Гусарский монастырь

Глава XXVI

— Где она? — шепотом спросила Леня.

— В Рязани… Человек оттуда какой-то пригнал, вас требует видеть… Не хотел сказывать про барыню; я и тревожить вас не стала бы, если б не сказал!

Леня сошла вниз, и ей казалось, что это не она, а кто-то другой идет по ступенькам; Даша светила ей сзади, и она увидала стоявшего в лакейской среди глубокой темноты незнакомого человека. То был Шилин.

— Не утерпела, наболтала-таки? — досадливо сказал он, приметив до синевы бледное лицо Лени и темные круги, обозначившиеся вокруг ее глаз. — Велено было тебе молчать? Грамотку наказано мне вам передать! — добавил он, вынимая из бокового кармана какую-то сложенную и порядком измятую бумагу. — А ты, — он кивнул Даше, — живо марш вещи барышнины собирать! Со мной они поедут.

— Собирать, барышня? — спросила Даша.

— Да… — бессознательно ответила та, держа в руке бумагу и не разворачивая ее.

Даша откусила от свечи кусок, передала больший из них Шилину, а с другим унеслась обратно, наверх.

— От кого письмо?

— Почитайте, увидите… — молвил, светя ей, Шилин.

Леня развернула, пробежала первые строки и, не веря глазам своим, подняла их на незнакомца.

— Это правда? — дрожащим голосом спросила она. — Это вольная?!

— Она самая…

Столбняк, охвативший было Леню, отпустил ее; она крепко прижала к груди драгоценный документ.

— Кто вам ее дал?

— Дорогой скажу: теперь торопиться надо! — ответил Шилин.

— А пакет со стола взять? — крикнула сверху Даша, выставляя из-за перил лестницы голову.

— Все бери! — отозвался вместо Лени Шилин. — Барышня назад не скоро вернутся!

Даша управилась проворно и появилась с двумя узлами, в которые наскоро попихала белье, платье и что попадало под руку. Шилин потребовал теплый платок, накинул его на плечи Лени и, забрав один из узлов, повел свою спутницу из дома.

Появившийся откуда-то из темноты заспанный лакей с изумлением уставился совсем оловянными глазами на происходившее; Шилин сунул ему узел и велел нести за ними.

— Барыня померла… — шепотом сообщила лакею Даша, и тот вдруг засуетился, заторопился и принялся укладывать узлы в передок стоявшей у самого подъезда брички.

Шилин приехал один, без работника, обычно ездившего с ним за кучера.

— Коляску бы велеть заложить? — сказала Даша. — И лошадок пара всего?

— Доедем и на паре! — отозвался Шилин, усаживая Леню и сам садясь около нее.

— Прощайте!… — произнесла она. — Прощай, Даша!

— Путь добрый, барышня! — ответили с крыльца два голоса.

Бричка покатилась. Леня повернулась и до самых ворот глядела на старый, милый ей дом, неясной громадой рисовавшийся позади; у колонн его, освещенных снизу огоньком свечи в поднятой руке, виднелись фигуры лакея и Даши.

За воротами все исчезло; во тьму вместе с домом ушло все, что было хорошего, светлого и прекрасного в жизни… Леня тихо плакала.

— Скажите, как скончалась Людмила Марковна? — проговорила она.

— Сразу, как и Владимир Дмитриевич покойный! — ответил Шилин.

— Но отчего? Ссорились они со Степаном Владимировичем, кричали?

— Нет, не слыхать про это было… ничего не сказывали люди!

— Смотрите!… — с легким испугом произнесла вдруг Леня. — Зарево как будто над Рязанью?!

— Оно и есть… — равнодушно ответил Шилин, глядя на зловещее пятно, что лужа крови, проступившее на черном, беззвездном небе. — Пожар где-то!

— Скажите, кто вам дал мою вольную? — спросила через некоторое время Леня.

— Барин покойный…

Шилин, слышалось, был озабочен и все поглядывал на зарево.

Леня схватила его за руку.

— Владимир Дмитриевич?! — вскрикнула она. — Почему же вы так долго не отдавали ее мне?

— Виноват, недосуг все было заехать к вам. Не к спеху, думал, вам!

— Не к спеху?! — воскликнула Леня. Укор и грусть были в ее голосе. — Но куда же вы везете меня? Зачем? — словно только что опомнившись и сознав, что делает, спросила она. — Пустите меня: я к Степану Владимировичу не поеду!

— Знаю-с… Не к нему и везу вас!

— Куда же? Кто прислал вас? — Беспокойство Лени все возрастало.

— Посылать никто не посылал, а сказывали Альварец с Роландом, что между вами и господином Пентауровым вышло, я и поторопился за вами съездить…

— Альварец?… Роланд?… Господи, брежу я, кажется?!

— Ничего не бредите — самая явь теперь начинается. Вольная у вас в кармане, господину Пентаурову вас не достать, живи — не тужи, одно слово!

— Так это они подумали обо мне? Милые… и вы добрый!

— Что за добрый? Живых людей не ем, только и доброты моей! А вас пока что у себя устрою: домик у меня есть в Рязани, а как оглядитесь — ваша воля, мчите по белу свету, куда вздумаете!

— Спасибо вам!… — от души вырвалось у Лени. Самые разноречивые чувства переполняли ее: и радость нежданного счастья, и горе по близкому человеку, и признательность к позаботившимся о ней людям… Слезы неудержимо текли по лицу ее.

Зарево понемногу ослабевало, но все еще держалось на небе и, когда пара взмыленных коньков Шилина остановилась у Московской заставы, он спросил у вышедшего из домика инвалида:

— Где это горит, Иван Семеныч?

— А кто ж его знает? — зевая, ответил тот. — Горит и горит… Каждый день, почитай, горит — на все не насмотришься! И что это ты, Смарагд Захарыч, по ночам ездить вдруг стал? — добавил он, открывая и пуская вверх шлагбаум. — Да ты с девкою? Ай да лю-лю! — инвалид свистнул.

Бричка заныряла по рытвинам и выбоинам, и скоро колеса ее загремели по Большой улице; дальний конец ее был ярко освещен, там словно стоял день; виднелась теснившаяся толпа народа, слышались возгласы, шум и треск горящего дерева.

— Это наш, то есть пентауровский дом горит?! — вскрикнула Леня.

Она угадала: когда они подъехали к месту пожара, дома уже не существовало; вместо него по истоптанному цветнику и обширному двору бегали люди, грудами высились столы, стулья и всякая утварь, какую успели спасти и вынести.

— Не слыхали — с чего пожар приключился? — обратился Шилин к ближайшей кучке людей.

— Кто их знает… — отозвался пожилой человек, купец по виду. — Сказывают, будто покойница, старая барыня, свечку с огнем оставила в барском кабинете…

— А умерла она где? — спросила Леня.

— В колидоре около него и померла! Пока занялись ей, то да се, все и заполыхало!

— Долго ли заполыхать? — поддержал другой. — Деревянное все!…

— От Бога не уйдешь! — проговорил Шилин и, поглядев еще немного на происходившее, повернул лошадей на Левицкую и оттуда к своему домику, где уже давно его и гостью ожидала Мавра.

События в Рязани развернулись следующим чередом.

Степан Владимирович сидел у себя в кабинете и от нечего делать пересыпал серебряные рубли из горсти в ящик, любуясь их видом и звоном, когда принесшийся во весь дух Ванька постучался к нему в запертую дверь и прокричал, что приехала Людмила Марковна.

Пентауров сморщился, быстро задвинул и запер ящик стола и с минуту колебался — идти ли ему навстречу или не идти? У бабушки, как он подозревал, должны были водиться деньги, и поэтому ссориться с нею ему не хотелось.

— Но если Ленька сказала? Ну что ж? Он пошутил, он барин, он вправе побалагурить!… — Он отпер дверь, снова запер ее за собой и, изобразив радость на лице, поспешил в гостиную, куда прошла Людмила Марковна.

— Бабинька, милая, как я рад вас видеть?! — заговорил он, входя в гостиную. — Я сам собирался сегодня проведать вас… Скушать чего-нибудь не хотите ли? Ей! — крикнул он, хлопнув в ладоши, но старуха остановила его.

— Не таранти, не хочу!… — сказала она, и по тону ее Степан Владимирович понял, что Леня ничего не передала ей. Это его окрылило.

— Поговорить с тобой приехала… — продолжала Людмила Марковна; она взглянула на сидевшую неподалеку свою спутницу и не успела еще указать ей головою на дверь, как та вскочила и, приговаривая: «Понимаю, матушка, все понимаю!…», ручейком потекла вон и оставила их вдвоем.

— Сядь… Не шмыгай перед глазами! — приказала Пентаурова.

Степан Владимирович повиновался, плюхнулся в кресло и закинул ногу на ногу.

— Ты дворянин или жулик? — спросила она, вперив в него темные глаза свои.

Степан Владимирович даже поперхнулся от такого вопроса и задранная вверх нога очутилась, где ей и следовало быть, — на полу.

— Бабинька, что за вопрос?! Разумеется, я дворянин!

— По-дворянски тогда ответ давай: где вольная?

— Уверяю вас, не знаю! Нету ее, нигде нету. Леня же сама смотрела! Отец, значит, ее вынул!

Пентаурова отрицательно качнула головой.

— Вынул ты! Зачем?

— Вы меня, бабинька, оскорбляете? — Степан Владимирович встал и раздул щеки с видом негодования. — На что мне ее вольная?!

Старуха с трудом высвободила из кармана толстую пачку серых сторублевых бумажек.

— Вот! — проговорила она. — Это цена ее вольной. И если завтра у меня ее не будет — Богом клянусь, — гроша медного не увидишь после меня!

Вид денег заставил разгореться глаза Степана Владимировича, но желание отомстить как следует одержало верх над жадностью.

Он сообразил, что нужно лишь как-нибудь протянуть время, и тогда не уйдут от него ни деньги, ни Леня.

— Бабинька, я в деньгах не нуждаюсь! — напыщенно ответил он. — Но раз вы мне не верите — вот вам ключ от кабинета, это от письменного стола. — Он достал из кармана один за другим два ключа и протянул ей. — Пожалуйста, осмотрите все сами…

Он был убежден, что старуха оттолкнет его руку, но она молча взяла ключи. Он несколько опешил и не без легкого беспокойства за свой ящик следил, как она опустила их в карман.

— Не пойму: разиня ты или… не Пентауров? — проговорила она. — Устала! Отдохнуть хочу!… — добавила она, протягивая руку внуку; тот подскочил, помог ей подняться и, бережно поддерживая, повел в ее спальную, где уже давно под надзором Марьи Ивановны хлопотала горничная, проветривавшая нежилую комнату и смахивавшая с туалета из карельской березы и такой же мебели накопившуюся пыль.

Спальная Людмилы Марковны находилась рядом с кабинетом, но старуха чувствовала себя такой разбитой, что не вышла и к обеду, и дважды являвшийся проведать ее Степан Владимирович к великому своему удовольствию дважды же выслушал у дверей шепот приживалки:

— Оченно слабы, лежат и не выйдут!

Не вышла она и вечером, и Степан Владимирович, проведав опять бабушку, отправился спать, полный радужных надежд на близкое пополнение своего ящика серыми бумажками.

— Не сопи так, дуралей! — весело заметил он Ваньке, стаскивавшему с него сапоги. — И отчего у тебя нос такой: в рот к тебе через него заглянуть можно?

— Не могу знать-с… — ухмыляясь, ответил Ванька. — Такой он уж у меня откровенный-с!…

Степан Владимирович захохотал.

— Нет, ты чучело! — сказал он. — Теперь скоро раздевать меня будет кто-нибудь получше тебя!

— Кто же-с?

— А потом — марш в коровник! — свирепо воскликнул Пенгауров, хлопнув ладонью по постели.

Ванька от испуга выронил из рук чулок, только что снятый с барской ноги.

— За что же-с? Помилуйте?! — пролепетал он.

— Да не тебе я, дурак, говорю. Я сам с собой разговариваю!

Ванька подоткнул одеяло под спину барину, взял платье на руку и собрался уходить.

— А перекрестить забыл, ослятина? — лениво, полусонно произнес Степан Владимирович.

Ванька выполнил и эту обязанность и на носках вышел из спальной.

Сон охватил весь дом.

Ночью Людмила Марковна проснулась: ей показалось, что рядом, в кабинете, хрустнуло оконное стекло. Она приподняла голову и услыхала явственный шорох: значит, хруст ей не померещился.

Она хотела окликнуть храпевшую на полу приживалку, но вдруг села и опустила босые ноги на коврик: ей пришла в голову мысль, что это Степан влез из парка в окно, чтобы забрать из кабинета где-то запрятанную там вольную.

С неизвестно откуда взявшимися силами Людмила Марковна встала, быстро накинула на себя капот, тихо отворила дверь и вышла в черную, что уголь, тьму коридора.

В замочное отверстие двери кабинета виднелся свет. Затаив дыхание, старуха беззвучно вставила ключ, замок громко щелкнул среди тишины, и она распахнула дверь.

В кабинете на этажерке горел свечной огарок; около нее, перебирая книги, стояла какая-то фигура вся в белом. На звук замка она оглянулась, свет упал на лицо ее, и Людмила Марковна увидала перед собой покойного Владимира Дмитриевича.

Она судорожно вытянула вперед обе руки, как бы обороняясь от видения, попятилась назад, захлопнула дверь и тут же повалилась около нее.

Через некоторое время Марья Ивановна проснулась и прислушалась — дышит ли Людмила Марковна. Слышно ничего не было.

Приживалка поднялась, осторожно добралась до кровати, потом ощупала ее и убедилась, что Людмилы Марковны нет.

— Так внутри меня все оборвалось! — повествовала она потом о событии. — Что, думаю, такое? Куда она могла исчезнуть? Сплю ведь я, милые мои, таракан на стене усами пошевелит — и то слышу, а тут вдруг человека не услыхала?! Выскочила я в колидор — так меня и обдало дымом и гарью! Бросилась я в людскую, кричу: «Пожар, пожар!», да назад! За мной лакеи, девки! У самого кабинета споткнулись мы на что-то. Трясусь вся, ощупываю руками — батюшки, барыня это лежит и уже холодная, закоченелая. Отворили дверь, а оттуда как полыхнет огнем, чуть не задохлись все! Прочь побежали, волочим покойницу, как пришлось, а сзади огонь языками, по пятам, по стенам! Страсть, истинно страсть Господня! Барин Степан Владимирович выскочил в одном белье, да прямо в кабинет, а там пекло. Он назад. «Стол мой, — кричит, — стол? Вольную тому, кто его вытащит!» А куда там — и близко подступиться нельзя было! Барин волосы на себе рвет, ногами топает, самого едва оттащили и вывели из дому. Покойница, царство ей небесное, все наделала! — со вздохом добавляла рассказчица. — Надо ж греху быть — ходила ночью в кабинет, свечку оставила там, да и померла, вот и приключилась беда!

Марья Ивановна скромно умалчивала только об одном обстоятельстве: именно, что она, несмотря на испуг и суматоху, успела слазить к мертвой в карман и переложить в свой собственный пачку сторублевок.

Выпроводив Стратилата, превратившегося у него в задней каморке в Пентаурова, Шилин, не зажигая огня, уселся у отворенного на улицу окошка и не без тревоги вслушивался в ночную тишину. Рязань спала; изредка слышалось бесцельное повякиванье собак.

Прошло с час, и через дорогу по направлению к дому Шилина мелькнула чья-то тень. Он встал и столкнулся в дверях с запыхавшимся Стратилатом.

— Достал? — шепотом спросил Шилин.

— Держи… — так же ответил прибежавший, суя ему в руку бумагу.

Оба поспешно пошли в заднюю горенку; хозяин зажег свечу, и Стратилат принялся мазать себе маслом лицо и сдирать парик и наклеенные брови. Шилин развернул бумагу, убедился, что это была действительно Ленина вольная, и бережно спрятал ее к себе в карман.

— Чуть не влопался! — повествовал Стратилат. — Только это я отыскал бумагу — вдруг шасть кто-то в кабинет: гляжу, старуха, Людмила Марковна! Увидала меня, да назад, за дверь — и бряк там с ног! А я в окно и давай Бог ноги!

— Упала, говоришь?

— То есть, вот как: от всей души! Уж не померла ли?

— Никто больше не видал вас?

— Ни, ни…

— И впрямь могла с перепугу помереть старуха… — раздумчиво проговорил Шилин. — Тогда ведь за Леонидой Николаевной сейчас гнать надо!

— Истинно! — согласился Стратилат. — Без бабки он завтра же что хочет, то с ней и сделает!

— Надо узнать, что у них творится?… — сказал Шилин.

— Как узнать? Назад ведь не полезешь?

— И не нужно. Иди ты к себе, спать ложись, а я на Большой улице постерегу, не будет ли тревоги…

Стратилат исчез. Смарагд Захарович надел поддевку, вышел на крыльцо и, заперев за собой дверь, направился к дому Пентаурова.

Темные улицы были пустынны. На Большой кое-где, на далеком расстоянии друг от друга, словно желтые светляки, мерцали масляные фонари. Темны и безмолвны были и пентауровский двор, и огромная махина дома.

Шилин прошел вдоль него, затем вернулся и присел на лавочку у ворот так, что со стороны видно его совершенно не было.

Все спало по-прежнему. Минуло порядочно времени, и Шилин, встав, чтобы поразмять ноги, обратил внимание на то, что листва деревьев парка за домом ярко освещена: в комнатах с той стороны, стало быть, почему-то зажгли огни.

«Что-нибудь да случилось?» — размышлял он, глядя на свет на деревьях, и вдруг заслышал хлопанье дверей и начавшуюся беготню во дворе.

— Воды, скорей воды! — прокричал с подъезда чей-то голос. — Пожар! Барыня померла!

Шилин бросился домой, разбудил Мавру и, велев ей ждать себя и гостью, сам запряг лошадей и покатил в Баграмово.

«Что за пожар? — думал он по пути, подхлестывая коньков и то и дело оглядываясь назад. — С чего?»

Не успел он отъехать и трех верст, на небе за его спиной, что провал в преисподнюю, мутно заалело зарево.