Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца

Глава 8

Варя стремительно взбежала на крыльцо тетушкиного дома и, оттолкнув встретившуюся девку-прислужницу, бросилась в покои княгини. Наталья Андреевна сидела у зеркала, привезенная из Италии искусница-горничная укладывала ей волосы.

- Душа моя, Варенька, что случилась? Ты здесь, одна, ночью, да что с тобой, дитя?

Варя на миг замерла, а затем упала на колени и уткнув лицо в теткин подол, зашлась в сухих бесслезных рыданиях.

- Тетушка, ой, тетушка! За что они меня так! Я ведь не виновата, ведь так тятенька велел, ведь маменька решила, что наука девке ни к чему, - слезы прихлынули к глазам и Варя по-простонародному взвыла. - А он сказал, он сказал... Московская дурочка, говорит, дикарка, неуклюжая, только за скотиной и ходить. А братец еще и смеется, а батюшка говорит - глупа ты у меня выросла, - и захлебываясь и задыхаясь в слезах, путаясь в словах, забегая вперед и возвращаясь назад, Варя пересказала жестокие речи иноземца и ответ отца, бормотала сквозь плач о своей обиде, желании уйти в монастырь, утопится, бежать куда глаза глядят.

Когда рыдания стихли, она подняла голову от теткиного подола и взглянула в лицо Наталье Андреевне. Однако на этом лице не было ни тени сочувствия, только суровость.

- Ну, и что же ты решила делать, дева? - спросила княгиня.

- Я!? Решила!? Я!? Делать!?

- Что я решаю, то я и делаю, - голос Натальи Андреевны был ровен и тверд, - Что ты будешь делать? Зачем ты пришла ко мне? Иноземец, англичанишка назвал тебя скотницей, в родном доме дурой и уродиной ославили, а ты теперь у меня выплачешься, и домой пойдешь - за пяльцами сидеть да галок считать?

- Но, тетушка, родная, разве ж я могу против воли батюшки...

- Это уж ты мне скажи, девочка, что ты можешь и чего ты хочешь.

Варвара снова низко опустила голову. Стыд, жгучий стыд и незаслуженная обида жгли сердце, но холодный голос тетушки не давал уйти в свою боль, погоревать, отплакать и забыть. Этот голос толка куда-то, требовал чего-то и постепенно сквозь привычную покорность стали пробиваться возмущение и решимость. Душа все так же стонала - почему? за что?, - но и гнев и гордость уже пробуждались в ней. В горнице воцарилась тишина. Затем Варя снова посмотрела на тетку. Огромные синие глаза на зареванном, раскрасневшемся личике смотрели твердо.

- Я хочу учится, тетушка. Я хочу научится всему, всему. Я хочу знать, как быть красивой и умной, вроде тех немок, которым сам государь пальцы целует. Я не буду лениться и буду учиться день и ночь и докажу, что я не дура и не уродина и не неуклюжая. Я докажу им всем... и батюшке..., и братцу..., и кавалерам, что с государем..., и ему..., ему..., этому... - Варя снова заплакала.

Тетка ласково отерла ей лицо платком и нежно поцеловала. Она улыбалась и лицо ее уже не было суровым.

- Ну все, все, дитя, не плачь. Не надо плакать. Все будет хорошо. С твоим батюшкой я поговорю и разговор у меня с любезным братцем будет до-о-олгий, ох и долгий, - улыбка княгини стала недоброй. - А ты пока переедешь к нам. Поживешь, нас с князем порадуешь. Есть тут одна знатная француженка, фрейлиной королевы была, да король Людовик отрубил ее муженьку голову, она, бедолага, в бега и пустилась. В Лондоне жила, в Вене, а теперь вот до Петербурга добралась. Она здешних дам и девиц манерам, языкам, танцам учит. Мы ее к себе насовсем переманим. У нас, у князей Мыщацких, род - древний, а кошелек - толстый, так что скоро она только тебя учить станет. Я сама Европу повидала, нарядов тебе сошьем, ты ведь, если на естество глянуть, красивее всех вертлявых немок, и среди наших тебе равных нет. Ты главное, будь умна, будь к учебе прилежна, а месяца через четыре - пять... Увидишь, что будет. А английца ты забудь, совсем забудь. Не дело тебе - красавице, столбовой боярышне, православной - об иноземце, иноверце, да и еще, наверняка, пирате морском, думать. Много чести ему. Такого ли найдешь! Верь мне, Варенька, верь, солнышко мое.

Следующую неделю княгиня, считавшая, что лионский шелк и брабантские кружева - лучшая повязка для раненного сердца и задетой гордости женщины, занималась излечением племянницы. Дом превратился в одну большую портняжную: всюду кроили, шили, примеряли. Волны многоцветных тканей вырывались из покоев Натальи Андреевны, захлестывали лестницу и уже подбирались к комнатам Ивана Федоровича, так что напуганный разгулом швейной стихии князь в панике покидал дом, ища спасения на верфи. Гардероб княгини и привезенный ею из Европы драгоценный запас шелков, бархата, лент и кружев понесли изрядный урон, зато тетушка с радостью наблюдала как глазам Вари возвращается блеск, как гордо поднимается ее головка, увенчанная короной золотых кудрей.

С первого же дня в теткином доме жизнь Вари превратилась в сказочный сон. С раннего утра тетушка, взяв в помощницы итальянку-горничную, колдовала над Варей. На нее мерялись бесчисленные платья, что-то ушивалось, подгонялось. Затем ее отправили в баню и на несколько часов отдала в руки итальянке, занявшейся Вариными волосами. Потом долго наряжали и напоследок все та же искусница-горничная бережно, едва-едва коснулась ее бровей сурьмой. Лишь тогда Варе разрешили смотреть. Боярышня глянула в зеркало и изумленно ахнула, не узнавая себя в представшей перед ней прекрасной незнакомке. Нет, нет, у нее, воспитанной в суровых традициях старины не могло быть ни этих белоснежных обнаженных плеч, выступающих из пены кружев, ни взбитых волос, открывающих длинную стройную шею, ни высокой груди, обтянутой тугим корсажем. И все же то была она, она сама. Варя вглядывалась в свое отражение, потрясенная неожиданным открытием. Да ведь она красива! Гораздо красивее и княгини Кобринской, и Амелии Хендриксон, и любой из виденных ею в Петербурге дам. Вовсе не ей следует пытаться стать такой как петербургские модницы, а им надобно равняться с боярышней Опорьевой! Варя чувствовала как легкая, пьянящая радость заполняет все ее существо, изгоняя боль, обиду, сомнения.

Целую неделю, забыв про все и всех, Варя парила на крыльях обретенной уверенности в себе. Обнаружив собственную привлекательность, она с жадностью погрузилась в изучение секретов красоты, постигая священную для каждой женщины науку превращения в богиню. Единственное огорчение в эти безмятежные дни ей причинили княгинины туфли, оказавшиеся слишком большими для маленькой ножки боярышни. Из-за них уроки танцев пришлось отложить до того момента как Варе сошьют новые туфельки.

Однако когда первый восторг несколько поутих, Наталья Андреевна вновь стала замечать признаки грусти и тревоги на личике племянницы. Обе женщины находились в небольшой гардеробной, примыкавшей к постельной княгини. Только что их покинула госпожа де Фурне, французская изгнанница, с радостью согласившаяся стать учительницей и компаньонкой Варвары. Сейчас Палашка помогала хозяйке переодеться в домашнее платье. Рыжая нашла Варю на второй день ее побега из родительского дома, была срочно возведена в ранг личной горничной боярышни и отдана в обучение к княгининой итальянке.

Наталья Андреевна внимательно всмотрелась в племянницу:

- Ты чем-то расстроена, дитятко?

- Нет, нет, тетушка, я всем довольна!

- Ну, ну, оставь эти глупости, я же вижу. Говори, что у тебя на сердце?

Варя села, грустно-вопросительно поглядела на тетку:

- Тетушка, а домой я больше не вернусь? Они меня совсем не ищут, не желают знать, что со мной сталось?

Княгиня присела рядом, погладила девушку по голове:

- Не думай о родных хуже, чем они того заслуживают. Они знают, где ты, еще в первый день я уведомила братца, что ты поживешь у меня.

- Он не звал меня обратно, не хотел видеть?

- Твой отец не такой как другие прочие бездельники, он занят важными и полезными державе делами и им отдает всю душу. К тому же ты долго жила вдали от него, он еще не обвыкся. Ты должна понять его и простить, - Наталья Андреевна вздохнула, - Таков бабский удел - понимать и прощать. А домой тебя очень скоро позовут.

- Почему вы так думаете, тетушка?

- Потому что к хорошему человек привыкает быстро, а вот обратно к плохому для него вернуться - мука мученическая , - в ответ на недоуменный взгляд Вари, она пояснила. - Три дня твое семейство сидело вовсе не евши, дворня после твоей выучки не осмеливалась по каморам шнырять, а тебя не было, чтобы распорядиться. Потом матушка твоя спохватилась и распорядилась, только уж по-своему. Прошлась по подклетям, выгребла все, что за эти дни подпортилось и отправила на поварню стряпухам, чтоб, значит, добро не пропало. А тут как на грех государь к вам в дом по-свойски пожаловал, велел себя обедом кормить, все тот пир вспоминал, что ты в прошлый раз устроила, говорил, что хочет поесть вкусно. Петр Алексеевич откушал, а что дальше было, ты и сама сообразишь. Государь злится, а Никиту с Алешкой даже царский гнев не страшит, так им животы схватило. Через скорбь живота твоему батюшке в разум прояснение вошло, заметил он, что как дочь в доме, так порядок в доме, как дочь из дому, так и порядок вместе с ней. Вчера повстречал моего Иван Федоровича, звал к себе наливочек испить, а дядюшка твой, не будь дурень, ему и говорит: "Какие у тебя, Никита Андреевич, наливочки, коли Варя твоя уже почитай неделю у нас живет! Сами себя они, что ли, спроворят?" Так что жди, еще с недельку батюшка гонор подержит, а там и явится за тобой.

- Тетушка, что же вы не сказали, что дома все больны?

- Чтобы ты не помчалась их, дураков, выхаживать! Ты вон и сейчас бежать готова. Сядь, успокойся, и без тебя поправились. - Княгиня помолчала, - Когда отец позовет, вернешься?

Варя обняла Наталью Андреевну, прижалась к плечу:

- Тетушка, родная, я вас люблю и до гроба благодарна буду, но сами знаете, надобно мне вернуться, без меня они пропадут. Только вернусь я не просто так, а с крепким уговором.

- О чем же уговариваться будешь?

- Чтобы быть мне хозяйкой в доме, и здесь и на Москве, и в вотчинах, делать свое дело беспрепятственно, а то я хозяйство тайком веду, словно на базаре кур ворую. А еще хочу, чтобы мне дозволили учиться политесным наукам, пускали в ассамблеи, как других дворянских дочек, и дозволяли наряжаться как сама желаю, а не как матушка велит.

- Хорошо, на том и стой, дитятко. Ты только не горячись, как срок придет, я сама с братом говорить стану.

Тетушкино пророчество сбылось через десять дней. Умаявшись за день, - политесная наука оказалась нелегкой - Варя рано легла спать. Разбудили ее резкие гневные голоса, доносившиеся снизу, из залы. Варя вслушалась. Легко различался голос тетушки, а вот вторым был голос ее отца. Сон мгновенно слетел. Подкравшись к лестнице, боярышня попыталась разобрать, о чем говорят, но до нее доносился лишь слитный гул беседы. Вдруг раздались шаги, и Варя едва успела заскочить в свою комнату и нырнуть в постель.

Вошла тетушка.

- Вставай, Варенька, твой батюшка приехал. У него сегодня гости были, матушка твоя их приняла от души, теперь он не знает как визитерам в глаза глядеть, - Тетушка ехидно усмехнулась, - Спускайся вниз, только новых платий не надевай, одень то, в чем ко мне пришла, не след отца сразу пугать. - Наталья Андреевна направилась в двери, но неожиданно вернулась, обняла Варю, перекрестила, - Держись, дитятко, теперь только тебе решать, как твоя жизнь дальше обернется.

С трудом отыскав старый летник под ворохом платьев, Варя заплела косу, спустилась вниз и остановилась в дверях залы. Там уже находились четверо: тетушка с мужем и Никита Андреевич в сопровождении Алешки. Похоже, только что здесь шумела жаркая баталия. Наталья Андреевна и ее брат вид имели несколько встрепанный, глядели друг на друга недобро и были удивительно похожи как друг на друга, так и на передравшихся котов. Боярин отвел пылающий взгляд от сестры и остановил его на дочери:

- Явилась, строптивица! Из дому сбежала, мои седины опозорила, мать чуть до смерти не уморила. Ну-ка, живо, домой, а не то плеть возьму и до самых ворот гнать буду, чтобы знала свое место.

Привычный страх перед родительским гневом охватил все Варино существо. Она уже готова была пасть на колени перед отцом, умолять о прощении, клясться, что больше никогда, никогда... Остановил ее лишь холодный голос тетки:

- Замечательно, брат, просто замечательно, - говорила та, - Предполагается, что после подобного обращения она должна и впрямь домой бегом побежать, навстречу новым обидам и поношениям.

- Она моя дочь и обязана дочерний долг выполнять!

- Как брюхо подвело, так ты про дочерний долг вспомнил! Где ты был, когда надо было отцовский долг исполнять?

- Когда же я долгом пренебрегал? Какие такие обиды и поношения она в родительском доме видела? Бредни избалованной девчонки!

- Богородице, дево, дай мне силы! Что же ты, братец, под родительским долгом понимаешь?! Дочь на посмешище собственной рукой выставить, а потом ее же за то и наказать!?

- Да как, сестрица, ты смеешь мне указывать, что с собственной плотью и кровью делать!? Да я...

- А ну-ка оба молчать! - негромкий голос Ивана Федоровича прозвучал гулко и весомо, мгновенно заставив спорщиков утихнуть. Князь Иван был молчуном от природы, но может быть именно поэтому те редкие слова, которые он выпускал на свет Божий имели некий особый вес и значение. Еще не было случая, чтобы слова князя Мышацкого были пропущены мимо ушей теми, к кому они обращались. Вот и сейчас сила его голоса заставила улечься страсти. - Оба сядьте! - Вскочившие в пылу ссоры брат и сестра медленно, будто не своей волей опустились в кресла. - А ты, Варенька, - голос князя помягчел, - не стой у двери как чужая, заходи, сядь рядом со мной, - Варя прошла в комнату, присела на краешек стула, защищающим движением князь взял ее за руку, - Теперь слушай меня, Никита Андреевич! Дочь тебе Бог дал такую, что любой бы гордился да радовался подобную иметь. Как она в дом твой возвратилась, так и свой дочерний долг, и долг супружницы твоей на свои плечи взяла и выполняла истово, без жалоб, не прося ни наград, ни благодарностей. Ты же ей ответил небрежением и забвением. Запамятовал, видно, что как Господь повелел детям слушаться родителей, так и родителям наказал печься о детях. Даже в заботах о доме твоем ей препятствия чинились, тайком приходилось тебя же и ублажать, у последней девки больше власти было, чем у боярышни Опорьевой. А что ты сделал, когда пришел ее черед, как и всем дочерям дворянским, царский приказ выполнять, в ассамблею явиться? Не помог, не подготовил, как кутенка слепого на растерзание насмешникам отправил! Когда над ней царская свита потешалась, разве был у нее защитник? Кончил ты вообще срамотой - дочь за собственную провину наказал!

- В чем же я виноват, Иван Федорович, - боярин и сам не заметил как стал оправдываться, - Я ведь не думал и не гадал, что так обернется.

- В том и виноват, что не думал! Ты отец, тебе и соображать! В общем, кругом ты не прав, боярин!

- Что ж вы при детях моих меня срамите, власть мою родительскую колеблете!

- Не мы, ты сам свою власть поколебал, когда долг отца перед дочерью позабыл, - вновь встряла Наталья Андреевна, - Вот что, братец, коли хочешь чтобы дочь к тебе вернулась, обещай крепко, да побожись, что выполнишь ее условия, а не то не отпущу ее, будет с нами жить. Ты очами на меня не сверкай и не грозись, мне ты не указ. Коли родительской волей попытаешься ее из нашего дома забрать, я к Петру Алексеевичу пойду, посмотрим, кого он выслушает. Ты у него после того обеда, что без Вари готовился, не в великом фаворе!

Никита Андреевич зло пыхтел, но понимая, что крыть нечем и если он вновь хочет заполучить хозяйку в дом, надо соглашаться, махнул рукой:

- Ин ладно, Господь с вами, говорите, чего вы там удумали!

- По первому делу, - обрадовано зачастила княгиня, - чтобы все хозяйство и весь припас и ключи ты открыто Варваре передал и власть над дворней ей вручил. Здесь, и в Москве, и в вотчинах чтобы все знали, что она полноправная хозяйка. Тогда она будет дом вести и будет у вас все ладно.

- Хозяйкой хочет стать!? А мать как же!? Нет, на это я согласиться не могу! У каждого в доме свое место и на чужое зарится нечего. Супруга, а не дочь в доме хозяйка, ей дом вести, припасы делать, дворнею командовать.

- Тогда пусть Прасковья это и делает, а Варя более не станет у матушки за спиной, тайком да в вечном страхе трудиться, чтобы чистоту соблюсти, тебя с сыном накормить, гостей принять. Со мной поживет, мне поможет, я ее работу хоть замечать и ценить буду.

- Да как же я Прасковье скажу, что она более не хозяйка?

- А ты не говори ничего, она и не заметит, - подсказала Наталья Андреевна.

Никита Андреевич вспомнил вкуснейшую кулебяку, что ел когда дочь была дома, вспомнил столь плачевно закончившийся недавний визит царя, взглянул в молящие глаза измученного сына и согласился.

- Ладно, пусть будет как вы хотите! Ну, теперь-то можно домой ехать!?

- Погоди, братец, это еще только первое условие было, есть и второе, - остановила его княгиня, - Второе условие таково: чтобы ты дочери учителей нанял: танцы, языки, европейское обхождение изучать, и дозволил ей, как всем девицам благородного сословия, в ассамблеях являться, танцевать, с кавалерами беседовать. Чтобы ее этим не попрекал, препятствий не чинил, а напротив, потребными нарядами ее обеспечил, и не по Прасковьиному вкусу, а какие Варя сама выберет.

Физиономия боярина Опорьева стала багровой от прилива крови, он сорвался на крик:

- Ты что, сестра, шутки со мной вздумала шутить! Чтобы я, столбовой боярин, по прихоти девчонки честь родовую на поругание отдал, чтобы позволил дочери заголится и в таком виде пред всем честным народам предстать. Чтобы боярышню Опорьеву на богопротивных плясках кто попало хватал, прилюдно тискал! Лучше я ее своими руками убью! Не принесет она такого разврата в мой дом!

Губы княгини горестно задрожали:

- Вот, дожила! - в ее голосе явственно слышались слезы, - Собственный брат меня позорит, в разврате обвиняет. Где же твой стыд, Никита, как ты можешь о родной сестре, да еще в доме ее мужа такую напраслину говорить!

- Ты-то тут причем? - сбитый ее словами с патетического тона, Никита Андреевич удивленно воззрился на сестру.

- А при том, дорогой братец, что я уж который год в развратных платьях хаживаю, развратные пляски плясываю. Выходит, я голой при честном народе являюсь!? Выходит, опорьевскую честь позорю!?

- Ну, ты..., ты - дело другое!

- В чем же разница?

- Большая разница, очень большая! - забормотал Никита Андреевич, лихорадочно пытаясь сообразить в чем эта разница состоит и почему ему раньше не приходило в голову, что все, что он находил неприемлемым для дочери, уже давно проделывает его сестра, - Ты не Опорьева уже вовсе, а Мышацкая, - с торжеством выдал он, найдя ответ.

- Господи, прости его прегрешение, ведь от родной сестры отрекается! По-твоему выходит, Мышацкие хуже Опорьевых будут? Что же вы меня в такой худой род отдали?

- Сестра, опомнись, не отрекаюсь я от тебя и Мышацкие род славный, знаменитый. Я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что ты уже не молоденькая девица, сама себе голова, потому в твоих платьях греха и нету!

- Не молоденькая! - взвизгнула княгиня, - Старая я, по-твоему, помирать пора, в гроб ложиться! Сестре, родной сестре смерти пожелал! - Наталья Андреевна уткнулась в платок, ее плечи затряслись в рыданиях.

- Наталья, да что ж ты слова мои перекручиваешь! - беспомощно возопил боярин Никита, - Не говорил я такого! Иван, скажи хоть ты ей!

- Ты бы, Никита, лучше молчал, и на все соглашался, - сказал Иван Федорович, - а то ведь на тоненький лед ступил, уже трещит, вот-вот разломится.

- Не понимаю, и чего ты упираешься, Никита, - деловито заметила княгиня, отнимая платочек от совершенно сухих глаз, - Все теперь дочерей по-новому, по-европейскому воспитывают и ни с кем беды еще не было. Вон кое-кто даже заграницу своих девок думает посылать, а уж учителей иностранных все нанимают. Варенька у нас девочка благоразумная, честная, ее ведь наша матушка воспитывала. Никакой наряд, никакие танцы ее не заставят честью поступиться.

- Помолчи хотя бы минутку, сестра! - вскричал Никита Андреевич, - Пускай мне дочь сама скажет, что несмотря на мой запрет, она все таки хочет учиться невместным благонравной девице наукам.

- Хорошо, пускай скажет!

Все глаза выжидающе уставились на Варю. Та заерзала на стуле. Еще не поздно было отступиться, отказаться от своего намерения и жить тихо-мирно, без лишних хлопот. Отец отдавал ей власть в доме, что еще надобно?

- Что молчишь, дочка, говори, хочешь ли?

Варя уже готова была отказаться, но какая-то сила выше и больше ее самой, сила, родившаяся из обиды и попранной гордости, заставила ее упрямо прошептать:

- Хочу!

Никита Андреевич раздраженно воззрился на дочь.

- Дозволь, батюшка, я с ней поговорю, - сказал молчавший доселе Алешка и увидав разрешающий кивок отца, обратился к сестре, - Ты, Варька, глупость затеяла, сама не понимаешь, о чем просишь. Думаешь, чтоб с француженками да немками уравняться, хватить плясок и нарядов? Н-е-е-т, милая моя, тут и из истории надо много чего знать, и про богов всяких греческих-римских, и вирши наизусть, чтобы было о чем с кавалерами разговаривать. Выучиться такому - дело тяжкое, ночами надо не спать, головку утруждать, где тебе, дурочке, это делать? А самая страсть - языки иноземные. Они и звучат-то страшно. Вот подойдет к тебе немец какой, спросит по своему "Sprechen Sie Deutsch?", что станешь отвечать?

Варя подняла глаза на брата и, оскорбленная его глупой попыткой запугать ее чужой речью, с силой произнесла:

- Я отвечу ему, - с каждым словом она словно выбрасывала из себя страх, обиду, униженность, очищая и освобождая душу, - Я отвечу ему "Ich spreche Deutsch, Schwedische, Polnische, Tatarische, - и ловя краем глаза изумление отца и радостный восторг тетушки, почти прокричала, - und verstehe gut Latein". - После чего, глядя в разом поглупевшее лицо Алешки, уже из чистой мстительности добавила, - Du beherrschst die Sprache noch schleht, mein lieber Bruder!

Потрясенная тишина пала на парадную залу князей Мышацких.

Следующим утром Варю провожал весь дом. Княгиня стояла на крыльце и, утирая концом шали слезы, глядела как племянница направляется к отцовскому возку. Никита Андреевич никогда ничего не делал на половину и потому возвращающуюся под родительское крыло дочь сопровождала немалая свита. Французская дама, принятая в дом на правах Вариной учительницы и компаньонки, торжественно вышагивала следом за своей воспитанницей и неодобрительно косилась на длинного немца, нанятого обучать Варю географии, математике и истории, а заодно и вести расчеты для боярина. За ними, крепко прижав к груди шкатулку с гребнями, булавками, помадой, белилами и прочей дамской мишурой, поспешала Палашка, а уж следом за ней две девки тащили сундук с новыми нарядами боярышни.

Никита Андреевич с трудом узнавал дочь в скользившей ему навстречу горделивой красавице. Сегодня он впервые заметил насколько выражением лица и повадками хрупкая дочь похожа на его мать - статную высокую красавицу, что после смерти мужа твердой рукой правила опорьевским имуществом и на которую маленький Никита всегда взирал с восхищением и молчаливым обожанием. Боярин почувствовал, что начинает гордиться Варей. Удивленный и смущенный неожиданным приливом чувств, боярин поискал, что бы такое ласковое сказать дочери, но не найдясь, и от того еще больше смущаясь, заговорил о хозяйстве:

- Как приедем, ты дворню пристрожи, а то гости третьего дня были, а по дому по сю пору словно Мамай прошел.

Варя скромно опустила глаза. В обращенном на нее взгляде отца она читала удивление, недоверчивое восхищение и пробуждающуюся гордость и таяла от счастья, понимая, что теперь для нее начинается совсем другая жизнь, среди уважения, а со временем может и любви ее семьи. Она чувствовала смущение отца и изо всех сил старалась помочь ему, не оттолкнуть, укрепить пробуждавшиеся в нем чувства. Она тихонько спросила:

- Что за гости были, батюшка?

Обрадованный ее готовностью поддержать разговор, боярин торопливо ответил:

- Компаньона моего аглицкого в дорожку выпроваживали, легкий путь и скорое возвращение желали. Мы с ним дела сладили, теперь он наши товары к себе на остров везет. Чую, быть мне с барышом, молодец англиец...

Разом поскучнев, Варя отвернулась к стенке возка, уже не слушая дальнейших похвал англичанину. Мир, только что бывший таким веселым и праздничным, мгновенно посерел, утратил яркость красок. Напоминание о любви, обещавшей столько счастья и так жестоко посмеявшейся над ней, отравило всю радость триумфального возвращения домой. Почувствовав это, Варя выругала себя. Для того ли она убегала из дому, шла против родительской воли, чтобы одно упоминание негодного иноземца отняло у нее сладкое чувство победы. Варя выдавила улыбку и стала вслушиваться в рассуждения отца о парусах, корабельной артиллерии и качестве древесины, так что вскоре польщенный ее вниманием Никита Андреевич начал всерьез относиться к словам сестры о глубоком уме дочери. К дому они подъезжали уже в полном согласии. У берега залива Никита Андреевич велел кучеру остановиться, привстал в возке и указывая пальцем на мелькающий вдали парус, прокричал, перекрывая гул ветра:

- Гляди, Варенька, вон она, "Летящая стрела", корабль англицкого купца. Домой поспешает, товары везет, мои товары - при этом он почти дружески положил руку на плечо дочери.

Варя лишь украдкой вздохнула. Почему желаемое получаешь лишь тогда, когда оно перестает быть по настоящему нужным? Еще месяц назад она отдала бы полжизни за такой разговор с отцом, за жест приязни. Нынче же она лишь старалась не глядеть на воды залива, по которым мчался, летел парус гордого корабля, уносящего Джеймса Фентона к берегам его родной Британии, подальше от некрасивой дикарки, сделавшей ему такое глупое, такое ненужное признание.