Карусель

Глава 19

Март 1991 года

В тихом доме Салли бродила из комнаты в комнату, и грузный терпеливый ньюфаундленд ходил за ней по пятам. Надо было бы самой отвести детей к соседям на день рождения, но просто не было сил, поэтому их повела няня. В последнее время у нее больше ни на что не было сил.

Салли останавливалась у каждого зеркала, без всякой причины надеясь, что следующее отразит менее страшный образ. Дело было не в тщеславии, вещи такого рода остались в другой жизни, в той жизни, куда она никогда больше не вернется.

Вот так она будет выглядеть в тюрьме или даже хуже. С той декабрьской ночи она уже потеряла двадцать фунтов и, без сомнения, потеряет еще. «Этюд в черно-серых тонах, — думала Салли, — серая кожа и черные волосы».

Несмотря на толстую твидовую юбку и два свитера, ее била дрожь. Ветер, гнувший голые деревья, которые раскачивались так, будто молили о помощи, проникал в каждую щель их дома. «Или, может, мне холодно просто потому, что я так похудела», — отстраненно думала Салли.

В кухне, кажется, было потеплее. Поставив чайник, Салли присела в ожидании, пока вскипит вода. Кухни такие домашние, их стены словно смыкаются вокруг тебя, и кажется, что здесь ничто не сможет причинить человеку вреда, здесь, где поет чайник, гроздь бананов красуется в старой синей вазе, а собака так уютно спит под столом.

Горячая кружка приятно согрела ладони, но холод не исчез. Это был холод страха. И Салли абсолютно честно призналась себе, что боится она не за себя, хотя и это присутствует, нет, в основном она терзается из-за детей и Дэна, из-за своих родителей, которые до сих пор живут представлением о ее ничем не замутненном счастье. «Если бы я страдала одна, я бы выдержала, как противостоит раку, который рано или поздно убьет его, Клайв».

Услышав звук подъехавшего автомобиля, она решила, что это Дэн. Он должен был вернуться с работы пораньше, чтобы забрать из гостей няню с детьми. Она и так осложняла его рабочие дни и знала, что, если б мог, он бы сидел дома и следил за ней. Этим утром он категорически запретил ей выходить из дома, и Салли гадала: то ли она выглядела совсем уж больной, то ли он заметил произошедшую в ней перемену, внутренний настрой рассказать правду.

Взгляд упал на календарь. Памятный день: ровно год назад доктор Лайл сказала ей, что ее дочь подверглась сексуальным домогательствам, а еще это был день рождения чудовища. Тогда тоже дул пронзительный ветер, от которого они отгородились плотными красными шторами. Кто-то обратил внимание на карусель, подобная которой свела их с Дэном. На Салли нахлынули воспоминания.

Но этот день, слава Богу, был теперь памятен и по другой причине: Тина наконец-то достигла реального, настоящего улучшения. До конца было еще далеко, но направление было ясным и безошибочным.

Семейство уже ворвалось в кухню. Няня тут же подняла большие пальцы, давая понять, что Тина вела себя на дне рождения хорошо. Девочки поставили на стол свои пакеты с маленькими шоколадками, пластмассовыми куколками, резиновыми мячиками и другими мелочами. Салли принялась их раздевать.

— Я сказала Дженнифер, что моя сестра лучше, чем ее! — объявила Тина.

— Почему ты так решила? — поинтересовалась Салли.

— Потому что моя сестра больше и знает больше слов. А ее сестра глупая.

— Глупая, — повторила Сюзанна. — Глупая, глупая, глупая.

— Вот видите! — засмеялась Тина.

Тина засмеялась! За это было не жалко никакого золота. Золота, бриллиантов и жемчуга. Снова звенел давно забытый Тинин смех, надувались щечки, сияли озорством глаза.

И Салли обняла своих девочек, тиская, раскачивая их и смеясь вместе с ними.

Дэн смотрел на них, и на его лице было такое выражение, что сердце разрывалось.

Почти каждый вечер, невзирая ни на какую усталость, они возвращались к одной и той же теме: говорили об Аманде, обсуждали, как она могла жить все эти годы с таким грузом, почему ничего никому не рассказала и каким образом никто ничего не заметил.

— Да, — сказал как-то Дэн, — когда она уехала, прислуга, вспоминая о ней, называла ее трудным ребенком, но никто особо не задумывался. А я постепенно смирился с тем, что она уехала. Оливер объяснил мне тогда, что мальчики не плачут, и я не плакал, а потом жизнь вошла в свою колею. «Боярышник» стал моим домом.

— И тебе не казалось странным, что она больше к вам не приезжала?

— Ну, родственники в Калифорнии были очень милые люди, а я каждое лето навещал ее. Оливер говорил, что не надо ни к чему ее принуждать, не хочет приезжать — значит, не хочет.

Салли находила некое утешение в мыслях об Аманде и сожалела, что не знала ее раньше.

— Она такая отважная женщина и, подозреваю, любящая. Вспомни, как она отозвала свои требования и извинилась, что вообще это затеяла.

Дэн согласился.

— Давай пригласим ее погостить у нас, и подольше, как только потеплеет. Мне бы этого хотелось. Можем хоть сейчас позвонить ей и спросить.

— Нет, подожди, — остановила его Салли. — Мы не знаем, что будет в ближайший месяц-два.

— Ты опять за свое, Салли? Я не желаю этого слышать!

— Тебе придется слушать это, Дэн. Я больше так не могу.

Они находились в своей спальне. Салли лежала на диванчике, стоявшем в изножье кровати, и Дэн сел рядом с ней.

— Послушай меня, — со всей серьезностью начал он, — и скажи правду. Ты волнуешься потому, что Йен знает? Да?

— Нет, я доверяю Йену. Он не причинит вреда ни детям, ни мне. Дело совсем не в нем. Дело во мне.

— Салли! Это же был несчастный случай! — воскликнул Дэн. — Ты понапрасну истязаешь себя, — упрекнул он жену. — Можешь ты убрать это в дальний угол своего мозга и запереть этот угол на ключ?

— Если бы ты был адвокатом, ты бы так не говорил.

— Тогда я рад, что я не адвокат.

— Но все мы живем в правовом государстве.

— Прошу, без нравоучений.

— Я и не собиралась тебя поучать. Может, это прозвучит высокопарно, но есть такая вещь, как совесть, и моя терзает меня день и ночь. День и ночь, Дэн!

— Он заслужил смерть.

— Я знаю, но не от моих рук.

— От твоих рук. — Он наклонился и поцеловал их. — Салли, ты убьешь меня и наших девочек. Умоляю тебя, не делай этого с нами. И какая тебе будет польза, если ты пройдешь через следствие и суд и, упаси Бог, попадешь в тюрьму? Что это докажет?

— Только то, что мы не имеем права допускать произвола.

— Бога ради, Салли, ты же не суд Линча устроила! Это был несчастный случай!

— Мы ходим по кругу, Дэн, я устала. Я должна сознаться, Дэн, как в конце концов пришлось рассказать Аманде.

— Но это же совсем другое дело!

— Да нет. Просто внутри тебя что-то нарастает, пока не заполняет до отказа, и тогда происходит взрыв.

— Мы столько раз об этом говорили и ни к чему не пришли. Может, Йен с тобой поговорит? Все-таки он был… отцом Йена. Может, ты его послушаешься.

— Прошу тебя, милый, как ты сказал, мы уже много раз об этом говорили. Это бессмысленно. В понедельник я иду в полицию.

Схватившись за голову, Дэн принялся мерить комнату шагами.

— Боже мой, у меня такое чувство, будто я схожу с ума! Нет, только не в понедельник. Ты сначала должна встретиться с адвокатом. Этого требует здравый смысл, и я на этом настаиваю. Я знаю, что в среду из отпуска возвращается Ларсон. Мы пойдем к нему. Ты обещаешь подождать?

Салли не хотела плакать и усилием воли сдержала слезы.

— Да, но я не дам ему отговорить меня.

— Можно подумать, он станет это делать, — мрачно сказал Дэн.

Разумеется, ни один уважающий себя адвокат не станет ее отговаривать. Она это знала. Но он направит ее, а потом парки — богини судьбы — сделают свое дело.

Клайв находился в больнице с самого утра, а сейчас день уже близился к вечеру. В маленькой комнате рядом с кабинетом врача, в комнате ожидания для привилегированных пациентов, он, как предполагалось, просматривал журналы. Боль в спине была почти нестерпимой при любом положении. Тогда он встал, но лучше не стало. Боль распространялась теперь в ноги, сантиметр за сантиметром — изо дня в день. Сколько уже дней прошло? Десять? Одиннадцать? Он потерял счет, боль его ослепила.

Кто-то пригласил его в кабинет доктора Дэя.

Клайв вошел. Врач сидел, углубившись в бумаги. Когда он поднял глаза, по выражению его лица все стало ясно. Глаза его ободряюще блестели, как бы говоря: «Результаты отрицательные», потом в них появилось слегка озадаченное выражение, означавшее: «У меня плохая новость, не знаю, как начать».

— Ну так что, доктор, — сказал Клайв, — ничего хорошего, да?

— Всегда есть… — начал врач, но Клайв перебил его:

— Простите, если я невежлив сегодня. Это плохой день и день рождения моего отца, и я знаю, что умираю, так что, прошу вас, говорите прямо. Я к этому готов.

— Мне очень жаль, Клайв. Черт, нет ничего труднее… Ладно, слушайте. Все анализы показывают метастазы в костях, в почках, в печени — повсюду.

— Ясно.

— Мы старались. После удаления легкого у вас наблюдалось серьезное улучшение на протяжении всей зимы. И вот теперь это. — Он недоуменно пожал плечами. — Как лесной пожар.

Клайв поднял голову.

— Сколько осталось?

До этого он не обращал внимания на тиканье часов в комнате. Внезапно оно стало очень громким. Тик-так, тик-так.

— В любой момент.

С трудом поднявшись из кресла, Клайв нашел несколько слов:

— Спасибо вам за все. Вы сделали все возможное.

— Куда вы сейчас, Клайв?

— Домой. Куда еще? Я хочу быть дома.

— Я имею в виду, как вы туда попадете?

— Машину водит моя жена. Она весь день ждала внизу, в холле.

Врач как будто хотел что-то сказать или сделать. Он встал, открыл дверь и, пожимая Клайву руку и качая головой, произнес:

— Ждала весь день, какая терпеливая жена, может, вы хотите, чтобы я спустился с вами и поговорил с ней, может, я смогу…

— Нет-нет. В этом нет необходимости, но все равно спасибо.

Затем Клайв торопливо надел пальто и, несмотря на боль, побежал вниз по лестнице.

После того как он кратко сообщил Роксанне то, что узнал, после того как услышал ее обычное аханье и ожидаемый ответ: «Врачи могут ошибаться, девять лет назад моей тетке сказали, что ей осталось полгода», Клайв попросил ее успокоиться.

— Я знаю, ты хочешь как лучше, но все это чепуха, и ты это знаешь, — тихо сказал он.

— Когда… когда, он сказал, это может…

— В любой момент.

Он знал, что она надеется, что этого не случится сейчас, в машине, или в каком-нибудь людном месте. Вряд ли ее можно было за это винить. На ее месте он испытывал бы такой же естественный страх.

Сейчас ему только хотелось поскорее добраться до дома и принять что-нибудь обезболивающее. Однако в глубине души Клайв хотел продлить эту поездку, ведь она может оказаться последней. Никогда. Немыслимое слово, когда приходится применить его к себе. И он с жадностью смотрел в небо, на тяжелые тучи, на раскачивающиеся под яростным ветром деревья и на мертвого оленя у дороги — нынешней зимой много было подобных смертей. Но в мае, через два месяца, считая с этого дня, наступит благодатное время, развернутся молодые листочки, а затем из дальних стран вернется несметное множество птиц, потом, почуяв весну, сорвется в галоп его кобыла.

— Я знаю, тебе не хочется разговаривать, но я только хотела спросить — может, ты хочешь чего-нибудь особенного на ужин? Я тогда остановлюсь у магазина. Это не займет много времени.

Роксанна сжала его руку, и когда он в ответ посмотрел на нее, то увидел блестевшие в ее глазах слезы.

— Спасибо тебе, давай поедем домой.

Он был тронут до глубины души. Она была так добра к нему: никогда в его жизни никто так о нем не заботился, не оберегал, не лелеял. Роксанна бесшумно передвигалась по дому, приносила ему еду и питье, снимала для него книги с полок и ставила на место, включала музыку и меняла диски; когда ему ничего не было нужно, она тихо уходила в комнату, которую теперь занимала, оставляя его одного.

Как-то раз она спросила его, не хочет ли он узнать всю историю ее с Йеном отношений, но он не захотел. Это было уже не важно. «Да, — думал он с тоской, — неотвратимая смерть чудесно стимулирует мозги».

Когда они подъехали к дому, он стоял темным, за исключением кухни, свет здесь оставили из-за Эйнджела. Он выскочил им навстречу, дожидаясь, когда его подхватят на руки.

— Посиди пока в кресле в кабинете, — распорядилась Роксанна. — Твоей спине будет легче. Я принесу ужин на подносе.

Она приняла на себя ответственность, что вполне естественно для людей перед лицом неминуемой смерти. Подчинившись, Клайв поймал себя на том, что пытается анализировать ее чувства, и пришел к выводу, что Роксанной руководит смесь страха и искреннего сочувствия.

Когда она поставила перед ним поднос и повернулась, чтобы уйти на кухню, где ела в одиночестве, он попросил ее принести свою тарелку и присоединиться к нему.

— Нам надо поговорить, — сказал он.

— Я все время этого хотела с той ужасной ночи, — с готовностью отозвалась Роксанна. — Я хочу. Мне действительно нужно рассказать тебе все.

— Я совсем не хочу слышать все. Подробности мне не нужны.

— Ладно, без подробностей. Просто дай мне сказать: мой поступок был отвратителен. Но ты-то можешь понять, что значит, когда увлекаешься человеком настолько, что…

Он прервал ее. «Ты можешь понять». Она подчеркнула слово «ты». Но если говорить об «увлечении»… когда это случилось, какая удивительная, полная перемена произошла с ним, началась новая жизнь, он стал другой личностью! Что она об этом знает? Она никогда не была в его, Клайва, шкуре. Ей просто неоткуда знать!

А возможно, она и знает. Просто не в состоянии это выразить.

— Я не то имел в виду, — объяснил Клайв. — Я хотел… что ты думаешь делать после моей смерти?

— Я уеду. Я ни за что не смогу здесь остаться.

— Кто уедет? Вы с Йеном?

— Нет! Все кончено. Ты должен мне поверить.

— Понятно. А что с ребенком?

— Не знаю. Мы же об этом не говорили.

Она сидела, склонив голову, четко вырисовывался ее профиль, подсвеченный лампой. «Греция, — подумал он, — чистая классика». И резко бросил:

— От него ты денег не возьмешь! Я оставляю тебе достаточно. Все знают, что это мой ребенок. Не наказывай его еще до рождения скандалом, связанным с его именем, и не обижай Хэппи.

— Нет-нет, я бы никогда этого не сделала. Она моя подруга. Она добрая женщина… старых традиций, не то что я. Я хочу сказать, что в ее положении, если бы это случилось со мной, я бы взяла этого ублюдка и пинком вышвырнула бы за дверь, но она… если она узнает, это ее сломит, а мне что с этого? Я как-то сказала Мишель… мы говорили про нас с Йеном…

— Не надо. Мне достаточно знать, что ты сдержишь слово.

— Я сдержу. Я думаю поехать во Флориду и жить с Мишель, если…

— Если будут деньги на ее учебу? Будут. Зачем мне наказывать Мишель? Она такой славный ребенок. Пока она учится хорошо, пусть остается там, строит свою жизнь.

— Не знаю, я не знаю, что и думать! — расплакалась Роксанна. — Ты такой добрый! Я думала, что таких людей, как ты, не бывает. Как бы я хотела тебе помочь, что-нибудь для тебя сделать…

— Ты можешь. Позвони Дэну и Салли, потом Хэппи и Йену.

— Йену?

— Да, да, Йену. Я хочу, чтобы все они приехали сюда в десять часов утра завтра. Это очень важно. Они все должны обязательно приехать. А потом позвони моему адвокату Тимоти Ларсону и скажи ему, что он тоже нужен мне здесь. Его номер в моей записной книжке.

Лекарство начало действовать, боль немного отступила. Клайв обвел взглядом комнату: приглушенные красные и синие тона старинных ковров, книги, картины с изображением лошадей и фотография его кобылы. Он надеялся, что она обретет хорошее новое пристанище, потому что не сомневался — после его смерти она и все его личные вещи наверняка будут распроданы. Или Дэн с Салли найдут возможность подержать кобылу у себя, пока Тина не подрастет и не сможет на ней кататься.

— Мистер Ларсон в отпуске и вернется в среду, — сообщила Роксанна.

— Тогда пусть пришлют партнера. Все равно кого.

Когда Роксанна вернулась, он заметил ее скованность и мягко произнес:

— У тебя испуганный вид, бедная девочка. Тебе не о чем беспокоиться, обещаю.

— Ну, раз ты так говоришь… Но я бы хотела знать, что все это значит?

— Узнаешь, — пообещал он.

Все они сидели полукругом лицом к Клайву. Было нечто драматичное в этой ситуации: он вел собрание, полностью взяв дело в свои руки, в то время как всем остальным приходилось подчиняться. Казалось, только Хэппи и мистер Джардинер, адвокат, ничуть не переживали.

Поигрывавший золотым перочинным ножичком Йен сидел рядом с Хэппи, Роксанна поместилась на противоположном конце полукруга. Может, и правда у них все кончено? Она так сказала, и Клайв хотел в это верить.

Салли и Дэн выглядели измученными и изможденными, словно не спали на протяжении нескольких недель. Странно, что могло настолько выбить их из колеи? Эти двое не заслуживали тревог, хотя мир устроен совсем не так. Совсем.

— Вас, мистер Джардинер, я попросил прийти, потому что то, что я сейчас собираюсь сказать, должен слышать юрист.

Мистер Джардинер, который был очень молод и, вероятно, только что окончил юридическую школу, кивнул с приличествующей важностью.

— Должны подъехать еще двое. А, они уже здесь. Открой, пожалуйста, дверь, Роксанна.

Двое мужчин, излучающих авторитет власти, вошли и заняли свои места. Клайв представил их:

— Детективы Мюррей и Хьюбер из отдела по расследованию убийств — мистер Джардинер, мой адвокат. С остальными вы уже знакомы.

Казалось, весь полукруг подался вперед, почти забавно было наблюдать это представление, в котором он, словно кукловод, дергал за ниточки.

Начал Хьюбер:

— У вас есть какие-то улики?

— Нет, у меня есть разгадка, — произнес Клайв.

От одного к другому распространилась тревога, глаза у всех расширились, Йен перестал играть ножиком, а Дэн схватил Салли за руку.

— Как известно членам нашей семьи, я болен. Мои дни сочтены. В таком состоянии к человеку приходят очень серьезные мысли. — Он помолчал. Пусть подождут. Он расскажет, как считает нужным. — Я думал о том, что когда-нибудь в будущем, может, даже годы спустя, какой-нибудь несчастный бродяга, вломившийся в чей-то дом, будет схвачен, как подозреваемый в убийстве моего отца. Это возможно. Такое случается. — Он посмотрел на детективов. — Не так ли?

Хьюбер признал такую возможность.

— Но маловероятно, — добавил он.

— Пусть даже так, но я попросил вас прийти сюда для того, чтобы все прояснить. Я тот человек, который застрелил Оливера Грея. Я, и только я.

Все дружно ахнули. Хэппи резко вскрикнула, Йен встал и снова сел, Дэн хотел что-то сказать, но детектив Хьюбер движением руки велел ему молчать.

— Да, — снова заговорил Клайв, — я был не в себе, в гневе, в истерике, назовите это как хотите. Я собирался убить своего брата. Случилось так… нет, это не важно. — Он помолчал и продолжил настолько тихо, что всем пришлось напрячь слух: — Я взял револьвер. Не могу точно сказать, о чем я думал и думал ли вообще. Помню только, что стал подниматься по тропе, ведущей на холм с обратной стороны. Я снял ботинки, чтобы не оставить в доме следов, и вошел в заднюю дверь. Я знал, что отец ложится спать рано и что Йен в тот вечер был в том доме. Разумеется, он опоздал, его там не было, но это выяснилось позже. В холле было очень темно, и я принял своего отца за брата. Да. Своего отца. Я был не в себе, вы понимаете? — Клайв обвел взглядом пораженных слушателей. — Оружие — револьвер тридцать восьмого калибра. Он сейчас здесь. Роксанна, проведи офицеров наверх. В моем гардеробе лежит зеленая книга, «Основы математики». Она внутри полая. Оружие там.

За исключением мистера Джардинера, который торопливо делал заметки в своем блокноте, все присутствующие словно оцепенели. Никто не нарушил сгустившуюся тишину, пока те трое ходили наверх. Когда они вернулись, весь полукруг выпрямился, чтобы заглянуть в полую книгу с лежащим внутри револьвером.

— Значит, вы собирались убить вашего брата, — заговорил Мюррей. — Почему?

Как ответить? Потому что на протяжении всей жизни он получал все, что хотел. Все.

— Почему? — повторил полицейский.

— Я бы предпочел не говорить об этом, за исключением того, что Йен не совершил никакого преступления. В этом смысле он ни в чем не виноват.

Достаточно. Ни к чему им знать больше.

— Было бы желательно, чтобы вы ответили, — тихо сказал мистер Джардинер.

— Я могу, но предпочитаю этого не делать. У вас есть оружие и добровольное признание.

Но детективов было не так-то легко сбить с толку.

— Вашей защите помогло бы, если б вы назвали какую-то причину вашей ненависти.

— Мне не нужна защита. Я умру прежде, чем вы успеете созвать большое жюри. — Тут Клайв понял, о чем они думают. — Это не будет самоубийством, — сказал он.

Комната, весь дом, утро за окном — ничто не могло вместить бурю чувств, охватившую его. Переводя взгляд с одного застывшего лица на другое, с Йена на Роксанну, он сказал:

— Если в этой комнате есть человек, который знает причину, остальным знать не обязательно. — Его взгляд вернулся к Йену. — Теперь я рад, что не причинил тебе вреда, Йен. У тебя впереди долгая жизнь. Ну вот, я это сказал и могу уйти в мире, более или менее.

— Вы собирались снова использовать оружие? Предполагаемый убийца чаще всего стремится избавиться от него.

Клайв улыбнулся слову «предполагаемый».

— Я бы так и сделал, если бы смог, но я был не в состоянии уехать на машине и остаться в одиночестве. Так что вы можете сравнить оружие с раной и спокойно закрыть дело.

На мгновение слово «рана» эхом отдалось в его ушах, в сердце: красный, рваный, влажный, зияющий ужас. И внезапно Клайв воскликнул, словно рядом никого не было или ему было все равно, что кто-то услышит:

— Мой добрый отец! Единственный человек, который меня любит… действительно любил меня с тех пор, как умерла моя мать. Он, который не обидел ни одной живой души и всю свою жизнь творил добро. Боже мой, боже мой! — Он заплакал, взад-вперед покачиваясь в кресле.

Потом вдруг встал, когда вернулась режущая боль, нарастая, как никогда раньше, пронзая и разрывая, пытаясь сломать его. Он вздрогнул, сделал шаг, как будто хотел убежать от мук, споткнулся и упал.

Когда «скорая помощь» забрала Клайва, Роксанна поехала с ним.

— Есть одно место. Может поехать его жена, — сказала медсестра.

— Его врач говорит, что сломалась кость, — сообщил Йен, повесив трубку. — Просто сломалась. Он не удивился.

Мистер Джардинер, прилагая все усилия, чтобы хранить подобающую юристу невозмутимость, был поражен не меньше остальных. Однако решил высказаться:

— Без сомнения, его разум также дал трещину, несчастный человек.

«Говорит как юрист, готовящий защиту», — подумал Йен и быстро согласился:

— Да, в последнее время я что-то такое замечал, хотя, поскольку я не врач, я не могу ставить диагноз. Но он очень переживал из-за продажи леса. Вел себя агрессивно, неразумно, не вполне… не вполне адекватно. Его надо простить.

Мистер Джардинер сделал еще какую-то запись. Дрожащая и заливающаяся слезами Хэппи ухватилась за руку Йена, а Дэн, нахмурившись, пытался припомнить, вообразить Клайва, ведущего себя неадекватно и агрессивно.

А затем на него нахлынуло осознание того, что Салли свободна… Все они слышали его признание, четкое и ясное. И разумеется, никто не станет заряжать старинное коллекционное оружие боевыми патронами… Все они стояли сейчас в холле, но Салли поднялась на несколько ступенек по лестнице и села там одна. «Это последствия шока, — понял он, думая о том, что теперь-то он на целую неделю куда-нибудь ее увезет. — Тину вполне можно оставить на няню, так что у нас с тобой будет целая неделя, чтобы ты хоть немного пришла в себя, милая моя, любимая».

Детектив Хьюбер поговорил по телефону и присоединился к остальным.

— Босс потрясен!.. Сначала он даже не поверил. Да и я. Он поставит у его палаты двух ребят. Господи! Ничего подобного в жизни не слышал.

— Разумеется, мы знали, что это внутреннее дело, — сказал Мюррей, — может, кто-то из работников, обиженный на что-то, или кто-то из членов семьи. — Он покраснел, словно извиняясь перед этой самой семьей, и объяснил: — Такое, знаете ли, случается даже в самых лучших семействах. Так что мы были уверены. В доме полно ценностей, но ничего не взяли. Там было даже семьсот долларов наличными. Да, пуля была выпущена из оружия тридцать восьмого калибра, из лежащего здесь красавца. — Он показал на зеленую книгу под мышкой. — Правильно говорится: подожди, и убийство раскроется само.

— Не всегда, — напомнил ему Хьюбер, — но по большей части.

«Если бы мы только знали все эти три месяца», — думал Дэн.

Хэппи видела на полу тело, которое могло быть телом Йена, ее мужа, ее любви, единственной любви.

«По крайней мере, — думал Йен, — Клайв умрет, веря, что отец был тем человеком, которого он всегда знал, тогда как я… я буду жить с другим знанием».

«Бедный Клайв. Разве я не считала всегда, что с ним что-то не так?» — спрашивала себя Салли.

— Думаю, вам всем не помешает выпить, — сказал Хьюбер, когда полицейские собрались уходить.

— А потом, может, и повторить, — добавил Мюррей.

Мистер Джардинер сунул свой блокнот в карман, надел пальто и на прощание дал совет:

— Сюда, разумеется, приедут журналисты. Они будут осаждать вас, как осиный рой. Ничего им не говорите. Пусть кто-нибудь другой открывает дверь и говорит, что никого из вас нет. Они могут звонить в офис, если захотят, а они, конечно, захотят. Факты таковы: всем известно, что между членами семьи были разногласия по поводу нового строительства на месте леса. Рак Клайва Грея затронул его мозг, и в ходе обычного делового спора он потерял над собой контроль. Он за себя не отвечал. Вот так. Что касается вас всех, что тут скажешь? Ужасное, ужасное событие! Просто не знаю, как рассказать об этом в конторе. — Повернувшись к Йену и Дэну, он добавил: — Вы, если не ошибаюсь, клиенты нашей фирмы в третьем поколении. Мистер Ларсон будет просто убит, когда это услышит.

— Убит, — повторила Хэппи, когда входная дверь закрылась. — Думаю, это слово очень подходит, потому что ничего другого просто не подобрать. — Глаза у нее покраснели от слез, она всхлипнула. — Господи, когда же это кончится?

— Бедная Роксанна, — проговорила Салли. — Еще и года не прошло, как они поженились.

— Представить только, — сказала Хэппи, — полицейские у двери его палаты. Я и не думала, что у него настолько помутился разум. Ты никогда не говорил мне, Йен, и странно, что я ничего такого не замечала. А ты, Салли?

— Не в этом смысле, хотя он всегда казался мне немного странным.

— Просто смешно! — возмутился Дэн. — Клайв был абсолютно нормальным человеком, пока не начался этот рак. Абсолютно! Я еду в больницу. А ты, Йен?

— Конечно. Всем остальным не нужно этого делать, если только вы сами не хотите.

Хэппи, которой надо было чем-то заняться, сказала, что она останется и приберет на кухне.

— Там на столе так и стоит посуда от завтрака. Йен, я, наверное, возьму собаку к нам. Роксанны, вероятно, не будет целый день, пес тут с ума сойдет, некому даже будет выпустить его погулять.

Салли поняла эту необходимость чем-то занять руки, двигаться, что-то делать, даже если делать нечего.

— Я останусь и помогу, — предложила она.

Йен испустил тяжкий вздох:

— Судебный процесс. Это его доконает, если только рак не прикончит его раньше.

— Судя по его виду, рак скоро сделает свое дело, — мрачно заметил Дэн. И попытался представить себе, хотя и не мог, собственного брата, который захотел бы его убить.

Когда женщины ушли на кухню, Йен очень тихо обратился к Дэну:

— Мне нужно на минутку остаться с Салли наедине, я хочу на коленях попросить у нее прощения.

— Не нужно. Ты видел, что видел, и пришел к логическому заключению.

— Из-за меня вы прошли через ад. Скажи ей, насколько я сожалею, прошу тебя. Скажи, что я никогда себе не прощу.

— Йен, все нормально. Было и прошло. Вся эта история — настоящий кошмар, и ты совершенно ни в чем не виноват.

— Ты не знаешь…

— Чего я не знаю?

Йен прошел в гостиную. Дэн смотрел, как он ушел в конец комнаты, постоял перед камином, склонив голову, подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу и вернулся в холл с выражением полного отчаяния на лице. Такого отчаяния, что Дэн схватил его за плечо и тихонько встряхнул.

— Ну, будет, — сказал он. — Вся эта история подкосила бы и десятерых. Я хочу, чтобы ты поехал домой и отдохнул. А я поеду в больницу и сообщу тебе потом, что там происходит. Давай!

— Мне нужно с тобой поговорить. У меня разорвется голова, если я с кем-нибудь не поговорю, а ты как раз такой человек, именно ты.

Что это может быть? Какое еще признание может последовать?

— Надевай пальто, Дэн. Мы поговорим на улице.

Они стояли, укрывшись от ветра в закутке между гаражом и домом, и Дэн ждал — Йен пинал сугроб у подъездной дорожки. Дэн понимал, что Йену, возможно, трудно начать, что бы он там ни собирался сказать, а может, вообще не хочется начинать, поэтому мягко произнес:

— Если ты передумал, так и скажи.

— Нет! — Теперь Йен твердо посмотрел ему прямо в глаза. — Нет. Это должно быть сказано. Понимаешь, дело в том, что мы с Роксанной… — Он снова пнул сугроб. — Мы с ней были знакомы до того, как она вышла за Клайва. Я даже не подозревал… в тот день, когда он привез ее в наш дом как свою… свою невесту, я был шокирован так же, как и вы. Нет, я был шокирован в тысячу раз сильнее вас, просто не мог поверить своим глазам. Мы с ней до этого вроде как расстались, но не совсем, и она сделала это, чтобы мне досадить.

Дэн стоял с открытым ртом.

— И Клайв ничего не знал?

— Он ничего не знал до того вечера, когда был застрелен отец. Не знал, что мы возобновили наши отношения… ну, встретились всего пару раз… и этот ребенок… ты ведь знаешь, что она беременна?.. он не его. Он — мой.

— Боже всемогущий, — только и вымолвил Дэн.

— Наши отношения начались почти три года назад. Я познакомился с ней… ну, это не важно. Так бывает. Достаточно на нее посмотреть и понимаешь, как это происходит. Можешь домыслить остальное. Полагаю, что вы с Салли… но с другой стороны, на самом деле я ничего про вас с Салли тоже не знаю. Вещи не таковы, какими они кажутся. — Йен поморщился. — Банальность номер один.

Меньше всего на свете Дэн хотел бы сейчас выступить в роли судьи, это было не в его духе. И все же перед лицом такой откровенности он не смог удержаться от небольшой самозащиты и спокойно ответил:

— Салли для меня всё. Всё!

— Ты можешь не поверить, но Хэппи тоже для меня всё. Из-за этого мы и поссорились. Она хотела, чтобы я оставил Хэппи. Господи! Да я бы лучше дал отсечь себе руку.

— Что, если Хэппи узнает?

— Не узнает. Роксанна не хочет причинять Хэппи страданий, потому что Хэппи ей нравится, она хорошо к ней отнеслась. Занятно, но в Роксанне тоже есть определенное достоинство. Думаю, она и сама этим удивлена. Так что мы сами себя не знаем, не так ли? Банальность номер два. — Начав, он уже, казалось, не мог остановиться. — Мне нет оправдания, но иногда я думаю, что если бы я не… если бы отец не заставил меня так рано жениться, я бы перебесился и успокоился. Но это, конечно же, не оправдание. Господи! Я свел Клайва с ума! Родного брата! Я должен сказать ему до того, как он умрет, должен… — На глазах у него выступили слезы. — Но я не могу сказать, именно ему я не могу рассказать, что на самом деле было между нею и мной. У меня никогда не было такой, как она. Я понимал, что должен оборвать наши отношения, и в то же время хотел, чтобы они длились вечно. И знаешь что, Дэн? Теперь эти чувства умерли. Так всегда и бывает. Думаешь, что этого никогда не случится, а потом вдруг — раз! — и они умирают. Дэн, ты единственный, кто знает про нас с Роксанной. Это должно сказать тебе, какого я о тебе мнения. Я доверяю тебе, как ты доверяешь мне в том, что случилось с Тиной. Как она, кстати?

— Лучше. Гораздо лучше.

— Это хорошо. Слава Богу. Это еще одно, что терзает меня. Когда Клайв сказал, что отец никогда в жизни не обидел ни единой души, я испытал такой стыд и ужас… Я вспомнил о Тине и Аманде. Я знаю, я читал о подобных людях, но это как-то проходило мимо. Я не понимал. Я не распознал собственного отца. Боже! Одно дело путаться с женщинами, но делать то, что делал он… — Йен застонал.

Дэн быстро заговорил:

— Ты за это не отвечаешь. К тебе это не имеет никакого отношения.

— Дэн, со мной трудно иметь дело. Я беспокойный, виноватый и слишком глупый, чтобы быть благодарным за то, что имею. Ты можешь не верить, но все эти события словно вправили мне мозги. Я чувствую… я не очень хорошо могу это выразить, но я чувствую себя другим человеком. Вот увидишь.

Из-за угла налетел мартовский ветер, понес по дорожке обломанные мелкие ветки. Йен запахнул воротник пальто, поежился, и внезапно у него застучали зубы.

— Ты замерзаешь, — сказал Дэн. — Садись в мою машину.

— Нет, это нервы. Я сейчас соберусь, приду в себя.

— Пусть Хэппи отвезет тебя домой. Мы тоже уезжаем. Слишком много всего для одного дня.

На третье утро ненадолго отлучившаяся медсестра вернулась в палату и нашла Клайва скончавшимся от обширного внутреннего кровотечения.

Через несколько минут приехала Роксанна, спустя еще несколько минут — Йен. Как жену ее впустили в палату первой, одну, откуда она быстро вышла, уступив место брату. Он должен запомнить, и он знал, что навсегда запомнит это маленькое тело и желтую кожу, и эту маленькую руку, уже начавшую коченеть. Он будет сожалеть, это он тоже понимал, что его брат так и не пришел в себя для последнего разговора с ним.

Когда ушли врачи, а из коридора убрали дюжих охранников, Роксанна с Йеном вышли на улицу, на стоянку.

— Полагаю, — начала она, — тебе интересно, что я собираюсь делать? Я тебе скажу. Я собираюсь отсюда уехать. Так что можешь не беспокоиться, что я буду где-то поблизости. Я хочу никогда больше не видеть этого места. Здесь я чувствую себя грязью.

— Я тоже ощущаю себя не очень-то чистым, — сказал он.

— Нас нельзя сравнивать. Ты хотя бы никогда мне не лгал.

— Не только тебе, но и никому другому.

— Так что для тебя теперь все будет хорошо.

— Только вот ему я уже не смогу сделать ничего хорошего, если вообще когда-либо мог.

— Твои трудности с ним начались давным-давно, в детском саду. Если бы ты не был настолько красивым, он вырос бы другим человеком. Его тело сыграло с ним злую шутку.

«А твое — это дар богов», — думал Йен. Но она потеряла свою власть над ним. Он точно это знал, стоя так близко от нее. Ее роскошные волосы блестели на свету, шея прикрыта шелковым шарфом с узором из фиалок, он чувствовал запах ее духов. Но ничто в нем не откликалось на это.

Он перевел взгляд на ее живот, и она, как обычно быстро, поймала его взгляд и сказала:

— Не тревожься. Я его вдова, так что, естественно, это его ребенок. Он хотел, чтобы это было так. Он был хорошим человеком… просто немного тронулся, когда захотел убить тебя.

— Я знаю.

— Он оставил денег мне и моей сестре. Я собираюсь продать дом и уехать жить во Флориду. Пусть Мишель живет вдали от всяких ссор и пьяницы отца. Можешь порадоваться, что мы больше сюда не вернемся.

Естественно, он не мог отрицать своей радости. Однако к ощущению внутреннего разлада и вины примешивалось сочувствие, и он сказал:

— Я рад, что он обеспечил тебя. Это не так много, как я обещал тебе, если бы мы продали лес, но…

— Ты не станешь продавать лес?

— Нет. Я отозвал сделку.

— Но ведь это огромные деньги? — с любопытством спросила она.

— Я потерял к ним интерес. Я вдруг подумал, что это просто безумие — хотеть так много. Будто пихаешь в себя шесть бифштексов и шесть кусков пирога, когда достаточно одного.

— Ты изменился…

— Да, но сколько пришлось всего пережить!

— Хочешь посмеяться? Я тоже изменилась. Знаешь, я действительно тебя любила, а теперь этого нет. Нет — и все. С трудом верится, но я буду скучать по Клайву.

— Знаю. — Ничего другого в голову не приходило.

— Мы больше не увидимся, разве только в толпе на похоронах, — сказала Роксанна. — Так что скажу теперь и пожму твою руку. Удачи, малыш! Было приятно с тобой познакомиться.

Они лежали на пляже под ярким солнцем и смотрели на лениво набегающие волны. Все утро Салли не отрывалась от книги, первой, которую она смогла прочитать с декабря. Она снова возвращалась к жизни. Теперь, отложив книгу, Салли принялась размышлять вслух:

— Я все равно до сих пор не понимаю, как Клайв мог дойти до желания убить собственного брата. Вероятно, он действительно сошел с ума.

— Не обязательно, — сказал Дэн.

— Тогда что?

— Э… ничего.

— Ты что-то скрываешь. У тебя таинственный вид.

— Угу.

— В то утро у Клайва вы с Йеном долго разговаривали около гаража. О чем?

— О делах.

— Дэн Грей, я тебе не верю. Ты что-то скрываешь.

— Если есть секрет, Салли, не проси меня его выдать. Я никогда этого не сделаю. Никогда!

Это она знала, потому прекратила расспросы и снова растянулась на полотенце, позволив солнцу прогреть все свои косточки. Внезапно среди этого покоя раздался голос Дэна:

— Ты можешь поверить в то утро, в ту сцену? Это как название книги: «День, который перевернул наш мир».

— Интересно, думала ли хоть раз доктор Лайл, что это я убила Оливера? И у меня все время было ощущение, что и Аманда так думает.

— Теперь они обе знают, что это была не ты.

— Но тогда почему Оливера отбросило к стене, если выстрела не было?

— Думаю, потому что он перепугался. Он понимал, что загнан в угол. О, Салли, а мы собирались в среду пойти к Ларсону, чтобы ты во всем созналась! Как ты страдала, какое мужество проявила! Если с тобой когда-нибудь что-нибудь случится…

— Ничего не случится, милый.

Он сел.

— Давай вернемся в номер. Надо отпраздновать.

— Сейчас только два часа! — рассмеялась она.

— Меня совершенно не волнует, сколько сейчас времени. Давай побежим наперегонки.