Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца

Глава 18

Придерживая под локтем малый жбан соленых огурчиков Варя мрачным взглядом сверлила затылок брата. Его замурзанный алонжевый парик валялся на ларе с мукой. Варя с брезгливой жалостью окинула взглядом судорожно ходящие под мятой рубахой лопатки, торчащую из ворота изжелта-бледную шею. Физиономии видно не было, поскольку голову по самые уши Алешка засунул в бадейку с рассолом, которую, жалостливо вздыхая, держала перед ним сердобольная стряпуха. Тощий Алешкин зад отклячился, перегородив вход в поварню.

Варя, спустившаяся с верхнего житья терема, где она ублажала огурцами мучавшегося похмельем отца, прикинула, не выронить ли изрядно тяжелый жбан братцу на ноги. Ведь видит же, что она стоит за спиной, что ей тяжело, и даже не пошевелится! Нет, кажется, не видит. Когда он вообще кого-нибудь кроме себя видел! Пуп земли, Алешка Опорьев!

Впрочем, предпринимать какие-либо действия было... скажем так, муторно. После вчерашнего празднования Варе следовало быть обиженной, оскорбленной, быть в ярости, но сквозь слой усталости на поверхность пробивалось лишь вялое раздражение.

Вчера у Опорьевых гуляли. Напряжение предшествующих дней вылилось в развеселое, хотя и несколько истеричное буйство. Одно блюдо сменяло другое, чадящие свечи выхватывали из полумрака то торжественную физиономию пьяненького Никиты Андреевича, то глуповато-радостную Алешкину рожу, то усмешку Джеймса, иронично поглядывающего поверх граненого бокала на захмелевших компаньонов.

Призрак опалы отлетел, возвращая в опорьевский дом спокойную уверенность знатных и богатых. И потому в тесном кругу участников пушечного предприятия звенели, сталкиваясь, бокалы, и здравница летела за здравницей.

Отец и брат провозгласили здоровье государя, друг друга и англицкого гостя, выпили за ошалелую морду Льва Кирилловича и поротый зад немца, поименовали все пять пушек и всех тащивших их матросов Фентона, даже дядька Пахом удостоился доброго слова. Вот только сидящую у стола Варю они старались не замечать. Не глядели на нее, отводили взгляд, а уж если сталкивались глазами, то смотрели сквозь нее. Варя грустно улыбалась: подобного можно было ожидать.

С каждым здравием лицо Джеймса выражало все большее недоумение. Он несколько растерянно поглядывал на Никиту Андреевича и Алешку, переводил взгляд на Варвару, снова на боярина с сыном и, наконец, не выдержав, поднялся сам:

- Я хочу пить здоровье прекрасной и отважной женщины, без чьих ума и мужества я был бы сейчас на грани разорения, а вы, судари, обживали избенку на северной границе царства.

Джеймс выпил свое вино среди гробового молчания. Варя не поднимая глаз ковырялась в тарелке. Никита Андреевич смущенно откашлялся:

- Конечно, дочкина заслуга велика, милорд, но сейчас всем нам след о том забыть и не поминать, а то неровен час кто прознает как боярышня Опорьева, забыв стыд, с мужиками таскалась.

- Разглашать недавние события не стоит, но вот забывать... - возразил Джеймс, - Я намерен помнить с благодарностью, а вам любезный компаньон следует еще и гордиться дочерью, спасшей всю семью.

Странный, невыносимый человек! Она была почти благодарна ему, почти испытывала к нему нежность, если бы... Варя вновь ощутила сильные руки, перехватившие ее на темной узкой лестнице и ударивший горячий шепот:

- Завтра перед полуночью я жду вас за калиткой сада!

- Вы с ума сошли, зачем мне приходить?

- Затем, что если вы не придете, я проверю крепость окна вашей спальни, - так же внезапно как и появился Джеймс исчез, растаяв в путанице переходов.

Что же теперь прикажешь делать? Идти или не идти? Командуя наводящими порядок девками, обихаживая отца, в отличии от Алешки предпочитавшего маяться похмельем в одиночку, а не на глазах у дворни, Варя напряженно размышляла. Братец, наконец, соизволил освободить проход и она, задумавшись, прошла внутрь. Выйти? Не подумает ли он, что Варя готова сдаться. Да и вдруг кто увидит. Не выходить? С сумасшедшего английца станется влезть в ее окошко, и что тогда делать, вопить "спасите, помогите"? Неровен час, и впрямь спасать прибегут.

Доносящийся со двора шум вернул Варю к реальности. Тяжело заваливаясь боками и разбрызгивая весеннюю грязь в ворота въезжала карета. Дверца распахнулась и Александр Данилович Меньшиков собственной персоной ступил на подножку. Шагнул на землю и галантно раскланялся, помогая сойти... тетушке Наталье Андреевне. Вслед за женой спустился и сам князь Мышацкий, последним, отдуваясь, вылез Лев Кириллович Нарышкин. Соскочившие с запяток лакеи поволокли из чрева кареты объемистый сверток.

Все было ясно - Меньшиков с Нарышкиным приехали мириться, дядюшку с тетушкой как парламентеров прихватили, Лев Кириллович подарком расстарался. Значит, опять гульба до утра. Собираясь с силами Варя глотнула ломкого весеннего воздуха. Что ж, выдержали бы люди, а уж в хозяйстве припаса достанет.

Успевая зорко приглядывать за мечущимися с блюдами челядинцами, Варя благодарно-любезно кивала в ответ на лихо закрученный дифирамб, произносимый в ее честь Алексашкой. В сегодняшнем застолье ей оказывалось изрядное внимание, то один, то другой гость разражался прочувственной речью о ее прекрасных глазах, ради которых они все готовы... На что только они не готовы ради ее прекрасных глаз, причем с каждой чаркой все готовее.

Часы на окне прозвенели одиннадцать и слушая очередной пьяно-заковыристый комплемент Варя решила "Пойду!". Пусть англиец безбожник, негодяй, соблазнитель и немножко насильник, пусть встреча с ним сопряжена с риском, но ей совершенно необходимо сейчас же увидеться с человеком, способном воспринять ее не как дуру бессловестную.

Когда время близилось к полуночи Варя поднялась из-за стола:

- Куда вы, Варвара Никитична, - вскинулся Меньшиков, - Неужто оставляете нас, сирых?

- Пущай себе идет, Александр Данилович. За дворней хозяйский глаз завсегда нужон, - Лев Кириллович наставительно воздел перст, - Мы ужо тут пока сами с Никитой Андреевичем покалякаем.

Варя почтительно присела, чувствуя как любезная до приторности улыбка сводит ей скулы.

Через сад она почти бежала. Варя распахнула калитку и привалилась к ней спиной, переводя дух. Из-за поворота ограды выступила темная фигура.

- Вы пришли, вы все таки пришли! - словно не веря, сказал Джеймс.

- Нет! - отрезала Варя, потом осознав абсурдность своего заявления, смутилась, прошептала, - Да!

Они помолчали. Впервые в жизни Джеймс мучительно искал, но не находил слов. Как просто все было еще недавно! Был он, любимец женщин и сердцеед, была юная провинциалочка с невозможным характером и излишне острым язычком, которую следовало проучить. Он всегда точно знал, что и как сказать, когда подразнить, когда польстить, а когда напугать. Сейчас же он стоит перед ней как растерянный юнец и не находит слов даже чтобы объяснить, зачем заставил ее прийти. Больше всего ему хотелось обрушить на нее град упреков за то, что она превратила такую понятную и достойную вещь как плотская страсть в такую дурацкую шутку как любовь, но понимая глупость упрека, он продолжал молчать. Джеймс чувствовал себя неловким деревенским пареньком на свидании с первой в жизни женщиной. Он взмолился, прося Бога или дьявола, чтобы произошло что-нибудь способное отвлечь внимание Вари до возвращения к нему дара речи. Впрочем, через мгновение Фентон пожалел о своей просьбе, ибо мольба его была услышана.

Из темноты на них надвинулась рожа. Рожа была буйно волосата, из недр растительности выглядывали маленькие вороватые глазки. На Джеймса пахнуло смесью издавна немытого тела и крепкого перегара. В глубине переулка шевелились неясные тени, в которых с трудом угадывались человеческие фигуры. Заплетающимся языком рожа пробухтела:

- Барин, подай монетку на бедность. Чаво вылупился, помоги убогому, на том свете зачтется.

Не понимая ни слова, но ясно ощущая сгущающуюся враждебность Джеймс отодвинул Варю себе за спину. Из-за плеча кудлатого мужика вынырнул остролицый человечек, облаченный в драную монашескую рясу, поверх которой побрякивали ржавые вериги.

- Карпушка, соколик, - сладко пропел человечек, - Что ты с ним тары-бары разводишь, рази не видишь - немец это проклятый. Поналезли на Русь, веру православную сгубить хотят, слуги диаволовы. Царя подменили, истинного государя сгубили, а на его место колдовскую куклу посадили. Истинно говорю вам, - человечек упер в Джеймса палец с обкусанным грязным ногтем, - Се антихрист.

- Не терплю фамильярности, - брезгливо пробормотал Джеймс и мертвой хваткой сжав кисть человечка, резким движением отогнул ее назад. Дикий истошный визг полоснул по ушам. Остролицый рухнул на колени, судорожно прижимая к груди искалеченную руку.

- Чего же это деется, православные? - с искренней обидой в голосе вопросил кудлатый, - Немчура поганая Божьего человека скалечила! Бей его, кто в Бога верует!

Как всегда, его тело начало двигаться раньше, чем Джеймс полностью осознал опасность. Еще не смолк кликушеский визг человечка, еще не успела в ужасе вскрикнуть Варя, как Джеймс уже метнулся вперед. Голова сделалась пустой и легкой, свободной от сознательных мыслей, время растянулось в бесконечность, внутри которой тело Джеймса жило своей особой жизнью, жизнью, несущей смерть.

Шпага покинула ножны, Джеймс легко поднырнул под занесенную дубину кудлатого, в полуобороте коротко саданув его эфесом в висок и с наслаждением чувствуя как проламывается под ударом хрупкая кость. Не успевший осознать свою смерть мужик рухнул вбок, а из переулка на Фентона уже набегал второй нападающий, неумело размахивающий кривой саблей. Сталь ударила о сталь, высекая искры. Бедняга совсем не был фехтовальщиком и Джеймс даже мимолетно пожалел его, когда тот всем немалым весом нанизался на его клинок. Джеймс рванул шпагу на себя, с чавкающим звуком выдергивая ее из мертвого тела. Кто-то прыгнул ему на спину, захлестывая горло тонким шнуром. Фентон вслепую ударил локтем. Попал, хватка ослабла. Он резко обернулся, описывая шпагой широкую дугу. Нападающий отскочил, окропляя придорожную грязь кровью. Джеймс достал его в глубоком выпаде, тут же заметив просверк стали слева. Длинный нож скользнул по ребрам, на мгновение прильнул к телу, омывая его холодной волной боли. Перехватив нож, Джеймс смачно впечатал эфес шпаги в морду нападающего.

Булькая окровавленным ртом, старый знакомый в рясе, выпустил оружие и дернулся, пытаясь бежать. Толчок едва не сшиб англичанина с ног. Джеймс рванул противника к себе и глядя в расширенные смертным ужасом глаза, выбросил навстречу клинок. Юродивый распахнул рот для крика, Фентона обдало волной гнилостного запаха. Но вопль умер, не родившись. Человечек обвис на руке Джеймса, его глаза подернулись тусклой пеленой и тело повалилось в мокрую жижу. Джеймс тяжело привалился к ограде и оглядел учиненное побоище.

- Вы их всех убили, - постукивая зубами пробормотала Варя.

- Нужно было подождать пока они убьют нас? - огрызнулся Джеймс.

- Последний пытался бежать!

- И разнес бы по всей Москве, что я был наедине с некоей дамой возле палат боярина Опорьева.

- Ах, так вы мою честь защищали! Защитник выискался, прости Господи! Не заставляли бы меня сюда приходить и ничего бы не было! - Варя воинственно уставилась на Джеймса, но всмотревшись в него внимательнее, взволнованно воскликнула, - О Боже, вы ранены, у вас кровь!

- Пустяки, царапина!

- Ничего себе царапина! - Варя поддержала пошатнувшегося Джеймса, - Хлещет, как из резанной свиньи.

- Лестное сравнение, - Джеймс слабо усмехнулся. Варя почти протащила его через сад, втолкнула в поварню, скомандовала:

- Снимайте камзол, рубашку, все!

- Увидят! - слабо запротестовал Джеймс.

- Не увидят, все или веселятся или спят уже. Осторожнее, заденете рану. Дайте я сама, - она ловко расстегнула камзол, развязала жабо и манжеты, нежным бережным движением стащила рубашку, оставив его полураздетым, и склонилась над раной. Фентон спросил:

- Как думаете, кто их послал?

Не отрывая внимательных глаз от раны и явно не слишком задумываясь над его вопросом она ответила:

- Может, случайные грабители?

- Прямо за воротами вашего дома? Весьма сомнительно!

Но Варвара не слушала его, отерев чуткими пальцами запекшуюся вокруг раны кровь, она облегченно вздохнула:

- Ничего страшного, порез, хотя и очень глубокий. Надо зашить, а то загноится, - через мгновение на очаге в двух котелках кипятились полосы полотна, нитки и устрашающего вида игла.

Варя усадила Джеймса поближе к огню, сунула ему бутыль с водкой, велела хлебнуть, потом отняла и бестрепетной рукой плеснула водку на рану. От неожиданной резкой боли Джеймс взвился.

- Больно? Так вам и надо, - удовлетворенно заявила Варя, вдевая нитку в иглу, - Не будете благородных девиц из родительских домов выманивать. Свидание при луне ему понадобилось! Вот и получайте свое свидание! - она опустилась на колени, пальцами свела края раны и с невозмутимостью полкового хирурга воткнула иглу в живую плоть.

- Где вы научились раны зашивать? - прокряхтел Джеймс.

- Бабушка научила, - Варя щелкнула ножницами, отрезая нитку. Из под стола был вытянут уже знакомый Джеймсу берестяной короб. Варя вытащила несколько листочков и разжевав их, наложила на рану. Когда высушенная над очагом теплая полоса ткани охватила бок Джеймс почувствовал как боль отступает, оставляя ощущение блаженной усталости, - Батюшка ужасно боится, что когда-нибудь на нас церковное покаяние наложат, - Варя хмыкнула, - Помните небось, что княжна в охотничьем домике говорила: "Девки Опорьевы издревле ведьмы!"

- Я ее не слушал, я на вас смотрел.

- Кабы только смотрел, - буркнула Варя, критически оглядела свою работу и заявила, - Завтра травы убрать, повязку сменить, а дней через пять-шесть пусть кто-нибудь снимет шов, - она собрала инструменты и попыталась подняться, но руки Джеймса на плечах удержали ее. Она вскинула голову, встречаясь глазами с Джеймсом.

От выпитой водки у Фентона слегка кружилась голова, схватка еще ликовала в крови и ему мучительно хотелось женщину, вот эту женщину, прекрасную, своенравную, отважную, желанную. Он поправил выбившийся из ее прически золотой локон, нежно взял ее лицо в ладони и склонился над ней, покрывая легкими поцелуями лоб, щеки, полуоткрытые губы, зарываясь лицом в душистые волосы и тихо шепча, - Родная моя..., любимая, жизнь моя!

Варя замерла под его стремительными ласками. Она попыталась высвободиться, но здесь, в кольце его рук, у его груди она ощутила себя защищенной, огражденной от всех опасностей мира. Впервые за многие годы она была не одна и она позволила себе мгновение отдыха, уютно устроившись в его объятиях, а он тихонько целовал ее, шепча нежную ерунду. Вот его ласки стали смелее, настойчивее и она ощутила во всем теле уже знакомый ей голод, усиливающийся с каждым прикосновением, каждым поцелуем. Джеймс чувствовал как она дрожит в его объятиях, все крепче прижимаясь к его обнаженной груди. Он сжал ее плечи и впился в губы неистовым поцелуем, запрокидывая ей голову и терзая нежный рот. Она глухо охнула и поникла, сдаваясь.

- Моя! - торжествующе воскликнул Джеймс и тут же отлетел к стене от крепкого пинка. Перед его носом взметнулся вихрь юбок и Варя отскочила к двери.

- Убирайтесь вон! - прошипела она разъяренной кошкой, - Даже сейчас вы..., даже сейчас!

- Барбара, леди Барбара, - бормотал Джеймс, выпутываясь из опрокинувшейся лавки, - Я не хотел ничего плохого... Выходите за меня замуж! - выпалил он и сам испугался своих слов.

- Я вам не Барабара, я Вар-ва-ра, - процедила Варя. Ее пальцы скорчились как когти хищной птицы, ей явно хотелось вцепиться Джеймсу в физиономию, - Отправляйтесь к вашим Барбарам и с ними "не хотите ничего плохого"! - Тут до нее дошел смысл его последней фразы. Она резко вздохнула, выпрямилась, отыскивая утраченное равновесие духа, и с суховатым смешком произнесла, - Вы не теряетесь, сударь мой, даже в жены зовете, лишь бы своего добиться, - С чопорным достоинством он направилась к выходу, бросив через плечо, - Будьте любезны одеться и покинуть наш дом, и не возвращаться сюда никогда, слышите, никогда!

На лестнице Варе еще удавалось сохранить самообладание, но добравшись до светлицы она упала на постель и разрыдалась. Сегодняшней ночью она перестала обманывать себя. Ничто не ушло, ничто не изменилось. Безумно, до смерти испугавшись за него, а потом прижимаясь к нему в блаженном сознании, что он живой, реальный, здесь и сейчас рядом с ней, она поняла, что по-прежнему глупо и безнадежно, отчаянно любит Джеймса Фентона, и нет для нее иного счастья как смотреть в веселые, ласковые и такие лживые глаза настойчивого любителя поразвлечься.