Идеальная для колдуна (СИ)

Глава 31

Внутри все дрожало: только не сейчас, не сегодня. Порой благородные супруги могут месяцами не видеть друг друга. В этом нет ничего невероятного, и отчего бы Феррандо не придерживаться этой светской привычки.

Он опустился на кровать и скрестил руки на груди:

— Кажется, я сегодня незаслуженно обидел тебя.

Амели даже подняла голову — это оказалось слишком неожиданно. Но, тут же отвела глаза:

— Нет, мессир.

— Ты врешь.

Его голос обволакивал, будто проникал под кожу, разливаясь приятным покалыванием. Заставлял все внутри ходить ходуном. Дрожь спустилась по позвоночнику, затянулась в животе узлом. Между ног легко резануло болью, напоминая о минувшей ночи. Только не сейчас. Казалось, это все равно что расковырять едва затянувшуюся рану.

Амели лишь запахнула ворот капота, в надежде отгородиться, спрятаться, и прижала руки к груди:

— Нет, мессир.

Она отчаянно хотела, чтобы он ушел.

Феррандо наклонился, подцепил пальцами ее подбородок, вынуждая смотреть в глаза:

— Ложь.

Амели, словно завороженная, смотрела, как медленно двигаются его красивые полные губы. Невольно вспоминала, как они касались ее губ, груди. И залилась краской, чувствуя, как жар кипятком прилил к щекам. Казалось, она горела, как раздутые угли. И каждое слово лишь усиливало пожар под кожей.

— Так что ты мне принесла?

Она сглотнула, отстраняясь от пальцев Феррандо. Это невыносимо. Колдовство — нет иных объяснений. Проклятый морок, что бы он ни говорил. Его касания казались крошечными разрядами молний, пробуждавшими нечто томительное. Амели вновь плотнее запахнула на груди капот:

— Простите, мессир, это глупость. Я… ничего, — она покачала головой.

Его глаза сверкнули холодной синевой. Феррандо подался вперед и обхватил ее за шею длинными сильными пальцами, потянул на себя, приближая к самому лицу:

— Ты ничему не учишься?

— Я…

Амели не знала, что отвечать. Его слова — как лабиринт в дворцовых садах. Он будто загонял ее по бесконечным дорожкам в одному ему известный тупик, из которого нет выхода.

Феррандо коснулся чуть шершавой щекой ее щеки и прошептал в самое ухо:

— Какова первейшая обязанность жены, моя дорогая? — он отстранился и пристально смотрел в лицо.

Во рту пересохло. Амели с ужасом наблюдала, как темнеют его глаза, наполняясь иссиня-черной глубиной ночного неба.

— Почитать своего мужа, — она едва слышала собственный голос, слабый, как комариный писк.

— И подчиняться во всем, как своему господину.

Амели молчала. Все так. Отец Олаф столько раз твердил об этом своей пастве, что сбил язык. Прихожанки кивали, но забывали всю науку, едва покидали стены собора. Мало кто в полной мере следовал этим наставлениям. Матушка часто своевольничала, редко соглашалась с отцом. Что уж там — почти никогда. И в этом не было ничего ужасного — они все равно по-своему любили друг друга.

Феррандо подался вперед:

— Разве я о многом прошу? Не перечить и отвечать правду, когда я приказываю.

Амели опустила глаза и покачала головой. Хотя, он мог сказать то же самое иначе — так, чтобы она услышала и захотела искренне ответить. Ведь мог бы.

— Так ты обижена?

Он провоцировал, вымогал признание. И что он сделает, узнав, что она, впрямь, обижена до слез? Вновь в чем-нибудь обвинит. Запретит даже обижаться!

Амели снова покачала головой:

— Нет, мессир. Я не посмею.

Он резко поднялся, отошел на несколько шагов. Свечи вспыхнули и затрещали. Амели почувствовала, как ее подхватило, сдернуло с кровати. Она стояла на паркете босая, ощущая, что тело не принадлежит ей. По собственной воле она лишь дышала и думала. Руки, вопреки желанию, потянулись к поясу капота, развязали узел. Она скинула его, слушая, как мягкая ткань с легким шорохом падает к ногам. Потянулась к завязкам сорочки, распустила и стянула с плеч, с ужасом понимая, что осталась совершено нагой. Тело обдало прохладой комнаты, соски затвердели, кожа покрылась испариной, будто перламутровой пудрой. Амели немела, но ее ладони бесстыдно шарили по собственному телу, оглаживали, пальцы сминали грудь, вызывая томительную пульсацию внизу живота. Она выгибалась, приоткрыв рот, не сводя взгляда с собственного мужа. Тяжело дышала и облизывала губы.

Это было ужаснее того, что Феррандо показывал ранее. Слепоты, глухоты, потери слуха. Тогда она все еще оставалась собой. Сломленной, но самой собой. Потеря собственной воли — вот что самое невозможное. Амели будто заточили внутри чужого тела, превратили в ярмарочную куклу, которую дергает за ниточки кукловод. Даже взгляд не подчинялся ей. Она смотрела туда, куда хотел колдун — в его лицо, на котором отражалось плохо скрываемое удовлетворение.

— Женщина должна быть покорной. Во всем.

Амели подняла руки над головой, извиваясь в каком-то подобии варварского танца, прогибалась, поворачивалась, демонстрируя себя. Противилась изо всех сил, горела от стыда, но не могла ничего изменить. Хотела что-то ответить, согласиться со всем, что он скажет, лишь бы прекратить, но не могла и этого.

Она вновь повернулась к мужу лицом, облизала губы. Одна ладонь сжимала грудь, а другая скользила вниз, по животу, нырнула туда, где Амели все еще помнила его касания. Содрогалась каждый раз, едва настигало это воспоминание. Пальцы нащупали самое чувствительное место и задвигались, заставляя Амели запрокидывать голову и едва слышно стонать. Или даже это она делала по воле другого человека. Невозможно было представить чего-то постыднее. Хотелось просто упасть замертво, но она не могла остановиться, утопая в накатывающих волнах наслаждения. Облизывала губы, не отрывая взгляд от пронзительно-синих глаз.

Феррандо приблизился к ней, зашел за спину. Оглаживал плечи, коснулся груди. Стало будто нечем дышать. Тело существовало отдельно от разума, жадно отзывалось на прикосновения. Амели терлась спиной о его кафтан, запрокидывала руки, зарываясь в волосы, и в какой-то момент к своему ужасу поняла, что ничего больше не сковывает. Ее руки, ее вздохи. Осознав это, она на какое-то время замерла и хотела прикрыться, но Феррандо поймал запястья и склонился, опаляя дыханием шею:

— И даже все то, что я лицезрел только что, ты обязана повторить по первому моему требованию. По своей воле. И с радостным желанием доставить мне удовольствие. — Он склонился еще ниже, касаясь губами шеи: — Это тоже прямая обязанность хорошей жены. Разве не так?

Амели едва узнала собственный голос:

— Так.

Он лениво водил по ее груди кончиком ногтя, задевая чувствительный сосок и вызывая между ног мучительную резь. Амели лишь сглатывала слюну.

— Так ты обижена?

Она опустила голову:

— Да, мессир.

— Нужно было осведомиться о том, когда я могу тебя принять. У Орикада или Гасту. Тебе нечего делать в подвале.

— Да, мессир.

Амели отчаянно хотела, чтобы он ушел, позволил ей одеться и вволю пореветь. Это унижение обязательно надо выплакать, иначе сердце разорвется. Но стояла, не шелохнувшись, перебарывая стыд. Лишь бы ничем больше не разозлить.

— Твой пирог подала мне Соремонда. Это было вкусно. Но куда же ты дела другой? Ведь их, кажется, было два. Где ты была?

Создатель, он все знает! Амели похолодела, будто дунуло зимним ветром. Выходит, он знает и о том, что она видела, как проклятый горбун свернул шею несчастной Мари? Или нет? Если бы можно было запросто спросить… Амели даже забыла про наготу, мучительно измышляя ответ.

— Я выкинула его с обрыва, мессир. Там, в парке. В реку.

— И тебе было не жаль свой труд?

— Нет.

— А мне жаль. Ты не самая безрукая. — Он провел кончиками пальцев по шее, по плечу, вниз по руке: — Завтра Гасту идет в город. Я разрешаю тебе написать матери. Только… — он приблизился, рука скользнула на бедро, — надеюсь, ты не станешь ей рассказывать о наших мелких семейных неурядицах. Это дурной тон.

Амели опустила голову:

— Спасибо, мессир.

Феррандо нагнулся, подал ей с пола сорочку:

— Доброй ночи, дорогая.

Амели поспешно прикрылась:

— Доброй ночи, мессир.

Она проводила мужа взглядом до дверей, а в голове билось лишь одно: горбун завтра уйдет.