Холостяк

Глава 6

Серена

— Ваш отец и Вероника звонили, пока вас не было. — Эудора идет за мной по винтовой лестнице, ведущей к моей спальне.

— Что ты им сказала? — Я разворачиваюсь и останавливаюсь на восьмой ступеньке.

Эудора прижимает покрытую морщинами руку к груди.

— Что вы спите, конечно.

Я облегченно выдыхаю и поднимаюсь по оставшимся ступенькам, слегка запыхавшись, когда достигаю вершины.

— Вы должны были принять лекарства больше часа назад, — говорит Эудора, когда мы переступаем порог моей спальни. — Они на вашей тумбочке.

— Я приму их после того, как вымою руки.

Эудора смотрит на лекарства, потом на меня.

— Вы выглядели ужасно взвинченной ранее. Чувствуете себя лучше?

Расстегивая блузку перед зеркалом, я останавливаюсь на третьей кнопке и поворачиваюсь к ней.

— Намного. Спасибо, что спросила.

Она знает меня лучше, чем кто бы то ни было, и узел в животе подсказывает мне, что она видит меня насквозь.

— Причина в этом адвокате, не так ли? Вы влюбились в него. — Ее слова наполнены беспокойством и недовольством. — Со вчерашнего дня вы словно летаете по воздуху.

Я смеюсь и возвращаюсь к своим пуговицам.

— Вовсе нет. Ты себе все надумала.

Она подходит ближе, осматривает меня, пока я не начинаю ежиться.

— Вы покраснели.

— Он приятный мужчина, — отвечаю я. — И симпатичный. Но после всего, что случилось с Кейром, меня скорее оскорбляет тот факт, что ты обвиняешь меня в желании вернуться к знакомствам. И он мой советник. Это нарушило бы его профессиональные стандарты и мою личную этику. Пожалуйста. Никаких необоснованных обвинений.

Она хлопает ладонями по бокам и раздражается еще больше.

— Я всего лишь защищаю вас, вот и все.

— Правильно. Ты уже говорила об этом раньше, — Я сбрасываю блузку с плеч, стоя только в бюстгальтере и черных кожаных леггинсах, которые раньше были мне велики. Я вижу в зеркале, как они обтягивают мои ноги. Еда такая вкусная в последние пару месяцев. Я обвиняю в этом лекарства.

— Просто, — она стоит рядом со мной, — вы очень красивая молодая особа. Он красивый мужчина, который знает, что вы чертовски богаты. И он очаровательный. Серена, но, по сути, чужой, и вы сели к нему в машину. Что, если бы он куда-то увез вас?

— Ладно. Достаточно. — Я хихикаю. — Я не ребенок, забирающийся в машину к незнакомому дядечке, поманившему меня леденцами. Я взрослая женщина. Ты видела, как я уезжала с ним. Мы обе знаем, кто он. Я не видела в этом ничего плохого. Ты знаешь, что это звучит смешно, не так ли?

Я снимаю свои леггинсы и достаю пару подходящих сатиновых штанов из среднего ящика комода. Переодевшись, направляюсь в ванную, чтобы умыться. Эудора следует за мной.

— Просто будьте благоразумной, — предупреждает она. — Мне все равно, насколько он мил с вами. Как заставляет вас себя чувствовать. Вы не можете ему доверять. Вы не можете доверять никому из них.

Я намазываю зубной пастой свою электрическую зубную щетку и бросаю на нее хмурый взгляд, обдумывая, спорить или уступить.

— Поняла, — говорю я. Я слишком устала, чтобы сражаться с Эудорой, и слишком хорошо знаю ее склонность к драматизму. Я выросла с этим. — Он ненадежный, и я не буду ему доверять.

Когда поворачиваю за угол, направляясь в столовую во вторник утром, и вижу сидящих во главе стола Веронику и моего отца, все, что я могу сделать, это не подавиться собственной слюной.

— Доброе утро, дорогая. — Вероника встает, на ее гладком лбу отражается свет люстры. Она одета в нарядный желтый костюм — это любимый цвет моего отца, хотя выглядит ужасно на фоне ее оранжевой кожи. Кто-то сказал, что зло не должно носить счастливые цвета.

Я содрогаюсь, когда она обращается ко мне ласково, что, кажется, происходит только в присутствии моего отца.

— Привет, папа. — Я игнорирую Веронику и сажусь рядом с отцом, одетым в велюровый спортивный костюм. Это все, что он носит. Давно прошли те дни, когда его нельзя было застать ни в чем другом, кроме его любимых итальянских костюмов. Я кладу руку на руки отца, а он тупо смотрит вперед.

— Он сегодня не совсем в себе. — Вероника откашливается и садится с противоположной стороны от отца. — У него произошел еще один припадок сегодня утром. Он называл меня... Мэгги.

У меня сжимается сердце.

Это имя моей матери.

— Словно он совершенно забыл, в каком десятилетии мы находимся, — сетует она.

Не думаю, что она заботится о нем. Думаю, ее больше волнуют ускользающие возможности.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

Мне интересно, она не приезжала навестить меня несколько недель, а теперь она здесь. Через несколько дней после того, как я сбежала из Белькура на пару часов.

Наверное, Эудора что-то рассказала.

— Я хотела, чтобы ты знала. — Она осторожно подбирает слова, в этот момент рассматривая комнату. — Твой отец дал мне единоличную медицинскую доверенность. Наша двойная доверенность временно приостановлена, учитывая твое текущее состояние.

— Что? Нет. Ты не можешь этого сделать.

— Нет, нет, дорогая. Твой отец так решил. — Она скрещивает ноги, ее лицо ничего не выражает. С другой стороны, как всегда. В лице этой женщины столько ботокса, что она едва может улыбаться.

— Мой отец? Человек, в большинстве случаев не помнящий, кто ты такая? — повышаю я голос. — Он не в состоянии внести такие изменения, и ты это знаешь.

— И ты не в состоянии принимать решения о чьем-то здоровье, в том числе и своем. Я должна была сделать так, как лучше для семьи.

Я могла бы ударить ее, хоть и не являюсь жестоким человеком. Миллион слов пролетают у меня в голове, угрожая сорваться с губ.

Но я помню совет Дерека. Мы не можем позволить ей знать, что мы настроены против нее. Это только усложнит ситуацию.

— Семья? — Я усмехаюсь. — Ты не член этой семьи, Вероника.

— Я забочусь о тебе, дорогая. — Она наклоняется через стол, положив ладонь на мою, но я отдергиваю руку. Выражение ее лица фальшиво, а прикосновение холодное, как лед. — Я знаю, ты не веришь, но я это делаю. Я люблю своего Гарольда, и часть любви к Гарольду — любить его дочь.

— Не смей врать мне, сидя за моим столом, перед моим больным отцом. Прояви уважение. — Я встаю, глядя на находящегося в кататоническом состоянии отца. (Примеч.: Кататония или кататоническое состояние — психопатологический синдром, который проявляется в виде двигательных нарушений (психомоторное возбуждение или ступор). Кататоническое состояние может сопровождаться приступами галлюцинаций, бредовых идей, помрачения сознания и другими нарушениями в психическом восприятии). Его лицо дергается, взгляд «оживает». Он смотрит на меня, потом на Веронику.

— Дамы, что происходит? — спрашивает он, на мгновение приходя в ясный ум.

Губы Вероники изгибаются в улыбке, когда она смотрит на меня.

— Папа, ты знал, что Вероника сделала себя единственным медицинским доверителем? — спрашиваю я.

Он хрустит своими мясистыми суставами пальцев и хмурит свои густые седые брови.

— Да, Серена. Мы приняли это решение вместе. — Его слова разбивают мне сердце. Он думает, что они приняли решение вместе. Я могу распознать манипуляции, когда вижу их. — Ты не здорова, принцесса. Как только поправишься, все станет, как раньше.

— Значит, если что-то случится с тобой — не дай Бог, — ты согласен, что Вероника примет все медицинские решения насчет тебя? — Я скрещиваю руки на груди, глядя на свою злобную мачеху.

Его лицо расслабляется, и он смотрит вперед, стонет и ворчит себе под нос.

Он ерзает, чувствуя неудобство в своем инвалидном кресле. И затем удивленно смотрит на меня.

— Кто такая Вероника? — спрашивает он.

Я поднимаю руки вверх. Вот так просто он больше не здесь. И теперь слишком поздно, потому что Вероника уже пробивает себе путь в семейное счастье. В тот день, когда моего отца подключат к аппаратам, она будет первой, кто скажет докторам вытащить вилку из розетки. Это откроет ей путь к наследству.

По крайней мере, пока мы делили медицинскую доверенность, то были приняты меры предосторожности.

— У него есть свои причины, Серена. Пожалуйста, не расстраивайся, — говорит Вероника. — Верь мне, когда я говорю, что эти решения обсуждались, когда он был в ясном уме.

— Конечно. — Я поджимаю губы. — Это все, ради чего ты приехала? Теперь ты уедешь?

Беттина проходит через двойные двери с подносом, полным еды.

— Что ж, я подумала, что мы могли бы вместе насладиться прекрасным завтраком, — говорит Вероника. — Прошло уже несколько недель с тех пор, как мы обедали вместе, и сегодня прекрасное утро. Я подумала, может, мы можем поесть на улице? Свежий воздух полезен. Ты много гуляешь, солнышко?

Ее вопрос — это тест. В этом я уверена.

— Мне хватает свежего воздуха, — говорю я. — Было бы неплохо иметь машину. Знаешь, чтобы я могла иногда покидать территорию поместья.

— О, любовь моя, это не очень хорошая идея. Доктор Ротбарт не хочет, чтобы ты садилась за руль, пока ты принимаешь лекарства. Для этого у тебя есть водитель. Если хочешь уехать, просто позвони Джеймсону, и он заберет тебя.

— Он в двух часах езды, и он твой водитель, и ты используешь его каждый день.

— Тогда мы наймем для тебя нового водителя. — Вероника приподнимает бровь, указывая шеф-повару на внутренний дворик. — Ты давно живешь в городе. Вождение, на самом деле, не сильная твоя сторона. Оставь это профессионалам, хорошо? Это то, что «Рэндаллс» делает лучше всего.

— Я позавтракаю у себя, — говорю я Беттине. Повернувшись на каблуках, я, не теряя времени, направляюсь к лестнице.

— Серена, не уходи от меня, — говорит Вероника за моей спиной. Я не слышу ее шагов. И она не преследует меня. Это не ее стиль. — Доктор Ротбарт заедет на этой неделе, чтобы провести еще один тест. Не похоже, что тебе становится лучше.

Я слышу, как она выкрикивает такие слова, как «чрезмерно эмоциональная», «неловкость для семьи» и «неприемлемое, нерациональное поведение». И я позволяю ей сказать то, что она должна сказать. Очень скоро я уйду. Я докажу ей, что она неправа. Покажу ей, кто преступник. И все это станет плохим воспоминанием.

Я взбираюсь вверх по лестнице и направляюсь в свою тюремную камеру, хлопнув дверью позади себя, как испорченная принцесса, и, черт возьми, целых две секунды я чувствую себя прекрасно.

Мгновение спустя мое сердце замирает, когда я вижу личную помощницу Вероники, Джулию, роющуюся в моих ящиках.

— Какого черта ты делаешь? — Я подбегаю к ней, сжимаю ее запястье и выдергиваю чужую руку из своих вещей.

Она замирает на месте. Как олень в свете фар.

— Мне очень жаль, Серена.

— Я спрашиваю тебя еще раз. — Я отпускаю ее, скрещивая руки на груди. — Что. Ты. Делаешь?

С ее губ слетает испуганный писк, и она смотрит на дверь.

— Ты не уйдешь из моей комнаты, пока не ответишь, Джулия. — Я блокирую ее взгляд на дверь. — Это совершенно неуместно. Вероника знает, что ты здесь?

Ее взгляд говорит мне все, что нужно знать. Все, что я подозревала.

— Она приказала тебе это сделать, — говорю я.

— Пожалуйста, — говорит Джулия. — Отпусти меня. Я не хочу в этом участвовать.

— Что ты искала? — спрашиваю я.

Джулия качает головой.

— Пожалуйста, не поступай так со мной, Серена. Я делала только то, что мне сказали. Я не могу потерять работу.

— Не потеряешь, — говорю я. — Просто ответь мне.

— Таблетки, — выпаливает она, ее лицо становится пунцовым. — Я должна была проверить, не прячешь ли ты таблетки. Вероника беспокоилась, что ты их копишь, чтобы навредить себе.

Я сжимаю кулаки. Достаточно лжи и иллюзий.

Это должно закончиться.

Это продолжается достаточно долго и зашло слишком далеко.

Мне нужно выбраться отсюда, даже в этот Рикстон, где бы он ни был, как предложил Дерек.

— Уходи, — говорю я сквозь сжатые зубы. — И я надеюсь, что больше никогда тебя здесь не поймаю.