Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца

Глава 22

Сумерки уже подбирались к Толгскому монастырю, но жизнь в нем и не думала затихать. Работники медленно разбредались по домам, но сами сестры еще деловито сновали туда и сюда. Игуменья Аграфена, сопровождаемая одной из сестер, направлялась к складам. Лед на прудах уже сошел и можно было задумываться о возобновлении рыбного хозяйства, но в первую очередь следовало подсчитать сколько сушеной и вяленой рыбы осталось с прошлого года.

"Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие, и ведь все сама, все сама, - думала игуменья, - Никому ничего доверить нельзя". Аграфена зло глянула на пыхтящую рядом толстую краснощекую сестру Марфу, ответственную за монастырские склады. "У-у, дурища, поперек себя шире! Вечно у нее в продуктах то гниль, то недостача. Не иначе как сама жрет. И туда же, на мое место метит".

Маленькая сухонькая игуменья старалась двигаться солидно, не торопясь, как и положено духовной особе ее звания, однако, неизбежно срывалась на меленькую торопливую рысцу, так что тяжеловесная сестра Марфа едва поспевала за ней и пыхтение становилось все громче.

Шустро семеня к складам, игуменья краем глаза заметила племянницу, гуляющую под деревьями в сопровождении сестер. Вот уж кто вызывал у Аграфены двойственное чувство. С одной стороны, племянница явно удалась не в клушу-мать, а в нее - Аграфену. И умна и нравом крута, вон как сестер окоротила, дыхнуть боятся. С другой стороны, испортили девку безбожные пляски да наряды иноземные. Где такое видано, родители ее замуж порешили отдать, и не за кого-нибудь, а страшно подумать - за самого государя, а она носом крутит. Да за волосья ее, плетью пару раз... Но и то сказать, каково девке с таким женихом, если первая его жена, царица Евдокия, в Новодевичьем монастыре нынче - ни жена, ни вдова. Может и правду говорят, что царя в младенчестве подменили, что нынешний Петр - это сам антихрист, помилуй нас Господи. Ну, а в любовь с англичанишкой, о котором княгиня Наталья говорила, она, Аграфена, не верит. Наталья Андреевна сама вечно у греха крутится, не девочка, чай, уже, а все наряды с ассамблеями, вот и чудится ей невесть что. Хоть и последние времена настали, а столбовая боярышня, православная, и вдруг с иноверцем, латинянином поганым - быть такого не может.

Размышления игуменьи были прерваны явлением странным и вовсе не благолепным. От внешних ворот, не разбирая дороги, прямо по лужам, бежала сестра привратница. Увидев игуменью, она круто свернула и бросилась к ней.

- Мать игуменья, мать игуменья! - еще издалека кричала привратница. - Там, там у ворот..., кони..., все с фузеями..., кричат..., в ворота бьют...

- Успокойся, дочь моя, отдышись. - мать Аграфена неодобрительно воззрилась на монахиню, - Я уже стара, а коней с фузеями, да чтобы в ворота стучали, еще ни разу не видала. Скажи толком, кто кричит, зачем стучит.

- Солдаты, матушка, солдаты у ворот. Все конные, офицер с ними. Требуют впустить, говорят, царев указ. Грозят ворота ломать.

Игуменья горестно вздохнула. Ну вот, а день был такой тихий, благостный. Принесла нелегкая. Нет, останние времена, как есть останние.

- Что же, коли царев указ, впускай. Мы царю верные слуги.

Привратница побежала обратно к воротам, сама Аграфена поспешила туда же. Еще издалека она услышала грохот, в ворота зло и требовательно лупили тяжелым, молодой голос бешено орал: "Отворяй, государев указ!" Наконец, створки распахнулись и с десяток драгун в синих мундирах влетели в сад. За ними на громадной телеге вкатилась странная круглая решетчатая конструкция. Игуменья не могла понять назначение этого бесовского сооружения, однако, разглядела, что почти в центре него было что-то вроде низенького плетеного креслица, только с навесом. На передке телеги сидел маленький кругленький человечек. Коричневый суконный кафтан, колпак, дымящаяся трубка в зубах безошибочно обличали в нем иноземца. Рядом с ним болтали ногами два здоровенных парня, видать, помощники. Дьяволова телега резво покатила в сторону церкви, солдаты поскакали за ней. От группы отделились двое, судя по белым шарфам - офицеры, и погнали коней в сторону Аграфены.

- Мать игуменья, - заговорил первый, более молодой, - я поручик драгунского полка с указом от...

- Не знаю, кто ты таков есть и с каким указом, - Игуменья гневно стукнула клюкой о землю. - Но как посмел ты вломиться в святую обитель, да еще и безбожных табашников с собой привести? Совсем страх Божий потерял?

Гнев Аграфены не произвел на офицера особого впечатления.

- Мать игуменья, и я, и мастера иноземные здесь по поручению его царского величества. Велено вручить вам сей указ, касающийся главного монастырского колокола.

И он протянул бумагу. Холодея от дурных предчувствий, Аграфена развернула указ. В глаза бросились слова: "государственная надобность...", "защита Отечества..." "снять...", "переплавка...". И подпись "Птръ..., всея Великия, и Малыя, и Белыя..." Старуха глухо вскрикнула и выронила свиток.

- Да как же это, да что же это... Святую Варвару в печь? Пушки из нее лить? Ведь святая вещь! Как можно такое удумать?

- Сожалею, мать игуменья. - перегнувшись из седла, офицер поднял бумагу, - Однако вышла армии нужда неотложная. Все служат Отечеству в меру сил, пришла и вам пора послужить.

Он развернул коня и оба офицера поскакали к колокольне, не обращая внимания на крики игуменьи. Та, опомнившись, рысцой помчалась за ними. А у колокольни разворачивалось страшное действо. Иноземный мастер покрикивал на помощников, что-то сооружавших внизу. Наверху колокольни солдаты уже обвязывали веревками колокол св. Варвары. Огромный колокол, который уже давно стал не только гордостью, но и голосом монастыря, сначала тихо загудел, когда незнакомые руки дотронулись до него. Дальше раздался звук, которого обитатели монастыря не слышали никогда и вообще не предполагали услышать - колокол жалобно звякнул и умолк, потом раздался глухой стук, перемежающийся иностранной бранью и далее тишина. У их святыни вырвали язык, по другому Аграфена не могла воспринять это. Из глаз старушки потекли слезы отчаяния, а дрожащие губы отказывались шептать молитву. Безысходность положения подстегнула мать Аграфену и она схватила стремя офицера.

- Сударь мой, али ты не православный, нешто креста на тебе нет? Пошто разоряешь обитель? Славу нашу губишь!

- Побойтесь Бога, мать игуменья, о каком разорении речь? Государь и так к вам милость имеет. Вона, четыре года назад, когда все служители Божии монастырские были посланы окопы рыть и шанцы ставить для обороны от шведа, вас никто не потревожил. И казна монастырская нетронута. А колокол ваш для пушечного литья нужон. Не обессудьте, забираем.

- Соколик, так коли нужда у государя в деньгах на пушки, мы сейчас, мы мигом, - Аграфена кивнула сестре Манефе, монастырской казначейше. Офицер посуровел.

- Это замечательно, что вы, святая мать, готовы помочь государю деньгами. Я всенепременно сообщу об этом самому Петру Лексеичу, так что ждите в ближайшее время от него людей с ревизией, они и поглядят, что там у вас в кладовых может войску сгодиться.

Аграфена побелела, а офицер продолжал:

- В колоколе вашем бронза редкостная, в пушечном деле особо нужная. Не знаю, ведомо ли вам, но государь гонит шведов с исконных своих вотчин, с Ижорской земли. Спешно нужны добрые пушки, а ждать, пока снова такую бронзу выплавят - недосуг. Да не беспокойтесь вы, мать, колокол благому делу послужит, победе православного войска над лютеранскими грешниками.

- Колокол и так служит православному оружию, он зовет на молитву, звоном взывает к Господу, нельзя его плавить, он свят.

- Э-э, матушка, если кроме картечи из новых колокольных пушек по шведу еще и молитвой да святостью шарахнет, тем скорее ему конец придет.

Аграфена метнулась ко второму офицеру.

- Вы, господин офицер, вроде постарше будете, как же можете такое безобразие учинять, над святынями глумиться?

- Мать игуменья, - снова заговорил первый офицер. - Поручик фон дер Блюм недавно на царской службе, русский язык еще не выучил, для разговоров тут только я.

Аграфена схватилась за голову и в отчаянии закричала:

- Вот оно что! Иноземцев, безбожников, лютеран поганых прислали. Конечно, ни у одного православного на святыню рука бы не поднялась. А ты, сударь мой, русский человек вроде, а такое творишь. Окаянный ты, безбожник, антихристов слуга!

Физиономия поручика налилась гневом.

- Как твои слова понимать, мать игуменья? Я слуга царю, а не антихристу. Или ты своего государя антихристом зовешь? Царской воле противишься? Да за это знаешь что и не с такими как ты бывало!?

Испуганная Аграфена отпрянула. Тем временем со всего монастыря набежали монахини, они растерянно следили, как иноземные мастера ладили свою машинерию. Аграфена огляделась и с ужасом узрела еще одну мужскую фигуру, приближающуюся со стороны трапезной. Господи, как же она забыла о нем, отец Пафнутий, монастырский исповедник, он ведь приехал сегодня после обедни. Отец Пафнутий, ревнитель старины, обличитель безбожных нравов царя и присных, с его длинным языком и громовым голосом. Ну, сейчас пойдет говорить такое, что не только колокола и казны, но и жизни лишаться все обитатели монастыря. И верно, отец Пафнутий не обманул ожиданий игуменьи. Тряся всем, чем только можно (бородой, объемистым животом, руками и зажатым в них крестом, кажется, даже ушами и кончиком красного носа) и брызгая слюной, он ринулся в бой:

- Безбожники, адовы дети, слуги диавола. Как смеете вы... Смерть вам вечная и погибель души!

Шум нарастал, русский офицер багровел от бешенства и судорожно хватался за пистолет, иноземный поручик невозмутимо разглядывал подпрыгивающего святого отца, но на всякий случай передвинул свой палаш поближе. Мастера, иногда с любопытством поглядывая на это светопреставление, продолжали делать свое дело. Темнело. Солдаты сноровисто разложили костры, они явно собирались закончить работу и увезти колокол прямо сейчас, не дожидаясь следующего дня. Аграфена в отчаянии огляделась и увидела племянницу, торопливым шагом приближающуюся к ней.

- В чем дело, тетушка, что здесь происходит?

- Ох, дитятко, тебя сам Бог послал. Солдаты прискакали, с личным государевым указом, св. Варвару от нас забирают, в пушки ее переливать будут. Все здесь иноземцы, один только офицер русский, но его отец Пафнутий так разозлил, что к нему уже и не подойдешь. Второй офицер немец, ты языки знаешь, иди к нему. Проси, грози, обещай что хочешь. Св. Варвара ваш, Опорьевых, родовой колокол, спасай ее!

Варвара кивнула и, придерживая край платья, направилась к офицеру. Тот уже слез с коня и сейчас стоял, невозмутимо взирая на окруживших его галдящих монахинь.

- Ну-ка, сестры, ступайте отсюда, - властно приказала Варвара. - Все равно герр офицер ни слова не понимает. Ступайте к игуменье, а я с ним поговорю.

Сестры брызнули в стороны, а она подошла к офицеру.

- Mein herr, простите меня, но... - начала она по-немецки.

- Вы же знаете, моя божественная леди, вам я прощу все что угодно, - раздался знакомый насмешливый голос, Джеймс шагнул из сумрака на свет.

- Вы? Вы здесь? Как вы могли? Как вы посмели?

- О сударыня, я уже не раз говорил вам, что ваша реакция на мое появление просто на редкость тривиальна. Вы каждый раз задаете один и тот же вопрос.

- Вы обезумели, что вы делаете в монастыре? Вы не офицер драгунского полка, вы не должны носить мундир.

- Ну, и кто скажет об этом монахиням? Впрочем, может вы поставите их в известность, что один из офицеров - самозванец?

- Вы несносны, нестерпимы! Что вам нужно от монастырского колокола?

- От колокола мне не нужно ничего, колокол это так, что-то вроде помощи свыше. Я все вам объясню, только давайте отойдем вон туда за телегу и поговорим спокойно. Я не могу обсуждать серьезные вещи в окружении квохчущих вороньих куриц, - он кивнул на монахинь.

Варя невольно хихикнула, сравнение было метким.

- Воронья курица, это, простите, что за птица? - осведомилась она.

- Сударыня, я искренне признаю, что знакомство с птичьим двором не является самой сильной стороной моего образования, - весело ответил он, подавая ей руку. - Зато у меня немало других достоинств.

Они зашли за телегу и остановились поодаль от толпы, прямо напротив загадочного сооружения, похожего на кресло.

- Зачем все это? - Варя указала на телегу.

- Чтобы закрепить колокол, так он не повредится при перевозке. Но я хочу говорить с вами вовсе не о колоколе, - Он неожиданно посерьезнел, - Война на Ижорской земле подходит к концу. Я хорошо знаю шведскую армию и видел русские войска. Поверьте моему опыту, вскоре царь значительно расширит территорию государства и откроет свободный выход к Балтике. Свою победу он пожелает украсить еще одним праздником - свадьбой. Он захочет дать новому государству новую царицу. Месяц-два, и ваша семья получит то предложение, о котором так мечтает, Петр позовет вас в жены. Послушайте меня, сейчас у вас последняя возможность, если вы и вправду не хотите выходить замуж за царя. Вы еще не невеста, еще ничего не было сказано, если вы уедете со мной сейчас, это ничем не повредит ни вам, ни вашей семье. Выходите за меня замуж, нас обвенчают и по русскому и по англиканскому обряду, брак будет совершенно законным и клянусь, я сделаю все, чтобы вы были счастливы.

- Замолчите, сэр Джеймс, вы говорите глупости. Поймите же, наконец, я не могу стать женой человека другого народа и другой веры. Такого еще не бывало на Руси. Если я уеду с вами, я опозорю свой дом, свою семью. Они не заслужили подобного. Но я все обдумала. Ваше пророчество не исполнится, я не буду царицей. Для женщины всегда есть достойный выход. Посмотрите, это огромный монастырь. Здесь хватит работы до конца жизни. Я всегда буду занята. Пройдет немного времени и я заменю свою тетку, стану здесь игуменьей. Вы уедете, женитесь, заведете кучу детей и может быть будете иногда вспоминать девушку, оставшуюся в далекой России, - Варя всхлипнула.

- Перестаньте городить чушь и упиваться жалостью к себе. Вы и монастырь так же подходите друг другу, как мед и оленина. Если вы останетесь здесь, то очень скоро будете женой, причем не моей, а меня это совсем не устраивает, поэтому...

Дружный рыдающий вскрик монахинь прервал его речь. Оказывается все работы были уже закончены, колокол снят, и сейчас, величественно покачиваясь, он отделился от колокольни. Вслушиваясь в причитания черниц, Джеймс даже почувствовал укор совести. Удерживаемый веревками, колокол-гигант плавно скользил вниз. Солдаты заскочили на телегу, готовясь придержать и установить его.

- Боже, о каких глупостях мы говорим, а тут... Сударь, что вы собираетесь делать с нашим колоколом, зачем он вам?

- Сударыня, колокол мне абсолютно необходим. У него два огромных достоинства. Во-первых, он большой, а во-вторых, он носит то же имя, что и вы, а это несомненно знак судьбы. Колоколу суждено сыграть огромную роль в наших жизнях.

И прежде чем Варя попыталась сообразить, что значат его загадочные слова, его темный плащ взметнулся, окутывая ее с ног до головы. Потом он стремительно, но бережно подхватил ее на руки и одним быстрым движением поместил в то самое плетеное кресло с навесом, которое привлекло к себе внимание игуменьи. Опускающийся колокол и столпившиеся вокруг лже-солдаты спрятали его быстрые манипуляции от толпы монахинь. Через мгновение колокол колыхнулся и, повинуясь направляющим его рукам, прочно встал в крепления, полностью скрыв от глаз находящуюся внутри девушку.

- Фостер, Аллен, Ванька, теперь уходим, быстро, но спокойно. - скомандовал Джеймс.

Толстенький боцман занял свое место на передке, двое помощников сели поближе к колоколу, "солдаты" и их "офицер" вскочили на коней и, плотно окружив телегу, покатили к внешним воротам. Но вместо того, чтобы остаться на месте, все население монастыря двинулось следом. Монахини рыдали, умоляли, тянули к колоколу руки, пытались уцепиться за борта телеги. Та, груженая непомерной тяжестью, ехала неторопливо, поэтому плачущие и причитающие черницы без труда поспевали за ней.

- Ванька, избавься от них, быстро! А не то все пропало, - сквозь зубы процедил Джеймс.

- Если знаете как, барин, скажите, сделаю! - злобно огрызнулся растерянный Ванька. При такой скорости движения монахиням не составит труда следовать за ними бесконечно. И что тогда будет с запертой под колоколом девушкой? Воздуха там хватит ненадолго.

Спасение пришло с совершенно неожиданной стороны. Отец Пафнутий, полностью потерявший разум и осторожность как от долгой перепалки, так и от зрелища оскверненной святыни, преградил им путь у самых ворот.

- Безбожники, бесовское отродье! - кричал он, размахивая крестом. - Святыню в дьяволов вертеп везете, на поругание! Прислужники антихристовы! Анафема вам! Анафема и царю вашему, главному бесу, погубителю земли Русской и веры православной!

Вошедший в роль драгунского поручика Ванька на эти слова среагировал почти невольно. Он побелел, бешено вытаращил глаза и люто гаркнул:

- Государя хулишь, поповская рожа! Своим поганым ртом помазанника Божьего лаешь! Ответишь за это, долгополый, да не спиной - головой ответишь! Взять его! - двое солдат соскочили с коней, заломили отцу Пафнутию руки за спину и швырнули его на телегу. Ванька обернулся, ожег взглядом притихших монахинь, и рявкнул:

- Ну, кто еще государевой воле противиться?

Монахини отпрянули, кавалькада беспрепятственно миновала ворота.

Потрясенная Аграфена, рыдая, опустилась прямо в весеннюю грязь. Черницы в молчании застыли вокруг, слышались только судорожные всхлипы игуменьи. Через несколько минут мать Аграфена подняла залитые слезами глаза и оглядела своих дочерей. Печаль, ужас, потрясение читались на всех лицах, кроме одного. Сестра Марфа, вечная соперница, не могла скрыть злой торжествующей улыбки. Ясно, как отражение в тихом пруду, Аграфена увидала, что будет дальше. Она, казалось, читала строки письма, которое Марфа непременно пошлет епископу, а то и самому митрополиту, письма, где будет сказано, что она, Аграфена, не сберегла святыню православной церкви, письма, после которого ей уже не быть игуменьей, а возможно, и коротать свой век в отдаленном скиту. Надо было действовать и действовать немедленно.

- Не попущу! - казалось, пружина подбросила Аграфену с земли. - Не попущу погибели святыни. Ненила, беги к стражникам, скликай всех кто есть, пусть садятся на коней. Настасья, - она ткнула пальцем во вторую монахиню, - Выводи лошадей, седлай! Пусть царь гневается, пусть опала, но не отдам чудо наше на горькую погибель. Ну-ка, шевелитесь, чего встали, дурищи! - прикрикнула она на застывших в ошеломлении монахинь. - А ты, сестра Марфа, тоже бери коня, со мной поедешь! - Аграфена глянула на злобно перекосившуюся Марфу и почувствовала удовлетворение. "Ништо! - подумала она. - Ужо отобью я твой зад о седло, толстомясая."

Через полчаса шума, криков и бестолковой суеты кони были оседланы, два десятка стражников с пиками и мушкетами собраны, и игуменья, неприлично поддернув подол, уселась верхом на старого мерина-водовоза.

- За мной! - лихо крикнула она, взмахивая сухонькой ручкой. - Спасем святую Варвару!

Спасательная экспедиция вылетела за ворота самым бешеным галопом, на который только оказались способны тяжеловесные монастырские кони, привыкшие не к скачке, а к плужной упряжке. Однако их яростный бег длился недолго. За первым же поворотом дороги, у скрытого за купой деревьев небольшого озерца, им пришлось сдержать коней. Открывшееся зрелище наполнило душу Аграфены ликованием. Кони, все так же впряженные в знакомую дьяволову телегу, мирно паслись, тянулись к ветвям кустов. Опрокинутый, но совершенно целый колокол св. Варвары лежал рядом, поблескивая медью в свете луны и факелов. Вокруг было тихо и пустынно, никаких следов ни солдат, ни их офицеров, ни отца Пафнутия. Аграфена с радостным криком соскользнула с седла.

- Радуйтесь, радуйтесь, люди! - кричала она. - Господь услышал мои мольбы! Колокол вернулся к нам, а дьяволовы слуги провалились в преисподнюю.

Она упала на колени в благодарственной молитве. Рядом грузно плюхнулась Марфа, опустились на колени мужики. Через несколько минут молитвенного молчания Аграфена развила бурную деятельность. На вопрос Марфы, почему дьявол, забрав своих приспешников, прихватил заодно и монастырского исповедника и не следует ли все таки поискать отца Пафнутия, Аграфена с достоинством ответила, что Господь лучше знает, кого можно отдавать врагу рода человеческого, а кого нельзя. Про себя она подумала, что если единственной потерей сегодняшнего безумного дня станет скандальный священник, монастырь от этого только выиграет. Затем были вызваны все сестры и собраны деревенские мужики. Всю ночь в деревне, на дороге, в самом монастыре мелькали факелы, горели костры, стучали конские копыта, заходились лаем напуганные суетой псы. Колокол с молитвами и песнопениями грузили на телегу, везли в монастырь, вновь крепили к позабытым солдатами блокам. Наконец, к середине следующего дня колокол занял свое законное место.

После торжественного благодарственного молебна измученная игуменья присела возле трапезной и огляделась. Первая, кого она увидела была сестра Ненила, одна из тех, что должны были оберегать племянницу. Аграфена грозно нахмурилась, собираясь спросить, как та осмелилась оставить порученное ей дело, но тут же вспомнила, что сама все это время гоняла и Ненилу, и вторую сестру - Настасью, с самыми разными поручениями.

- Все, Ненила, - сказала игуменья, - ступай теперь к Варваре Никитичне.

Ненила поклонилась:

- Да мы бы уже давно пошли, матушка, но никак не сыщем боярышню. И на молебствовании она быть не изволила.

- Ой, нехорошо такую службу пропустить, стыдно. - покачала головой Аграфена. - Возьми Настасью, еще кого, найдите боярышню, велите ко мне прийти, я ее пожурю.

Ненила убежала. В ожидании племянницы игуменья задремала на ласковом весеннем солнышке. Блаженная дрема была прервана деликатным покашливанием. Игуменья открыла глаза и увидела переминающуюся поодаль Настасью.

- Матушка игуменья, мы уж ищем, ищем, и в трапезной, и в кельях, и в саду были, в каждую щель заглянули, нет нигде боярышни.

- Как это нет? - грозно вопросила Аграфена.

Через минуту монастырь вновь кипел как потревоженный улей. Монахини кричали, звали, они облазили каждый закоулок, заглянули в каждую щель. Были посланы гонцы в деревню, обшарены все избы, мужиков отправили обследовать ближайшие рощи. К вечеру обезумевшая от треволнений прошлого и нынешнего дня Аграфена убедилась в исчезновении племянницы.

- Ненила, Настасья, когда вы Варвару Никитичну в последний раз видели, хоть помните?

- А как же, матушка, как вы велели боярышне с тем немецким офицером на его бесовском наречии поговорить, она к нему пошла, так с тех пор ее никто и не видал.

Тревожные мысли заскакали в голове Аграфены: "Иноземный офицер и с ним сплошь иноземцы..., а если княгиня Наталья правду говорила и был какой-то немец-англиец, а если эти вчерашние были вовсе и не от царя?" Ее растерянный взор шарил по двору и задержался на телеге с креплениями для колокола, которую еще не успели убрать прочь. Холодея от понимания, она поднялась и сделала несколько шагов к телеге. Сооружение, похожее на кресло, привлекшее ее внимание еще при первом появлении солдат - это сооружение и было креслом! Крепким и безопасным убежищем, в котором в течении недолгого времени могла просидеть спрятанная под колоколом девушка. Времени короткого, но как раз достаточного, чтобы скрыться из глаз обитателей монастыря. А там колокол набок, девушку на коня, и только их и видели.

Второй раз за последние сутки и, наверное, второй раз за всю жизнь, игуменья Аграфена при всем честном народе плюхнулась наземь и залилась слезами. Она рыдала, ясно, словно наяву слыша, как боярин Никита Андреевич, получив весть об исчезновении дочери, говорит: "Думал я, в вашей семье дурость одной Прасковье досталась, а выходит - на всех хватило".