Камилла. Жемчужина темного мага

ГЛАВА 13. Сияние

— Посмотри, до чего ты себя довел, — прошептала тьма, — жалкий, беспомощный. ты бы мог купаться в крови своих врагов. ты бы мог убить их всех и насладиться их мучениями…

— Заткнись.

— но ты ведь знаешь, что я права. ты всегда это знал. Вы — мои дети, часть меня в вас, но вы добровольно запираете в себе ту великую мощь, что я могла бы предложить.

— не добровольно. но, может быть, это и правильно… мало кто способен устоять от соблазна…

— Да какой соблазн? Вы предпочли силе — слабость. И теперь ты здесь, в то время как единственную женщину, которая представляет для тебя ценность, насилует мерзавец в короне!

— Заткнись…

— И ведь знаешь, что я права.

он дернулся и открыл глаза, задыхаясь, чувствуя, как заходится сердце в груди.

Сон… это был всего лишь сон, когда тьма говорила с ним.

И в то же время Аларик понимал, что не совсем… сон. И что она, та сущность, которая делала темных магов — магами, во многом была права. Печать не дает обрести силу, которая бы позволила… многое бы позволила. Уж хотя бы защитить себя и Камиллу, не говоря о могуществе, да он ведь никогда и не мечтал о нем, он просто хотел жить. но жить, как обычный человек — эта привилегия не дана темным магам.

Страшно было то, что он разобрал слова тьмы. Шепот, который раньше представлялся бессмыслицей и сводил с ума, внезапно приобрел четкость, яркость… Как будто слепой прозрел.

И здесь одно из двух: либо он сошел с ума, либо… тьма подобралась совсем близко. В отчаянии он позволил ей приблизиться, прикоснуться к собственному сознанию… или просто она это сделала, когда он спал. Все эти дни, которым он потерял счет, ему что-то подмешивали в воду. А сегодня, вот, не дали. наверное, потому что Эдвин соизволил явиться.

он пошевелился.

Все так же сидел на полу, прислонясь спиной к камню. Руки висят в цепях. Все это наверняка приведет к грудной лихорадке, а там и к могиле — и это даже будет хорошо, потому что принц останется с носом, издеваться будет не над кем.

Щурясь на рыжеватые отблески светильника, Аларик облизнул пересохшие губы. они были солоны от крови, потому что… Ему нос сломали, кость знатно хрустнула. И теперь время от времени шла кровь. Аларик наклонял голову, она текла по подбородку, а потому и вкус на губах.

тюремщики его, сидя на грубо сколоченных табуретках, подвинули себе перевернутый бочонок и играли в кости, смачно ругаясь. тут же в груди шевельнулся холодный сгусток тьмы.

«неужели тебе не хочется, чтобы они умерли? они избивали тебя, беспомощного, закованного в цепи».

он вздохнул. может быть… но толку, если убить кукол? Кукловод-то жив.

«тебе надо всего лишь принять меня, и я дам тебе свободу».

— Заткнись, — уже вслух, не выдержав, прохрипел он.

тюремщики разом замерли.

— ты что-то сказал, придурок? — пробасил один из них.

Этого Аларик запомнил. Звали его Секач, наверное, за соответствующее телосложение. Крепкий и здоровый, почти квадратный, с длинными руками.

«Интересно, что должно случиться, чтоб ты меня принял?» — и тихий смех, от которого мурашки по коже.

— Что молчишь?

И Секач поднялся на ноги. то, что ему доставляло удовольствие бить того, кто не мог сопротивляться, это Аларик уже понял. Поэтому, глядя на тяжело сопящую тушу, попросту сгруппировался, подтянул колени к груди, попытался сжаться в тугой мяч на полу — очень вовремя, потому что получил пинок сапогом в ребра. А руки — наверху, прикованы, и это плохо…

— Что уставился, вергово отродье?

Еще удар здоровенным кулаком куда-то по спине. Правда, Секач сообразил, что толку от этого не много, и занес кулак для того, чтобы врезать по голове… Вот этого не хотелось бы.

— Прокляну, — прошипел Аларик, — заживо гнить будешь!

— Чего? — Секач отпрянул. С минуту смотрел вытаращенными глазами, а затем выплюнул:

— ты ничего не можешь сделать людям!

— Убить не могу, — проговорил Аларик, — а проклясть — очень даже. Принц ваш уже проклят.

— Да врет он! — заявил второй тюремщик, — не слушай его, Секач! Двинь ему так, чтоб зубы повылетали!

Аларик вжал голову в плечи и попытался отвернуться.

— Да ладно, — неохотно процедил Секач, — ну его… к вергам. Свяжешься, потом всю жизнь… тьфу…

И отошел.

Аларик мысленно поздравил себя с победой — маленькой, первой победой. По крайней мере, ему не сломали челюсть, не выбили зубы и даже не переломали ребра.

И, чтоб не провоцировать громил, он так и остался сидеть на полу, сжавшись в комок. он должен был уцелеть, выбраться из подземелья и спасти Камиллу, пусть даже ценой собственной жизни. Пусть даже Лоджерин и женится на ней! Все равно, ее можно будет выкрасть из дворца, увезти куда-нибудь… где принц не нашел бы их никогда.

Да, нужно было думать о том, как выбраться.

А потом — как разыскать его жемчужину, которая затерялась в темноте…

тьма обиженно булькнула в груди, и все тело будто омыло холодком. место, куда пришелся удар сапога, болеть перестало.

Аларик прикрыл глаза. на самом деле, ему нравилась мысль о том, чтобы убить Секача — превратить его в комья гниющей плоти, это нравилось тьме. Еще больше ему нравилась мысль о том, чтобы убить принца Лоджерина, потому что такой мерзавец не то что не должен сидеть на троне, а вообще не должен ходить по земле. теперь уже и сомнений не осталось, что именно Эдвин нашел мага без печати, чтоб убить отца. И основная причина того, что Аларик сидит в темнице — именно эта. А вот объяснения тому, почему Эдвин его не убил, Аларик не находил. ну, в самом деле, держать в темнице узника, чтоб рассказывать ему о Камилле Велье — как-то нерационально и глупо. Разве что ненависть настолько велика, что хочется помучить? Или же… зависть? но чему завидовать? Да и вообще, как можно завидовать столь несчастному созданию, как темный маг? Вот этого Аларик не мог понять, и оттого строил догадку за догадкой, и казалось, что идет он по зыбкому болоту…

мысли совершили круг и снова вернулись к Камилле.

Ее нужно было спасти. Любой ценой. от мыслей о том, что Эдвин раз за разом берет ее силой, становилось еще хуже, чем когда его избили здесь в первый раз. то, что он здесь рассказывал — вранье. Камилла не отдалась ему добровольно. И это же подтверждало то воодушевление, с которым Эдвин лгал — так хвастаются тем, чем не обладают. но вот принудить… запугать… или даже избить, а потом изнасиловать — о, это принц вполне мог сделать.

Понять бы еще, где она, Камилла, что с ней… Вряд ли Эдвин держит его бесценную жемчужинку во дворце. там люди, и особенно не развлечешься…

Камилла так и стояла перед глазами. Удивительный все-таки у нее цвет волос, удивительные глаза. он никогда не видел таких у людей. Как будто лунный свет воплотился в девушке…

«Я должен хотя бы узнать, где она и что с ней, — подумал он, — и тогда буду решать, что делать дальше».

В конце концов, тьма действительно могла дать мощь, с которой мало кто справится. И он бы успел спаси Камиллу и ее спрятать, а там… там уж все равно.

«Если прикоснуться к поверхности Великой тьмы и заглянуть в ее глубину, то можно увидеть все, что пожелаешь, — говорил наставник, — только не забывай, что в это время тьма тоже будет смотреть в тебя».

однажды… Это было давно, лет шесть или семь назад. однажды Аларик все-таки заглянул в это бесконечное, тягучее, аспидно-черное море. И попросил показать, где и как живет сейчас его мама.

Это походило на резкий, болезненный толчок под ребрами, тьма всколыхнулась, ответила. он словно бы завис в непроглядном жирном мраке, и только далеко внизу светлела точка. она приближалась и приближалась, и походило это на замочную скважину, на прокол в пространстве, куда можно было подглядеть одним глазком. И Аларик заглянул. он увидел дом, в котором вырос. он увидел мать — постаревшую, но живую и бодрую. И ещё увидел двоих маленьких детей на лавке, догадался, что это его братики, рожденные уже сильно позже того, как его забрали монахи. А потом вдруг понял, что тьма тоже смотрит, но не на него — а на женщину, поседевшую, постаревшую — но такую родную. И страх за мать и за братиков оказался таким сильным, что Аларик вылетел пробкой из транса, с дикой мигренью… И после никогда больше не просил показать тех, кого любит.

«А если ты позволишь тьме течь сквозь себя, то сможешь путешествовать вместе с ней, — говорил наставник. И, помолчав, всегда добавлял, — но после этого ты будешь, как дырявое корыто. твой дар больше не будет задерживаться в тебе, и ты останешься без магии».

Аларик задумался.

А что, если уйти отсюда именно таким способом?

Правда, после этого он перестанет быть темным магом… но толку с его темной магии, когда она не помогает защитить Камиллу? Да и себя самого, в общем-то…

ну, а верги? Как же он будет сражаться с вергами?

И тут ему стало почти смешно.

ты дурак, Аларик Фейр. Воистину дурак.

Всю жизнь ты защищал людей, которые плевали тебе вслед. И теперь, когда настало время немного подумать о себе и о той, кого любишь, ты еще и размышляешь?

он осторожно посмотрел на тюремщиков: они снова играли в кости. не трогали — и хорошо… Будет время войти в нужное состояние, чтобы открыть в себе протоку для тьмы. Для бурлящего ледяного потока, который выдерет и унесет прочь его собственный Дар, но при этом отнесет туда, куда будет нужно.

А куда это — нужно?

Конечно же, туда, где Камилла Велье.

В конце концов, с людьми он привык сражаться при помощи оружия и собственных рук. И уж что-нибудь придумает, чтобы вызволить Жемчужинку. В конце концов, доберется до Светлейшего…

«Да, нужно к Светлейшему, причем сразу», — решил он для себя.

Внезапно принятие того, что платой за свободу будет его магия, не было тяжелым или болезненным. Аларику даже показалось, что мысль о себе, как об обычном человеке, несет облегчение и свет.

А если так — зачем медлить?

он мысленно прикинул: прошло несколько часов с того момента, как Эдвин ушел. Вряд ли вернется скоро, вряд ли помешает…

И Аларик, закрыв глаза, сосредоточился на ощущении тьмы — в себе и вокруг.

Это была та самая медитация, при помощи которой в прошлый раз он подсмотрел, как живет его матушка. Сперва холодом облизало все внутри, затем в вязкую тьму погрузились кончики пальцев, кисти рук, запястья…

«ты тонешь, и тебе это нравится» — вновь проснулся шепот тьмы.

«Замолчи. твое дело — слушать меня».

«Жалкий человечек. неужели ты думаешь, что тьма может кого-то слушать? Вы все — песчинки в моем потоке».

«тем не менее, ты подчинишься».

Холод сомкнулся над макушкой, и Аларик смотрел только вперед, уже не слушая ехидных шепотков за спиной. Ему было плевать, что там бормочет тьма, которую он внезапно начал понимать так хорошо, плевать, что он близок к ней, как никогда. Если все получится, как задумал, то он сможет выкорчевать тьму из себя. А если не получится — что ж, будет плыть в ней вечно.

но попробовать было нужно. И, раз уж они с тьмой так недопустимо близки, то он это использует.

Впереди, словно жемчужина, сиял прокол в пространстве. Именно то, что ему и нужно было, посмотреть на Камиллу, увидеть, что она жива и дождется помощи…

«надо было это сделать раньше, гораздо раньше».

но он не мог. он даже не был в состоянии посчитать, сколько он проспал. Каждый раз, когда просыпался, его били, разжимали челюсти и вливали в рот какую-то приторно-сладкую дрянь…

Эдвин Лоджерин, пожалуй, допустил ошибку, не приказав снова опоить пленника.

Аларик приблизился к сочащемуся светом проколу и заглянул в него.

он увидел небольшую комнату и громоздкую кровать. там, на кровати, извивалась Камилла, а принц Эдвин, намотав на кулак ее волосы, заставлял ее подниматься. И необычайно близко Аларик увидел глаза Камиллы — светлые, с темными ободками по краю радужки… В них больше не было жизни, в этих глазах. Камилла хотела умереть.

В этот миг что-то с ним случилось. По крайней мере, он не делал этого сознательно: словно кто-то раскромсал грудь, позволяя потоку тьмы хлынуть туда — и насквозь.

— нет! — успел выдохнуть он.

И это не было протестом тьме, которая закружила его, подхватила и понесла — туда, куда рвалось израненное сердце.

Вот оно как, ощущать себя дырявым корытом. Сознание гаснет, держится на самой кромке чувств: осязание, зрение, обоняние… что там еще? Как ни странно, в потоке тьмы есть звуки, как будто вьюга завывает, и есть запахи — воняет паленой шерстью, а иногда обдает мятным холодком, что даже приятно. ты как будто перестаешь существовать отдельно от тьмы, и она, где-то там, смеется, ее смех походит на шорох сыплющегося песка… или пепла. но все это так неважно — вся эта магия, верги, ковен… Все утратило смысл, как только он почувствовал всю боль жемчужной девушки, о которой так мечтал. осталось желание убивать, причем самым изощренным образом. Перегрызть Эдвину горло и пить его кровь. Разорвать ему грудную клетку и вырвать сердце.

тьма смеялась. Ей нравилось то, что она слышит.

И Аларику больше не было страшно оттого, что он почти слился с ней. Вообще, он был готов навсегда остаться в этом жутком потоке — но только после того, как вырвет Вельмину из лап принца.

тьма, усмехнувшись, попросту выплюнула его… куда-то.

он проморгался, сфокусировал зрение. Грудь была залита чем-то горячим, но — плевать. Прямо перед ним оказалась закрытая дверь, Аларик пнул ее ногой, распахивая… не сразу понял, что происходит. Показалось, что весь дом содрогается, что-то скрипит, скрежещет в каменных стенах… не было времени понять, что же это.

но когда он ввалился в распахнутую дверь, то невольно замер — все силы как будто ухнули в пропасть, без остатка.

Комната была… все та же. Кровать была та же. И принц… был. И его Жемчужинка…

К горлу подкатил горький ком, но Аларик все стоял и смотрел, не в силах шевельнуться.

Его Жемчужина сияла. мягко, словно лунный свет. И над головой у нее как будто парила призрачная корона. она в немой мольбе протягивала руки к Аларику, но сама в ужасе смотрела на принца, который…

Который больше никогда не станет королем. Его крупное тело повисло между полом и потолком, нанизанное на каменные шипы, которые выросли из пола и стен. И его голова была вывернута под таким странным углом, что Аларик мог рассмотреть застывшее на лице Эдвина выражение безмерного удивления. А под ним уже натекла темная лужа, отвратительно пахнущая.

— Аларик! — внезапно простонала Камилла.

В разодранной сорочке, вся белая, сияющая… И свет — нечеловеческий, свет чужого мира идет как будто изнутри, скапливается бриллиантовой пудрой на коже. По подбородку… струйка крови из разбитой губы.

— Аларик… — едва различимый вздох.

А он все стоял и смотрел. на нее, на мертвого Лоджерина, на каменные стены, которые вдруг стали казаться мягкой глиной. Люди не умеют делать подобное с камнем, ни темные маги, ни светлые. Людская магия вообще не может изменять неживое. Зато это умеют делать верги. И эта призрачная корона над головой Камиллы, и убитый ею принц — это ведь она его убила — внезапно воскрешали давно забытые слова.

«До тех пор, пока королева не убьет короля».

ничем иным происходящее не объяснишь. они встретились, далекие потомки.

Его прекрасная, его жемчужная девочка оказалась потомком королевы вергов. той самой, похищенной, опозоренной и погибшей. Проклявшей эти земли.

В Камилле Велье проснулась старая кровь.

…Аларик опомнился оттого, что невыносимо жгло в груди.

Еще через удар сердца пришло понимание, что Камилла впервые назвала его по имени.

И в следующее мгновение Аларик шагнул вперед, обходя тело принца. Камилла одновременно шагнула к нему, и, упав на грудь, горько разрыдалась. Аларик гладил ее по волосам, ему в глаза назойливо светила призрачная корона.

— Это не я, — всхлипывая, выдавила Камилла, — не я… я не знаю, что это. Я… что со мной? Что?

— ты становишься королевой, — он невольно улыбнулся.

— Я не хочу, не хочу… я не буду королевой! он заставляла меня… знаешь, он хотел… чтобы я была королевой. но я не хочу. С тобой быть хочу… ты видишь, я теперь снова могу говорить?

— Вижу, — он прижал ее к себе изо всех сил. Камилла была такой хрупкой, такой худенькой и маленькой, что Аларик был готов загородить ее от всех врагов этого мира.

— Я не убивала его, — шепнула Камилла. — Что теперь будет?

— не знаю, — и ему, на самом деле, было наплевать.

Самое главное, что Жемчужинка снова была в его руках. наплевать, что королева вергов…

— не бросай меня, — он чувствовал, как тонкие пальцы Камиллы Велье мертвой хваткой вцепились в рубашку, — только не бросай… ты мне нужен, очень нужен. И ты — самое прекрасное, что у меня было…

но в груди болело. Как-то само собой стало ясно, что исчез оттуда привычный холодный пузырь магического дара, утекла частица тьмы. И теперь болело горячо, очень по-человечески…

Аларик пошатнулся, когда пол заходил ходуном.

Скорее всего, это была магия Камиллы, которой та не могла управлять.

— Все позади, — он нежно погладил ее по спине, — успокойся.

— Я не могу, — просто ответила она, — я чувствую, что-то происходит… но я не понимаю, как это остановить.

— надо остановить, милая.

она вскинула на него испуганное лицо.

— не могу. Что… теперь будет?

— не знаю, — повторил он и прижался губами к ее макушке.

невольно дернулся, когда наверху заскрежетала балка.

— надо уходить, Камилла.

Поддерживая ее за талию, Аларик развернулся — и остолбенел. Дверь, в которую он вошел, перестала существовать. И каменные стены изгибались, складывались, как неудало слепленный кувшин из слишком сырой глины. Внутри сделалось щекотно и противно. Захотелось закричать — нет, этого не может случиться теперь, когда они нашли друг друга!

«но кого это волнует?» — хихикнула тьма на задворках сознания.

Быстрый взгляд на окно — и Аларик с отстраненным спокойствием понял, что туда они тоже не успеют. окно закрылось, словно гигантский глаз. Стало темно.

Камилла невнятно всхлипнула и прижалась к нему щекой.

— Я не дам нам умереть, — шепнул Аларик, — не бойся.

то, что он сделал потом, было за пределами всех писаных и неписаных правил ковена. И, конечно же, не осталось архивов о том, что кто-то это делал раньше.

В нем самом была сквозная дыра, сквозь которую хлестала тьма, сквозь которую практически ушел и его собственный Дар — он его больше не мог удержать. В тот миг, когда весь особняк начал складываться, как будто хорошо нагретый воск, Аларик успел черпнуть самой тьмы и связать ее жалкими крохами того Дара, что в нем ещё задержались. В тот миг, когда потолок рушился, он успел сплести защитный кокон вокруг них с Камиллой и удерживать его, когда сверху летели дубовые балки, и падала крыша. Стены складывались внутрь, оплывали… но он все еще держал защиту, подливая и подливая в нее тьму и собственную жизнь.

Потом они куда-то падали. Слишком долго, чтобы это было просто падением в подвал. И он летел сквозь мрак, чувствуя, как за него держится Камилла. А потом открыл глаза и понял, что даже в кромешной темноте она светится — это было чистое, мягкое сияние, оно тоже окутало его под защитным коконом и как будто баюкало, даря покой и утешение.

— Я тебя люблю, — сказала Камилла, — я так рада, что ты можешь это услышать.

— Я тоже тебя люблю, — шепнул он, — всегда буду любить.

Их швырнуло на что-то твердое, кокон раскололся, и Аларик полетел во мрак беспамятства.