Глава вторая

Все это казалось абсурдным, этот миф о человеке, который отважился проникнуть в Жапуру и вернулся, который в одиночку боролся с каннибалами и сам пожирал ягуаров и змей, будучи вооруженным одним лишь мачете. Называть его героем и одновременно считать бото, значит зайти в предрассудках слишком далеко. Представить себе розовых дельфинов, которые на закате покидают реку и принимают вид красивых мужчин, облаченных в белые одежды и разгуливающих в темноте по причалам, соблазняя девственниц. Да уж, поистине…

И все же отец решился просить этого американца о помощи, и если ее собственный отец считал этого незнакомца способным на подвиг, то вполне возможно, что это и так. Если верить Кану, когда отец узнал, что этот человек действительно работал у Родольфо Кинга, он предложил ему уйму денег, чтобы тот вернулся в Жапуру и украл семена гевеи. И все же американец отказался.

– Меня это не интересует, губернатор. Я слишком дорожу своей проклятой шеей.

Это все, что удалось подслушать Кану из ответа незнакомца.

Что-то от легенды, что-то от героя.

Типичный американец.

Если бы он согласился помочь, возможно, отец и не умер бы. Ну, герой он, этот американец, или нет, а ему есть что сказать.

Узкие улочки вились через весь город, вдоль них тянулись ветхие домики с балконами и крутыми черепичными крышами, поблескивавшими под лунным светом, Сара выбирала самую темную дорогу и избегала случайных газовых фонарей. Время от времени мимо спешил очередной случайный прохожий, и она отворачивалась или ныряла в боковую улочку, делая все возможное, чтобы не быть узнанной.

В прошлом ее экскурсии за Уотер-стрит были очень редки.

Порой она, конечно, забредала за пределы богатого квартала с его рядами магазинов модной одежды, стекла и ювелирных изделий. Нижний причал был чуждым миром, от которого отец тщательно оберегал Сару. Вместе с запахами чеснока, едкого табака, острых специй: перцев, куркумы и имбиря, – и раздражающего дыма жженой конопли каналы несли тошнотворный болезненный дух затхлой воды и гнилой древесины. На пристанях зловоние разлагающихся фруктов и овощей привлекало полчища мух и комаров, которые облаком кружили над водой.

Решение встретиться с американцем и лично изложить ему свою просьбу возникло импульсивно, когда Сара мерила шагами спальню и боролась со сном. Она обдумывала факты, которые накануне изложил ей Кан. Затейливо украшенная железная кровать с противомоскитной сеткой не особенно манила к себе. Жара и лунный свет наполняли Сару необъяснимым разочарованием и ощущением абсолютной беспомощности, которую она, к сожалению, слишком хорошо понимала.

Быстро приняв решение, девушка поспешила одеться. Она оставила без внимания корсеты и бюстгальтеры, а вместо этого вынула из гардероба и накинула на плечи кружевную мантилью, а на голову надела шляпку с вуалью, чтобы скрыть лицо. Губернаторская карета привлекла бы нежелательное внимание, поэтому Сара на цыпочках вышла в ночь и постаралась не разбудить слуг.

Добравшись до Табакко-Роуд, Сара остановилась. Ветер доносил до нее далекую музыку каримбо. Потом залаяли собаки. Хижины с заросшими сорняками садиками перед ними лепились к каналу на всем пути к реке. Все огни здесь были погашены, и только в одной из хижин усталая мать пела своему ребенку колыбельную. Очарованная этой убаюкивающей мелодией Сара почувствовала то, что не чувствовала с тех пор, как четыре года назад отплыла в Лондон. Она вдруг поняла, почему ее отец бесповоротно влюбился в Южную Америку.

Было нечто магическое в жарких тропиках: в пропитанном ароматом цветов воздухе, в приятных лицах людей, разговаривающих, улыбающихся, машущих рукой, когда они встречаются на улице с незнакомцем. Сара была слишком молода, чтобы вполне оценить климат и пышную красоту сельской местности. Но, припоминая последние годы холодных дождей и промозглых зим, а также убогую забитость нищих детей, бродящих по лондонским улицам, девушка была потрясена очарованием окружающего ее сейчас мира… Очень скоро она навсегда покинет Джорджтаун ради степенного существования в Англии, прогулок по саду и случайных увеселительных поездок за город, чтобы посмотреть сетки мужа с бабочками. Ее жених объездил весь мир, чтобы поймать самых редких бабочек, которые прикалывались затем к картонкам булавками и помещались под стекло. Как раз перед ее отъездом из Лондона он потратил на малиновокрылого Cymothoe coccinata из Камеруна сумму, на которую семья из пяти карибцев в Гвиане могла бы прожить целый год.

Сара заставила себя отбросить мысли об отъезде из Джорджтауна. Ведь она не просто вернется в Лондон, но поедет к Норману Шефилду, к спокойной и безопасной жизни. Затем Сара припомнила, что она не в состоянии расплатиться с долгами отца и поэтому ни о каком браке с Норманом Шефилдом или с каким-либо иным представителем высших слоев общества теперь вообще не могло быть речи.

Отчаяние овладело ею, и Сара еще один, последний раз проверила написанный Каном на бумажке адрес: 10, Табакко-Роуд. Затем она вышла из темноты на лунный свет, и каблучки ее застучали в тишине, а юбки траурного наряда шелестели, как ветер в сухой листве.

Американец жил на самом конце Табакко-Роуд. Его садик, если только так можно было назвать клочок заросшей сорняками земли, спускался к самому берегу реки. На пристани было пришвартовано какое-то рыбацкое судно. Сара слышала плеск воды о нос корабля и едва различила в темноте его контуры. Она была и удивлена, и смущена тем, что человек с такой репутацией живет в подобном районе Джорджтауна и в такой очевидной нищете. Вероятно, он просто хотел быть рядом с людьми, которые обожали и почитали его. Сара направилась к лагуне, потом остановилась. Звук приближающихся шагов заставил ее укрыться в тени каменной стены, окружающей соседский садик. Кто-то остановился всего в двух ярдах от нее, так близко, что Сара могла слышать позвякивание ключей или монет в кармане. Девушка затаила дыхание и стала наблюдать за двумя незнакомцами, внимательно разглядывавшими дом американца. На одном была широкополая шляпа и длинный свободно свисающий плащ. На другом – белая рубашка, заправленная в широкие белые бриджи, и хуарачи на ногах. Последний явно нервничал и поглядывал вниз по улице.

Наконец они снова заговорили вполголоса, так, что Сара не все улавливала. Беседа шла попеременно то на английском, то на португальском.

– Ты уверен, что это то самое место? – спросил тот, что был выше ростом. – Ты видел, как американец приходил сюда?

– Только сегодня вечером. Я был на пристани, когда заметил его. По чистой случайности, дружище. Так уж повезло. Сказать по правде, повезло, так повезло, ничего не скажешь.

– Будь осторожен. Нам нельзя вызывать никаких подозрений. В Гвиане его очень уважают.

– Да, я слышал. Эти полоумные туземцы верят, что он бото.

Незнакомцы рассмеялись, затем тот, что повыше, чиркнул спичкой и прикурил. Пламя на мгновение осветило его смуглое лицо с густыми черными усами. Через щеку у него шел извилистый морщинистый шрам.

Он задул спичку и бросил ее на землю.

– О, я буду очень рад снова повидать нашего друга. А как ты, Диего?

– Конечно, и я уверен, американец тоже будет рад встретить нас. Когда ты предполагаешь навестить его?

– Всему свое время, а пока мы дадим ему насладиться успехом, которым он сейчас пользуется.

Человек со шрамом вынул сигару изо рта и погладил шрам кончиком пальца. Затем оба мужчины пошли вверх по улице и вскоре слились с темнотой…

Сара оставалась в кустах, пока не удостоверилась, что они ушли. Только тогда она отважилась войти в садик американца, решив выбросить из головы странную беседу, которую ей только что/ довелось услышать. В конце концов к ней она не имеет никакого отношения.

Из незакрытого окна хибары виднелся желтый огонек. Намек на сигарный дым плыл по саду и дразнил ноздри. Громкий женский смех заставил Сару вздрогнуть, и она застыла на месте.

Дверь открылась. Сара отпрянула в убежище за фиговым деревом. Там она замерла и даже затаила дыхание. Каскад душистых криперов слегка коснулся ее лица и плеч, но она едва ли это заметила. Глаза ее были прикованы к появившейся в дверном проеме паре.

Темнокожая женщина была вероятнее всего кабокло – то есть португало-индейского происхождения – или же мулаткой. Но кем бы она ни была, она была потрясающе красива. Иссиня-черные волосы густыми волнами спадали до самых бедер, смуглая кожа сияла, губы были полными, а глаза большими, с коричневыми зрачками, как бразильские орехи.

Но внимание Сары было приковано к мужчине. Он был на полголовы выше своей компаньонки и мощно сложен. Его рубашка была раскрыта до груди и свободно висела от плеч до узких бедер. Тело его было влажным от пота. Густые, черные как вороново крыло, волосы на голове и груди, поблескивали в свете лампы.

У Сары захватило дыхание, когда она поняла: это и есть американец. Это – Морган Кейн!

Он поймал голову женщины рукой и чуть откинул ее назад за подбородок. Свободная рука крепко сжала ей ягодицы через поношенную ткань хлопкового платья. Целуя женщину, Кейн интимно прижимался к ее бедрам. Рот его жадно слился с ее губами, а язык проскользнул в глубь ее рта. Женщина ногтями вцепилась ему в спину и прошлась рукой по ширинке его бриджей. Мужчина чуть отстранился, захватил ее руку и втянул любовницу назад в дом.

Застывшая на месте с колотящимся сердцем Сара слышала их смех, сопровождаемый неразборчивым бормотанием, заставлявшим ее лицо пылать от знания того, что происходит за этими тонкими стенами. Конечно, девушка не была настолько ограждена от действительности, чтобы не знать, откуда берутся дети. Что шокировало ее больше всего, так это факт, что простое лицезрение этого любовного зрелища пробуждало в ней нечто, что будоражило и разогревало ее, но одновременно и пугало. Саре казалось, что она может лишиться сознания. Ей припомнились обрывки беседы индейцев о бото, мифологическом обольстителе, но она отбросила их, отказываясь признавать такие глупые предрассудки.

Что теперь? Если она убежит домой, то никогда уже не отважится вернуться.

Снова открылась дверь, и женщина вышла наружу. Она опустила юбку на длинные и гибкие, цвета кофе с молоком бедра. Американец заполнил дверной проем. Пальцы его застегивали ширинку.

– Доброй ночи, – проговорила женщина хрипловатым голосом.

Американец не ответил. Он лениво прислонился к дверному косяку. Женщина с грацией призрака растаяла в темноте.

Сара дрожала.

Она вцепилась в изломанный ствол фигового дерева и смотрела на Кейна. Американец был совсем не таким, как она ожидала. Очевидно, Сара привыкла сравнивать каждого со своим отцом или Норманом. Этот американец был темным, языческим и пугающим. Кожа у него была как золоченая бронза, лишь чуть светлее, чем у живущих в Джорджтауне индейцев. Лицо худое, с варварской красотой. Густые черные брови изгибались над глубоко посаженными глазами. А эти глаза!

Даже с этого расстояния Сара могла разглядеть их цвет, серебристый и холодный как мачете, которым, как утверждали, он так хорошо воспользовался, выбираясь из Жапуры. Эти быстрые, как ртуть, глаза смотрели так, словно могли резать сталь, а тело было твердым и гибким, как у животного. Да… Теперь Сара могла поверить любым слухам о его происхождении. Этот человек был таким же диким, как создания дождливого леса… и столь же опасным. Девушка могла представить, как легко он отказался от предложения ее отца. Боже правый, отныне Сара верила, что женщины подобные той, что только что оставила его объятия, вполне могут попадать в сети мифических любовников. Если бы Сара была попроворнее, она забыла бы про свое глупое намерение и удрала бы домой. Но сейчас как будто камень повесили ей на шею.

Она подождала, пока Кейн ушел в дом. Только тогда Сара подошла и постучала.

– Открыто, – ответил низкий суровый голос.

У девушки участился пульс и засосало под ложечкой. Теперь она желала только одного – побыстрее сбежать отсюда.

Через мгновение дверь распахнулась, и ошеломленная Сара отпрыгнула в сторону.

Морган Кейн с удивлением смотрел на завернутое в черное создание. Он ожидал Генри.

Мгновение он ничего не говорил. Очевидно, его резкий ответ испугал женщину. Какую-то минуту Морган раздумывал, кто бы это, черт возьми, мог быть, чтобы стучаться к нему в столь поздний час ночи. Затем он заметил траурный наряд, и его осенило: дочка губернатора.

Днем раньше Морган стоял в церкви и смотрел, как она рыдала над гробом отца. По правде говоря, именно из-за нее он и пришел на похороны Честера Сент-Джеймса. Морган слышал молву об этой леди с тех пор, как заявился в Джорджтаун год тому назад. Он знал о том, что Сару нежно любили как британская аристократия, так и крестьяне. Женщина-ребенок, склонная к крайностям, Сара Сент-Джеймс очаровала и завоевала всех, резвясь по утрам босиком с туземцами, а вечером царственно появляясь в обществе в сопровождении отца.

Когда неделю назад Кейн был приглашен в резиденцию губернатора, Честер Сент-Джеймс показал ему портрет дочери на стене. Там была изображена чрезвычайно миловидная девочка в бледно-зеленом кринолине и желтом кушаке, с глазами, полными озорства, и сияющими золотистыми локонами, падающими на хрупкие белые плечики. В маленькой ручке она держала нежные нарциссы. Портрет назывался «Солнышко».

Кейн был совершенно загипнотизирован преследующим его образом детской невинности, запечатленной в голубовато-зеленых глазах дочери губернатора. Именно портрет заставил Кейна простоять всю церемонию в церкви и не отрывать глаз от рыдающей жены. Он следовал за Сарой весь путь до кладбища в надежде, что ветер приподнимет вуаль. Но этого не случилось.

А теперь в его дверях стояла и дрожала сама Сара. Она смотрела на Кейна через черное кружево траурного барьера. На мгновение он опешил. Затем смутился, а потом вдруг понял причину ее визита. Эта мысль стукнула его молотком по голове, и он весь напрягся.

Сара проскользнула мимо прежде, чем Кейн пригласил ее войти. Даже в траурном наряде она казалась совершенно неуместной в этой комнате. Подчеркнутое великолепие ее одежды, царственная осанка только усиливали впечатление убогости окружающей обстановки. Это сильно задело Кейна.

– Войдите, – медленно проговорил он и захлопнул дверь. Сара не сразу взглянула на него, она стояла, сцепив руки в черных перчатках, и напоминала ему котенка на грани бегства.

– Меня зовут… – начала она.

– Я знаю, кто вы.

– Тогда я полагаю, вы знаете, почему я пришла сюда, – услышал он ее робкий голос.

Кейн шагнул было к ней, но девушка отступила и продолжала:

– Я знаю, что вы встречались с моим отцом незадолго до его смерти…

– Ну? – резко оборвал ее Кейн. – И что из этого?

– Он просил вас помочь ему в… кое-каких делах.

– И я ясно сказал ему, что меня это не интересует. Сара опустила сжатые в кулаки руки, что вместе с напряженными плечами говорило о возрастающем в ней гневе.

Кейн сел у окна на стул, взял с подоконника сигару и зажег ее прежде, чем снова взглянуть на девушку.

– Не интересует! – повторил он.

– Конечно же за определенную цену…

– Ни за какую цену. Я слишком люблю жизнь, мисс Сент-Джеймс.

– Но вы же были в Жапуре и вернулись невредимым.

– Но это как сказать, chere.[1]

– Однако ваша храбрость стала легендарной. Вы же герой, сэр.

Кейн рассмеялся с сигарой в зубах и прищурился. В свете яркой лампы вуаль не скрывала чудный блеск локонов его визитерши, и он снова увидел мысленным взором потрясший его портрет.

Вынув сигару изо рта и выпустив струйку дыма через нос, он проговорил:

– Вот, что я скажу, принцесса. Сними-ка эту шляпу, чтобы я мог увидеть, с кем я разговариваю, и может быть, я передумаю.

– Не болтайте глупости, я в трауре.

– Ну, а я не в трауре и не желаю разговаривать с чертовой тенью.

Сара чуть не задохнулась. Между ними разгорелась молчаливая битва: девушка упрямо отказывалась снять шляпку, а Кейн упорно продолжал глазеть на нее. Неожиданно взмахнув тафтовыми юбками, Сара бросилась к двери и остановилась. Резко повернувшись к нему, девушка сорвала шляпку и бросила ее на пол.

В то же мгновение она одарила Моргана едкой, как щелочь, улыбкой.

Итак, в громоздком траурном наряде Сара Сент-Джеймс воплощала собой горе и отчаяние. Это была не женщина, а ребенок. У нее было маленькое личико цвета теплой слоновой кости; огромные глаза были красноваты от пролитых слез, их великолепные цвет и форма подчеркивались светло-каштановыми бровями. Львиная грива золотых волос рассыпалась по плечам и спине. Лицо не отвечало принятым канонам викторианской красоты: скулы слишком сильно выражены, отчего лицо казалось тощим и угловатым. И рот был, вероятно, чуточку полным и красным, чтобы соответствовать представлениям большинства мужчин о женском совершенстве. Но для такого парня, как Кейн, этот рот говорил о страсти и вызывал мысли об убыстряющих пульс желаниях. И Морган мгновенно поверил в побежденного арабского шейха, пожелавшего отказаться от целого гарема, только чтобы завладеть ею. Он отбросил стул на пол и швырнул сигарету в окно.

– Ваш отец просил меня нарушить законы Бразилии. Но что еще важнее, он хотел, чтобы я пошел против самого Родольфо Кинга. Если кто-то может одолеть Кинга… По крайней мере, ненадолго.

– Но вы же работали на него…

– Всем известно, что подписать контракт с Кингом, все равно что продать себя дьяволу, мисс Сент-Джеймс, Никто не работает на Кинга просто так. Когда вы ему надоедаете или он разозлится, вы умрете весьма неприятной смертью. – Кейн прислонился к подоконнику, позволяя ночному воздуху охладить ему лоб и освободить голову от воспоминаний. – Я скрылся от него на какое-то время, удрав из Бразилии. – Кейн внимательно посмотрел на Сару. – Ваш отец знал, с каким человеком он будет иметь дело, и все же он рискнул всем, что имел, и большей частью того, что имели его друзья, ради игры, которая была обречена с самого начала. Я повторю вам, что сказал его превосходительству губернатору прямо в лицо: он оказался абсолютным дураком.

Сара молнией пролетела через комнату и залепила Кейну пощечину. Он схватил ее за запястье и завернул руку за спину так, что Сара буквально упала на него и ее груди прижались к потной глыбе его груди.

– Черт возьми, кем ты себя вообразила? – вспылил Кейн. – Давай-ка выясним, красавица. Ты можешь повелевать мужчинами на пяти континентах взмахами своих длинных, прекрасных ресниц, но со мной это так просто не получается.

– Варвар! – прошипела она сквозь зубы. – Убери от меня свои руки.

Морган оттолкнул ее.

Щеки Сары пылали, глаза горели зеленым огнем. Она подняла шляпку и пола и вновь водрузила ее себе на голову. А затем бурей метнулась к двери. В голосе ее звучала холодная решительность, которая не имела ничего общего с хрупкой испуганной девочкой, всего несколько минут назад начавшей этот шумный диалог с Кейном.

– Так или иначе, но я собираюсь добраться до Родольфо Кинга, с вашей ли помощью или без нее. И когда я это сделаю, он горько пожалеет о том, что родился. Прощайте, мистер Кинг, и благодарю вас за великодушное проявление сочувствия по случаю смерти моего отца.

И Сара ушла, оставив за собой волну ветра, благоухающего жасмином и ночью.

Морган долго смотрел на дверь и потирал щеку, когда наконец пришел Генри. Пигмей был одет в серый фланелевый костюм, и в складках его галстука поблескивала булавка с бриллиантом. Он покачал головой и нахмурился.

– Послушай, Морган, мне действительно следовало бы поучить тебя тонкому искусству обхождения с прелестными дамами.

Морган фыркнул, схватил со стола бутылку виски и откупорил ее.

– Да, да, мисс Сент-Джеймс покинула тебя в расстроенных чувствах и наверняка с раскрасневшимся лицом. Она ведь очень хорошенькая, как ты думаешь? Конечно же ты согласен. Признаться, я слышал истории о ее буйном характере еще когда жил в Лондоне, но ты-то ведь знаешь, что такое слухи. Однажды некий шейх привез из Африки верблюда, потому что она сказала, что хотела бы покататься на нем. Сара проехалась на дромадере по Гайд-парку на пари в бриджах конюха, если мне не изменяет память. Но, кажется, прогулка не произвела на нее большого впечатления. Она слезла с верблюда, вручила шейху поводья и сказала:

– Извините, ваше высочество, но я не могу выйти за вас замуж.

А когда он спросил – почему, ответила:

– Ваши уста неудобны… И к тому же дурно пахнут.

– Ах! Ну да, ведь это же несомненно избалованная сучка, какой бы красивой она ни была. Моя дорогая матушка говаривала: «Прекрасна та девушка, которая красиво поступает «, – он издал горловой смешок и добавил: – Она действительно пыталась внушить мне, что я так же привлекателен, как лесной дикарь.

Морган выпил виски и отер рукой рот, пытаясь не замечать полыхающую на лице пощечину и крысу, грызущую на полу кусок черствого хлеба. Он сделал еще несколько больших глотков и вновь заговорил:

– Кто-нибудь должен сбить с нее спесь.

– Это уже сделал, Кинг.

Морган мрачно взглянул на компаньона.

– Это ее проблему, друг мой. Понимаешь? Я скажу тебе то же, что сказал и Сент-Джеймсу и его дочери. Я не собираюсь возвращаться в эту адскую дыру ни за какую плату, даже в обмен на жизнь Кинга. Это значит шутить со смертью, Генри, а за последние месяцы я решил, что отношусь к тем парням, которым нравится жить.

– Ну, ну, будь разумен, Морган. Пораскинь-ка мозгами! Тебе нужен Кинг не меньше, чем мне. Ты хочешь мести и хочешь его золота. Возможность добиться того и другого только что была положена к твоим ногам.

– Ты что, серьезно или как? Ты представляешь, что он со мной сделает, если снова поймает в Бразилии?

– Тю, тю, тю, Морган! Желтая полоска на твоей спине говорит о многом.

Морган подтянул стул к окну и оседлал его. Генри подошел и встал рядом. Он ждал, когда заговорит его компаньон, и давал ему время стереть из памяти влажный алый рот Сары Сент-Джеймс и ее пахнущую теплом ночи кожу.

– Ты когда-нибудь интересовался, как живет другая половина человечества, Морган?

– Нет.

Кейн покачал головой и потянулся за бутылкой виски. Он почти засмеялся своей лжи. Всю свою жизнь Морган Кейн фантазировал, что значит быть богатым.

– Тогда подумай об этом, – продолжал Генри. – Представь столовую шестидесяти футов длиной и с потолком, парящим в двадцати футах над головой. Подумай о карарском мраморе и хрустальных канделябрах» о парчовых занавесях и обитых бархатом стенах.

– Похоже на будуар шлюхи. Генри сердито поднял бровь:

– Хорошо, подумай о женщинах. Прекрасных богатых женщинах… Таких, как Сара Сент-Джеймс. Их дюжины. Сотни! Все чистые и пахнут лавандой. С блестящими волосами, приятным дыханием и безупречными манерами.

Морган закрыл глаза, пытаясь не видеть заманчивую картину.

– Все они несомненно шлюхи.

Генри по-доброму улыбнулся.

– Морган, ты не можешь сравнивать всех женщин со шлюхами, с которыми ты сталкиваешься на задворках Джорджтауна.

– Или Нового Орлеана.

– Или Нового Орлеана. Ты можешь работать всю оставшуюся жизнь на кишащей москитами пристани и никогда не скопить денег, чтобы выбраться из нищеты.

Морган уставился на реку, чувствуя, как дергается его щека. Он потер ее костяшками пальцев и припомнил, как выглядела эта девчонка Сент-Джеймс: когда сняла шляпку, с развевающимися волосами и презрительным взглядом. Кто бы подумал, что под этой фарфоровой оболочкой и ангельским фасадом скрыто сердце юной львицы?

Морган засмеялся про себя, затем смахнул запястьем пот со лба и обругал удушающую жару. Обычно жара не беспокоила его, Морган уже давно привык к соленым южноамериканским ночам. Но последнюю неделю его беспокоила масса проблем.

– По крайней мере подумай о ее предложении, – настаивал Генри. – Просто сегодня поразмышляй о тех удобствах, которые тебе может доставить богатство Кинга. Ты будешь жить во дворце, иметь любую женщину, о которой ты только можешь мечтать… и, вероятно, ты сможешь наконец отправить на покой демонов, которые таятся в тебе. Наконец, ты сможешь спать, не опасаясь, что Кинг найдет тебя.

– Я подумаю об этом, – заверил его Морган.

– Хорошенько подумай, друг мой, поскольку я слышал от надежных людей, что к тебе недавно приходили гости.

– У меня часто бывают гости. Люди просто никак не могут оставить меня одного. – Кейн пронзил пигмея взглядом, пытаясь понять, к чему тот клонит.

– Я не имею в виду стаю красоток, которые постоянно ошибаются у твоих дверей, Морган. Я слышал от твоих соседей, что сюда несколько раз приходили двое мужчин и спрашивали, не здесь ли проживает «американец».

Морган не моргая смотрел на своего друга:

– Это дешевая попытка запугать меня, чтобы я принял предложение Сары.

– Я не запугиваю тебя, а предупреждаю.

– Но ведь это мог быть кто угодно.

– Возможно. Но могли быть и люди Кинга. Скажи, Морган, ты собираешься снова бежать? Ты сам говорил, что Кинг ни перед чем не остановится, чтобы уничтожить тебя.

– К чему ты клонишь?

– Не лучше ли было бы встретиться с ним лицом к лицу и покончить с этой игрой в кошки-мышки раз и навсегда?

– Тебе легко говорить, ведь он охотится не за твоей коричневой задницей.

– Да, но я хорошо знаю о его зверствах и о расправах над невинными людьми. Не забудь, что именно по его милости я лишился семьи. Благодаря ему немногие остатки пигмеев путумайо в Жапуре были стерты с лица земли. Ты знаешь, что такое быть последним живым представителем целого народа, Морган? Это нечто вроде как быть Гулливером, вечно бродящим в Бробдингнеге, стране гигантов. И нет никакой надежды когда-либо обрести свой дом. Никогда.

Морган уставился на бутылку с виски.

– Вовсе не обязательно быть последним в своем народе, чтобы чувствовать себя потерянным, Генри.

Залаяла собака, и в тишине прозвучал сигнал с лодки.

– Кинг должен быть остановлен. Генри подошел к двери.

– Морган, – проговорил он. – Ты знаешь, что здесь я не позволю случиться с тобой чему-нибудь скверному. Я уверен, что мы сможем выиграть эту схватку. Я не позволил тебе погибнуть, не так ли? Я спас тебя из прилива, я притащил тебя в Джорджтаун и нашел работу на пристани и на рынке. Я сделал тебя героем Гвианы. Я поддерживал тебя во всем, что ты делал, не так ли?

Морган ничего не ответил, припоминая последние месяцы, когда он пытался выгнать из памяти кошмарные воспоминания о Жапуре. Генри все это время был его другом и опорой.

– Пожалуйста, подумай об этом. Ради меня.

– Ладно.

– Тогда, пока, – проговорил Генри и вышел.

Морган допил виски и ругнул свою способность не пьянеть. Он лишь дважды в жизни напивался в дым пьяным и оба раза пытался таким образом убить воспоминания о прошлом. Но всякий раз, протрезвев, он обнаруживал, что в бутылке нет решения гадких проблем жизни. С ними нужно либо справиться наяву, либо смириться. Зарывание головы в песок может на какое-то время оттянуть решение проблем, но в конце концов придется столкнуться с действительностью лицом к лицу. В этом Генри совершенно прав.

Но верно и то, что нельзя долго надеяться на свое везение и заходить слишком далеко. А именно так он и поступил бы, если бы вновь столкнулся с Родольфо Кингом. Кейн не раз был свидетелем мести хозяина, чтобы наивно верить, что сможет выйти невредимым еще из одной встречи с ним. По своему личному опыту он знал: этот человек – чудовище. Порка – самое мягкое наказание, которому Кинг подвергал своих рабочих, но она часто оказывалась фатальной. Бичи, которыми пользовался Кинг, делались из шкуры тапира, пять полосок которой свивались в один бич. Это, конечно, не так убийственно, как печальное известные бичи из шкуры гиппопотамов, применяемые в Конго, но в руках человека, который знает, что он делает и чья кровь столь холодна, как у Родольфо Кинга, такой бич делает глубокие порезы. Девяносто процентов работающих у Кинга, в том числе женщины и дети, носили шрамы от этого бича. Черт, они остались у него самого. Время от времени наряду с поркой применялись колодки, иногда, чтобы облегчить насилие. В других случаях раба запирали и оставляли умирать голодной смертью.

Морган закрыл глаза, пытаясь забыться, и снова выпил, чувствуя, как шрамы на спине затрепетали, словно открылись впервые.

Конечно же были времена, когда Кингу хотелось поразвлечься. Тогда хозяин выбирал жертвы просто из каприза. Он собственноручно связывал их, избивал плоскими сторонами мачете, а затем разрубал на куски. Иногда после пыток людей живьем закапывали в землю. Однажды Кинга разбудил ребенок. Он вышел на двор, схватил мальчонку за волосы и отсек ему голову мачете.

Морган смотрел в окно. Перед ним черным обсидианом широко простиралась река. Вскоре кроваво-красное солнце прокрадется из-за горизонта и превратит воздух в пар. Кейн проведет следующие десять часов, работая в доках до тех пор, пока у него не будет раскалываться спина. И ради чего?

Морган швырнул сигару в темноту, скрестил потные руки на спинке стула и положил на них подбородок. Он пытался выбросить Кинга из своих мыслей.

Ложиться в постель не имело смысла. Секс с Мирандой оставил его напряженным и раздраженным. Моргану хотелось еще. Он чувствовал, что что-то расшевелилось в нем, собственно он почувствовал это, как только Сара Сент-Джеймс переступила порог.

Кейн облизнул губы и попытался сглотнуть.

«Забудь об этом!» – подумал он.

Если ему нужна женщина богатая и чистая, то там, откуда она пришла, их множество. Все, что ему требовалось, это пройтись по пристани, и он найдет себе компаньонку, какую хочет, по крайней мере на остаток ночи.

Морган ткнул ногой в крысу и посмотрел, как она скрылась в щели стены. Он огляделся. Побеленная комната была почти лишена мебели. На полу пыльный коврик. У стены оставили длинный след хлебных крошек муравьи. Раскладушка была низкой, почти у пола, но могла обеспечить удобный ночной сон, когда в ней не кишели клопы. Впрочем, последнее случалось очень редко.

Кейн думал о золоте Кинга и о том, что он мог бы на него купить.

Спать ему не хотелось, и нельзя сказать, что это было редкостью. Большинство его ночей проходило в парализованном полубодрствовании со снами, отягченными видениями прошлого. Однажды ночью в кошмаре Моргану приснились пиявки из внутренних болот Жапуры, их вялые тела покрыли его тело, они наслаждались его кровью. Морган проснулся от собственных криков и обнаружил, что грудь, руки и горло располосованы до крови его собственными ногтями.

Слова Генри только усиливали внутреннюю пустоту. Деньги могут многое, в этом у Моргана не было сомнений. Но чтобы получить их, ему надо было столкнуться с Кингом. Другого пути не было. Он мог отрицать перед Генри желание мести до судного дня, но жажда отомстить пожирала его каждый день, навещала его в тиши ночи вспыхивающими образами пылающих детей и визжащих младенцев, все еще цепляющихся за обезглавленных родителей. Да и другие воспоминания, которые становилось все труднее и труднее игнорировать, воспоминания о тех последних днях в Жапуре, которые заставляли Кейна кипеть такой ненавистью к Кингу, что он чуть не взрывался.

Схватив бутылку с виски, Морган запрокинул голову и пил, пока жидкость не полилась у него из уголков рта на грудь. Тогда он задрожал от опьянения, страха и ненависти, такой непомерной ненависти. Да, конечно, он хотел убить Кинга, но воспоминания о боли и унижении, которые он пережил в Жапуре, были сильнее ненависти.

Он – трус!

В этом нет сомнения.

Его смутило осознание этого, было омерзительно видеть себя в зеркале! Медленно, но уверенно Кейна душило презрение к себе, уживающееся с ужасом возвращения в Жапуру. И при этом он знал, что Кинг или его люди в любую минуту могли вынырнуть откуда-нибудь из-за угла, они могли уже выследить его. И то, что кто-нибудь из них мог шагнуть из темной аллеи и приставить ему пистолет к виску, было всего лишь вопросом времени.

До сих пор возвращение в Жапуру было невозможно. Кейну нужны были люди, снаряжение, провизия. Только тогда можно было отважиться пуститься вглубь по Амазонке. Несмотря на свою работу, как в доках, так и на базаре, где он подрабатывал в выходные, Кейну никак не удавалось скопить денег, а Генри зарабатывал в качестве гида сущие гроши. Затем появился Честер Сент-Джеймс со своим ослиным планом, который Морган отмел из-за своей чертовой трусости.

Теперь пришла Сара, солнечная девочка, воплощение добра, чистоты и невинности, которых ему всегда не хватало. Она предложила Кейну шанс отправиться в Жапуру и положить конец его кошмару… Так или иначе!

Падая в постель, Морган уставился в потолок и сконцентрировался, пока его мысли о Кинге и Жапуре не были перекрыты видением сверкающих бирюзовых глаз, ниспадающих шелковистых волос и губ, в которых мог забыться мужчина – конечно, если он позволит себе это!

Загрузка...