Испытание чувств

Глава 22

Против ожиданий Силвии, её вступление в новую, самостоятельную жизнь оказалось гораздо труднее, чем она предполагала. Прежде ей казалось, что самое главное — это в буквальном смысле встать на ноги и сделать первый шаг без посторонней помощи, а дальше всё пойдёт само собой.

На первых порах именно так всё и происходило. Избавившись от инвалидной коляски, Силвия почувствовала в себе такую мощную энергию и жажду деятельности, что ей всё было нипочём. Она истосковалась по жизни, из которой выпала на долгие годы, и теперь смело ринулась в открывшееся пространство, не размышляя о том, какие препятствия могут ждать её на этом, по сути, неведомом пути. Ведь никогда прежде она не взваливала на себя такой ответственности — в том числе и за собственную жизнь. Рядом всегда находились близкие надёжные люди, чьей поддержкой она пользовалась и чью заботу о ней воспринимала как нечто естественное, само собой разумеющееся. Мать, отец, потом муж... Все они ограждали Силвию от житейских хлопот, она никогда не вникала в проблемы быта и семейного бизнеса, которым, умело, управлял отец.

С детства она постоянно слышала в доме разговоры о фабрике, но избегала их, они казались ей скучными, хотя отец и пытался привить дочери интерес к ткацкому делу, которое она должна была продолжить как единственная наследница.

Возможно, Силвия со временем и втянулась бы в проблемы ткацкого производства, если бы не вышла замуж совсем молоденькой девушкой.

Умберту она полюбила страстно, до самозабвения, и он тоже души в ней не чаял. Отец, видя, что Силвия счастлива в браке, успокоился и сделал ставку на зятя как продолжателя семейного бизнеса.

Умберту схватывал всё на лету, быстро вошёл в курс дела и легко заменил тестя на его посту, когда тот внезапно заболел и вскоре умер.

За смертью отца последовала целая череда несчастий, круто изменивших жизнь Силвии и Умберту. Сначала умерла мать Силвии, а потом случилась та роковая автокатастрофа. Силвии тогда чудом удалось выжить, но она оказалась прикованной к инвалидному креслу и на любовь Умберту могла отвечать только платонически. А он, продолжая любить Силвию, со временем стал искать женщин на стороне — для удовлетворения своих сексуальных потребностей.

Силвия безмерно страдала от этого, но не упрекала Умберту, понимая, что он поступает так от безысходности той ситуации, в которой они оба оказались. Главное, что он любил её, и Силвия это чувствовала.

Но и такое, компромиссное, положение не могло сохраняться долго. Постепенно Умберту вошёл во вкус любовных интрижек, у него появилось порочное стремление наращивать число одержанных им побед над неискушёнными женскими сердцами. Поскольку управление фабрикой отнимало у него много времени и энергии, то он облегчил своё положение тем, что стал соблазнять молодых красивых ткачих, наивно веривших его любовным признаниям и без малейшего сомнения отдававших ему не только тело, но и душу.

Потом Умберту приходилось увольнять их с фабрики, чтобы они не докучали ему своей навязчивой любовью. Это были неприятные моменты, но Умберту рассматривал их как неизбежные издержки любого удовольствия, за которое всегда нужно расплачиваться — в большей или меньшей мере.

С соблазнёнными им девушками он предпочитал расплачиваться по минимуму: увольнял их безжалостно, давая лишь небольшое выходное пособие. Не щадил даже тех, кто вместе с этим жалким пособием уносил под сердцем ещё и ребёнка, зачатого, разумеется, от Умберту. Разговор с такими женщинами у него был коротким:

— Я ведь тебя не насиловал, — говорил он. — Ты сама проходу мне не давала, соблазняла меня, тащила в постель. Теперь так же, самостоятельно, разбирайся и со своими трудностями!

Эти скандальные истории, следовавшие одна за другой, не могли благотворно сказаться и на отношениях Умберту с женой. Любовь, которую он прежде испытывал к Силвии, постепенно трансформировалась в жалость и сочувствие к ней. Внешне он был таким же нежным и ласковым с Силвией, говорил, что любит её, неустанно внушал ей надежду на выздоровление. Но Силвия чутко уловила перемену, произошедшую с мужем. А когда она, тайно собрав необходимые сведения, увидела истинный масштаб его любовных похождений, у неё всё оборвалось внутри.

— Неужели он способен на такую низость и жестокость?! — говорила она Паулу, своему верному помощнику, который в течение многих лет был для неё и секретарём, и нянькой, и сиделкой. — Всё это время я жила с человеком, которого совсем не знала! Это чуждый мне человек! Я не смогу с ним жить! Я вообще теперь не смогу жить на свете, потому, что не вижу в этом никакого смысла!..

Её отчаяние было так велико, что она и впрямь попыталась покончить с собой, но Паулу подоспел вовремя и вырвал её из лап смерти.

После этого Силвия тоже разительно изменилась. Выбрав для себя жизнь, она внутренне отмежевалась от мужа, но говорить ему об этом не стала.

Любовь, как известно, не умирает в одночасье. И Силвия продолжала любить мужа, несмотря на то, что осуждала и даже презирала его за разврат и жестокость, которую он проявлял к невинным фабричным девушкам. Тайком от Умберту она стала помогать им материально, особенно поддерживая тех, кто растил его внебрачных детей. Тем самым Силвия старалась хоть отчасти загладить вину мужа, которой не находила оправдания.

О самоубийстве она больше не помышляла. Наоборот, после той неудачной попытки свести счёты с жизнью в Силвии укрепилась воля к выздоровлению. Никогда прежде она не разрабатывала с таким усердием свои мышцы и суставы, ослабевшие и усохшие за время её длительной неподвижности. Превозмогая боль, изнуряла себя лечебной гимнастикой, страстно желая вернуть не только здоровье, но и любовь мужа.

Сколько раз она представляла, как встанет однажды перед ним — красивая, статная, горделиво пройдётся по комнате, и он со стыдом обнаружит, насколько был слеп и бездушен, упиваясь развратом и не ценя того сокровища, которое все эти годы находилось рядом с ним — только протяни руку!

«Вот увидишь, мы с тобой ещё станцуем вальс!» — говорил ей Умберту, и она продолжала мечтать об этом дне, собираясь взять реванш за все обиды и унижения, которые ей доводилось терпеть из-за своей неподвижности и циничной распущенности мужа.

Но так продолжалось лишь до той поры, пока в жизни Умберту не появилась Нина. Силвия сразу поняла по его изменившемуся поведению, что на сей раз он влюбился в кого-то по-настоящему, и это предательство, ей оказалось пережить гораздо труднее, чем все его многочисленные связи с ткачихами. Те девушки были нужны ему лишь для услаждения плоти, а Нину он хотел взять в жёны и бросить ради неё Силвию. Этого она не могла простить Умберту!

К счастью, именно тогда у неё появились первые признаки выздоровления, и она с ещё большим рвением стала заниматься лечебной гимнастикой.

А когда выяснилось, что в лице Нины Силвия обрела не соперницу, а союзницу, — её силы словно удесятерились. Теперь она окончательно поверила в то, что однажды встанет на ноги и выбросит прочь инвалидную коляску. Страх перед будущим исчез, оно больше не пугало Силвию, а наоборот, привлекало её, манило.

Ей захотелось почувствовать себя полностью свободной, не зависящей ни от инвалидного кресла, ни от развратника-мужа.

И это желание было настолько сильным, что Силвия без сожаления отважилась на разрыв с некогда любимым мужем.

Но вычеркнув Умберту из своей жизни, она должна была убрать его и с фабрики, а для этого ей нужно было самой встать во главе семейного бизнеса. Сделать это Силвия решилась не сразу, и тут ей очень помогла Нина.

Умберту же, как ни странно, принял её условия без особого сопротивления: ушёл из дома, оставил фабрику. Силвия даже мысленно поблагодарила его за это. Он исчез из её жизни, как она сама того хотела.

Однако, получив желанную свободу, Силвия не смогла насладиться ею в полной мере, потому что сразу же столкнулась с непредвиденными трудностями.

Опыта управления фабрикой не было ни у неё, ни у Нины, и хотя они работали не щадя себя, дела у них шли не лучшим образом. Поставщики нежданно-негаданно взвинтили цены на сырьё, а договариваться с ними, как это умел делать Умберту, Силвия ещё не научилась.

В итоге ей пришлось несколько сократить производство и урезать зарплату ткачихам, что, конечно же, вызвало в их среде справедливый ропот. Нина, правда, быстро всё уладила, объяснив своим бывшим коллегам, что это лишь временные трудности и нужно просто немножко потерпеть. Но фабрика продолжала нести убытки, и Силвия заметно опечалилась.

— Эх, если бы мой папа был жив! — не раз говорила она Нине. — Он бы сумел найти простой, но очень эффективный выход из этого сложного положения.

А Нина при этом думала, что отец Силвии никогда бы не допустил её, простую ткачиху, к управлению фабрикой, и был бы, вероятно, прав. Но вслух она неизменно отвечала:

— Ничего, мы тоже справимся со всеми трудностями, надо только не падать духом и не сдаваться.

Силвия соглашалась с ней. О своём решении возглавить фабрику она не жалела, но с некоторых пор стала всё чаще вспоминать об Умберту. Где он сейчас? Как живёт, чем занимается? Вспоминает ли её добром или, наоборот, посылает ей всяческие проклятья? Возможно, он знает о сложностях, возникших на фабрике, и злорадно потирает руки, радуясь неудачам Силвии?

При этой мысли Силвия вновь и вновь собирала в кулак всю свою волю, настраиваясь на победу в борьбе с житейскими трудностями, которых, как она теперь поняла, впереди будет ещё немало.

Однажды именно в такой момент, когда Силвия, преодолев очередное препятствие, была полна решимости довести начатое дело до успешного процветания фабрики, к ней вдруг пожаловал Умберту.

Он был непривычно робок, смотрел на неё виновато и просил только об одном — чтобы она его выслушала и простила.

— Я не держу на тебя зла, — ответила ему Силвия, — а всё, что ты можешь сказать, мне давно известно.

— Нет, ты не всё знаешь, я всегда любил тебя!

— Всегда? — засмеялась Силвия. — Даже когда увивался за Ниной?

— Я был в неё влюблён, — признался Умберту. — Но теперь ничего кроме ненависти к ней не испытываю. Он вползла в наш дом как змея и разрушила его!

— Ты сам всё разрушил, — сказала Силвия. — И не надо валить с больной головы на здоровую. Нина помогает мне заново обрести себя, и ты не смей её оскорблять, я этого не потерплю!

— Ну что ж, значит, ещё не настала пора для прощения, — вздохнул Умберту. — И всё равно я не жалею, что сегодня пришёл к тебе и сказал о своей любви. Когда-нибудь и тебе станет ясно, что ты любишь меня и не хочешь со мной разлучаться.

Он ушёл от Силвии, понурив голову, однако на следующий день появился на фабрике и, войдя в кабинет Нины, спросил язвительно:

— Как идут дела? Надеюсь, успешно? Скоро отберёшь у Силвии фабрику и поделишь её со своими подружками ткачихами?

— Если вы пришли сюда только затем, чтобы досадить мне, то я попрошу вас покинуть кабинет, — строго сказала Нина. — У меня много работы.

— А ты, похоже, и вправду чувствуешь себя здесь хозяйкой! Вон как заговорила! — восхищённо помотал головой Умберту. — Ну конечно, ты теперь имеешь право на подобный тон: опутала мою жену, достигла того, чего хотела! Но я бы посоветовал тебе не зарываться. Твоя эйфория скоро пройдёт, а проблемы на фабрике будут только множиться. Вот тогда мы и поговорим ещё раз!

Нина уловила в словах Умберту скрытую угрозу, но не придала ей особого значения. У неё и без того было достаточно хлопот.

В эйфории, о которой говорил Умберту, Нина никогда не пребывала. В отличие от Силвии, она с самого начала знала, что ей предстоит нелёгкая жизнь. Её одолевали сомнения: сможет ли она освоить все премудрости управления фабрикой, не имея соответствующего образования? Оказаться не способной к учёбе и подвести Силвию она боялась больше всего, однако этого не случилось. Зато возникли другие проблемы, чисто экономического свойства, и, пока Ника вместе с Силвией пыталась их разрешить, обнаружилась ещё одна, может быть, самая неприятная проблема.

Впервые Нина столкнулась с ней, когда ткачихи — одна за другой — стали уговаривать её повысить им зарплату. Подходили они поодиночке, так, чтобы не видели остальные, и каждая чуть ли, не шёпотом говорила Нине:

— Мы же с тобой подруги! Прибавь мне, сколько сможешь, по-свойски! Ты же теперь начальница, для тебя это несложно...

Принимая предложение Силвии, Нина и сама рассчитывала, что сможет беспрепятственно и неуклонно повышать доходы ткачих, но на деле ей пришлось столкнуться с неразрешимым противоречием. Прежде она думала, что всё зависит только от хозяев, которые жадничают, не желая делиться прибылью с рабочими. А теперь, когда ей самой пришлось учитывать все расходы на производство и заботиться о том, чтобы оно было прибыльным, а не убыточным, она поняла, что кроме классовой борьбы — существуют ещё и непреложные экономические законы. Но как сделать так, чтобы и овцы были сыты, и волки целы, она пока не знала, и поэтому вместе с Силвией вынужденно пошла на непопулярную меру: уменьшение зарплаты ткачих — вместо обещанного повышения.

— Поймите, это всего лишь временная мера, — поясняла она своим недовольным подругам, рядом с которыми ещё недавно работала за ткацким станком. — Мы пошли на неё, потому что резко подорожало сырьё. Нам даже пришлось сократить производство, но Силвия ведь никого из вас не уволила! Какое-то время вы будете получать чуть меньше, чем прежде, но зато у всех будет работа! Мы решили сохранить наш коллектив, и я надеюсь, что вместе нам будет легче пережить трудности. А как только дела пойдут успешнее — зарплату вам сразу же повысят, за это я отвечаю!

Ткачихи слушали её с недоверием, печально покачивая головами и перешёптываясь между собой о том, что Нина, став начальницей, возгордилась и предала их интересы.

Нина же, понимая их настроения, огорчалась и с жаром говорила Жозе Мануэлу:

— Я докажу им, что они зря обо мне так плохо думают! Буду работать дни и ночи, двадцать четыре часа в сутки, но добьюсь повышения рентабельности! И тогда сразу же мы повысим зарплату всем ткачихам, Силвия мне это обещала, а я ей верю!

— Ты мне тоже кое-что обещала, — сказал ей однажды Жозе Мануэл. — Говорила, что подучишься там немного и уедешь вместе со мной в Рио. А теперь что я слышу? Ты собираешься работать на фабрике, пока не добьёшься её процветания! И когда же это случится, по-твоему? Через год? Через два? И всё это время мы не будем с тобой видеться, поскольку ты намерена проводить там двадцать четыре часа в сутки!

Нине показался оскорбительным тон, в котором с ней говорил Жозе Мануэл, и она прямо ему об этом сказала:

— Я открыла тебе свою душу, а ты в неё наплевал!

— Нина, не утрируй и не преувеличивай сказанного мной, — с досадой произнёс он. — Ты поделилась со мной своими проблемами, а я всего лишь напомнил тебе о своих.

— Вот сейчас ты выразился точно: у каждого из нас свои, отдельные, проблемы! — тотчас же подхватила она. — И я зря затеяла с тобой этот разговор: нам не понять друг друга!

Она резко повернулась и быстро пошла к своей квартире.

— Нет, постой! — догнал её Жозе Мануэл. — Давай уж доведём этот разговор до конца и попытаемся найти точки соприкосновения. Нам нельзя ссориться, ведь мы же любим друг друга!

— Иногда я в этом сильно сомневаюсь, — проворчала Нина.

— Ты говоришь о себе?

— Не только!

— Во мне ты можешь не сомневаться. Я люблю тебя и хочу, чтобы мы поскорее сыграли свадьбу.

— Это понятно, — скептически улыбнулась Нина, — ты скоро получишь диплом, и тебе не терпится уехать в Рио!

— Но я хочу уехать туда вместе с тобой!

— И это я поняла. Ты думаешь только о себе и не хочешь считаться с моими интересами!

— А в чём заключаются твои интересы? Ты стремишься, во что бы то ни стало, заслужить уважение ткачих и Силвии. Даже ценой нашей любви!

— Я ни перед кем не выслуживаюсь, — обиделась Нина. — Просто у меня есть чувство ответственности перед теми, кто в меня верит!

— Я тоже в тебя верю, — попытался пошутить Жозе Мануэл. — Ты, как человек ответственный, должна сдержать слово и выйти за меня замуж. Давай поженимся в ближайшее воскресенье!

Он надеялся, что Нина хотя бы поддержит его шутку, но она неожиданно вспылила:

— Ничего я тебе не должна! Замужество — это дело добровольное. Хочу — выхожу замуж, а не хочу — не выхожу.

— Ах, вот как?! — тоже завёлся Жозе Мануэл. — И долго ты будешь так водить меня за нос?

— Я не вожу тебя за нос, я думаю...

— Очень хорошо! Я даю тебе на раздумья одну минуту. И, если ты сейчас не ответишь мне согласием, я уйду навсегда. Моё терпение лопнуло.

— Это что, ультиматум? — опешила Нина.

— Понимай, как хочешь. Я расцениваю это как ещё одно, последнее, предложение руки и сердца.

— В таком виде я его не принимаю! — отрезала Нина.

— Ну, тогда прощай! — сказал Жозе Мануэл и стремительно пошёл прочь.

Оставшись одна, Нина сразу же и пожалела о том, что была излишне резкой в разговоре с Жозе Мануэлом. Он ведь не хотел её обидеть. И понять его можно. Ему надоела эта неопределённость. Скоро он получит диплом, дома его ждёт мать, ждут пекарни, которыми надо заниматься, так почему он должен заботиться ещё и о чужой ткацкой фабрике! Это Нина прикипела к ней всем сердцем, но разве фабрика ей дороже, чем Жозе Мануэл? Нет, конечно. Однако сейчас она дала понять ему, что фабрика для неё важнее. Сама виновата... Неужели он и вправду ушёл навсегда?.. Неужели больше никогда не заговорит с ней о свадьбе?..

Домой Нина пришла в ужасном настроении. Мадалена, едва взглянув на неё, стала ворчать:

— Ты изведёшь себя на этой проклятой фабрике! Разве можно так работать? На тебя же страшно смотреть — пришла домой как побитая собака! Что, опять какие-то неприятности? Станки ломаются? Ткачихи бунтуют?

— Мама, прошу тебя: оставь меня в покое, — взмолилась Нина. — Это всё, что мне сейчас нужно.

— Тебе нужно послать ко всем чертям эту фабрику и выйти замуж за Жозе Мануэла!

— Мама, не сыпь мне соль на рану! — простонала Нина. — Свадьбы не будет.

Услышав такое, Мадалена даже уронила тарелку, которую держала в руках.

— Как это не будет? — спросила она упавшим голосом. — Ты в своём уме?

— Не бойся, мама, я не сошла с ума, — сказала Нина. — Просто замужество для меня — не главное в жизни.

У Мадалены от возмущения перехватило дыхание. Она беспомощно опустилась на стул, держась рукой за сердце. Потом, немного продышавшись, заговорила:

— Нина, ты не можешь отказать ему. Ты же с ним спала!

— А почему ты думаешь, что это я ему отказала, а не он мне?

— Потому что я обоих вас хорошо знаю. Жозе Мануэл тебя любит, а ты морочишь ему голову!

— Примерно, то же самое и он мне сказал, — горько усмехнулась Нина.

— А ты ожидала услышать что-нибудь другое? — перешла в наступление Мадалена, оправившись от шока. — Будь на месте Жозе Мануэла кто-нибудь другой, он бы уже давно тебя бросил! Ведь ты же из него верёвки вьёшь! У этого парня ангельское терпение, но когда-нибудь и оно кончится, помяни моё слово!

«Уже кончилось», — мысленно произнесла Нина, но вслух этого не высказала, не желая огорчать мать и боясь спугнуть слабую надежду на возможное примирение с Жозе Мануэлом.

А он, промаявшись без сна всю ночь, так и не решил, стоит ли ему ещё раз подойти к Нине, рискуя получить очередной отказ, или нужно запастись терпением и подождать — авось, она сама сделает первый шаг к примирению, и тогда у него будет больше шансов добиться от неё согласия на их брак.

Чутьё подсказывало ему, что спешить не следует, лучше всё-таки выдержать хоть небольшую паузу. Но сделать это очень трудно!

И, боясь поддаться искушению, Жозе Мануэл решил вообще уйти куда-нибудь из дома, чтобы не видеть Нину и быть от неё подальше.

С этой целью он и отправился в пансион Мариузы, надеясь заодно получить какой-нибудь дельный совет от Маркуса. Но тот сам накануне попал в сложную ситуацию, о чём сразу же, и сообщил Жозе Мануэлу:

— Представляешь, вчера впервые пошёл с Эулалией в кинотеатр, и что же? Вдруг вижу, что сзади нас пристроились... кто бы ты думал?

— Её родители? — предположил Жозе Мануэл.

— Нет, хуже! Это были Жустини и Малу! Причём, это не было случайностью. Я уверен, они вели меня от самого пансиона и выследили!

— Это рано или поздно должно было случиться, — мрачно произнёс Жозе Мануэл. — Если не можешь выбрать одну из двух, непременно жди скандала.

— Слава богу, у Жустини достало ума не устроить скандал прямо в кинотеатре, — облегчённо вздохнул Маркус. — Эулалия ничего не заметила, а я в течение всего фильма сидел как на иголках. Теперь мне волей-неволей придётся объясняться с Жустини.

— Давно пора, — поощрил его Жозе Мануэл. — Если ты влюбился в Эулалию, то наберись духу и порви, наконец, с Жустини.

— Эх, тут не всё так просто, — покачал головой Маркус. — Ты же знаешь, с каких пор у нас всё это продолжается... Ещё мой покойный отец пытался пресечь нашу связь. Дал Жустини денег, на которые она выкупила тот публичный дом и стала его хозяйкой. Отец надеялся, таким образом, от неё откупиться, и Жустини сдержала слово — прогнала меня. Но я сам тогда не мог без неё жить...

— А сейчас можешь?

— В общем-то, могу. Но я в себе до конца не уверен, — признался Маркус. — Это ты у нас счастливчик: влюбился в Нину сразу и на всю жизнь! Я тебя хорошо знаю, ты однолюб!

— Да, без Нины я не представляю своей жизни, — подтвердил Жозе Мануэл. — Но вчера мы серьёзно поссорились. Я предъявил ей ультиматум: или мы женимся в воскресенье, или — я ухожу навсегда.

— И что, ты ушёл? — засмеялся Маркус. — Молодец! Не ожидал от тебя такого решительного поступка! Ты только продержись пару дней и увидишь, какой сговорчивой станет твоя Нина.

— Ты так думаешь? — с надеждой спросил Жозе Мануэл.

— Я в этом уверен! — ответил Маркус.

— Спасибо, друг, — растрогался Жозе Мануэл. — Я надеюсь, у тебя тоже всё уладится. По-моему, ты влюбился в Эулалию, и Жустини не станет препятствовать твоему счастью. Если ты до сих пор на ней не женился, значит, не очень-то и любил её.

— Возможно, — пожал плечами Маркус. — Зато она меня любит, это я знаю точно.

И он был прав, а вот Жозе Мануэл ошибался, полагая, что Жустини беспрепятственно отпустит Маркуса к другой женщине. Она ведь неспроста устроила ту слежку! Они с Малу тайком сопровождали интересующую их парочку от кинотеатра до самого дома Эулалии, чтобы выяснить, где она живёт. И, когда возвращались обратно, Жустини сказала:

— Теперь, эта красотка узнает, что я существую на свете!

— И что ты из этого будешь иметь? — спросила Малу.

— Его! Моего Маркуса! — ответила Жустини.