещё исходил едва уловимый аромат мяты.

Мои эмоции не должны были влиять на работу, но внутри словно что-то надломилось. Сидя в тишине, я вдруг четко осознала, что так больше не может продолжаться.

Рука сама потянулась к чистому листу бумаги. Слова складывались в привычный, официальный текст: «Заявление. Прошу освободить меня от занимаемой должности по собственному желанию».

Подписав, я перечитала заявление и глубоко вздохнула. Хватит с меня тайн, призраков и шантажа. Мне нужен покой.

Со стиснутыми зубами я направилась в кабинет Фицпатрика. В его приёмной, как всегда, было педантично до зубовного скрежета: ни пылинки, ни лишнего звука. Новенькая секретарша, имя которой я не знала, вскинула на меня удивлённый взгляд.

— Я по делу к господину ректору. — Я стукнула костяшками пальцев по двери и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.

Сквозь цветные витражи лился солнечный свет на полукруглый синий диван и стеклянный столик. Мелкие синие цветочки сакуры медленно падали на пол и тотчас исчезали, будто их и не было вовсе.

— Прекрасное качество южной синей сакуры. Когда опадают цветы, от них не остается даже пыли.

Я подняла голову и посмотрела наверх. Фицпатрик поставил книгу на одну из полок и направился к лестнице.

— У тебя симпатичная секретарша. Куда делась прежняя?

— Ну-у… Она решила, что ей хочется на пенсии нянчить внуков. — Спустившись, Фицпатрик подошел ко мне вплотную. На его лице, обычно непроницаемом, проступило нечто вроде печальной улыбки. — Как ты?

Я неопредёленно пожала плечами. Делиться с ним своими переживаниями я не собиралась. Уж слишком хорошо помнила предыдущий разговор.

— Пока держусь, — сухо ответила я, не отводя взгляда. — Но не справляюсь.

Он вопросительно приподнял бровь. Сегодня он выглядел бледнее обычного, а под глазами залегли тёмные круги. Пронзительный взгляд скользнул по моему измождённому лицу, затем опустились на папку в моих руках.

— Я пришла не для того, чтобы обсуждать свое состояние, — продолжила я и протянула ему заявление. — Это тебе.

Он взял лист. Между бровями залегла глубокая морщина, когда он читал заявление.

— Что это, Эжена? — спросил он так мягко, что я вздрогнула. Я не привыкла к такой интонации от него. — Ты серьёзно?

— Абсолютно. Я больше не могу. Это… слишком.

Фицпатрик отошёл к столу и положил заявление поверх папок.

— Полагаешь, что я сейчас же воспользуюсь тем, что произошло? — Он говорил негромко, но меня изумила его интонация. Словно… словно он извинялся. Хотя и не выглядел, как человек ищущий прощения. — Считаешь, что после всего, что я вам наговорил, начну преследовать тебя в коридорах Академии?

Я молчала, ожидая подвоха.

— Возможно, я был слишком груб. И да, я злился. Ревновал тебя к Вэлиану. Ты так легкомысленно бросилась в объятия человека, которого совершенно не знаешь. Но я никогда не собирался тебя увольнять. Просто хотел, чтобы ты поняла, насколько шатким стало твое положение. — Он выдержал паузу, и его взгляд стал серьезным. — Эжена, я не приму этого заявления. Хочешь, возьми отпуск на несколько дней. Отдохни. Приведи мысли в порядок. Но ты нужна здесь, в Академии. Студенты восторге от тебя. И… — Фицпатрик запнулся, на его лице промелькнула тень неловкости. — И ты нужна мне.

Я могла бы поклясться, что в этот момент он покраснел.

— Понимаю, — тихо отозвалась я. — Но мне тяжело здесь. К тому же, я вряд ли бы смогла ответить на твои чувства, Фиц. То, что было в студенческие годы, осталось там же. Возможно, не поступи ты так подло с моими дневниками, всё могло бы сложиться иначе. Но, видишь ли, я люблю другого. И этого ничто не изменит.

— Я знаю. Но может быть… Потом.

Я отрицательно покачала головой.

— Увы, нет. Я не смогу. Нельзя просто взять и заставить другого влюбиться. Это не так работает. Так что прошу подписать мое заявление, и я поеду на все четыре стороны.

Фицпатрик отошёл от меня и повернулся к окну. Заложив руки за спину, он какое-то время покачивался с пятки на носок и смотрел куда-то вдаль, словно увидел там нечто интересное.

— У нас в субботу бал, — внезапно сказал он. В тоне прорезались стальные нотки. — Я буду ждать тебя там. Пока ты числишься в преподавательском штате, будь добра прийти на него.

— Моё заявление, — мягко напомнила я.

Он посмотрел на меня поверх плеча. Тень скользнула по его лицу, но я не успела разобрать, что это было.

— Вот это? — Фицпатрик взял со стола лист и помахал им. Едва заметное хмыкнув, он пробежал глазами по строчкам. А потом взял и демонстративно разорвал его на две части. — Не знаю. Я никакого заявление не видел, госпожа де Вальдан. Поэтому прошу вас после отдыха вернуться к работе. И да. Бал. На балу преподаватели обязаны присутствовать.

Я покинула кабинет ректора, ощущая себя так, будто меня только что вытащили из ледяной воды и бросили под лучи жгучего солнца. Господин ректор удивил так удивил. Мне казалось, что он с радостью подпишет заявление, да еще отсыпет сто золотых рунтов из собственных сбережений, лишь бы убедиться, что я не вернусь. Но всё обернулось иначе.

Новенькая секретарша окинула меня недобрым взглядом и принялась лихо отбивать ритм на видавшей виды печатной машинке.

— Господин Мак-Вигель очень любит кофе со сливками и корицей, — заговорщицки прошептала я секретарше, перегнувшись через стол, и также заговорщицки подмигнула. — Особенно если этот кофе плавно перетекает в завтрак. И строптивых девиц он тоже любит.

На нахмуренном лице проступили пунцовые пятна.

— Учту, — сухо ответила секретарша, однако в уголках губ мелькнула улыбка.

От кабинета Фицпатрика до главного выхода на улицу тянулся погруженный в полумрак коридор. Высокие потолки, украшенные лепниной с давно потемневшим от времени узором, казалось, давили сверху, поглощали свет. Тяжёлые дубовые двери кабинетов, выстроившиеся в ряд по обе стороны, каждая с резным номером и латунной табличкой, были похожи на ребра гигантского скелета. На стенах висели потемневшие от времени портреты бывших ректоров и выдающихся профессоров. Их взгляды казались осуждающими и надменными, словно они наблюдали за каждым моим шагом.

Пол был вымощен чёрными и белыми мраморными плитами в шахматном порядке. Цокот каблуков гулко раздавался в тишине, нарушаемой лишь поскрипыванием дверей или далеким щебетанием птиц за высокими стрельчатыми окнами, расположенными в конце коридора. Витражные стекла пропускали лишь крошечные островки света, которые терялись в царившем полумраке.

Воздух в коридоре казался вязким, пахнущий старой пылью, воском для полировки дерева и чернилами. Здесь словно застыло время. Я чувствовала себя крошечной и потерянной в этом лабиринте из мрамора, дерева и теней. Хотелось поскорее покинуть здание и вдохнуть свежего воздуха, который ждал меня за его пределами.

Погода на улице словно вторила моему настроению. Небо над городом затянули густые тучи, угрожая пролиться дождём в любую минуту. Однако дождя все не было, лишь запах сырости и предгрозовой духоты. Гнетущая атмосфера, словно мир замер в ожидании чего-то неизбежного.

Я обогнула здание Академии и направилась по мощённой светлым кирпичом дорожке в сторону Дома Преподавателей.

Несмотря на то, что поведение Фицпатрика ошеломило так же, как если бы орк протянул мне лапу помощи, я испытала небывалое облегчение. Хотя бы потому что поиск работы в моем нынешнем состоянии представлялся невозможным.

Ноги сами несли домой, к привычному уюту и четырём стенам. Боль, которую я все эти дни носила в себе из-за Вэлиана временно отступила. Но на смену ей пришло предчувствие. Смутное, тревожное ощущение, что история ещё не закончена.

Я вошла, закрыла за собой дверь и, не зажигая света, рухнула кресло. В комнате царил привычный полумрак. Из угла донесся знакомый тихий вздох, однако сам Сержан не торопился с расспросами как прошел день. Да и Книга тоже не собиралась выскакивать мне на встречу, взволнованно махая ляссе.

— Ну и как прошли похороны? — из моей спальни донёсся знакомый до мурашек голос.

Моё сердце пропустило удар, а потом и вовсе решило упасть куда-то в глубь живота, и уже оттуда глухо и быстро заколотиться. Если бы я не сидела в кресле, то наверняка упала бы мешком возле дверей.

Абрахам ван Вилсон.

Я всё же нашла в себе силы и зашла в спальню. Остановилась возле двери, на всякий случай держась за косяк правой рукой, если вдруг решу задать стрекача. На кончиках пальцев левой руки собирался огненный шарик, на случай если решусь прибить гада прямо в своих апартаментах.

Ван Вилсон сидел в моем любимом кресле, обитом бархатом, спиной к окну, лицом к двери. На холёном бледном лице не было ни единой эмоции, кроме вежливого ожидания. Разве что глаза следили за мной с напряжённостью хищника, готового броситься в любой момент. От него веяло дорогим табаком, сухими травами и чем-то неуловимым, опасным. Предвещающим мне крупные неприятности.

— Абрахам, — еле слышно выдохнула я. Он был последним, кого я ожидала увидеть. — Как ты…

— Здравствуй, Эжена! — Ван Вилсон улыбнулся мягко, почти ласково. Вот только оскал велундарского волколака показался бы куда более ласковым, чем улыбка хозяина артефакторных фабрик. — Некоторые люди на редкость любезны, если их попросить об одолжении. Вежливо.

Из моей груди вырвался нервный смешок.

— Не Дом Преподавателей, а проходной двор какой-то! — я попыталась затолкать накатывающую панику в дальние уголки сознания и покачала головой. — Какого чёрта ты здесь делаешь?

Абрахам безразлично пожал плечами.

— Просто мы давно не виделись. С тех пор, как ты так поспешно испарилась, оставив меня одного.

По животу разлился холод, а ноги стали ватными. Воспоминания о прошлом ядовитым плющом оплели моё сознание. Как будто я вернулась в те страшные времена, когда его тихий вкрадчивый голос убеждал, что я слишком никчёмная и что за пределами выстроенной им золотой клетки меня ждут лишь хаос и одиночество.

— Веришь или нет, но я нисколько не жалею о том, что мы не виделись, — я бросила на него презрительный взгляд и ушла на кухню. — К тому же, не стоит прибедняться. Если мне не изменяет память, у тебя очаровательная жена.

Чайник громко ударился о металлические прутья варочной поверхности плиты. Руки тряслись от страха, но я старалась не выказывать его. Абрахам походил на хищника, а потому нельзя было даже думать о страхе, иначе пиши пропало.

— Была жена, — сказал ван Вилсон, сделав ударение на первое слово. Он появился в арочном проходе на кухню. — Но, увы, у жен есть неприятная особенность: иногда они умирают.

По позвоночнику мазнуло холодом. Однако я лишь приподняла левую бровь и потянулась за чашкой, которая стояла на верхней полке кухонного шкафчика.

— На чай не прошу остаться. — Я напряжённо ухмыльнулась, глядя в тёмные глаза Абрахама. — Люблю, знаешь ли, чаёвничать в одиночестве. Так что… Посмотрел на меня? Увидел? Будь так добр, я хочу отдохнуть и почитать книжку.

Ван Вилсон подошел ко мне вплотную, так, что я невольно отшатнулась. Он протянул руку, но я успела увернуться, и пальцы провели по воздуху вместо моего лица.

— Эжена, Эжена… — Абрахам прицокнул языком и едва заметно дёрнул головой, словно его разочаровала моя попытка избежать прикосновения. — Ты ведь очень талантлива. Очень. Вот только потеряла ориентиры. Сбилась с пути. И начала связываться… не с тем людьми.

В его глазах не было ни тени мягкости, с которой он говорил, только холодный блеск едва скрываемого раздражения.

— К примеру, с моим старым «другом», Вэлианом, — продолжил ван Вилсон. — Ты, Эжена, ты не должна была так сближаться с ним. Это очень необдуманно с твоей стороны. Ты же ведь знаешь, что я не люблю, когда кто-то протягивает руки к тому, что принадлежит мне.

— Твоя самоуверенность тебя погубит, Абрахам, — тихо отозвалась я. Тёмные глаза ван Вилсона вдруг стали совершенно пустыми, только зрачки расширились, закрывая почти всю радужку. — Рано или поздно, ты обязательно споткнёшься и упадёшь. Потому что такие как ты спотыкаются и падают. И вот тогда, клянусь богами, я станцую на твоей могиле.

— Пойми, Эжена, — продолжил он, словно не слыша меня. — Я не остановлюсь. Ни перед чем и ни перед кем. Весь город, вся гильдия, даже эта Академия — лишь пешки на моей шахматной доске. Я могу сжечь всё дотла, если мне понадобится. Я могу убрать любого, кто встанет на моем пути. — Он протянул руку и аккуратно, слишком аккуратно убрал прядь волос с моего лица. Его прикосновение было холодным, словно надгробный камень. — Ты вернёшься ко мне, Эжена. Твой особый дар незаменим. И я сделаю всё, чтобы забрать тебя обратно. Ты же знаешь, когда я что-то хочу, то всегда получаю это.

В дверь постучали. Тихо так, неуверенно, словно боялись, что сейчас из комнаты выскочит невиданное чудище и сожрёт незваного гостя. И не зря! После визита Абрахама ван Вилсона я и правда напоминала стигийскую горгулью. Не внешне, нет. Внешне я никак не изменилась, за исключением бледной кожи и отёчных от недосыпа и слёз век. Но вот настроение было рвать на части всех, кто попадет под руку.

Ван Вилсон ушел. Тихо и спокойно. Лишь на пороге остановился и снова напомнил, что я всё равно вернусь к нему. Я же осталась в пустой кухне с визжащим чайником. Выключила плиту и плеснулась кипяток в кружку, едва не ошпарившись.

В замке тихонько заскрёбся ключ, и дверь с тихим скрипом открылась.

— Госпожа де Вальдан, — мадам Шельман робко сунула свой длинный нос в прихожую. — Госпожа де Вальдан, вы дома?

— Разумеется, — сухо ответила я, выходя из кухни.

На лице коменданта отразилась смесь вины и облегчения. Она мялась возле двери, не решаясь пройти дальше

— Вам письмо.

Я забрала протянутый конверт с сургучной печатью. Скользнув по нему взглядом, посмотрела на коменданта Дома Преподавателей и мрачно спросила:

— Мадам Шельман, а с каких пор мои апартаменты превратились в проходной двор? Или это указ ректора Мак-Вигеля — пропускать ко мне в комнаты всяких проходимцев?

Мадам Шельман поёжилась, затем расправила плечи и вздёрнула подбородок.

— Между прочим, у этого человека было разрешение, — с вызовом отозвалась она. — Я не могла его не пропустить.

— Этот человек чуть не отправил меня на тот свет, мадам Шельман, — в тон ей произнесла я. — Как думаете, местные дознаватели приняли бы то, что вы говорите, за оправдание? А ректор Мак-Вигель? Как вы считаете, он бы простил подобную халатность, если бы вместо живого преподавателя обнаружился мёртвый?

Нижняя губа коменданта затряслась. Однако мадам Шельман быстро взяла себя в руки.

— У того человека было разрешение, — упрямо проговорила она. — А я действовала согласно инструкции.

— Что вы говорите! Вот только позвольте узнать, какое у него было разрешение?

Она моргнула несколько раз и растерянно покачала головой.

— Я не помню. Но помню, что я была обязана пропустить его в любые комнаты без разговоров.

— Мадам Шельман, — устало сказала я. Глупость и упрямство коменданта начинали раздражать, хотелось выпроводить её поскорее. — Единственный, у кого есть подобное разрешение, — это министр О'Рэйнер или дознаватель из министерства магической безопасности при предъявлении ордера. Надеюсь, больше такого не повторится. Иначе мне придется сообщить ректору Мак-Вигелю о том, что его комендант пропускает в Дом Преподавателей всех без разбору.

Дверь сердито захлопнулась. Я вернулась обратно на кухню. Желание кого-нибудь покалечить исчезло, уступив место растерянности и угрызениям совести. Все же зря я сорвалась на мадам Шельман. Такой проходимец, как ван Вилсон, мог не только липовое разрешение сунуть под нос, но и что похуже.

Его угрозы и уверенность в собственной безнаказанности выводили из себя. Но стоило признать — чувствовать гнев и раздражение куда более спасительнее, чем постоянное уныние.

Поставив кружку с чаем на столешницу, я вытерла вспотевшие руки о юбку и села стул. Письмо было от Марты: снова короткое, наспех написанное, с просьбой о встрече. Я покосилась на кухонные часы: подруга ждала меня в «Серебряной Луне» через полтора часа. Мне не особо хотелось покидать стены апартаментов. Но с другой стороны, я понимала, что необходимо хоть с кем-то общаться помимо работы. Иначе недолго и мозгами двинуться на почве горя.

Из-за дверного косяка появился потрепанный коричневый уголок Книги. Она испуганно-вопросительно уркнула и почти наполовину высунулась.

— Где ты была? — я поманила её пальцем, и она, насторожённо водя ляссе по воздуху, запрыгала ко мне. Умостившись на коленях, заурчала рассерженной кошкой. — Да, меня этот гад тоже напугал. Нет, плевать в него не надо. Его надо сожрать. Но так, чтобы никто не догадался.

Книга фыркнула, жёлтые страницы затрепетали, словно она признавала собственную недогадливость.

— Ну ничего. В следующий раз. На балу, — я многозначительно посмотрела на неё, и Книга издала звук похожий на злорадный смешок.

Стрелки на часах лениво тянулись к шести часам, когда я, прихватив с собой зонтик, вышла из Дома Преподавателей и неспешно направилась в сторону Кофейного Переулка.

Где-то на востоке утробно урчал весенний гром, а с низкого неба нет-нет да и срывались редкие капли дождя. Столица, несмотря на близкую грозу, продолжала жить: возле главного в стране банка господа в чёрных сюртуках решали финансовые вопросы, из магазинов и салонов с начищенными латунными вывесками выпархивали девицы в цветастых платьях, а по мостовым проносились экипажи.

Я свернула в Переулок и вскоре оказалась возле «Серебряной Луны». Под полосатыми тентами практически не было людей. Оно и понятно, того и гляди, сорвётся ливень. Я толкнула дверь и оказалась в уютном зале, наполненным ароматом свежемолотого кофе и ванильных булочек. Едва заняла столик у окна, как колокольчик над дверью снова мелодично зазвенел — в кафе вошла Марта.

Подруга выглядела изможденной. Лицо осунулось, под глазами залегли тёмные круги, а волосы были спрятаны под шляпку. Но в её глазах, полных тревоги, в последнюю встречу, мелькнул проблеск облегчения. Она рухнула на стул напротив меня, едва сдерживая дрожь в руках.

— Эжена, ты не поверишь! — её голос был хриплым от напряжения. — Карла отпустили!

Значит, Вэлиан прислушался ко мне и решил пересмотреть дело. Из моей груди вырвался вздох облегчения. В носу неприятно защипало от подкативших слёз радости.

— Как? Когда? — Я вцепилась в её руку, ощущая, как по телу растекается тепло.

К нам подбежал услужливый официант с меню в тёмно-бордовых обложках. Впрочем, мы не стали себя утруждать выбором блюд и заказали пару пирожных с карамельной начинкой и чай.

— Сегодня утром, — ответила Марта, когда официант удалился выполнять заказ. — Они просто привезли его домой. Сказали, что все обвинения сняты! Почти все. — Она отвела взгляд и грустно улыбнулась. — Его отправляют в ссылку. В Астракис.

Я не сдержала раздосадованного вздоха. Астракис — далекий, пустынный город на самом краю Велантры, где до ближайшей цивилизации — неделя пути на карете. Это была ссылка, которая позволяла формально сохранить лицо, но фактически означала добровольное изгнание. Но все же не тюрьма и не казнь.

— Но почему? Ведь он же не причастен к тому взрыву.

Марта кивнула, и её глаза наполнились слезами.

— Не причастен. Но все же он был ответственен отдел, которым руководил. Вот и решили спровадить. Так сказать, устроили показательную порку.

Марта вытащила из кармана скомканную записку и протянула мне.

— Вчера вечером эту записку принёс посыльный О'Рэйнера. Он сказал, что Вэлиан позаботился. И что это всё, что можно было сделать. — Она шмыгнула носом, достала из сумочки кружевной платочек и аккуратно промокнула уголки покрасневших глаз. — Я поначалу не поняла... Эжена, это ведь он, правда? Это ведь Вэлиан спас Карла?

Она смотрела на меня с такой искренней скорбью и благодарностью, что ком подступил к горлу. Я медленно кивнула, выдавив из себя:

— Похоже, что так, Марта. Но ведь ты же знала, что всё так произойдет. Ты же ведь обладаешь даром всеведения.

Марта закрыла лицо руками, и её плечи затряслись от беззвучных рыданий.

— Я хотела рассказать, но… Мой дар — это моё проклятие. Я не пользовалась им много лет. Такие, как я, всегда находятся под пристальным наблюдением Министерства. И если бы я решилась использовать свой дар, то меня тотчас бы схватили.

— А как ты нашла меня тогда? — я сделала маленький глоток. Не столько хотелось пить, сколько отвлечься от мысли, что подруга не слишком-то искренна со мной. — Такое чувство, будто ты заранее знала, где я буду и что соглашусь на твоё предложение работать в Академии. И что Фицпатрик обязательно возьмет меня на работу.

Марта замешкалась с ответом, задумчиво ковыряя ложечкой пирожное.

— Иногда у меня всё же случаются видения. Смутные, скомканные. Я ничего не могу с этим поделать. Это как желание чихнуть в помещении, где полно пыли. Так я и поняла, где тебя найти. Но что Фицпатрик не откажется взять тебя на работу, было ясно и без всякого предвидения. Мне нужно было срочно уезжать, а найти преподавателя на конец семестра не так уж и легко.

— А то, что Вэлиан тебе поможет, ты тоже увидела по зуду в носу? — не удержалась и съязвила я.

— Честно говоря, я и не надеялась, что он поможет. — Подруга склонила низко голову, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Правда, не надеялась. Будущее, которое я видела, было сумрачным, непонятным. Я знаю, что все выглядит подозрительно. Но… Всё же Вэлиан протянул нам руку помощи. Как и ты. Вы спасли Карла. Я никогда не забуду этого. Я так благодарна вам, Эжена.

Я промолчала, не зная, что чувствую. С одной стороны, я была искренне рада за подругу. Карл, хоть теперь и отправиться в ссылку, но всё же будет жить. Но с другой стороны, мне чудилось, что Марта что-то недоговаривает. Нельзя просто так взять и отказаться от магических способностей. Нельзя игнорировать силу, которая дана от рождения, иначе долго не протянуть. Магия, которую не используют, сжирает своего носителя. А Марта отнюдь не похожа на ту, которую поджидает Смерть за углом. Впрочем, говорить об этом в лоб, я не стала. Подруга будет отпираться до конца, но не скажет правды.

Но в конце концов, правда рано или поздно выплывет. Уж такая у неё особенность.

Благотворительный бал проходил в самом сердце Академии — в главном зале, который обычно служил для торжественных церемоний. Но сегодня его преобразили до неузнаваемости. Высокие стрельчатые окна задрапировали тяжёлым бархатом и атласом бордового, изумрудного, тёмно-синего тонов. Хрустальные люстры сияли мириадами свечей, отбрасывая тёплые мерцающие блики на тщательно отреставрированные золоченые фризы и лепнину стен.

Зал дышал роскошью и показным благородством. Воздух был тяжёлым от смешения множества ароматов: дорогих сигар, изысканных парфюмов среди которых преобладали ароматы розы, фиалки и сандала, свежих цветов, украшавших каждый угол, и запаха воска. На небольшом подиуме в глубине зала струнный квартет исполнял изящные вальсы и полонезы, их мелодии, проникнутые ностальгией и величием.

Казалось, что в Академии собрался весь цвет общества, который можно было увидеть разве что на первой полосе «Вестника Велирии». Женщины были похожи на экзотических птичек или бабочек в своих изысканных бальных платьях. Шёлк и атлас, украшенные тончайшим кружевом, жемчугом, бисером и вышивкой, переливались в свете ламп. В причёски вплели живые цветы, перья. Мерцали заколки с самоцветами.

Мужчины же выглядели под стать женщинам. Большинство были облачены во фраки или сюртуков из тёмного сукна — чёрные или цвета «полуночного синего» — с шёлковыми или атласными лацканами. Белоснежные рубашки с накрахмаленными воротничками и манжетами выглядывали из-под безукоризненно сшитых сюртуков. На шеях — элегантные шейные платки. Некоторые считали своим долгом продемонстрировать тонкие цепочки карманных часов, выглядывающих из карманов жилетов.

Каждый жест, каждая улыбка, каждый разговор стали частью векового ритуала благотворительного вечера. Это было место не для искренности или открытости. Скорее, показной маскарад благородства и благодетельности, за которыми прятались неутолимая жажда власти и амбиций. И именно в этом мире, пропитанном душными условностями, мне следовало разыграть роль приличного до безобразия человека.

Стоило мне зайти в зал, как тотчас захотелось выйти. Несмотря на всю красочность и благородную, казало бы, цель, во всём чувствовался мерзкий привкус лицемерия и лживости. Ибо все хотят казаться лучше, чем они есть на самом деле. Само по себе это качество человеческой природы не было ни плохим, ни хорошим. В конце концов, мы все хотим, чтобы о нас говорили с восторгом и восхищением. Но когда приходится задабривать толстосумов для покупки необходимого оборудования и новых учебников или для ремонта обветшалого здания, которое по недоразумению или скупости чиновников признали пригодным для жизни и работы, подобные балы выглядят столь же убого, как портовый грузчик в одеяниях короля.

Я недовольно поёжилась в новом платье. Сшитое из тяжёлого чёрного шелка, оно было воплощением строгости и изысканности, так ценимых в высшем обществе. Конечно же, цвет был более подходящим для похорон, нежели для благотворительного вечера. Но плевать я хотела на все эти условности. Раз уж я была обязана явиться на бал, то выбор цвета, как и фасон, оставался за мной.

Корсет стянул талию так, что было трудно дышать. В таком особо сильно не побегаешь, зато он позволял держаться прямо, с гордо поднятой головой, как того требовал этикет. Высокий кружевной воротник, расшитый мельчайшими жемчужинами, поднимался почти до подбородка. Из чёрного кружева сшиты и узкие рукава. Юбка элегантно струилась до самого пола, создавая драматичный шлейф при каждом шаге. Одним словом, платье было не только красивым, но и чертовски неудобным и дорогим.

Однако пришлось раскошелиться не только на платье, но и на хорошего цирюльника, соорудившего из рыжей копны элегантную прическу с блестящими локонами, обрамлявших лицо. На украшения уже не хватило денег. Единственным украшением стали скромные жемчужные сережки и тонкая камея на шее, которая была больше оберегом, чем украшением.

От пристальных взглядов мне сделалось не по себе. Казалось, что присутствующие пытаются прощупать меня, не касаясь руками, и от этого чувства желание сбежать усилилось в стократ.

Поздоровавшись с парой коллег, я взяла у официанта у официанта бокал с вином и спряталась между резными колоннами, надеясь, что меня никто не найдёт до конца вечера. Напрасно. Видимо, Фицпатрик заметил меня, едва стоило мне зайти в зал. Вежливо распрощавшись с парой незнакомых мне толстопузов, он направился в мою сторону. На его гладко выбритом лице заиграла едва заметная, но весьма довольная улыбка.

— Госпожа де Вальдан, вы выглядите… очаровательно. Благодарю, что приняли моё приглашение.

На обращение «вы» я невольно скривилась. Весь этот официоз и неожиданная галантность вызывали то же чувство, что и кислая слива, — выглядит вполне созревшей, но как откусишь, так сразу же выплевышаешь.

— Благодарю, — вяло отозвалась я. — К чему такие церемонии Фиц?

Ректор приподнял бровь и чуть заметно усмехнулся.

— Я в самом деле искренне рад тебя видеть на балу. Вот только платье… — Он окинул меня оценивающим взглядом, от которого тотчас захотелось демонстративно закатить глаза. — Уж не слишком ли оно мрачное для сегодняшнего вечера?

— Для меня в самый раз. Честно говоря, я не горела желанием сюда приходить. Все эти званые вечера… Не выношу лицемерия.

— Без него никак. Везде есть свои условия, свои правила. Особенно если хочешь чего-то добиться. И особенно денег.

— И много благодетелей пришло на этот вечер? — с язвительностью спросила я.

— Предостаточно. Видишь, вон того толстяка с рыжей шевелюрой? — Он указал на господина, больше похожего на мешок картошки, которого по недоразумению обрядили в дорогой сюртук. На его необъятном брюхе висела золотая цепочка толщиной с мой указательный палец. — Это герцог Арли. Он является троюродным братом нашего короля. Или вон та матрона в жутко безвкусном платье с тремя павлиньими перьями в голове? Маркиза де Риньо, представительница одного из богатейших родов в Велантре. Её считают покровительницей науки и искусства. И таких представителей, которые вытирают носы пятисотрунтовыми банкнотами, здесь полный зал.

— Я так понимаю, что это и есть те самые киты, из которых нужно выжать излишки жира?

Фицпатрик засмеялся. Глядя на него, я невольно улыбнулась.

— Именно. Не люблю этого. Каждый раз чувствую себя нищим на паперти.

— Почему Академия, которая обучает специалистов, защищающая интересы этих… эм… граждан, вынуждена просить милостыню?

По лицу ректора пробежала тень досады. Он снял бокал вина с подноса проходившего мимо официанта и пожал плечами.

— Все хотят получить максимум выгоды при минимуме затрат. Людская жадность не более чем инстинкт самосохранения. И немножечко эгоизма. Всё берется от желания сохранить себя и приумножить уже имеющееся. И чтобы заставить человека расстаться с чем-то, его нужно убедить, что это необходимо.

— Вот как! — я незаметно поправила лиф платья. Правда, от Фицпатрика этот жест не ускользнул. — Я предлагаю тебе сделку.

— Я весь во внимании, — на его лице играла такая улыбка, что мне немедленно захотелось её стереть.

— Я сделаю так, что эти люди внесут огромные пожертвования в фонд Академии. Но ты подпишешь мое заявление на увольнение.

Ректор моментально помрачнел и отвёл взгляд в сторону. Похоже, сама мысль, что я могу покинуть заведение, больно ковырнула его. Но признаваться он не спешил.

— Миллионы рунтов в обмен на мою свободу, Фиц, — вкрадчиво произнесла я. — Мне и вправду очень тяжело работать в Академии.

— Хорошо, — тихо сказал он, медленно, словно подбирая каждое слово. — Хорошо. Но ты доработаешь этот год как полагается.

— Разумеется.

— Вполне возможно, речь простого преподавателя действительно заставит богатеев немного раскошелиться.

Ректор снова улыбнулся, однако в глазах застыли напряжение и серьезность, с которой он обычно отчитывал подчиненных. В этот момент к нам подошла секретарша, — Мили, кажется, — и сообщила, что Фицпатрику пора на сцену произносить речь.

Он ушёл, оставив меня в одиночестве. Впрочем, стоять между колоннами я не стала. Вместо этого направилась поближе к небольшому подиуму, чтобы не проталкиваться между гостями, когда ректор Мак-Вигель решит вызвать меня для речи, а заодно заприметила невысокие столики, за которыми сидели Велейна, госпожа Гроухман и мадам Шельман. Перед ними красовались журналы регистрации чеков, которые должны были оставить те, для кого собственно и организовывался бал. Правда, в прозрачных коробах, которые стояли на углах столов, красовались от силы три-четыре желтоватые бумажки с фамильными гербами.

Негусто, подумалось мне, если так и дальше пойдет, то даже бал не окупит сам себя. Пока Фицпатрик произносил приветственную речь, я пыталась тщательно подобрать слова, которые могли бы открыть дорогу к кошелькам аристократов. Думать о том, что я поступила опрометчиво, вовсе не хотелось.

— Итак, дамы и господа, поприветствуем Эржабету де Вальдан, преподавателя нашей Академии.

По залу прокатились аплодисменты. Не слишком радостные, больше вежливые. Оно и понятно, — все пришли просто хорошо отдохнуть и пообщаться друг с другом, а не слушать пространные речи какого-то неизвестного преподавателя.

Я поднялась на подиум. Сотни глаз устремились на меня, пристальные, выжидающие, немного удивленные. По спине пробежал холодок, а ладони внезапно вспотели. Всё же читать лекцию и толкать речь перед представителями аристократических домов — совершенно разные вещи. К тому же, не было никаких оснований ожидать, что после моей речи, они побегут сразу же забрасывать щедрыми взносами скучающих за столами дам.

— Добрый вечер, — произнесла я. Голос отразился от стен зала, став значительно громче, чем когда мы общались с Фицпатриком между колонн. — Спасибо вам, что пришли на наш благотворительный бал. Меня зовут Эржабета де Вальдан, и я преподаватель архонского языка в Академии Магической Безопасности. Сегодня я должна была прочитать речь о том, как важно образование и каких успехов мы достигли. Но потом решила: да к черту все эти утомительные подробности!

Я щёлкнула пальцами. В зале моментально приглушился свет, и под потолком в клубах пробирающейся темноты рассыпались звёзды, сверкая холодным алмазным светом. По залу пронеслись восторженные возгласы, и снова послышались аплодисменты. Уже более радостные, чем в первый раз.

— Хотела бы поделиться с вами вот какими размышлениями. — Я сделала голос тише. По жилам разбежалось тепло, а кожу стало мягко покалывать от приятного возбуждения. Теперь я чётко увидела, что люди слушали меня не просто из-за вежливости или уважения, им действительно было интересно, что я скажу. — Знаете ли вы что родились под счастливой звездой? Задумывались ли вы о страданиях и несправедливости мира? Каждое мгновение в мире раздаются крики боли, страха. Пока мы с вами сейчас общаемся, кто-то умирает. Кого-то пытают. Дети умирают от голода. Женщины подвергаются насилию. Ни в чем неповинные сидят в глубокой яме без еды, воды и надежды снова когда-нибудь увидеть солнце, почувствовать прикосновения ветра. Ложно обвиненных казнят. А мы с вами здесь. В тепле и безопасности, распиваем дорогое вино и слушаем прекрасную музыку, написанную величайшими композиторами. А могли бы быть в хижине на окраине Барбурии, пытаясь спасти себя и своих любимых от натиска озлобленных волколаков. Или вымаливать у Богов в Храме жизнь своего ребенка, искусанного болотными упырями. Но нет! Сегодня мы здесь. В этом шикарном зале и наслаждаемся вкусной едой и превосходными напитками.

Краем глаза я заметила, как Фицпатрик едва сдерживался, чтобы не хлопнуть себя по лицу от пробирающего его стыда. Он явно не ожидал подобную речь. На его лбу было написано, что он искренне жалеет, что пустил меня на подиум.

— Что ж… — Я улыбнулась, чувствуя, что пора менять тактику, и подняла руку. — Поднимите руку те, кто действительно доволен своей жизнью, кто считает, что ему повезло больше, чем остальным. Кто считает себя счастливым?

Толпа заворожённо последовала моему примеру.

— Мы с вами счастливчики. И если кто-то не согласен, то может опустить руку, и ему за это ничего не будет, — добавила я, однако опускать руку никто не спешил. Я усмехнулась про себя. — Кто не хочет благодарить Богов за свою счастливую жизнь, можете опустить руки, — произнесла я после паузы, но люди упрямо держали руки наверху. Я доброжелательно улыбнулась и продолжила: — Кто не готов пожертвовать на обучение тех, кто будет защищать миллионы жизней от нападения нечистой силы и порождений Бездны, можете опустить руки.

Люди же упрямо держали поднятые руки. Я едва сдержала победный возглас и так же спокойно сказала:

— Вот как? Прекрасно! Я искренне хочу поблагодарить вас от лица всей Академии за щедрые пожертвования, которые можно оставить вон там. — Я указала на столики, за которыми сидели оживившиеся работницы Академии. — Благодаря вам этот мир станет лучше! Спасибо вам!

— Это было… сильно! — Фицпатрик подал мне руку, помогая спуститься с подиума. — Честно говоря, я уж было пожалел, что пустил тебя на сцену. Но сейчас готов забрать все свои сожаления обратно.

Он взглядом указал на гостей, окруживших столы для пожертвований. Велейна, мадам Шельман и госпожа Гроухман едва успевали заполнять журналы регистрации и благодарить оживившихся аристократов, решившись щегольнуть перед другими своей щедростью.

— Врёшь! — Я чуть улыбнулась и вздохнула. — Сожаления ты забирать не собираешься.

Мы проследовали к колоннам, лавируя между гостями. Пара незнакомых мне господ поприветствовали нас кивками и направились к столикам.

— Признайся, ты ведь использовала магию, чтобы раскошелить наших гостей.

— Не совсем, — уклончиво ответила я и, покачав головой, добавила: — Ну разве чуть-чуть сыграла на человеческих эмоциях.

Фицпатрик удивлённо поднял брови.

— Я слегка подтолкнула их естественное желание быть хорошими на фоне всех остальных, — призналась я. — Ничего противозаконного.

Он рассмеялся.

— Из тебя выйдет отличный оратор, который прекрасно играет на слабостях толпы…

— Нет. — Я пристально посмотрела на него. Уши ректора полыхнули красными пятнами. Он отлично понимал, о чем я сейчас попрошу, но, видимо, надеялся, что поменяю своё мнение. — Мне больше по душе уединенная жизнь. Не хочу водить за собой хороводы великовозрастных детей. Так что…

— Да-да, я помню, — он поспешно перебил меня. Уголки губ искривила нерешительная улыбка. — Но может всё-таки пересмотришь своё решение?

— Эржабета де Вальдан! — услышала я за своей спиной и почувствовала, как едва пробившиеся тёплые эмоции гаснут под леденящим ветром ужаса.

Покинув небольшую группу влиятельных персон возле окна, к нам направлялся Абрахам ван Вилсон. Высокий и импозантный, он казался воплощением власти, которую не принято демонстрировать, потому что она не требует подтверждения. Его взгляд замер на мне, как будто в зале никого больше не существовало. В глазах не было ни намека на злобу или гнев — лишь холодная уверенность в себе и удовлетворение. А на губах появилась та самая хищная улыбка, от которой у меня по телу пробежали мурашки.

Фицпатрик, похоже, почувствовал приближение опасности и заметно напрягся. Он оценивающе смерил ван Вилсона, затем снова повернулся ко мне.

— Как приятно видеть вас в обществе! — Ван Вилсон говорил тихо, но его голос прорезал музыку и шум, словно острый клинок. Он проигнорировал Фицпатрика, который стоял между нами, словно преграда. — Вы, наконец, решили выйти в свет. Я уж было подумал, что вы решили запереться в башне из слоновой кости, оплакивая… эм… некоторую потерю.

Я стиснула зубы. Это был удар под дых, уничижительный намек на смерть Вэлиана, к которому он был, несомненно, причастен.

— Не ваше дело, господин ван Вилсон, — ответила я, стараясь говорить спокойно.

Однако в груди закипал гнев, отдаваясь острыми уколами магии в кончиках пальцев. Желания жахнуть магией по подонку казалось нестерпимым, но мне пришлось взять себя в руки. С одной стороны, мир станет на одного мерзавца меньше. Но с другой — смертным приговором Вэлиана не воскресишь.

— О, но это моё дело, Эжена! — Он наклонился так, что его дыхание опалило моё ухо. В его голосе прозвучало нечто, от чего кровь стыла в жилах. — Ведь я уже сказал тебе, что не позволю просто так уйти. Ты — моя! И рано или поздно ты вернёшься. Я позабочусь об этом. Что бы ни произошло, кто бы ни мешал. Не думай, что смерть кого-то или что-то меня остановит. Я всегда получаю то, что хочу. И ты, дорогая Эжена, — моё самое главное приобретение.

Он выпрямился. Его улыбка стала еще шире, демонстративной, почти издевательской. Я остолбенела от его чувства полной безнаказанности. Говорить подобные вещи в присутствии другого мог только тот, кто прекрасно осознавал, что все выходки сойдут ему с рук.

Абрахам перевел взгляд на Фицпатрика, который стоял рядом, сжав челюсти и пытаясь сохранять невозмутимость. Он смотрел на него с презрением, с каким сытый богач смотрит на бездомного нищего.

— Полагаю, господин Мак-Вигель, вы понимаете, что значит быть владельцем ценной вещи, — произнес он, кивком указывая на меня. — Иногда её приходится держать очень крепко, чтобы она не ускользнула.

Фицпатрик заметно побледнел. И без того тонкие губы сжались в тонкую полоску, а ноздри раздулись от едва сдерживаемого гнева. Его маска безупречности и решительности была разбита.

— Не следует говорить даме подобные вещи, — вежливо произнес Мак-Вигель, однако в голосе зазвенели стальные нотки. — Тем более, подобным тоном.

Ван Вилсон изобразил удивление. Хотя я была готова побиться об заклад, что его позабавил внезапно вспыхнувший гнев Фицпатрика. Я уже прикидывала, чем можно разнять дерущихся и сколько придется вытряхивать из благотворительной казны для залога, если ректора всё же придется вытаскивать из тюрьмы.

— Я и не думал никого оскорблять, — сказал Абрахам таким тоном, словно пытался понять, где допустил ошибку. — Просто…

— Просто отойдите, господин ван Вилсон, — медленно проговорил Фицпатрик. — Иначе, клянусь Богами, я прикажу вытолкать вас взашей, как какого-нибудь проходимца.

Абрахам рассмеялся, словно его позабавила сама мысль быть вытолканным из Академии. Я же смотрела на ректора квадратными глазами. Фицпатрик удивил, так удивил. В очередной раз.

— Мне нравится ваш настрой, Мак-Вигель. Честный, благородный… У вас, должно быть, отбоя нет от поклонниц. Однако должен вас предупредить… — Ван Вилсон заговорщицки подался вперед и зло прошипел: — Не стойте на моем пути. Иначе последуете за О'Рэйнером.

Круто развернувшись на пятках, Абрахам направился к небольшой группке смеющихся господ.

Фицпиатрик смотрел то на удаляющуюся спину ван Вилсона, то на меня, и в его глазах читалось нечто, похожее на явную ярость. Ему явно не нравилось то, что он услышал.

— И как тебя угораздило вляпаться в отношения с этим… — он рассерженно замолчал, пытаясь подобрать нужное слово.

— До сих пор не знаю, — я судорожно сглотнула и залпом осушила бокал, поданный мне услужливым официантом.

Внезапно музыка смолкла. Смех и негромкие разговоры стихли. В зловещей тишине, окутавший уголки зала Академии, раздалось поскрипывание кожаных туфель о мраморные плиты. Из-за толпы я не видела вошедшего, но слышала его шаги, вальяжные, неторопливые. Шаги человека, который прекрасно понимал, что вся власть принадлежит ему.

— Прошу прощения за вторжение, дамы и господа, — произнес вошедший, и пол качнулся под моими ногами, как будто я оказалась на палубе корабля, попавшего в шторм. — Полагаю, мое присутствие здесь неожидаемо. Но, увы, не устоял перед искушением поприсутствовать на балу.

Гости безмолвно расступались, пропуская нежданного гостя.

Посреди бального зала, освещенного призрачным светом люстр, стоял Вэлиан.

Я невольно ухватилась за рукав Фицпатрика.

— Укуси меня, — невнятно пробормотала я, скорее себе, чем ему. — Скажи, что это очередной сон.

Но ректор не стал меня кусать. Судя по звуку похожему на сдавленное оканье, он сам был не прочь, чтобы его укусили. Впрочем, как и большинство присутствующих. Зал превратился в картину, где облаченные в шелка и атласы персонажи оказались не в силах сдвинуться с места.

«Сегодня жив, а завтра — мертв. Но а может наоборот?» Эти строчки из старой песенки-страшилки про воскресшего мертвеца частенько напевали непослушным детям. В детстве её напевала старшая сестра, когда я не слушалась родителей. И вот спустя столько времени, эти строчки обрели вполне реальную форму.

По залу пронесся шёпот, перемежающийся с испуганными возгласами. Но Вэлиана, похоже, нисколько не занимало то, что его давно похоронили. Не говоря о том, что некоторые из гостей были на его собственных похоронах.

За его спиной, словно легион теней, стояли два десятка людей в сине-красных мундирах — инквизиторы держали в руках боевые артефакты, похожие на ружья с изрезанными вдоль дула рунами. Можно было не сомневаться, одно неосторожное движение, — и инквизиторы пустят их в ход.

Среди них я заметила и нескольких дознавателей из Департамента магической безопасности. Эмблемы на левой стороне камзола сияли тусклым блеском.

Вэлиан медленно вышел на середину зала. И только сейчас я заметила, тонкую серебристую ауру, исходящую рябью от министра магической безопасности.

— Многие из вас знакомы с господином Абрахамом ван Вилсоном, — произнёс Вэлиан таким тоном, будто намеревался завести дружеский разговор с ошалевшей толпой. Он сделал паузу и уставился на группку мужчин, между которыми стоял ван Вилсон. — Господин ван Вилсон, вы обвиняетесь в следующих преступлениях: революционной деятельности, направленной на подрыв устоев существующего порядка и Его Величества короля Виттора, в организации Разлома в Брегедбере, повлекшего массовые жертвы и хаос. И, наконец, в покушении на жизнь министра магии — мою собственную.

Зал ахнул. Многие недоверчиво перешептывались, переводя взгляды с Вэлиана на ван Вилсона. Лицо Абрахама насмешливо исказилось, будто он в жизни не слышал большей чуши.

— Любите вы, господин министр, устраивать из всего представление, — спокойно отозвался Абрахам, словно его нисколько не заботили ни обвинения, ни десятки людей, которые могли бы броситься на него, если бы он попробовал улизнуть. — Все эти обвинения такие тривиальные и, признаться, немного утомляют. Достаточно.

Он поднял руку, будто собирался поправить шейный платок, и в этот момент атмосфера в зале изменилась. Воздух сгустился, стал вязким, как кисель, а зал внезапно показался невыносимо маленьким. Свет люстр замерцал. Свечи с тихим треском гасли одна за другой. По полу и потолку поползли искажённые тени.

Пол под ногами утробно загудел, а стены отразили пергаментный шелест, будто сотни страниц одновременно разорвались. С потолка посыпалась штукатурка.

Я бросила взгляд на Абрахама. Его глаза закатились, и в щелочках между век зловеще поблескивали белки. Тонкие губы дрожали, в уголках появилась пена и тонкой струйкой потекла по подбородку.

Вэлиан отшагнул и взмахнул рукой. Повинуясь молчаливому приказу, инквизиторы тотчас перестроили и вскинули похожие на ружья артефакты. Однако в этот момент земля громко загудела и изогнулась, вырывая с треском мраморные плиты из пола.

Послышались вопли перепуганных гостей, в панике ломанувшихся под стены. Чьи-то пальцы больно вцепились в моё плечо, отшвырнув меня к стене. Бело-серый пласт тяжелой штукатурки вместе с обломками кирпичей упал на то, место, где мгновение назад стояла я.

Я ошалела посмотрела на своего спасителя и поймала такой же ошалевший взгляд Фицпатрика.

— Спасибо, — выдохнула я и тотчас вжалась в стену.

Пространство озарили десятки вспышек — устоявшие на ногах инквизиторы одновременно пальнули по ван Вилсону, одиноко стоявшему между колонн. Защитная аура, окружившая Абрахама, замерцала зелёными огнями и поглотила первый залп.

— Неужели ты и вправду считаешь, что сможешь просто взять и арестовать меня? — прогудел ван Вилсон. Его голос изменился до неузнаваемости, будто десять громов слились в один ужасающий рокот, от которого захотелось закрыть уши. — Тем более в месте, где столько энергии, столько… эмоций!

Я выглянула из-за плеча Фицпатрика. Абрахам больше не был собой. Волосы побелели, извиваясь змеями под магическими волнами. Снежно-белое лицо изрисовал чёрный рисунок сосудов, а руки и ноги удлинились, превращая хозяина артефакторных фабрик в палочника.

Древняя магия подхватила его и подняла в воздух. Плиты ощерились острыми зубами, и к потолку вознеслась чёрная пульсирующая воронка, разрывающая ткань реальности. «Разлом», — с ужасом подумала я. Из маслянисто-чёрной глубины подобно гигантским насекомым, поползли эгрегоры. Сгустки чистой, изначальной магии. Бесформенные, но обладающие зловещей тягой, они извивались, мерцая краями. От них несло могильным холодом, выжигающим сам воздух.

Следуя негласному правилу, я закрыла глаза. Только не двигаться! Только не смотреть тварям в глаза!

Внезапно безмолвие обрушилось на зал, погребая под собой людей, потерявших от ужаса остатки разума. Ни крика, ни шороха. Я слышала бешеный стук собственного сердца и приоткрыла глаза, стараясь рассмотреть из-под ресниц, что происходит в зале. Эгрегоры тенями метались между людьми, в одночасье превратившихся в подобие восковых фигур.

Внезапно стены Академии застонали, будто живое существо, разрываемое на части. Люстры с грохотом валились вниз, разбиваясь о пол. Осколки хрусталя рассыпались по полу, как застывшие огненные всплески. А вслед за этим к разрушенному потолку взметнулись крики бросившихся к выходам гостей.

Эгрегоры атаковали людей, в то время, как другие, цепляясь щупальцами за ткань пространства, разрывали её ещё шире.

Вэлиан заорал инквизиторам, чтобы те били по мелькающим теням. С его пальцев слетали пучки света, создавая защитные барьеры и атакующие заклинания. Словно вынырнувшие из глубоко забытья стражи магической безопасности принялись палить во все стороны, пытаясь попасть по мечущимся теням эгрегоров. В воздухе повис тошнотворные запахи гари и человеческой крови.

Один из самых крупных эгрегоров, похожий на клубящуюся тень с алыми, пульсирующими венами, прорвал серебристую защиту и ударил Вэлиана, отбросив его к центру разрастающегося Разлома. Он упал, словно сломанная марионетка. Забыв о смертельной опасности, я рванула к нему, однако споткнулась о растянувшегося толстяка Арли и упала в нескольких метрах от Вэлиана.

Тьма Разлома бесшумно обволокла его и сгустилась. Мгновение, — и ревущий ослепительно-белый огонь разметал тьму на тысячи лоскутов.

Большие перья проступили сквозь кожу О'Рэйнера, разрывая ткань сюртука. Они пылали всеми оттенками нетронутого снега, выпадающего в самом начале зимы, искрящегося под лучами заходящего солнца или пылающего рассвета. Кости вытянулись, мышцы скрутились в тугие жгуты, и человеческий облик растворился, исчезая в сиянии первозданного света. Огненный клюв, изогнутые, мощные когти. Глаза горели расплавленным серебром, в котором читался древний разум.

— Феникс, — ошарашенно выдохнула я.