Испытание чувств

Глава 3

Маурисиу встретил Франсиску на вокзале. Она едва поздоровалась с ним, держалась отчуждённо, холодно. Но Маурисиу постарался не обращать внимания на её настроение и сделал вид, что они никогда не ссорились. Взял заботливо вещи, отнёс их в автомобиль, и, когда мать уселась с ним рядом на переднее сидение, спросил как можно непринужденнее:

— Удачно съездила?

— Не слишком, — обронила Франсиска. — Но немного кофе я всё же продала, — не удержалась она и похвасталась. — Для кризисных времён это большая удача!

— Ты вообще у нас удачливая, — подольстился сын.

Франсиска посмотрела на него насмешливо.

— Удачливыми называют тех, кому с детьми повезло. О себе я этого сказать не могу, — произнесла она и больше за всю дорогу не проронила ни слова.

Маурисиу понял, что главная гроза впереди, и решил хоть как-то подстраховать Беатрису, на которую должны были обрушиться главные громы и молнии. Он был рад, что мать не спрашивает ни о Катэрине, ни о малыше, что за это время с ним самим не произошло ничего такого, в чём стоило бы виниться перед матерью и страшиться её гнева.

Остановив автомобиль перед крыльцом, он внёс вещи в дом и, с облегчением произнеся: «Отдыхай, мамочка», — поспешил в свой домишко, который с воцарением в нём Катэрины стал необыкновенно уютным.

Франсиска грозным голосом позвала Жулию, и та мигом прибежала на зов. Вода для ванны была уже нагрета, обед приготовлен, так что хозяйке оставалось, нежась в тёплой ванне, выслушивать новости. Но и новостей было совсем немного, всего одна: приходил с визитом сеньор Фарина вместе с сеньором Мартино.

— Я свою усадьбу не продам, — тут же вскинулась Франсиска. — Не продам никогда! Пусть не надеются!

— Сеньору Мартино, видимо, очень пришлась по душе ваша усадьба, — мягко кивнула головой Жулия, — уж он так смотрел вокруг, так смотрел, что казалось, ещё минутка, и съест!

— Подавится! — откликнулась Франсиска из пенной воды.

Она припомнила сдержанного, аккуратного, одетого с иголочки Мартино, который держался как бы в тени Фарины, но, тем не менее, ощущал себя хозяином. Как ни странно, но и этот мужчина был ей небезразличен. Именно в ту минуту, нежась в тёплой ванне, Франсиска отдала себе в этом отчёт. Открытие произвело на неё неприятное впечатление, и она постаралась от него заслониться.

— Что поделывает Беатриса? — внезапно поинтересовалась она.

— С племянником возится, — дипломатично ответила Жулия.

— Целыми днями так и возится? — уточнила Франсиска. — Или всё-таки больше возится с итальяшкой? Ну! Говори мне правду! Не лги! — закричала она, видя, что Жулия не торопится отвечать.

— Я её вижу с племянником, — хладнокровно ответила Жулия. — А узнавать, где ещё бывает сеньорина — это не моё дело.

«В уме этой мерзавке трудно отказать, — подумала Франсиска. — Обе мы с ней знаем, что с поезда Беатриса спрыгивала не ради племянника. Ладно, я ещё разберусь со своей ненаглядной доченькой!»

Гнев её против дочери подогревался недовольством собой: она стыдилась, что вновь стала отзываться на мужские взгляды. Может быть, подсознательно винила себя в том, что выбор и сына, и дочери пал на людей, которые были ниже их по социальному уровню — жалких итальянских иммигрантов.

Обедала Франсиска одна, терзаясь мрачными мыслями и предчувствиями. Оставила тарелку, не доев десерта, и пошла осматривать дом, словно где-то в нём могла притаиться опасность. Комнату, в которой был портрет мужа, она торопливо миновала, а не стояла там долго, беседуя с портретом, как делала обычно. Подспудное чувство вины лишало её покоя. Она словно бы боялась, что сурово глядящий с портрета муж поймёт её беспокойство, напомнит о данной клятве. Ей не нужны были напоминания, она помнила об этой клятве и так, но очень бы хотела забыть.

Франсиска обошла весь дом, однако желанного покоя его тишина и прохлада ей не принесли. Она вышла на крыльцо и приказала заложить коляску. Может быть, хозяйственные заботы, которые неизбежно связаны с имением, отвлекут её от дурных мыслей? Жулия побежала распорядиться относительно коляски, но подавать её конюхи почему-то не спешили. Франсиска стояла на крыльце и нервничала, чувствуя, как гнев и раздражение против всех и вся завладевают ею. Вот тут-то к ней и подошла поздороваться Беатриса.

Маурисиу предупредил её, что от матери можно ждать чего угодно, но Беатриса характером была в мать: порывистая, нетерпеливая, она не могла выжидать, предпочитая сразу пожинать плоды своей неосмотрительности. И сейчас ей было невмоготу сидеть и дожидаться грядущей бури, она предпочла, чтобы мать поскорее накричала на неё, чтобы они выяснили отношения, и можно было спокойно жить дальше.

— С приездом тебя, мамочка, — произнесла дочь, мужественно приготовившись перенести грозу. Она чувствовала себя виноватой, ведь, она серьёзно нарушила планы матери, подвела её, вынудила как-то оправдываться перед тем, кого мать прочила ей в женихи. Беатриса приготовилась с кротостью выслушать все обвинения в свой адрес.

Но Франсиска не закричала в гневе на Беатрису, не отвернулась от неё, поджав губы, сделав вид, что дочери больше для неё не существует. Франсиска сбежала с крыльца, схватила валявшуюся на земле верёвку и хлестнула дочь. Беатриса издала отчаянный крик, который только усилил ярость Франсиски. Она готова была мчаться с верёвкой за кинувшейся от неё Беатрисой, и неизвестно, что было бы дальше, если бы не прозвучал гневный приказ:

— Бросьте верёвку, или я убью вас!

Угроза прозвучала серьёзно. Франсиска в удивлении остановилась. Перед ней, заслоняя Беатрису, стоял Марселло, и было видно: сделай она хоть малейшее движение, и он не остановится ни перед чем.

Отчаянный крик Беатрисы подействовал на Марселло, как действует запах свежей крови на дикого зверя, — он был готов на всё. Не было никаких сомнений, что он вцепится Франсиске в горло, если она взмахнёт ещё раз верёвкой.

В голове Франсиски молнией пронеслась похожая и совсем непохожая на эту картина: отец хлещет её верёвкой, а её возлюбленный... Нет, он не встал на её защиту. Его тогда не было рядом, а после, узнав о тех побоях, он побоялся вступиться за неё. Может быть, потому и погиб вскоре после этого...

Франсиска бросила веревку и величественно двинулась к подъехавшей коляске, села в неё и укатила.

Беатриса и Марселло посмотрели ей вслед, а потом, переглянувшись и взявшись за руки, пошли не спеша к Маурисиу и Катэрине. Беатриса чуть прихрамывала: мать всё-таки хлестнула её по ноге, след от верёвки вздулся, покраснел, больно саднил.

Старая Рита, увидев этот след, заохала, запричитала, потом принялась прикладывать к нему какие-то листья.

— Сейчас пройдёт, голубка, — приговаривала она. — А возлюбленный твой настоящий мужчина, — похвалила Рита Марселло, — не то, что некоторые.

— Какие некоторые? — заинтересовалась Катэрина, которой была приятна похвала, адресованная брату.

Похвалами в адрес брата она не была избалована: Маурисиу, к её величайшему огорчению, по-прежнему относился к Марселло с неприязнью. Услышав как-то от мужа пренебрежительно брошенное по отношению к Марселло слово «неотёсанный», Катэрина так обиделась, что готова была даже уйти к родителям, подхватив малыша: она ведь тоже была «неотёсанной»... Но любые их ссоры всё равно заканчивались поцелуями.

— Я просто так сказала, — отозвалась Рита. — Но когда-нибудь мы с тобой на эту тему поговорим.

Беатриса не обратила на слова Риты ни малейшего внимания, зато их отметил про себя Маурисиу. Что хотела сказать ими старая негритянка? Кого она имела в виду? Но потом и он, занявшись проблемами сестры, позабыл и думать о таинственной фразе.

Брат и сестра долго обсуждали, как им повести себя, чтобы мать, в конце концов, согласилась на замужество Беатрисы или хотя бы помирилась с ней. Маурисиу, со свойственной ему живостью, предложил невероятный план:

— Мы должны, — сказал он, — заставить нашу матушку снять траур и выдать её замуж.

— Но тебе же не нравилось, когда за ней стал ухаживать сеньор Фарина, — возразила Беатриса, невольно посмеиваясь над своим ревнивым братцем.

— Ты видишь, что ради твоего счастья я готов переступить даже через собственную ревность, — отозвался Маурисиу.

Но говорил он не вполне искренне. Маурисиу и сам не понимал, что с ним делалось, однако при одной только мысли, что мать вновь выходит замуж, он готов был убить её. А может быть, не её, а соперника своего обожаемого отца. Отца, которого он чуть ли не обожествил, о котором думал с благоговением, из которого сотворил себе кумира и едва ли не молился на него.

— Не только ради моего счастья, но и ради своего собственного, — подхватила Беатриса. — Вы с Катэриной будете чувствовать себя гораздо счастливее, если мама наконец примет твою жену и твоего сына.

— Да, конечно, — согласился Маурисиу. А сам подумал, что они с Катэриной могли бы уехать, например, в Европу и пожить там какое-то время. Он успел убедиться, что Европа в отношении приезжих достаточно демократична. Если, конечно, они приезжают с деньгами.

Как бы там ни было, но вопрос наследства очень тревожил Маурисиу. И вполне возможно, именно из-за наследства он так не хотел, чтобы в жизни матери появился какой-то мужчина, В этом случае детям могло вообще ничего не достаться.

— А как ты думаешь, мать не может продать нашу фазенду кому-нибудь из этих типов, которые крутятся вокруг неё? Они могут воспользоваться её слабостью...

— Слабостью? Не понимаю, о какой слабости ты говоришь, — ответила Беатриса. — В эту фазенду столько вложено сил и её, и папы, что она никогда с ней не расстанется!

— Пожалуй, ты права, — успокоился Маурисиу.

— В эту фазенду вложены силы в основном рабов-негров, — подала голос Рита. — Это их руками освоена земля, выстроен дом.

— Я уверен, что они работали так хорошо, потому что отец по-доброму обращался с ними, — вновь заговорил Маурисиу. — В общем-то, я понимаю маму. Мне тоже кажется, что отец был святым человеком. Я даже представить себе не могу, чтобы он, например, переспал с негритянкой.

— А как же он тогда сделал Жулию? — вновь подала голос Рита.

Маурисиу осёкся и застыл с приоткрытым ртом: неужели Жулия, которую они с Беатрисой готовы были считать сестрой из великодушия, была их сестрой на самом деле?!

Рита утвердительно закивала: да, да, так оно и есть на самом деле.

— А иначе, почему вы росли вместе? — задала вполне естественный вопрос Рита.

Картинка за картинкой замелькали в голове Маурисиу. Сколько он себя помнил, рядом всегда была Жулия, они вместе играли, вместе учились, и в их классе кроме неё не было других мулаток.

— Отец признавал её своей дочерью, но официально не удочерил, так, что ли? — спросил он Риту.

Маурисиу был потрясён сделанным открытием. Пока он ещё не мог всего осознать, осмыслить, он только принял это к сведению. Его отец, его кумир тоже был грешен...

— Так, — кивнула Рита. — Это случилось до женитьбы на твоей матери. Моя дочка была удивительной красавицей.

Объяснение Риты смягчило удар: у кого в молодости не было грехов? Маурисиу не знал ни одного мужчины, жившего до свадьбы монахом. И тут же подумал, что не знает ни одной вдовы, которая после смерти мужа прожила бы монашкой. Эта мысль была для него куда более тягостной и неприятной.

— Только ни в коем случае не говори матери про Жулию! — испугалась Рита. — Она её со свету сживёт!

— Конечно, не буду, — спохватился Маурисиу. — Я же знаю мамочкин «ласковый» нрав.

На этом разговор и закончился, никого не успокоив, не принеся никаких решений, а только новые тревоги и беспокойства.

Когда совсем уже вечером Жулия вернулась из господского дома, Маурисиу открыл ей свои объятия и назвал сестрой, хотя ему нелегко было это сделать.

Потом Маурисиу проворочался с боку на бок всю ночь. О чём он только не думал, — об отце, о матери. И чем больше думал, тем отчётливее понимал, что рано или поздно мать всё-таки снимет траур и променяет покойного мужа, идеал из идеалов, на какого-то проходимца, который воспользуется её привязанностью в своих корыстных целях. Чем больше думал Маурисиу, тем горше ему становилось. Он был уверен, что мать пожертвует своими детьми в угоду своей новой привязанности. Если сейчас она поселила их в домишке прислуги, то тогда и вовсе выгонит вон. Она обездолит и дочь, и сына, и внука... «Отец так не поступил. Он не удочерил Жулию, прекрасно понимая, какое она должна занять место. Мужчина всегда сохраняет трезвую голову. Вот почему мужчина имеет право на всё, а женщина нет!» Таков был вывод Маурисиу.

Принять Жулию ему было нетрудно, потому что они выросли вместе, и он давно привык считать её своей сестрой. Сестрой, которая знала своё место и не требовала большего. При условии, что она будет экономкой в их доме, Маурисиу готов был всегда помогать ей и защищать её. Готов был и дать ей приданое, если она надумает выйти замуж. Разумеется, не такое, какое должна была получить Беатриса. Ни брат, ни сестра не знали, догадывается ли Франсиска о том, кто такая Жулия, но согласились с Ритой, что открывать ей правду не следует.

— Никому из нас наследство пока не светит, — вздохнула Беатриса. — А когда получим его, то Жулию не обидим, но мать у нас человек непредсказуемый, поэтому лучше ей ничего не знать. Мы даже предполагать не можем, как она поведёт себя. А что если жизнь бедной Жулии окажется в опасности?

Маурисиу покрутил головой: Франсиска в самом деле была непредсказуема. Он приготовился следить за ней в оба...

На следующий день Франсиска встретила Беатрису так, будто между ними ничего не произошло. И вновь принялась уговаривать её выйти замуж за человека, которого нашла для неё. Беатриса кротко выслушала мать, но ничего не ответила. Она была рада тому, что мать сменила гнев на милость.

Молчание дочери вновь раздражило Франсиску. Но на этот раз она сдержалась, поджала губы и вышла из комнаты.

В минуты слабости, упадка сил Франсиска спускалась в своё заветное подземелье. Она спускалась туда всякий раз, когда чувствовала, что нуждается в помощи. Стоило ей окунуть руки в золото и попросить его поделиться своим могуществом, как силы прибывали. Она любила открывать коробочки и рассматривать чудесные драгоценности. Любоваться игрой камней. Перебирать цепочки, позванивая ими. В свой подвал она спускалась, будто в волшебное подземное царство, и всякий раз предвкушала с наслаждением свидание со своими сокровищами. Вот и на этот раз она хотела получить поддержку, успокоиться, принять правильное решение. Ей хотелось посидеть в тишине и подумать обо всём, ощущая своё всемогущество. Золото должно было вознести её на недосягаемую высоту и защитить от любых ударов судьбы. Если бы её дети могли проникнуться таким же ощущением величия, они бы сразу увидели постыдное ничтожество своих избранников, они сами бы со стыдом отвернулись от них! Но открыть им тайну она не могла. Они были молоды, легкомысленны, легковерны. И она должна была найти средство, чтобы удержать их на верном пути.

Уже спускаясь по лестнице, Франсиска чувствовала нисходящий на неё покой.

Встав возле сундука, она обвела глазами подвал. И почувствовала внезапную тревогу. Не так лежали коробочки.

Она взяла в руки одну из них, но убедилась, что всё в порядке: кулон с драгоценным камнем мирно сиял на чёрном бархате. Вторая коробочка, третья. Всё на месте. Франсиска перевела дух и подняла крышку сундука. Она погрузила руки в золото, и ей показалось, что монет стало меньше. Но как это определишь? Она никогда их не считала. Да нет, их столько же, в ней говорит проснувшаяся мнительность. Франсиска тряхнула головой, отгоняя подозрения. Но они не уходили. Интуиция подсказывала: кто-то чужой побывал здесь, открыл её сокровища и очень осторожно попользовался ими. Но что мешает чужаку вновь и вновь спускаться сюда? И с кем она может поделиться своей тайной и своими опасениями?

Франсиска сидела возле сундука, смотрела на своё золото и впервые понимала, что оно может стать для неё источником страшных мучений.

Кто же проник сюда? Дети? Слуги? Каждый мог оказаться врагом, вором. Бедная Франсиска сжала виски руками, она была в отчаянии.