Измена. Ты станешь второй женой

Глава 13

Дамир

Белые стены, белый поток, белый свет ламп, режущий глаза. Всё белое, стерильное, мёртвое, как саван, которым чуть не накрыли мою жену.

Сижу в кресле возле кровати и смотрю, как дышит Ярослава. Её дыхание медленное и неровное. Она лежит под капельницей, с датчиками на груди, её лицо бледное, оно кажется прозрачным на фоне больничной подушки.

Жива. Она жива. Повторяю это себе уже который час.

Врач, который её спас, вышел полчаса назад из палаты. Он сыпал медицинскими терминами, которые я не запомнил, но последняя фраза врезалась в память острее скальпеля:

— Ещё полчаса, и мы бы ничего не смогли сделать. Повезло, что привезли быстро.

Повезло. Какое это издевательское слово. Повезло, что я оказался дома. Повезло, что услышал, как она упала. Повезло, что скорая приехала за восемь минут, а не за пятнадцать.

А если бы меня не было дома? Если бы я задержался на встрече, как планировал? Если бы она умерла одна, на холодном мраморе, что тогда?

Руки сжимаются в кулаки так сильно, что чувствую хруст костей. Боль острая, физическая, реальная и это хорошо. Она отвлекает от той боли, которая разъедает изнутри, от той ярости, которая клокочет в груди, требуя выхода, крови, справедливости.

Амина, чёрт её возьми.

Её имя в голове звучит как проклятие. Я видел её лицо, когда спросил про хинкали. В её глазах увидел панику, которую она тщательно пыталась скрыть.

Доказательств у меня нет. Она всё убрала, вымыла, уничтожила. Амина оказалась холодной и расчётливой. Терпеливая хищница, которая ждала своего момента и нанесла удар так, что никто не может ничего доказать.

Но я знаю, чувствую нутром, костями, каждой клеткой, что именно она пыталась убить мою жену.

И что я могу? Кричать? Обвинять? Она будет отрицать, семья её защитит, Хаджиевы встанут стеной, контракты полетят к чертям, начнётся война между кланами. И Ярослава снова окажется в эпицентре. Надо действовать умнее.

Я не могу её защитить. Вот правда, от которой некуда деться. Я — глава своей ветви семьи, у меня деньги, связи, люди, но я не могу защитить одну женщину в собственном доме.

Смотрю на Ярославу, её лицо спокойное во сне. Но даже сейчас, когда она без сознания, между бровей залегла складка — напряжение, которое не проходит даже во сне.

Что я с ней сделал?

Год назад, когда мы встретились, её глаза светились, когда она смотрела на меня. Она засыпала, обнимая меня, полностью доверяясь, отдаваясь сну без страха. Я просыпался от её дыхания на своей шее, от её руки, которая лежала на моей груди, от абсолютной уверенности, что она — моя, что мы — вместе, что ничто не может нас разлучить.

Идиот. Самоуверенный, слепой идиот.

Я думал, что могу всё контролировать. Женюсь на Амине для семьи, но сохраню Ярославу для себя. Все будут довольны. Я справлюсь, смогу, потому что достаточно силён, достаточно умён, достаточно влиятелен, чтобы удержать в руках две жизни, два мира, две реальности.

Но реальность оказалась проще и жёстче: нельзя удержать двух женщин в одном доме и ожидать мира. Нельзя разорвать сердце жены и ждать, что она простит. Нельзя играть в Бога, не заплатив цену.

И за всё расплачивается моя Ярослава.

Беру её за руку. Кожа холодная, несмотря на тёплую палату. Пальцы тонкие, хрупкие — когда она так похудела? Раньше они были полнее, теплее. Раньше эти пальцы гладили моё лицо, играли с моими волосами, держали меня, как будто я единственное, что ей нужно в этом мире.

Когда я потерял право на её прикосновения?

И я позволил этому случиться. Более того, я стал причиной. Женившись на другой, я поставил крест на всём, что мы строили. На доверии, на любви, на будущем, которое мы планировали вместе.

Ярослава заслуживала большего. Заслуживала мужа, который выберет её. Который скажет «да пошло всё к чертям» и останется с ней. Который защитит её от всего мира, включая собственную семью.

Но я выбрал трусость. Назвал это ответственностью, долгом, необходимостью, но на деле я просто испугался. Испугался отца, дядей, традиций, последствий. Испугался быть тем, кто разрушит семейные связи ради любви.

Дверь открывается тихо, почти бесшумно. Я не оборачиваюсь, думаю, что пришла медсестра. Но слышу шаги тяжёлые, мужские, уверенные.

— Дамир.

Голос отца застаёт меня врасплох. Я не ожидал его здесь.

Руслан Байсаров с бледным лицом стоит в дверях, чего не бывает никогда. Он выглядит старым, не в обычном смысле, а старым от той тяжести, которую несёт.

— Отец. — Встаю. — Почему ты здесь?

— Узнал. Приехал сразу, как только мне позвонили. Как она?

— Выживет. Врачи говорят, повезло.

Он кивает, подходит ближе, смотрит на Ярославу. Лицо его напряжено, челюсть сжата. В глазах что-то, чего я не могу распознать.

— Что произошло? — Он по-прежнему смотрит на ней, не отрывая взгляда.

— Отравление. Амина приготовила ей хинкали. Через час Ярославе стало плохо.

Руки отца сжимаются в кулаки. Напряжение передаётся мне, я чувствую, как он держит себя, как сдерживает что-то внутри.

— Доказательства?

— Нет, ничего. И я не знаю, как доказать. Хаджиевы точно приложили к этому руку.

— Конечно. — Соглашается со мной.

— Даже если открыто обвинить Амину, они встанут на её сторону.

— Защищают своих.

— Как и мы, отец. Защищаем семью. И жена чуть не умерла у меня на руках, и я ничего не могу сделать!

Голос срывается на крик. Больничная тишина поглощает звук, делает его глухим, безнадёжным.

Отец оборачивается ко мне. Смотрит долго, тяжело.

— Ты думаешь, я не знаю, что это такое? Не мочь защитить того, кто важнее жизни?

— Знаешь? Откуда? У тебя всегда всё было под контролем. Ты — глава клана. Теперь не могу её защитить.

— Потому что ты поставил её в невозможное положение. — Повышает голос он, что случается редко. — Ты думал, будет мир и гармония?

— Ты же сам настоял на этом браке.

— Нет! — Рявкает он, и я вздрагиваю. — Я был против с самого начала. Против этого безумия, против Хаджиевых, против всего.

Мир останавливается. Отец дышит тяжело, лицо покраснело, рука прижата к груди. Не хватало, чтобы ему плохо стало.

— Сядь. — Подхожу к нему, но отец отмахивается.

— Не надо. Мне нужно сказать.

— Что сказать? Что ты против? Тогда почему я женился? Почему ты не остановил?

— Потому что я не мог. Они знают, то, что может разрушить нас всех!

— Что знают? Что, чёрт возьми, они знают?!

Он молчит. Дышит. Смотрит на Ярославу, потом на меня.

— Старые грехи, сын. Старые грехи, которые я думал похоронил навсегда. Но прошлое не хоронится. Оно ждёт удобное время, чтобы вернуться.

— Говори прямо без всяких философских рассуждений.

— Не могу, не сейчас. А может, никогда. Но знай, твой брак с Аминой, это не про бизнес. Это месть мне. Через тебя и через неё. — Он кивает в сторону Ярославы.

— Почему через неё? Она здесь случайно оказалась. Я встретил её в Мадриде, влюбился, женился. При чём тут Хаджиевы?!

Лицо отца меняется, становится закрытым, каменным.

— Случайностей мало в нашем мире.

— Что это значит?

— Это значит, что некоторые вещи лучше не знать.

— К чёрту! — Срываюсь. — Не смей снова говорить загадками! Моя жена чуть не умерла. У меня есть право знать, за что.

— Сын, я тебе всегда говорил, что не нужно глупить, но ты не послушал. Влюбился и женился не на той женщине. И в тот момент, когда ты надел ей кольцо на палец, она стала частью нашего мира. Мира, где прошлое никогда не умирает, где старые счёты оплачиваются кровью! Поэтому отпусти её.

— Отпустить? Нет, как я могу оставить Ярославу без защиты?

— Ты не сможешь здесь её защитить.

— Нет, я не могу. Я не отпущу её.

— Тогда ты её убьёшь. — Говорит он просто. Может, не сегодня. Может, не завтра. Но они попробуют снова, пока не добьются своего. А ты будешь смотреть. Ты хочешь этого?

— Я хочу быть с ней.

— А она? Она хочет жить в постоянном страхе? Оглядываться через плечо? Проверять каждый кусок еды? Знать, что любой день может стать последним?

Поворачиваюсь к Ярославе. Она лежит, маленькая и хрупкая в больничной кровати.

— Я не могу её отпустить. — Шепчу, но голос ломается.

— Ты можешь. Ты должен, если любишь её. Сын, иногда любовь именно в этом и заключается. — Он кладёт руку мне на плечо. — Иногда любовь — это отпустить человека, чтобы он остался жив. Даже если это разрывает тебя на части.

Опускаюсь в кресло и закрываю лицо руками.

Он прав. Чёрт возьми, он прав. И это убивает меня.

— И что потом?

— Ты будешь жить дальше.

— Без неё.

— Да, это цена её жизни.

— Разве ты ничего не можешь сделать? Разорви контракты, защити её!

— Я не могу! Не могу, понимаешь?! Они держат меня за горло. Если я разорву контракты, если я пойду против них, то начнётся война. Погибнут десятки, семьи разрушатся. Всё, что я строил пойдёт прахом.

— Наши сломанные жизни — это приемлемо.

— Да! Да, если это спасёт остальных. Одна жизнь против сотни, что я должен выбрать?!

Мы стоим по разные стороны пропасти, и я понимаю: между нами больше нет моста, есть только выбор. Её жизнь или семья. Любовь или долг. Правда или выживание.

— Я не такой, как ты, не буду жертвовать ею ради большего блага.

— Тогда ты её убьёшь своим эгоизмом, и будешь жить с этим всю оставшуюся жизнь.

Он идёт к двери. Останавливается на пороге.

— Повзрослей уже, сын. Отпустишь её в безопасность или оставишь здесь умирать медленной смертью. Выбор за тобой, сын.

Дверь закрывается.

А я сижу у постели жены, которая чуть не умерла сегодня, и понимаю: какой бы выбор я ни сделал, я уже проиграл.

Если отпущу её, то потеряю навсегда.

Если оставлю, то потеряю всё равно.

Но как жить, когда отпускаешь единственное, ради чего стоило жить?

Беру её холодную и такую хрупкую руку.

— Прости меня за всё. За то, что не уберёг. За то, что придётся сделать. Прости.

Она не слышит, спокойно спит. Не зная, что когда проснётся, я начну уничтожать то, что осталось между нами.

Ради того, чтобы она осталась жива.

Даже если это убьёт нас обоих.