Карусель

Глава 5

Май 1990 года

Милях в пятидесяти пяти от Скифии — вниз по шоссе, а затем налево, на север, по щебеночно-асфальтовой дороге, — на краю унылого деревянного городка расположился невзрачный комплекс коричневых сооружений: закусочная, газозаправочная станция и мотель «Счастливые часы». Яркий свет парковочной стоянки заливал два автомобиля и просачивался сквозь жалюзи на кровать, на которой спал Йен Грей.

Первый же звонок будильника разбудил его в десять часов. На самом деле сон его был не глубок, хотя обычно после любовных утех он спал как убитый. Но это зависело от места. В прошлом году в Лас-Вегасе с Роксанной или в те выходные в гостинице «Уолдорф» в Нью-Йорке ему не нужно было беспокоиться о том, чтобы попасть домой до полуночи.

Жалко было покидать обладательницу каштановых волос, рассыпавшихся по подушке. Как он любил зарываться лицом в эти волосы! В свете уличных фонарей блестели два золотых с бриллиантами браслета на ее руке — подарки этого и прошлого года, по браслету за каждый год из знакомства. Новое норковое манто было переброшено через спинку стула. Он подозревал, что она носит его при малейшей возможности, едва начинали позволять прохладные вечера. Он мысленно усмехнулся. Алчная маленькая золотоискательница! И все же она его любит. По-настоящему любит.

Он знал всю ее подноготную. Вызывающую сочувствие историю о смерти матери и о скорой женитьбе отца на Женщине всего шестью годами старше Роксанны, о двух новых маленьких детях и выжившем из ума дедушке, которого перевезли в их и без того перенаселенный дом. Он знал, как она оберегает свою младшую сестру, которая еще учится в школе. Как-то Йен из любопытства проехал мимо ее дома: сломанное крыльцо нуждается в покраске. Дом стоял недалеко от фабрики, где Роксанна работала в отделе отправки. Три поколения ее семьи работали на «Грейз фудс».

Возникал вопрос: как он мог познакомиться с этой девушкой? Пути руководителя и работника склада вряд ли пересекаются. Они встретились в ресторане, куда друзья Роксанны привели девушку отметить ее день рождения. Там они и столкнулись, в центре зала, у салат-бара. Подняв глаза от тарелки с креветками, он натолкнулся на пристальный взгляд самых поразительных глаз, какие ему доводилось видеть, — черные, глубокие, как северное озеро, и с потрясающими ресницами! Густыми, загибающимися и длинными! Он совершенно неприлично уставился на нее.

— Так, — промолвила она, — так-так. И как вы себя чувствуете?

— Польщенным, — ответил Йен. — Очень польщенным. — И он позволил ей увидеть, как его взгляд скользит вниз к ложбинке между грудями, по красивым оголенным плечам и округлым бедрам.

Она улыбнулась.

— Как мило!

— Как тебя зовут?

— Роксанна Мелисанда.

Он удивился.

— Еще раз! Мей… как?

— Не «Мей», а «Ме». Французское имя, понимаешь?

— Да ладно разыгрывать. Ты же не француженка. — И его широко раскрытые, горящие страстью глаза одарили ее взглядом, на который всегда — или почти всегда — он получал соответствующий ответ.

Она рассмеялась.

— Ты тоже не француз. А тебя как зовут?

— Йен.

— Тоже странное имечко. Как оно пишется?

— Й-е-н. Оно шотландское.

Поскольку он монополизировал тарелку с креветками, действовать надо было быстро.

— Когда ты пойдешь к десертной стойке, я встану за тобой. Передай мне номер своего телефона, ладно?

— Я еще раньше заметила тебя за столиком. Та блондинка твоя жена или подружка?

— Подружка.

— Черта с два! Она твоя жена. Это сразу видно. Красивая.

— Ничего. Ты дашь мне номер?

— А ты как думаешь?

Конечно, она дала. Позже она даже проследила, как они с Хэппи уезжали, запомнила, вероятно, номер его машины, чтобы выяснить, кто он такой. На ее месте он сделал бы то же самое. Это была игра, восхитительная, как рулетка в Монте-Карло, и гораздо более интересная.

В комнате стало холодно, и было бы очень приятно забраться назад под одеяло, но было уже десять минут одиннадцатого, время вставать. Еще пять минут, подумал он. Потом разбужу ее. Другие женщины всегда терпеть не могли вставать, потому что у них все было по-другому: им не нужно было спешить домой.

Иногда все они проходили перед его мысленным взором — пылкие и недотроги, брюнетки и блондинки. В конце, когда роман шел к завершению, они значили для Йена очень мало. Он думал, что так же будет и с Роксанной, но это время еще и близко не подошло. Она продержалась дольше, чем все предыдущие, и одна мысль о том, что она может лежать в постели в объятиях другого мужчины, вызывала у Йена приступ бешеной ревности. Он себя знал.

Он также знал, что Хэппи является неотъемлемой частью его жизни. Они поженились, когда ему был двадцать один год, он только что окончил колледж. Да, верно, что его отец, на которого произвели впечатление утонченность и очарование молодой девушки, а кроме того, ее происхождение из старой колониальной семьи, подтолкнул Йена к браку. Но он и сам полюбил Хэппи и любил ее до сих пор. Любовью, которая не имеет никакого отношения к сексу. Эти два вида любви совершенно спокойно могут сосуществовать в мужчине. Женщины же, особенно жены, никогда этого не понимают. Нужно отметить, что и его отец тоже этого не понимал. Предположим — немыслимое предположение, — что он решит оставить Хэппи. Старик, как пулями, взорвется такими словами, как «семья», «верность», «достоинство», «любовь». Да он просто сровняет с землей дом! И еще Йен вспоминал свою мать, свою милую, нежную мать, так похожую на Хэппи…

Пяти минут не прошло, но он уже окончательно проснулся, бесшумно встал, оделся и причесался в ванной комнате. После любовных игр у него всегда были взъерошены волосы, потому что Рокси любила трепать их. Она вообще любила гладить его всего. Вспомнив об этом, он улыбнулся своему отражению в зеркале.

— Да, ты роскошный, и я схожу по тебе с ума, — раздался голос Роксанны. Подойдя к Йену сзади, она, обнаженная, прижалась к любовнику и, поднявшись на цыпочки, положила подбородок ему на плечо, чтобы в зеркале появилось двойное отражение. — Ну разве мы не потрясающая пара?

— Отнюдь не плохая. — Он развернулся и, отстранив Роксанну, окинул ее взглядом. — Мне нравится твой наряд. Браслеты — очень хороший завершающий штрих.

— Докажи, что нравится.

— Я не могу, милая. Мне нужно домой. Предполагается, что я на деловой встрече, а они не продолжаются до ночи.

— Это займет не больше десяти минут.

— Ну-ка отойди от меня. Одевайся, пока я…

— Хорошо, хорошо.

— Мне больше нравится наблюдать, как ты раздеваешься, но это тоже ничего, — заметил он, сидя на кровати и глядя, как Роксанна надевает черное кружевное белье. — Тебе действительно нравится эта одежда?

— Почему нет? Ты такой славный, даришь ее мне.

— Тогда сделай одолжение — выброси эту штуку, которую ты сейчас надеваешь, ладно?

— Какую, эту? — переспросила она, и ее голова появилась над воротом кроваво-красной атласной блузки. — Я ее обожаю.

— Ну а я — нет. Она дешевая.

— Дешевая! Она стоит немало.

— Я не про эту дешевизну.

— А, видимо, она не во вкусе твоей жены.

Не обращая внимания на язвительный тон, Йен спокойно ответил:

— Не обижайся. Я желаю тебе добра. Я хочу, чтобы ты кое-чему научилась по части одежды, например, не носила бы искусственные украшения с настоящими. Ты слишком красива и должна знать себе цену во всем.

Успокоившись, она сказала:

— Хорошо, я выслушаю. Ты столько для меня делаешь, Йен, и для Мишель… Косвенно, я имею в виду. На прошлой неделе я купила ей хорошую одежду.

— Надеюсь, она про нас не знает?

— Милый, я не говорю ей всего. Разумеется, не говорю. Но она моя сестра, и я ей доверяю. Она никогда не причинит мне вреда, так что и тебе бояться нечего. — Роксанна взяла манто. — Ну что ж, я готова.

— Как ты объяснила дома появление норки?

— Я сказала, что манто дешевое, из хвостов. Они ничего в этом не понимают. Сказала, что купила его на рождественской распродаже из своих денег за сверхурочные. — Мех оттенял ее нежное лицо. — Всю свою жизнь я мечтала о подобной вещи. В ней я чувствую себя королевой.

Внезапно вспомнив Хэппи, Йен улыбнулся: рьяная защитница прав животных, она никогда, ни под каким видом не появится в мехах. Контраст между ужасом Хэппи и удовольствием Роксанны был почти комическим.

Роксанна вдруг взвизгнула и подпрыгнула.

— Боже, мышь! Смотри! Смотри!

— Где? Не вижу.

— Она забежала в гардероб. Ради Бога, Йен, пошли отсюда. Скорее, скорее!

— Дай мне хотя бы зашнуровать ботинки.

— Как же я ненавижу этот проклятый грязный мотель, все эти мерзкие места! Оглянись — обои отстают, занавески порваны, единственное, что хорошо, — нет клопов. Почему мы всегда приезжаем в такие дыры? — запричитала она.

— Ну, во-первых, «Уолдорф» слишком далеко. А здесь к тому же безопасно, вот почему.

— Не обязательно «Уолдорф», но здесь просто ужасно!

— Знаю. И скажу тебе, о чем я думаю в последнее время. Я подумываю о квартирке для тебя… где-нибудь не в городе. Уютное гнездышко, например, в Тайтустауне? Что скажешь? Неплохо будет, а?

Она не ответила.

— Неплохо?

— От Скифии до Тайтустауна семьдесят пять миль, Йен. Мне что, бросить работу?

— Конечно, бросить.

— А как же моя сестра? Просто уйти и оставить Мишель в этой крысиной норе с сукой мачехой, сумасшедшим стариком, которому надо напоминать застегивать ширинку, и нашим отцом, которому на всех наплевать?

— Отправь сестру в первоклассный пансион. Ей будет только хорошо.

— Значит, я должна поселиться в глуши, за семьдесят пять миль отсюда, за семьдесят пять миль от своих друзей… Все мои друзья живут в Скифии.

— По нашим шоссе это расстояние — ничто. Чуть больше часа езды.

— Ну да, в этой консервной банке на колесах. Не хватало еще застрять где-нибудь в снежных заносах.

— Я куплю тебе хорошую машину. Тебе в любом случае она нужна, и мне следовало давно об этом подумать. Мы можем поехать в Нью-Гэмпшир или в Бостон, в любое место, где я… где меня не знают, и купим тебе что пожелаешь. «Кадиллак», «линкольн», «мерседес»? Только скажи.

Роксанна поджала губы и прищурилась.

— Прекрасно, но я все равно постоянно буду там одна. Я сойду с ума в четырех стенах. Ни с ними, ни с «мерседесом» не поговоришь.

Йен, которому совсем не нравился ее надутый вид, начал терять терпение.

— И чего же ты хочешь? Тебя тошнит от подобных лачуг, и я тебя не виню. Я предлагаю тебе квартиру настолько близко к дому, насколько могу это позволить. Ты же знаешь, что я не могу поселить тебя ближе. Так что же тебе нужно?

И тут же понял, что нельзя было так ставить вопрос. Он сам напросился на новую схватку.

— Ты знаешь, Йен, чего я хочу. Прекрасно знаешь.

Она стояла посреди комнаты, завернувшись в норковое манто. Поза ее была вызывающей, но в глазах читалась мольба.

Он спокойно ответил:

— Я не могу этого сделать. Я в самом начале сказал тебе, что никогда не брошу свою жену. Я тебе говорил.

— Почему нет? Она тебе не подходит, иначе ты не был бы сейчас здесь со мной.

— Это не так. Одно не связано с другим.

— Она все время сидит, уткнувшись в книжки… и детей у вас нет. За четырнадцать лет вашего брака она даже не подарила тебе детей.

И опять она затронула запрещенную тему. И хотя он ответил по-прежнему спокойно, в голосе его зазвучали резкие нотки:

— Оставь мою жену в покое, пожалуйста. Мы не будем ее обсуждать, Рокси.

— Сколько раз тебе говорить, что меня зовут Роксанна? Я ненавижу, когда меня называют Рокси, и ненавижу, когда говорят, что я могу делать, а что — нет.

Еще два-три месяца назад она была всем довольна. Потом вдруг брак стал темой номер один. Йен устал, хотел спать, был озабочен тем, как побыстрее очутиться дома, и нисколько не настроен на тему номер один. Вообще-то он никогда не был настроен на эту тему.

— Послушай, — сказал он, — ты в своей жизни гораздо дольше откликалась на Розмари, чем на эту свою Роксанну, и говорить ты можешь обо всем, о чем угодно, кроме одного, Рокси.

— Не смей ничего говорить о моей жизни! Если она тебе небезразлична, если ты дорожишь моим будущим… Что со мной будет? Мы встречаемся уже третий год, я старею…

— Черт побери, тебе всего двадцать два, и ты говоришь, что стареешь! Живи одним днем. Наслаждайся им, как это делаю я.

— Тебе легко говорить. Ты застрахован. Сейчас ты вернешься к себе домой, в свое поместье…

— Это не поместье, это дом.

— И очень неплохой. Я видела его, проезжала мимо. У тебя там, наверное, мраморные ванны и бархатные крышки на унитазах.

Несмотря на охватившую его злость, он рассмеялся.

— Это так смешно?

— Нет, но иногда ты бываешь в высшей степени вульгарной, дорогая. Это-то и смешно.

— Вульгарной? Черт, если бы тут было чем в тебя швырнуть, я бы швырнула!

— Ну ладно, успокойся. Давай не будем углубляться. Мы прекрасно провели сегодня время, и будут новые вечера. Как насчет вторника? Нет, это слишком рано. Я не могу отсутствовать так много вечеров практически подряд. Как насчет пятницы?

Он знал, что расстраивает ее планы, но что еще он мог сделать? Ей следует понять и быть довольной. Никогда в жизни она не жила так хорошо.

— Нет, не пятница. И ни один другой день, который ты выберешь, потому что это удобно ей, потому что она твоя жена, которую ты не любишь.

— Я никогда не говорил… — начал он.

— Значит, ты не любишь меня. Мужчина не может любить двух женщин.

— Я люблю тебя, Роксанна. Что должен сделать мужчина, чтобы доказать, что любит женщину?

— Жениться на ней. Если бы мы были женаты, ты бы сейчас был дома со мной.

Снова то же самое. С каждой минутой усталость и раздражение овладевали им все больше.

— Я недостаточно хороша для твоей семьи, вот в чем дело. Ты боишься своего отца. Сын известного филантропа женится на Розмари Финелли — вот, сказала, — дочери Вина Финелли с Дуган-стрит. Все смеются. Да ты просто не посмеешь. Ты боишься своего чванливого отца.

— А ты довольно храбрая девочка. Да что ты знаешь о моем отце? Ты никогда его не видела и не знакома ни с одним человеком, который знает его.

— Кроме тебя. А ты, да будет тебе известно, обронил достаточно намеков, чтобы у меня сложилось определенное мнение о нем.

Маленькая бестия! Умная, отправь ее в университет — окончит с отличием.

Йену стало больно. Пусть о нем она говорит что хочет, но не про отца. Никому не позволено поносить Греев…

— Что ж, милая моя Роксанна, если тебе это нравится, продолжай в том же духе, а с меня на сегодня довольно. — Он надел куртку и взялся за ручку двери. — Последнее слово, однако, остается за тобой. Это привилегия женщин. Пятница тебя устроит?

— Если ты дашь мне ответ сейчас, я не стану ловить тебя на слове. Я не прошу назначить точное время — в следующем месяце, например, нет… но я хочу услышать «да» или «нет». Я устала от неопределенности. Ты собираешься когда-нибудь развестись со своей женой?

Разъяренная красотка, требующая ответа. Никто не смеет его запугивать. Это еще никому не удавалось. Через несколько дней она снова будет в его постели, потому что она без ума от него, независимо от браслетов и машин, как и он от нее.

— Нет, — четко произнес Йен. — Как и раньше, я хочу, чтобы ты уяснила: я не собираюсь разводиться со своей женой. И больше ничего не хочу об этом слышать. Меня тошнит от этой темы.

— Тогда убирайся к черту! И больше не звони мне. Никогда!

Оттолкнув его, она выскочила за дверь и уже заводила свой автомобиль, когда Йен подошел к своему. Он постоял, наблюдая, как ее машина взвыла, чихнула, затряслась и затарахтела прочь. Тогда и он поехал домой.

На пустынном шоссе, в безлунную ночь Йена, словно туманом, окутало ощущение одиночества. Ничего себе, завершение вечера! А как все хорошо начиналось — с корзинки изысканных закусок и бутылки «Вдовы Клико».

«Ну и характер! Она знает, что я на ней не женюсь, так чего петушиться? Через две недели она заявится как миленькая. Нет, она упрямая. Даю ей месяц».

Он приободрился. Но на последнем отрезке пути, минуя главную улицу Скифии, темную громаду конторы «Грейз фудс», взбираясь в гору и почти уже на подъезде к дому, он вдруг почувствовал нервное стеснение в груди.

Доверяет ли ему все еще Хэппи? Когда-то давно, задолго до Роксанны, он проявил небрежность. Хэппи узнала и была в отчаянии. По-настоящему сочувствуя ее страданию, умоляя о прощении за то, что он назвал «ничего не значащей эскападой», Йен пообещал, что это больше не повторится. Какое-то время он держал свое слово, но жизнь коротка, а вокруг такое искушающее разнообразие красивых женщин, и он его нарушил.

Он вел себя очень осторожно, но, возможно, обмануть Хэппи было трудно? Может, она, прекрасно понимая, с чем связаны все его отлучки, просто решила притвориться ничего не подозревающей и принимать его таким, какой он есть? В конце концов, она его любила, и им было хорошо вместе.

Хорошо, за исключением того, что у них не было детей. Хэппи с самого начала заявила, что хочет большую семью. Йен часто представлял, на что это было бы похоже, особенно если бы у него появился мальчик, сын. Но поскольку Хэппи было уже тридцать пять, а этого так и не произошло, он не позволял себе скорбеть, как это делала она — молча, в глубине души.

Йен был категорически против усыновления. Зачем рисковать, когда наследственность ребенка неизвестна? С родными детьми сколько бывает хлопот и тревог, а тут чужой.

Сегодня ему не хотелось встречаться с Хэппи. Так было не всегда, только иногда после встреч с Роксанной. Сегодня он был бы рад, если бы жена уже спала. Но окна спальни были темными, первый же этаж залит светом. Йен поставил машину в гараж и вошел в дом.

— Это ты, дорогой? — позвала Хэппи и вышла из гостиной с книгой в руках. — Твоя встреча что-то затянулась. Я уже стала волноваться.

— Один из парней очень любит слушать звук собственного голоса. Битый час распространялся о том, что можно было сказать за десять минут. — Он поцеловал ее. — Какой прекрасный запах. Новые духи?

Она засмеялась.

— Они у меня уже по меньшей мере два года. Ты голоден? Уверена, ужин ты пропустил.

— Нет, я ел. — Паштет и шампанское.

— Ладно, тогда попробуй мой десерт. Мне надоело читать, и я испекла шоколадный торт с орехами. Давай попробуем, пока он еще теплый.

Йен был сладкоежкой и, находясь в отличной форме, мог себе это позволить.

— Очень заманчиво. А мороженое с ним можно?

— Конечно. Какой сорт?

— Кофейное. Помочь тебе?

— Не надо, ты садись. У тебя был тяжелый день. Я принесу все сюда.

Он сел. Снова это странное внутреннее стеснение. Нельзя было назвать его чувством вины, потому что за многие годы Йен выработал формулу: пока ты никому не причиняешь вреда, ты не можешь быть виноватым. А вреда своей жене он не причиняет. То, что он сейчас испытывает, понял Йен, было смущением. Он был смущен, сидя в своей собственной гостиной, облокотясь на расшитые Хэппи подушки, глядя на фотографию в серебряной рамке — он и его юная жена: сама невинность в белом атласе и с белыми орхидеями.

Но он никогда не причинял ей вреда, повторил он про себя. И ее имя по-прежнему шло ей — Хэппи, счастливая.

Она поставила на столик поднос.

— Сегодня твой торт немножко другой, — заметил он. — Мне очень нравится.

— Я поэкспериментировала, добавила немного кофе.

— Хорошо придумала.

Йен посмотрел на жену. Ее розовое шелковое домашнее платье было смято. На невысокой груди лежала единственная нитка жемчуга. Волосы свободно падали на плечи, естественно, как у ребенка. Она была цельной.

— На что ты смотришь?

— На тебя. Ты красивая женщина, Элизабет Грей.

«От ее внешности не захватывает дух, но я никогда не устану смотреть на нее», — подумал Йен.

— Я рада, — улыбнулась она.

— Как прошел день в садике?

— Приезжали ревизоры. Мы ведем дело с отличной прибылью, и нам придется прекратить запись на следующий год. Нет мест.

Он услышал в ее голосе нотки гордости за удачную работу. Ей было чем гордиться. Домашняя, мягкая женщина, она обучилась профессии, открыла дело и исключительно самостоятельно добилась успеха.

— Я горжусь тобой, — сказал Йен. — Очень горжусь.

Но была еще и Роксанна, наслаждение, без которого он никак не мог прожить. Зачем это ощущение внутреннего конфликта, когда в обществе этих двух разных женщин он просто испытывает разное удовольствие? И они не связаны между собой. Никак не связаны.

Позже на этой же неделе Йену в контору позвонил отец:

— Заскочи ко мне по пути домой. Мне нужно с тобой поговорить. Это займет всего несколько минут.

Когда Оливер говорил такими рублеными фразами, это означало не просьбу, а приказ. Он заканчивал свой одинокий ужин, когда к нему вошел Йен.

— Садись. Кофе?

— Нет, спасибо. Я еще не ужинал.

— Ах да, конечно.

Они какое-то время молчали.

— Я услышал о тебе кое-что, и мне неприятно об этом говорить, — сказал Оливер.

— Обо мне? Не понимаю.

— Не понимаешь? И ты не совершил ничего, чего можно было бы стыдиться?

Йен почувствовал, как заливается краской шея, и сказал:

— Ну, разумеется, иногда многие совершают неблаговидные поступки. Но я по-прежнему не понимаю, о чем ты говоришь.

Оливер налил себе сливок, размешал и, подняв чашку, посмотрел поверх нее на сына.

— Пусть это послужит тебе уроком, — сказал старик. — Ты можешь встретить знакомых там, где меньше всего этого ожидаешь. Некоторое время назад тебя видели в Нью-Йорке, ты танцевал в отеле «Уолдорф-Астория» с молодой женщиной. Разумеется, я не собираюсь называть имя человека, сообщившего мне это. И не утверждаю, что своими словами он хотел нанести тебе какой-то урон. Все это могло быть совершенно невинно. С другой стороны, он, возможно, намеревался в завуалированной форме предостеречь и тебя, и меня. По-видимому, у тебя с ней, скажем так, интимные отношения?

Теперь уже пылало и лицо Йена. Господи Боже, какой-то старый консерватор, может, даже ехал в том же лифте, когда они с Роксанной поднимались к себе в номер.

— Отец, — быстро сказал он, — это чепуха. Я ездил в Нью-Йорк на встречу с нашими распространителями с юго-запада. Хэппи была у своих родителей в Род-Айленде. Женщина, с которой он меня видел, была… была жена одного моего однокурсника. Мы случайно встретились в холле отеля и…

Оливер поднял руку.

— Хватит, замолчи, я не вчера родился, Йен, и это не первое сообщение о тебе.

— Что это значит? За мной следит ФБР?

— Нет, но как я только что тебе сказал, этот мир меньше, чем ты думаешь. Тебя видели в придорожных мотелях, там, куда люди уезжают, чтобы спрятаться. Так, случайное Упоминание: «А я видел вашего сына…» Случайное. Или не случайное. Ты понял, куда я веду?

— Понял, но это ошибка. Я никогда…

И снова поднятая рука.

— Довольно, Иен. Я тоже был молодым, и ты не скажешь мне ничего нового о том, что значит быть молодым. Разница в том, что я покончил с этим раз и навсегда, когда женился на твоей матери. Я был абсолютно верен ей и никогда не пожалел об этом, ни на одну минуту. В лице Хэппи ты обрел прекрасную жену. Зачем ты ищешь себе неприятностей? Опомнись, Йен. Я серьезно.

Унижение было нестерпимым. Возразить отцу было нечего, но как же отвратительно, когда тебе уже тридцать пять, выслушивать нравоучения, словно ты школьник. Йен встал.

— Что ж, я тебя выслушал и не забуду твои слова. Это все?

— Да, это все. И не думай, что мне доставляет удовольствие ставить тебя в такое положение, но ты должен осознать, что это ради твоего же блага. Надеюсь, ты не обиделся?

— Нет. Всего доброго, отец.

«Да, — думал он по дороге домой, — отец, без сомнения, когда-то был молодым, но он был не я, как и я — не он. Он не понимает и не может простить, потому что у него другой подход к жизни. Возможно, как и у бедняги Клайва, его единственные женщины — те, которых он покупает. Или как у Дэна. У него другой подход, его невозможно представить в этом мотеле. Он любит Салли и деревья. Тем не менее он никогда не обвинит меня так, как это сделал мой отец; Дэн не судит других. Хороший парень. Рыцарь.

Однако со всем этим надо что-то делать. Не хочу ссориться с отцом, но и Роксанну терять не хочу. Ни в коем случае! Квартира — вот решение вопроса, квартира, где мы сможем встречаться с комфортом. Ей это понравится, не важно, что она сейчас говорит. Я обставлю ее, как маленький дворец. Ей понравится».

Утвердившись в этой мысли, Йен начал насвистывать и свистел до самого дома.