Камилла. Жемчужина темного мага

ГЛАВА 4. Его высочество Эдвин

он проснулся оттого, что по лицу назойливо прыгал солнечный зайчик, вспыхивал сквозь веки алым. Эдвин невольно вскинул руку, закрываясь от крошечного жалящего солнца.

— Какого верга?!!

— Пора бы просыпаться, ваше высочество.

— Какого верга ты тут делаешь? — повторил он и прищурился на силуэт на фоне витражного окна, утопающий в золотистом сиянии полудня.

Силуэт был женским. Пышная прическа, тонкая талия, точеные плечи и руки. Эдвин застонал и закрыл лицо подушкой. Лафия начинала надоедать — заботлива до назойливости, ненасытна до тошноты. Конечно, ее можно было понять: выдали в шестнадцать за старика, который, опасаясь прослыть рогоносцем, держал ее взаперти, а сейчас ей тридцать и она наконец овдовела. но — вот уж действительно, она начинала надоедать. Иногда Эдвину казалось, что будь на то воля Лафии, она бы держала взаперти его самого, не выпуская из кровати.

между тем женщина подошла к кровати, опустилась на ее краешек и, едва касаясь, погладила Эдвина по колючей от щетины щеке.

— Я утром узнала, что ты еще ночью вернулся, — промурлыкала она и призывно заглянула в глаза, — почему вернулся?

— Скучно стало, — неохотно ответил он.

Разглядывал Лафию так, словно видел впервые: у нее было красивое широкоскулое лицо с идеальной кожей, коричневые брови тонкими полукружьями, каштановые, с рыжим отливом, волосы. И глаза цвета гречишного меда, вечно прищуренные, как будто Лафия страдала близорукостью. но она видела отменно, а вот этот вечный прищур — однажды она призналась, что так выглядит настоящей стервой, и ей это нравится. Эдвин тогда подумал, что не стервой она выглядит, а дурой — зачем щуриться? но промолчал. Какая разница, что себе там надумала очередная баба?

И теперь вот, рассматривая ее в упор, Эдвин лениво размышлял о том, что красота Лафии становится для него чересчур… душной, что ли?

Поговорить с ней толком не о чем.

Упражнения в постели давно приелись.

В ней не осталось ни загадки, ни какой-либо изюминки: просто красивая, но безликая любовница.

— на балу не может быть скучно, — возразила она мягко.

И даже от этого мягкого, звучного голоса Эдвину стало душно.

он отодвинул ее руку и сел на постели. Поморгал на яркое солнце, которое лилось сквозь чистые стекла. Снова покосился на Лафию и с тоской подумал о том, что пора бы ее прогнать, потому что надоела. Какого верга ее вообще пускают в его спальню? Где, наконец, Мартин, который должен находиться в смежной комнате?

— на каждом балу скучно, — решительно сказал он, — я не понимаю, о чем ты споришь. одни и те же рожи. одни и те же танцы. только дураку интересно на балу…

А сам вдруг подумал о том, что этот бал как раз и не был скучным. В конце концов, далеко не на каждом подобном мероприятии наследному принцу дают по морде. Да ещё и кто? Какая — то бедная родственница, белобрысая мышь. ох, попадись она ему в руки! мигом бы спесь слетела, и он бы показал ей, где ее место. на коленях, пожалуй. Ротик у нее ничего.

Картина, которую Эдвину нарисовало его же воображение, оказалась столько интересной, что тело отреагировало почти мгновенно. И если бы он… запустил пальцы в белобрысую шевелюру той девки, и заставил бы ее делать совершенно недопустимые, грязные вещи — вернее, недопустимыми эти вещи были бы только для такой нищей мыши, как она, конечно же — о, это было бы замечательно. Прекрасно во всех отношениях.

он вздрогнул, ощутив на бедре тонкие пальчики Лафии.

— Чего тебе? — получилось грубо.

— мне показалось, — вкрадчиво сказала она, — что ваше высочество не прочь начать утро с пользой для здоровья.

Эдвин задумался на несколько мгновений. Ему больше не хотелось Лафию. но, ежели сама предлагает, зачем отказывать?

— на кровать, — сухо скомандовал он.

— ты меня не поцелуешь?

— Быстро, на кровать! ты оглохла?

Лафия состроила обиженное лицо, но подчинилась, став на четвереньки и прогибаясь в пояснице. Эдвин, ругаясь про себя, задрал атласные юбки, сдернул вниз ее панталоны. Проделывал он все это, стараясь не упустить тот самый образ, который его так завел: белобрысая мышь на коленях, ее платье с розочками разорвано, обнажая маленькую упругую грудь.

«Хорошо, что я не вижу ее лица», — решил он, одним движением, до упора входя в лоно своей любовницы.

не видя лица, можно себе многое представить. например, как слезы унижения текут из испуганных серых глаз. Как искривлен в немом вопле красивый рот. Как растрепались белые волосы, и слабое жемчужное сияние гаснет, гаснет…

Удовольствие накатило теплой волной и схлынуло, оставив пустоту и досаду на самого себя.

И Эдвин с неким разочарованием посмотрел на обессилевшую, упавшую в подушки Лафию. Все это… было не то. Совсем не то, чего бы хотелось на самом деле.

он вздохнул и отодвинулся, а потом и вовсе отвернулся к окну.

— Убирайся.

она разочарованно засопела, но промолчала. Все-таки Лафия не была непроходимо глупа и понимала, что если принц указывает на дверь, то лучше убраться поскорее. Потому что в следующий раз эта дверь может и не открыться. однако, уходить она не торопилась.

— Я хочу новое колье, — объявила Лафия, поправляя юбки.

она подошла со спины, положила руки на плечи и слегка уколола острыми коготками.

И от этой незамысловатой просьбы Эдвин даже улыбнулся. Замечательно, когда женщина просит только украшений или тряпок каких — куда лучше, чем, упаси Всевышний, она бы требовала клятв в вечной любви или женитьбы. он поймал руку Лафии и приник губами к шелковистому запястью.

— Зачем тебе? У тебя их и без того много.

он увидел свои маленькие отражения в медовых глазах — и ничего за ними. Глаза Лафии были похожи на зеркала, в которые можно сколько угодно смотреться, но никогда так и не понять, о чем же она думает и думает ли вообще.

— Хочу новое. Видела вчера в лавке у мельхена, — капризно сказала она.

— У тебя столько золота, что оно тебя утянет на дно, если попробуешь в нем плыть, — насмешливо заметил Эдвин.

она улыбнулась — совершенно искусственной, ничего не значащей светской улыбкой. С прищуром, воображая себя стервой.

— Когда я стану старой, я буду покупать себе любовников.

он приподнял бровь.

— Чтобы компенсировать то, чего была лишена в молодости, — усмехнулась Лафия.

Эдвин вздохнул. отвратительно, когда женщина — неглупая женщина — становится ненужной и душной. но ничего с этим не поделать, и с Лафией придется расстаться.

— Будет тебе колье, — сказал он, — и позови Мартина, если встретишь.

Лафия молча кивнула, стряхнула несуществующие пылинки с окантовки глубокого выреза платья — только сейчас Эдвин заметил, то это было весьма дорогое платье, цвета кофе с молоком, расшитое золотом. Купленное им же. Интересно, был бы такой оттенок к лицу той нищей мыши? И покачал головой. нет, конечно же. она совсем другая. Холодная. Сияющая. Колючая, как кристаллики инея. Впрочем, все они колючие до поры до времени, а потом превращаются в вязкое и приторно-сладкое нечто, с которым становится невыносимо скучно…

Лафия испуганно вскрикнула, когда двери в спальню принца с грохотом распахнулись. Эдвин лишь обернулся в легком удивлении — какого верга? Кто хочет лишиться головы?

Удивление сменилось изумлением: в дверной проход, чуть ли не чеканя шаг, вошло несколько королевских гвардейцев, а за ними — Его Величество собственной персоной. И так его величество глянул на Лафию, что та, издав слабый писк, торопливо выскользнула прочь. Эдвин не шевельнулся, хотя в груди как будто собрался первый хрусткий ледок. Какого верга надо этому человеку?

Король остановился. он был стареющим, но все ещё статным мужчиной. И не просто статным — но внушающим страх подданным. И Эдвин знал, что сам он очень похож на своего отца, и наверняка будет таким же в старости, только вот совсем это не радовало. Эдвин бы предпочел быть похожим на матушку, которую очень любил, когда был маленьким.

— Папенька, — медленно произнес он, глядя в темные глаза отца. там кровавым пожаром полыхала ярость.

— ты! — прошипел король, — знаешь, что? Это уже чересчур!

— Лафия — умелая любовница, — спокойно ответил Эдвин, — и жениться я на ней не собираюсь.

он внимательно наблюдал за выражением лица монаршего родителя. И, к удивлению, ничего, кроме брезгливости, не увидел.

— не неси чушь, — процедил король так, что любой другой бы уже хлопнулся в обморок от ужаса. Эдвина, однако, так легко не возьмешь.

— тогда я не понимаю…

— И ты смеешь врать мне? мне, королю?!

— Да в чем моя вина-то? — Эдвин развел руками, — объяснил бы для начала!

И моргнул при виде собственного кинжала, который появился в руках отца.

он держал его, обмотав платком лезвие, которое, к слову, было замарано кровью. Хрусткий ледок в груди превратился в ледяной ком, ощерившийся иглами. но показать свой страх? Да ещё и человеку, которого и отцом — то язык не поворачивается назвать?

— Что это? — процедил он, кивая на кинжал.

— ты зашел слишком далеко, сын, — глаза короля метали молнии, — я думаю, что мало порол тебя в детстве…

— Достаточно.

— не достаточно, — король хмыкнул, — почему бы не сознаться? не облегчить совесть?

— Да в чем ее облегчать — то?

— например, рассказать мне о том, какого верга ты зарезал барона Велье.

Эдвин перевел взгляд с кинжала на отца.

ты же шутишь, правда?

но нет, король был совершенно серьезен. И страшно зол.

— Я его и пальцем не тронул, — растерянно сказал Эдвин.

И неожиданно щека расцвела едкой болью. Эдвин потер ее — ну вот, схлопотал оплеуху от папеньки, теперь уже на глазах солдатни. Что за невезение?

— Врешь! — рявкнул король, — все видели, как дочка Велье дала тебе пощечину на балу, и все видели, как потом семья барона уехала. А ты, ты где был потом, сын?

И на Эдвина снизошло совершенное, полное спокойствие. Лебезить, суетиться — значит доказывать собственную вину в глазах короля.

И он сказал единственное, что казалось правильным в этот момент.

— Я ушел с бала, а потом со своими людьми поехал домой. Сюда, то есть. ну, знаешь, оставаться там после того, как тебя отхлестали по щекам — так себе идея.

— Врешь, — голос короля упал до хриплого шепота, — ты поехал… в сопровождении своих людей, да. только не домой. Вы догнали семью Велье и убили их. твой нож достали люди герцога из груди барона.

— Люди герцога? — переспросил Эдвин.

А сам подумал — зачем герцогу убивать собственного нищего родственника?

— Люди герцога, — повторил отец, — это чересчур, Эдвин. Слишком даже для тебя.

— так ведь я ничего не сделал.

— не нужно, — король скривился, но его глаза полыхали на бледном лице, — надо думать, перед тем как творить такую дичь. А теперь… Что я могу сделать? Герцог — не крестьянин. Я не могу играючи заткнуть рот ему и его сторонникам. между прочим, он тоже нашей крови. Посему ты отправляешься в темницу.

«но ведь ты не серьезно, нет?»

— отец… — прошептал Эдвин, — это какая-то чушь. Все это. неужели ты не видишь, что меня подставили? Что нас подставили? Да возьми ты, допроси кого-нибудь из моего отряда, ну? Хоть Крысу, хоть…

И осекся под тяжелым взглядом отца.

— мои люди не видели более никого из тех, кому была поручена твоя охрана. никого из них нет при дворе. никого.

— Да как же — нет? Все они… Все четверо, они были здесь!

— но их здесь нет, Эдвин, — прошипел король, — допрашивать некого. И никто не может подтвердить того, что это не ты разделался с неугодной тебе семьей. И все из-за пустяка.

— ну, не так, что бы пустяк, — задумчиво пробормотал Эдвин.

«Думай, думай!» — проговорил он про себя.

Происходило что — то непостижимое и непонятное. Куда делись его люди? Почему? Какая отвратительная, просто ужасная подстава. И почему отец верит? ну, боже мой, это ведь очевидно, что кто-то расправился с Велье, а на него, Эдвина пытается свалить вину. Стоп. А почему — кто-то? Герцог, чтоб его верги под землю утащили. тут и думать особо незачем.

— Я женюсь еще раз, — в действительность вернул хриплый, надтреснутый голос короля, — и у меня будут еще наследники, понятно? не нужно считать себя исключительным. Я скорее пожертвую оболтусом, не понимающим, что творит, чем доведу страну до междоусобицы. так что ты, сын, пока что отправляешься в тюрьму.

— Понятно, — сказал Эдвин и сам поразился собственному спокойствию, — и надолго ли?

— До суда, — осклабился король, — тебя будут судить.

Вопросы… они толпились, толкались под сводами черепа.

Эдвину очень хотелось спросить отца — неужели ты пожертвуешь мной ради мира с каким-то герцогом? Ведь мы можем его убрать, без лишнего шума. Или все эти слова о тюрьме — только для солдат? ну, в самом деле, папенька…

— Подожди, — Эдвин вдруг вспомнил что-то важное, — а как же… дочка их?

— Утонула, — тяжело обрубил король, — можно подумать, ты не знаешь.

— мне кажется, ты судишь поспешно и… предвзято, — процедил Эдвин, — мне бы хотелось знать, кто тебя настроил против меня, м-м?

Король шагнул назад, освобождая дорогу гвардейцам. Кивнул на Эдвина.

— отвести его в темницу. немедленно.

— Я могу хотя бы одеться? — кротко спросил он, глядя в глаза отцу.

но король лишь покачал головой.

— незачем. Иди в чем есть. И пусть все видят, что я не бросаюсь словами.

— И герцог Велье пусть видит?

— И герцог Велье, — отрубил король, — изволь отвечать за свои действия. Убийство семьи барона — это тебе с рук не сойдет.

Пожалуй, ещё никогда в жизни Эдвин не ненавидел папашу так сильно — до зубовного скрежета, до пылающих щек. оказывается, пощечина той мелкой была цветочками по сравнению с тем, что вытворил король: стража проволокла Эдвина через весь двор, босым и в исподнем, на виду у всех, затолкала в карету сыскной полиции. Все повторилось в тюремном дворе, только наоборот: вытащили из кареты и поволокли в подвалы, снова на виду у всех, как самого обычного разбойника с большой дороги. Самое страшное, что Эдвина узнавали. Смотрели с удивлением и нескрываемым злорадством, показывали пальцами и посмеивались. Да, эти люди сочли возможным насмехаться над ним… и это он хорошо запомнил.

«Я вернусь, и вы пожалеете» — билось пойманной рыбой в голове. И все. остальные мысли превратились в густую, словно кисель, и холодную темноту.

только пульс грохотал так, что, казалось, сердце лопнет.

но нет.

не лопнуло.

И он вынес весь этот позор, когда тебя, наследника, волокут через тюремный двор, а потом по бесконечным коридорам, и, наконец, швыряют на каменный пол. Грязный, вонючий.

«Я вернусь, и вы у меня попляшете. ты, ты, и ты тоже» — посмотрел на охранников, стараясь запомнить лица. определенно, этим головам быть насаженными на пику… только вот когда? И как? они — на воле, а он — в тюрьме.

«ну, папаша, ты и учудил», — подумал Эдвин чуть позже, мечась от стены до двери и обратно.

Это ж надо было поверить в столь очевидную подставу?

«И кто это сделал? Кому это нужно?»

Эдвин остановился посреди камеры и уставился на крошечный квадратик окна под самым потолком. День снаружи был ясным, на серой стене напротив золотилось пятно солнечного света.

Эдвин поморщился оттого, что ступни немилосердно мерзли. Проклятый папаша, даже одеться не позволил…

И желание броситься на решетку, и трясти ее, пытаясь вывернуть древние ржавые болты, оказалось столь сильным, что Эдвин усилием воли заставил себя смотреть в окно, где был виден клочок неба. несколько минут он глубоко вдыхал и выдыхал, пытаясь успокоиться и хоть как-то привести мысли в порядок, и, наконец, это получилось.

И тогда Эдвин подумал о том, что нечто подобное могла чувствовать его матушка, которую папаша отослал в дальний монастырь, славящийся строгостью нравов. Да, пожалуй, она тоже металась по келье, не находя спасения, и тоже проклинала человека, за которого ее выдали замуж и которого она ненавидела. Эдвин навестил тот монастырь спустя два года после того, как получил новости о смерти матери. Умирала она долго и мучительно, выкашливая кровавые куски легких — и почему-то он не удивился факту возникновения этой болезни, когда его отвели в келью. темнота, холод, сырость. По-иному там просто невозможно было умереть.

«Когда я стану королем, сотру этот монастырь с лица моего королевства». — решил он тогда.

мысли о матери окончательно успокоили.

он осмотрелся — впервые с того момента, как захлопнулась решетка. Скрипнул зубами при виде отхожего места в углу и охапки гнилой соломы у стены. За ржавой решеткой было темно, никто его не охранял… Эдвин подошел, просунул руку сквозь толстые прутья, подергал висячий замок и признал, что самому не выбраться. Потом он уселся на вонючую солому и задумался, прокручивая воспоминания о том злосчастном бале.

С чего все началось?

Герцог Велье так настойчиво приглашал, обещая все земные и неземные удовольствия, так мягко стелил… сукин сын. Еще тогда следовало догадаться, что все неспроста! но Эдвин купился и поехал, с небольшим отрядом самых преданных людей — интересно, что с ними сейчас? мертвы? не исключено. У герцога Велье имеется сын, на несколько лет младше самого Эдвина, и если учесть, что в этих Велье тоже течет вполне себе королевская кровь, то не нужно быть семи пядей во лбу, что бы понять: герцог избавляется от правящей семьи, чтобы посадить на трон своего отпрыска. Боже мой, ну почему отец так глуп и слеп?

Подстава с убийством семьи нищего барона — хороший предлог, чтобы лишить Эдвина Лоджерина права на корону. А там… там и до короля можно дотянуться. Кинжал, яд… Да мало ли способов? И, возможно, больше не будет претендентов на престол. И дочка Велье, эта белобрысая колючка, утонула — по крайней мере, так говорят. но тогда уж лучше ей оставаться мертвой…

Перед мысленным взглядом невольно встало красивое, породистое лицо девушки. И глаза у нее интересные, как серебряные монетки. И характер… мда. таких интересно ломать, превращая в послушных животных. только вот эту уже не превратишь, утонула.

Всего лишь на миг Эдвин почувствовал сожаление о том, что такая молодая, такая красивая девчонка теперь кормит где-то раков — а потом подумал, ну и пусть. Это не его забота. К тому же, при правильном раскладе, девчонка тоже могла бы претендовать на корону. нет, конечно, женщин никто не сажает на трон. но мало ли…

В настоящий момент более всего заботили герцог и папенька, провались он к вергам.

Герцог — оттого, что все это затеял, и даже кинжал стянул так незаметно, что Эдвин не мог сказать, когда же его лишился.

Папенька — оттого, что повелся на игру герцога Велье и оттого, что, не иначе как свихнувшись на старости лет, объявил о желании завести себе новую жену и организовать нового наследника.

— Да чтоб ты сдох, — в сердцах проговорил Эдвин.

В конце концов, это было бы вполне справедливо, учитывая, что король отправил свою жену умирать в монастырь.

но — все упиралось в одно.

он, Эдвин из династии Лоджерин был заперт в темнице и совершенно ничего не мог с этим сделать, равно как и доказать свою невиновность.

Казалось, время течет медленно, как широкая равнинная река. Эдвин проваливался в обрывки собственных воспоминаний — то лицо матери, то сам он еще маленький чернявый мальчик с пухлыми ладошками, то его первый пони, упитанный и гладкий. но в какой-то миг он очнулся, посмотрел на противоположную окну стену и понял, что солнце село.

ну кто бы мог подумать? наследный принц просидел весь день в темнице, и никто даже не удосужился к нему заглянуть!

А что, если уже завтра будет суд? Позорный, отвратительный… Где его обвинят в убийстве семьи Велье и лишат права престолонаследия?

Этот страх был внезапным, как будто окатили ледяной водой. Эдвин с силой обхватил себя руками за плечи. нет, нет… так не должно быть! И он должен найти способ, как переломить ситуацию… Должен!

он вздрогнул всем телом и за озирался по сторонам. Становилось все темнее, скоро камера погрузится в кромешный мрак… И что дальше? неужели… никто?

«Это ты решил меня так напугать», — подумал он с ненавистью об отце.

«Хочешь, что бы я думал, что брошен умирать в подземелье? Ха! не на того напал…»

И вздохнул.

Да нет же, зачем себе врать?

он уже перепуган до смерти, уже готов ползать на коленях, вымаливая прощение — за то, чего не делал.

…Что-то зашуршало в коридоре. Крысы? о, господи, Эдвин с детства ненавидел и боялся крыс.

он вскочил на ноги, всматриваясь в темноту до рези в глазах. от ужаса перехватило дыхание — но уже оттого, что он явственно расслышал тихие шаги. Его собрались убить? Задушить, зарезать?!!

Да, несомненно в темноте двигался человек. Эдвин беспомощно осмотрелся — он был беззащитен в этой вонючей и грязной камере. он совершенно ничего не сможет сделать, надежда только на собственную силу… но против ножа голыми руками? не самый лучший расклад.

В густой темноте наконец вылился силуэт — высокий, худощавый.

Эдвин сглотнул. от страха затошнило, а в голове и вовсе не укладывалось: неужели папашка захотел его смерти? Или… люди герцога?

— Ваше высочество, — покорно сказала темнота.

И, узнав голос, Эдвин попросту бросился к решетке и вцепился в нее. надежда на спасение остановилась по ту сторону, и он все еще был пленен, но слепая вера в преданность слуги уже распахнула сияющие крылья.

— Мартин!

— тише, тише, — прошелестело по ту сторону, — простите, я только сейчас смог прийти. не получалось раньше.

— Понятное дело, — хмыкнул Эдвин, — время темного мага — ночь…

— Дело не в ночи, — спокойно отозвался Мартин, — дело в том, что с меня глаз не спускали. Я не мог просто взять и исчезнуть. нужно было усыпить бдительность…

— ты можешь меня отсюда выпустить? — Эдвин решил ковать, пока горячо, — и вообще, что там, снаружи? Что говорят?

— Я принес вам еды и питья, — вместо ответа тихо сказал Мартин. В потемках было совершенно не разобрать его лица, лишь глаза поблескивали.

— К вергам жратву! ты выпустить меня можешь? ну, растворить засов, что ли… — от нетерпения Эдвин только что не подпрыгивал на месте.

— не могу, — спокойно и размеренно ответили ему, — магия для иного.

— тьфу! Да для чего — иного?!!

— магия не разрушает металл, — тихо ответил Мартин, — я не могу взять — и открыть решетку.

Эдвин стукнул кулаком по прутьям, выругался сквозь зубы, потому что руку обожгло едкой болью.

— И на верга ты мне тогда нужен? Если вытащить меня отсюда не можешь?

— Вам виднее, ваше высочество, — голос Мартина не дрогнул, он говорил все так же тихо и размеренно, словно тиканье часов, — а еду возьмите. Я слышал, что ваш отец распорядился никому к вам не ходить, пока не одумаетесь.

Эдвин задумался. Похоже, у папашки совсем мозги стали набекрень.

— Ладно, давай сюда. не отравишь? — спросил с усмешкой.

— Если бы хотел, давно бы убил, и вам это известно, — ответил Мартин.

— ты жуткий тип, — сказал Эдвин и усмехнулся.

Да, жуткий — но верный. Прирученный. Самые верные слуги получаются из детей, которых приручили.

В ладони лег теплый хрустящий сверток и металлическая фляга.

— не уходи, — попросил Эдвин, — мне надо подумать. Похоже, на этот раз все серьезно, и мой папаша-дурак повелся на эту подставу. Господи, ну как можно быть таким идиотом…

он положил флягу на пол, а сам в темноте развернул бумагу. нащупал ноздреватый свежий хлеб, толстые ломти, меж которыми что-то было положено… По запаху — ветчина.

Эдвин с наслаждением впился зубами в столь незамысловатое лакомство. И с тоской представил себе, как этот теплый еще, свежий хлеб достали поутру из печи. Доставал толстый дворцовый пекарь, которого Эдвин знал с детства, с торчащими во все стороны пышными рыжими усами. Верги! Даже этот пекарь был свободен, а он, наследный принц — нет.

— Что ещё говорят обо мне? — спросил он, прожевав.

Мартин шевельнулся.

— многие радуются, ваше высочество.

— то есть как?!

— Для вас не должно быть секретом, что многие вас не любили…

— Сукины дети.

он снова задумался. И пробормотал:

— Хотел бы я знать, что задумал мой драгоценный папенька.

— В коридорах шептались, что, мол, наконец… простите, наконец от самодура избавятся.

— Это я-то самодур? — Эдвин едва не подавился, — они под самодуром уже сорок лет!

— Все привычное кажется лучше, — заметил тихо Мартин, — ходят слухи, что вас в самом деле будут судить.

— Я не убивал семью Велье, — мрачно ответил Эдвин.

— А я в некоторой мере понимаю вашего отца. Герцог Велье, когда нашли тела его родственников, бросил клич по вассалам и собрал войско.

— А что Светлейший?

— А что Светлейший? Дело Светлейшего — молчать и молиться. Вы прекрасно знаете, что дела мирские его мало заботят. Или заботят в той мере, в какой ему это выгодно.

— Да что ж за мрази кругом…

— Как понимаете, герцог с войском — весомый аргумент, чтоб отдать вас под суд, даже если вы и невиновны.

— Понимаю, — задумчиво протянул Эдвин.

мысли крутились в голове, одна за другой, и, казалось — вот-вот должна сверкающим кристаллом блеснуть та самая, важная, которая положит конец всей этой совершенно бредовой ситуации.

— А знаешь, — вдруг сказал Эдвин, — я хочу, чтобы ты убил папашку. тогда им ничего не останется, как посадить меня на трон.

темнота в том месте, где стоял Мартин, шевельнулась.

— Возможно, мне лучше убить герцога?

— нет-нет, — Эдвин усмехнулся, — с Велье мы разберемся чуть позже. может, он еще одумается. А с этим… ничтожеством мне и говорить не о чем. Да и вообще, что-то зажился он.

— но Светлейший…

Эдвин шагнул к решетке, ему даже показалось, что он поймал взгляд Мартина.

— Слушай сюда. Светлейший знать не знает о тебе. напомнить, благодаря кому? Вспомнил? так вот. Я хочу, что бы это недоразумение, которое сейчас на троне и которое собралось жениться вторично, завтра же умерло тихо и быстро. Разумеется, от естественных причин. Я хочу, чтобы ты этой же ночью сплел заклинание, или как вы там это делаете.

Мартин помолчал, и Эдвин вдруг испугался, потому что его слуга был на свободе, а он, Эдвин Лоджерин, за решеткой. того, кто за решеткой, можно и вовсе не слушать.

— Сделаешь? — твердо спросил он.

— Как пожелает ваше высочество, — негромко ответил Мартин.

— тогда иди. И сделай все побыстрее, и чтобы никто ничего не заподозрил.

— Почему вы думаете, что вас после этого освободят? — спросила тень, — у вас слишком много недоброжелателей. И точно так же многие не прочь занять трон.

Эдвин невольно улыбнулся.

— Потому что у меня есть ты, Мартин. И потому что все желающие занять мое законное место будут умирать. Ведь будут же?

— Я вам верен, — отозвался Мартин. И добавил, — мне нужно идти, ваше высочество. Все сделаю, как вы приказали.

— Иди, — и Эдвин откусил хлеба.

После того, как Мартин бесшумно растворился в темных коридорах, а хлеб с ветчиной были съедены, Эдвин ощутил прилив сил.

Возможно, этот прилив сил был объясним ещё и тем, что наконец он принял некоторое решение, которое должно было перевернуть всю его жизнь. никто больше не будет давить на него, поучать, орать, брызжа слюной. никто больше не будет будить воспоминания о матери.

В конце концов, если король позволил себе убить королеву, то почему он, Эдвин, не может убить короля?

Чужими руками ещё и проще.

«ты сам виноват, — подумал он, обращаясь к недоумку папашке, — не надо было меня трогать. И все из-за какой-то нищей баронской семьи, подумать только!»

Конечно же, это было неправильно. А правильно было — поставить на место герцога Велье, который — ну это же очевидно — метил на трон.

И ещё нужно было признать то, как здорово иметь собственного темного мага, о котором никто не знает. неопечатанного мага, который может нести вред людям. мага, которого Эдвин в свое время спас от этой мерзкой печати, которого растил рядом с собой, словно младшего брата. многие считали это прихотью, а некоторые — так и вообще проявлением противоестественной страсти. Эдвину было наплевать. Самое главное, что теперь у него был собственный маг, который его беспрекословно слушался.

А дело было так.

В то время самому Эдвину исполнилось шестнадцать. И он с дозволения отца пошел прогуляться по городу — конечно же, сопровождаемый нужными людьми. И надо ж было такому случиться, что на базарную площадь как раз монахи привели с десяток детей, в которых был обнаружен след темной магии, и на которых полагалось наложить печать сдерживания — чтобы никто и никогда из них не смог причинить вред людям.

Эдвину было любопытно поглазеть на этих приговоренных детей. они напоминали беспомощных щенков, сбившихся в кучку. Две девочки с нищенских лохмотьях, все остальные — мальчики разных возрастов. Еще тогда Эдвин подумал о том, что почему-то темная магия чаще селится в мужчинах. И вот, вся эта мелкота сбилась в кучу, с ужасом глядя на снующих вокруг горожан. Собственно, на них и внимания-то не обращали. И даже не связали, потому что дети, во-первых, и знать не знали, зачем слуги Светлейшего в светлых хламидах забрали их из домов, а во-вторых — у них и мыслей не возникало сопротивляться монахам. но один мальчишка — тот, что постарше — вероятно, заподозрил неладное. И когда святые братья отвернулись, задал стрекача в ближайший переулок.

Что тут началось! Шум, гам, вопли. монахи рванули было следом, но часть из них осталась охранять и теперь уже связывать прочих, а часть все же погналась за беглецом.

Эдвин посмотрел-посмотрел, и спокойно пошел следом — в тот самый переулок, куда рыбкой ускользнул малец. Переулок заканчивался тупиком, заборы по обе стороны были высокими. мальчишке было просто некуда деваться.

Эдвин же шел, с наслаждением вдыхая весенний воздух, и раздумывал о том, что лично ему не помешал бы такой слуга. могущественный, но полностью принадлежащий ему. Ведь жизнь короля полна неожиданностей и неприятностей, мало ли что случится?

он наблюдал, как монахи обшаривают переулок. Заглядывают в щели меж домов, суют носы в кусты и розарии — но никого не находят. Стало даже интересно. Зевая, Эдвин прислонился спиной к одному высокому забору, сложенному из кирпича. Совершенно случайно, просто потому что так получилось. Солнце пригревало, он щурился на монашеские робы и злорадно думал, что парнишка-то всех обвел вокруг пальца. Возможно, он уже немного умел использовать ту тьму, что заперта в нем… А потом услышал прямо за спиной напряженное дыхание.

Эдвин покосился назад и понял, что мальчишка ухитрился забраться на забор и перевалить на ту сторону, и так повис на руках, цепляясь за отверстия в кирпичной кладке, которые снаружи смотрелись как орнамент. Даже странно, что они его не заметили.

на Эдвина уставились широко распахнутые светло-карие глаза, в которых плескались и страх, и мольба.

Эдвин подумал-подумал, и подмигнул мальчишке. И не позвал монахов.

А когда они ушли, обернулся к забору и сказал:

— Лезь обратно. Пойдешь со мной.

— А вы кто, господин? — прошептал мальчишка.

— Я — твой господин, это же очевидно, — ответил Эдвин.

Потом, уже во дворце, был скандал. отец орал, топал ногами, мол, не положено наследнику тащить во дворец нищих оборванцев. но Эдвин настоял на своем. мол, ему нужен паж. Просто необходим. И вообще, почему у многих есть мальчики-пажи, а у него нет? ну и что, что нищий? А ему, Эдвину, хочется именно такого.

Король махнул рукой, обозвав Эдвина придурком.

А Эдвин обрадовался и стал растить себе самого верного и преданного слугу. темного мага, который мог убивать людей своей магией.

Эдвина разбудил свет — внезапный, яркий… Рыжий свет факелов.

Вскинув руку и прикрыв ладонью глаза, он резко сел на соломе и уставился снизу вверх на короля. Его величество был полностью одет, как будто всю ночь не ложился. Седые волосы растрепаны и спутаны. За его спиной Эдвин рассмотрел министра тайного сыска, хитрого и мстительного гада — он-то и держал факел. Звали гада Эскис ле Гранж, и в представлении Эдвина походил он на стеклянный шарик — круглый, бесцветный

— ты, — сказал отец, — поднимайся.

— Уже суд? так скоро? — Эдвин скривился, — скор же ты на расправу, папенька. особенно на расправу над теми, кто невиновен.

— Идиот, — в сердцах сказал король, — избалованный, эгоистичный идиот.

— Это я-то?

Эдвин поднялся, бросил хмурый взгляд на министра — но тот моментально сделал вид, что Эдвина не существует, одна пустота.

— Это ты идиот, — огрызнулся Эдвин, — раз веришь… в это все.

— Да никто не верит, — с внезапной усталостью сказал король, — но я не могу допустить войны внутри королевства. так что сейчас ты сбежишь…

— Звучит не слишком обнадеживающе. мне бы хотелось быть оправданным в глазах моего народа.

— Успеется, — махнул рукой король, — отсидишься в одном надежном месте. А потом я тебе дам знать, когда вернуться.

— И где же это надежное место? — Эдвин насторожился.

Все звучало слишком просто. Слишком.

— У тебя будет проводник, — ответил король.

— Я ведь могу и не согласиться, папенька.

— можешь, — согласился тот, — но тогда суд неизбежен. А поскольку свидетелей нет, его исход неясен, понимаешь ты это, болван?

Эдвин промолчал.

один вид короля вызывал раздражение и будил очень, очень застарелую ненависть. С тех пор, как он отправил мать в монастырь… мать было жалко. очень. она была доброй и славной, и не заслужила такой судьбы.

Эдвин с прищуром смотрел на старую копию себя самого, мысли крутились размеренно и неторопливо.

Любопытно, Мартин уже активировал свое заклинание?

Сколько часов осталось почтенному родителю?

Собственно, сколько часов до того, как он, Эдвин Лоджерин, останется единственным полноправным претендентом на трон?

он поймал взгляд короля, и последние сомнения рассеялись: отец смотрел на него с брезгливостью, словно на таракана. также он смотрел на Эдвина, когда тому было десять лет, а матушка отправлялась в монастырь. Что ж… Пожалуй, ему действительно надоело ждать, а папаша засиделся на троне.

Эдвин покорно склонил голову.

— Хорошо, отец. Я сделаю так, как вы хотите.

— тогда собирайся, — холодно обронил родитель, — Эскис, дайте этому недоразумению одежду и обувь.

на пол шлепнулся матерчатый мешок. Вот так, не в руки дали, а на пол — знай свое место, принц Эдвин.

он поспешно наклонился, чтобы никто не видел выражения лица, подхватил мешок и отвернулся. Внутри оказались сапоги, штаны и изрядно потрепанная куртка, но он и не ждал чего-то иного.

— Поторопись, — сказал отец, в голосе стальными шариками каталось презрение, — тебя ждут.

— Кто?

— наш надежный человек, — ответил за короля министр Эскис, — встретит вас у запасного выхода.

— Куда меня отведут? — одеваясь, Эдвин все еще пытался вызнать, что же его ждет.

Из одной темницы в другую?

— В Ратском лесу есть охотничий домик, — нехотя сказал король.

— никогда о нем не слышал.

— Естественно, не слышал. Я постарался, чтобы ты никогда о нем не слышал. Потому что именно там твоя мать, эта высокородная шлюха, изменяла мне…

«А, вот оно что», — Эдвин даже не удивился этому.

И, что бы оправдать в мыслях добрую и славную мать, добавил про себя: просто так не изменяют, тем более, королевы. И, значит, ты тоже был виноват перед ней, сволочь.

— Вот и посидишь там, пока все не утихнет, — подытожил король, — оделся? тогда иди к выходу, тому, что в левом крыле. тебя встретят.

— Разве ты меня не проводишь, папенька? — елейным голосом поинтересовался Эдвин.

— незачем, — обрубил отец, — иди.

Эдвин хотел было подобрать с пола флягу, оставленную Мартином — но передумал, потому что тогда станет ясно, что кто-то его навещал.

Верги с ними, пусть думают, что принц Эдвин — одинок и отвержен всеми, это даже на руку.

Когда Эдвин проходил мимо Эскиса, тот сунул ему в руку свежий факел и кивнул. Эдвин криво ухмыльнулся, пошел вперед, по темному коридору, не оглядываясь.

Его так и подмывало куда-нибудь свернуть, затаиться в замке и ни в какой охотничий домик не идти. Уже завтра наследный принц понадобится в столице. Завтра… Когда темное заклинание Мартина сработает.

но, спиной чувствуя взгляды отца и министра, он все же шел в нужном направлении. Факел потрескивал, плевался колючими искрами, и звуки шагов умирали среди толстых каменных стен.

«но я вернусь. Вернусь», — бухало в висках весте с пульсом.

Да, он пересидит в этом верговом охотничьем домике, и обязательно вернется. И станет королем. И тогда каждый, кто посмел посмеяться над неудачливым принцем, будет плакать кровавыми слезами. А что он сделает с герцогом Велье! о-о, здесь надо будет проявить фантазию, но она у него имеется, это точно.

Потом Эдвин уперся в узкую винтовую лестницу, которая должна была привести его к запасному выходу из замка. С трудом протискиваясь сквозь низкий и узкий арочный проем, он наконец добрался до выхода: деревянная дверь была приоткрыта, куда-то в туманную ночь, и свет факела делал темноту гуще и жирнее. Словно сажа, странным образом намешанная с бледными хлопьями тумана.

Эдвин ругнулся и бросил факел на каменный пол. тот зашипел, рассыпался искрами и погас. А за дверью по-прежнему поджидало неведомое, и внезапно Эдвин поймал себя на том, что совершенно не верит собственному отцу. Что замыслил старик? Хотелось бы знать, очень…

но идти все равно было нужно. не сидеть же перед этой дверью до утра? И Эдвин аккуратно толкнул пересохшую деревянную створку, сделал маленький, осторожный шаг вперед. Было темно, хоть глаза выколи. он увидел далекие звезды, рассыпанные по небосводу, увидел хозяйственный блок шагах в двадцати и… там его действительно ждали. Прислонившись к стене, стоял мужчина, закутанный в плащ с наброшенным на голову капюшоном.

«Верг знает что», — подумал Эдвин и решительно двинулся вперед.

Кроме этого мужчины, вокруг не было ни души. Это не нравилось, но что поделать? Эдвин преодолел разделяющее их расстояние, остановился в двух шагах от незнакомца.

«ну, Эскис, ну ты и гад».

— Приветствую, — сказал Эдвин мужчине.

тот молча кивнул и махнул рукой вперед, за конюшни, туда, где могла быть запасная калитка для выхода из замка.

— могу я узнать твое имя? — сделал вторую попытку Эдвин.

Вся его интуиция кричала, вопила о том, что не следует идти с этим незнакомцем.

может быть, самое время повернуть обратно?

особенно пугал глубоко надвинутый капюшон: под ним была только тьма, ни проблеска.

но мужчина внезапно хмыкнул и ответил:

— Карруш, ваше высочество. меня зовут Карруш. Следуйте за мной, нас ждут лошади.

У Эдвина слегка отлегло от сердца, и он покорно пошагал следом.

нет, по-прежнему ему ничего не нравилось, но теперь, когда прозвучало имя, стало не так тревожно.

— ты — от Эскиса? — спросил он, когда зашли за угол конюшен.

Здесь пахло свежим навозом, сеном. В ночи изредка фыркали лошади.

— от Эскиса, — ответил Карруш и, как показалось Эдвину, тоже фыркнул.

«Да что я смешного спросил?»

Их разделяло не больше шага, когда Карруш внезапно повернулся — стремительно, всем телом, и Эдвин увидел блеск оружия.

он даже подумать ничего не успел.

но тело — тренированное тело — не подвело. Действовало куда быстрее мыслей.

Эдвин успел блокировать удар Карруша, направленный в живот, успел отшатнуться. но Карруш оказался отменно подготовленным убийцей — вот цена твоим обещанием, папенька! — и стремительно нанес второй удар, уклониться от которого Эдвин уже не успел.

огнем полоснуло вдоль предплечья, и мгновенно рукав наполнился кровью. А потом Эдвин как-то внезапно очутился на земле, и сверху навис Карруш, и прямо в глаза сверкнуло узкое лезвие кинжала. несколько мгновений они молча боролись, и Эдвин с внезапной ясностью осознал, что — все. Его рука слишком быстро слабеет, да и боль дает о себе знать.

— Да как ты посмел? — выдохнул он в перекошенное злобой лицо убийцы.

Впрочем, зря.

И острие все ближе к глазу.

Верги… как все неправильно…

— Сдохни! — прошипел Карруш, делая последнее движение.

И Эдвин успел почувствовать, как ледяная сталь входит в глаз, вымывая горячей кровью все мысли, да и его самого… Это было так ярко, и так страшно, что он успел закричать — и кинжал остановился в волоске от глаза. Что-то случилось — что-то непонятное, неожиданное.

Эдвин дернулся, стряхивая с себя убийцу — тело показалось слишком мягким, рыхлым. И тело это, похоже, разваливалось комьями на глазах.

Эдвин трясущейся рукой сдернул капюшон Карруша, и под ним уже не было лица, лишь белые кости, да и они начали проседать, обращаясь в прах.

— Верги, — прошептал Эдвин.

Понимая, что кольцо смерти продолжает сжиматься, он кое-как отполз. Перед глазами запрыгали цветные точки — он что, тоже превращается в прах, вот так, заживо?

но додумать он тоже не успел, потому что на плечи легли чьи-то крепкие руки, и голос Мартина прошептал на ухо:

— Ваше высочество… все в порядке. Я успел. теперь надо уходить, и быстрее.

— ох, — выдохнул Эдвин, — Мартин!

И, окончательно утратив способность что-либо понимать, обнял своего верного слугу за шею.

Его начало трясти, когда вышли на тропу, которая уходила в лес. от пережитого, от осознания, насколько близок был к небытию, от дергающей боли в руке. Кажется, кровь запеклась, прилипла к ране вместе с рукавом и хотя бы перестала капать… А папенька — ах ты, гад! «Пересиди, дождись, пока все уладится» — мысленно передразнил Эдвин и горестно покачал головой.

такого от родителя не ожидал. нет, конечно, никогда меж ними не было хороших отношений, какие могли бы быть между отцом и сыном. но чтобы вот так, инсценировать бегство и убить? Впрочем, не погнушался ведь ради спокойствия государства единственного сына засунуть за решетку! И все эти намеки на то, что король может жениться и настрогать себе наследников — возможно, именно таковыми и были истинные намерения папеньки? А он, Эдвин, стал костью в горле. не угоден ни королю, ни герцогу Велье…

«И чего только не сделаешь ради того, чтобы собственная задница осталась на троне и сидела там долго и благополучно».

Эдвин посмотрел в спину Мартину и невольно тому позавидовал. Вот, слуга. можно сказать, даже раб. но его не пытается убить собственный отец… и даже если у Мартина и отца-то не осталось — все равно, гораздо приятнее жить с осознанием того, что никакой родич не подбросит гадюку в постель.

Мартин уверенно шагал впереди и, похоже, отменно видел в темноте. Эдвин же только и мог разглядеть высокий худощавый силуэт.

— Подожди, — попросил он, — не так быстро.

Мартин остановился, обернулся: было видно, что он хмурится, кусает губу.

— надо поскорее отсюда убираться, ваше высочество.

— откуда ты узнал, что меня попытаются убить?

— Я не знал этого, — прошелестел маг, — но я узнал о планах вывести вас из темницы и решил тоже поприсутствовать. Как видите, не зря.

— Когда сдохнет его величество? — поинтересовался Эдвин, — ты запустил заклинание?

— Еще нет, ваше высочество. но если сейчас активировать то, что я настроил, то в полдень. В полдень королю сделается дурно, потом пойдет кровь носом, горлом. Кровотечение не смогут остановить… И все.

— А следов не останется? Прибегут слуги Светлейшего… Верговы монахи. они могут чувствовать.

— они почувствуют… что-то, но этого будет недостаточно, чтобы меня найти, — согласился Мартин. Кивнул, предлагая идти дальше, и они медленно зашагали сквозь лес, — я привязал заклинание к лабиринту в дворцовом парке. теоретически, пустить его оттуда мог любой темный маг, попавший на территорию дворца.

— Любой не запечатанный, — уточнил Эдвин.

теперь уже план не казался ему столь хорошим, потому что монахи начнут рыть, и — а вдруг? — что-то могут и обнаружить.

— В твоей комнате есть следы тьмы? — тихо спросил он.

— Следы тьмы появляются только тогда, когда ее выпускаешь, — безмятежно ответил маг, — для всех я самый обычный человек. ну, или человек, которого его высочество подобрал для удовлетворения своих низменных пороков.

— Это так о нас говорят? не слышал.

Эдвин даже поморщился. Выходит, Лафия спала с ним, зная все эти грязные сплетни. Это как надо отчаянно хотеть украшений и нарядов, чтобы спать с человеком, о котором говорят как о мужеложце?

— Да вы вообще мало что слышите, — проворчал Мартин, — но для этого есть я, правда ведь?

— До сих пор не верится, что он приказал от меня избавиться, — прошептал Эдвин, — ну что я такого ему сделал?

Было видно, как Мартин передернул плечами.

И сказал:

— ничего особенного, ваше высочество. но вы стали просто неудобны, как ни крути. В глазах народа запятнали себя кровью баронской семьи…

— Это был не я! И ты туда же?!

— теперь это уже не важно. Важно то, что о вас говорят, а говорят — разное. Герцог Велье уж постарался. И, насколько понимаю я — быть королем это такое дело. от неудобных надо избавляться.

— Я мог бы просто исчезнуть…

— так вы бы и исчезли. навсегда. Это ведь очень удобно, ваше высочество.

«Умный какой», — внезапно подумалось Эдвину.

то, что Мартин оказался умным, внезапно разозлило. Слуга — или даже раб — не должен быть умнее хозяина. Разумеется, то, что Мартин все видит и слышит, ещё не есть доказательство его превосходства, но, но…

«Интересно, а когда Мартин станет для меня неудобным?» — подумал Эдвин.

они все дальше уходили в лес, над головой деревья-гиганты почти сомкнули корявые ветви, и у Эдвина появилось чувство, что он изо всех сил пытается выдраться на волю из этих жутковатых костлявых пальцев, но почему-то вместо этого зарывается все глубже и глубже во тьму.

— Я хочу, чтобы ты активировал свое заклинание, — наконец произнес Эдвин, — сейчас же.