Карусель

Глава 2

Март 1990 года

— Да, да, — ответил восседавший в своем кресле во главе стола Оливер Грей. — Я очень хорошо помню, когда мой отец пристроил этот эркер. Мне было тогда лет пять, значит, в тридцать втором году. Или около того, — добавил он, чтобы быть точным. — Мой дед посчитал это кощунством. Он поддерживал все в неизменном виде с того времени, как тут жил его отец. Если бы это было возможно, он сохранил бы в городе конку и газовое освещение. Он обладал тем, что называют характером.

Худощавый, с прекрасной осанкой и седеющими волосами, которые, как и у его предшественников, превратятся в белый венчик, Оливер не выглядел на свои шестьдесят три.

Небольшая группа гостей, собравшихся в столовой, почтительно слушала эти семейные воспоминания. Йен и Клайв, его сыновья, Дэн, его племянник, жены Йена и Дэна — все смотрели на патриарха.

— Да, он любил этот дом, свой «Боярышник», и каждый год сажал новое дерево. Самому старому из них теперь уже больше восьмидесяти, и, как видите, они по-прежнему каждое лето цветут. Надеюсь, вы продолжите эту прекрасную традицию, когда я уйду.

Он пребывал в приподнятом настроении. Помогло, конечно, и шампанское, потому что пил он редко, однако все они знали — его устами говорит истинная любовь. Его взгляд был устремлен на портрет жены Люсиль, написанный незадолго до того, как она погибла в своем перевернувшемся автомобиле. Ее улыбка соответствовала ее царственной позе и вечернему платью, однако кто-то заметил однажды — какая глупость! — что она выглядит печальной, словно предвидит обстоятельства своей смерти.

Скорбь Оливера была безмерна. Возможно, именно в этом крылась причина его личной благотворительности, которая простиралась гораздо дальше простого выписывания чеков на огромные суммы, гораздо дальше горного лагеря для городских мальчиков и гораздо дальше инвалидных колясок в прекрасном саду его дома для престарелых.

С уверенной улыбкой он посмотрел на красивых молодых людей, затем на эркер с его ромбовидными стеклами в обрамлении тяжелого пунцового шелка. Было ясно, все, что он видел, ему нравилось: бледно-лиловые розы на столе, позолоченные свечи, два шоколадной масти немецких пойнтера послушно лежат на старом коврике в углу. В этой комнате не было ничего лишнего, всё и все были исполнены достоинства.

— Да, да, — заключил он, — задолго до того, когда о подобном доме можно было хотя бы мечтать, Греи были захудалыми фермерами из шотландских долин. Что заставило их обосноваться в штате Нью-Йорк, не знаю, если только эти края не напоминали им родину. Но думаю, что зимы здесь не такие, как в Шотландии. Как бы то ни было, давайте выпьем за них, за их мужество и честный труд.

«Беспроигрышный тост, — подумал Дэн, когда они подняли бокалы. — Люди, которые наверняка не станут хвастать своим возвышением из бедности, так гордятся своими «захудалыми» предками!» Забавное, безобидное чудачество Оливера и его старомодная галантность умиляли своей наивностью.

Сколь же многим он был обязан Оливеру, своему дяде, своему второму отцу! Когда его родители погибли во время экскурсионного полета на вертолете, его, семилетнего, вместе с сестрой Амандой, которой было тогда двенадцать, привезли в «Боярышник», и до того дня, как он женился на Салли, «Боярышник» был его домом.

Дэн посмотрел на руку жены и улыбнулся. Кольцо, единственное ее украшение, помимо бриллиантовых сережек-«гвоздиков», было идеей Оливера.

— Ее кольцо должно быть таким же значительным, как у Хэппи, — настаивал он. — По-другому просто нельзя.

И поэтому Дэн, не то чтобы нехотя, прислушался к совету Оливера. Впрочем, Дэн подозревал, что Салли согласилась бы с любым кольцом, как и Элизабет, которую все звали Хэппи.

В свете свечей «важное» кольцо так и искрилось. Дэн погладил жену по руке, прошептав:

— Ты что-то очень тихая.

— Да нет. Просто спокойно ем.

— Ты такая красивая в этом платье. Оно сочетается с красными шторами.

— Ну разве не красавица? — спросила услышавшая их Хэппи.

Хэппи Грей была широкой в кости блондинкой, с розовой кожей, щедрая и добросердечная. Слишком умная, чтобы вести праздную жизнь за городом, и не имевшая, к глубокому своему сожалению, детей, она организовала детский сад и трудилась не покладая рук, чтобы сделать его самым популярным детским учреждением в округе.

— Ты, должно быть, устал от всех своих разъездов за последние недели, Дэн. — Быстрый взгляд Оливера не упускал ничего. — Думаю, вы хотите попасть домой пораньше. Так что уезжайте, когда сочтете нужным.

— Спасибо, но я чувствую себя нормально. Вы же знаете, в самолетах я сплю.

— Полагаю, все прошло хорошо, иначе ты не выглядел бы таким бодрым.

— Да, да. — Дэн перенял у Оливера некоторые манеры. — Да, да. Новый управляющий в Брюсселе — лучший из всех, что у нас были. Он молод, умен и так и сыплет предложениями. Чего еще можно желать?

Оливер кивнул:

— Мне повезло, что у меня у самого три умных и деятельных молодых человека. Теперь, когда дело целиком в ваших руках, я могу сидеть и ничего не делать.

— Ну, ничего не делать — это вряд ли получится, отец, — возразил Йен. — А Фонд Грея и сколько там благотворительных советов? По моим последним подсчетам, одиннадцать.

Взгляд его широко расставленных глаз был так же быстр, как и у Оливера, и он был столь же привлекателен, но Йен был напористым и вспыльчивым, тогда как его отец — мягким и сдержанным. В ранней юности он был наказанием семьи — его исключили из двух закрытых школ за игру в кости. Но со временем взялся за ум, блестяще окончил Йельский университет, где учился Оливер, пославший туда и Клайва с Дэном, женился и жил теперь обычной жизнью, разве только тратил деньги, по ехидному замечанию Оливера, «как раджа». Кроме того, он любил держать пари практически на что угодно от Монте-Карло до Лас-Вегаса.

Два брата были разительно не похожи друг на друга. Росту в Клайве было пять футов и один дюйм. Он страстно любил сладкое, о чем свидетельствовал второй подбородок. Он безостановочно курил и страдал от этого. Говорили, что ему следовало бы преподавать в каком-нибудь университете математику. Его любовно называли «живым компьютером» компании «Грейз фудс», который проверял работу дочерних предприятий, следил за иностранными вложениями компании, разбирался в тонкостях страхования и колебании курсов валют.

В свободное время он любил поработать в своем уютном кабинете над трудными уравнениями. Цифрами, этими безликими значками, мог управлять кто угодно, даже тот, кто не умел управлять ничем другим, за исключением лошадей. Клайв был опытным наездником. Верхом на лошади человек кажется выше ростом.

Молчавший на протяжении всего ужина, он теперь заговорил:

— У меня готов подарок Тине к дню рождения. Это пони, спокойный, очень маленький шотландский пони, и я научу ее ездить на нем. Вы сказали, что можно, — напомнил он Салли и Дэну.

— Ты будешь хорошим тренером, — с любовью отметил Оливер. — Если б я не знал наверняка, то сказал бы, что ты родился верхом на лошади. Кстати, я соскучился по Тине. Надо было привезти ее сегодня.

— Ты забываешь, что ей всего пять, — ответил Дэн. — Она уже спит крепким сном.

— Тогда захватите для нее кусок праздничного торта. А вот и он.

Два человека несли это огромное белое сооружение, которое ослепительно сиявшие свечи словно укрыли покрывалом мерцающего пламени. Внутри, как всем было известно, чередовались слои темного шоколада и измельченной клубники со взбитыми сливками. Это был традиционный любимый торт семейства Греев. Без него ни один день рождения, ни одно торжество не считались достойно завершенными или достойно завершенными без чьих-либо жалоб на лишние калории или без мягкого подшучивания насчет способности Клайва съесть две порции, на которое Клайв неизменно по-детски хихикал в ответ.

— Внимание, отец! — воскликнула Салли, доставая из-под стула свою камеру. — Посмотрите на меня, а затем задувайте свечи. И не волнуйтесь насчет движения. Эта камера очень быстрая.

Все это было ритуалом, как и короткое заключительное слово Оливера:

— В этом и состоит смысл жизни: семья, собравшаяся в мире и гармонии. — Он отодвинул свой стул. — Перейдем внутрь?

«Внутрь» означало, разумеется, в библиотеку, где будут поданы ликеры, невзирая на то что в 1990 году вряд ли кто-то еще пьет ликеры, и где будут открыты подарки. Как и все комнаты в Большом доме, библиотека была просторной, и, как и в большинстве комнат, здесь имелся камин. В этот вечер в нем жарко пылал огонь. Перед камином полукругом стояли кресла и два дивана. Здесь на низком столике уже красовался серебряный кофейный сервиз. Общий подарок от семьи стоял у рояля, в дальнем конце библиотеки.

— Ты, Салли, и открой его для папы, — сказала Хэппи. — Это была твоя идея, ты все устроила — тебе и честь.

Но Салли покачала головой:

— Я заслуживаю этой чести не больше остальных. Сделай это ты, Хэппи.

На переносице Дэна залегли две вертикальные морщинки, он посмотрел на Салли, но промолчал. Хэппи перерезала бечевку, и оберточная бумага упала, явив картину с изображением большого приземистого бревенчатого дома — роскошного «лагеря» в горах Адирондак.

— Ред-Хилл в мое самое любимое время года! И все дубы и сумахи — какая красота! — воскликнул Оливер.

— Мы подумали, — сказал Йен, — что тебе будет приятно напоминание о нем, когда ты будешь здесь, поскольку в Ред-Хилле у тебя есть картина с «Боярышником».

— Великолепно! Прекрасный подарок, спасибо вам всем! Я повешу его в своем рабочем кабинете наверху.

Потрескивали в камине дрова. Ревел на улице мартовский ветер, отчего в комнате, по контрасту, казалось еще теплее и светлее. Корешки книг на доходивших до потолка полках образовывали мозаичный узор мягких тонов. На полированных столах тоже лежали книги. На полках, на столах, в специальных витринах были выставлены коллекции и диковинки — римские монеты, миниатюры восемнадцатого века на эмали, усыпанные драгоценными камнями наперстки, черный шелковый японский веер, старый глобус пергаментного цвета, серебряная карусель.

Клайв, обожавший дочь Салли и Дэна, заметил:

— Тина просто помешана на этой карусели.

И Дэн, на лице которого еще сохранились слабые следы озабоченности, обнял жену за плечи.

— Подумай, если бы не двойник этой вещи, мы бы никогда не стояли сейчас здесь вместе.

— То был твой счастливый день, Дэн, — сказал, подойдя, Йен.

Он, казалось, всегда обшаривал Салли взглядом, не настолько явно, чтобы оскорбить жену своего двоюродного брата, но достаточно открыто, чтобы она знала, что он оценивает ее в качестве сексуального объекта. И затем, когда их взгляды встречались, в его глазах всегда вспыхивал едва уловимый заговорщический огонек.

— И мой счастливый день тоже, — чуть резковато отозвалась Салли.

Йен осторожно флиртовал на всех вечеринках даже с молодыми официантками, подающими закуски. Салли была уверена, что несколько лет назад видела, как она заигрывал с женщиной в закусочной, в то время как Хэппи сидела за столом. И Хэппи его обожала! Неужели она ничего не видит? Скорее всего просто не хочет. На ум приходила старая поговорка, кажется, французская, о том, что один любит, а другой позволяет себя любить. Она как-то напомнила ее Дэну, и он ответил, что это не всегда так и уж точно к ним не относится.

Салли внезапно стало жаль Хэппи, и она подсела к ней, говоря:

— Тине очень понравилось то желтое платье. Как это мило с твоей стороны, что ты все время о ней думаешь.

— Никогда не могу удержаться, постоянно что-нибудь покупаю в детском отделе. Я так и представила ее в этом желтом платье с ее черными косичками. Кроме того, после рождения второго ребенка ей нужны неожиданные подарки, немного больше внимания.

— Да, — согласилась Салли.

— Конечно, вы с Дэном все это ей даете. — Хэппи налила кофе. — Присядь с нами, Клайв, возьми печенья. Я знаю, что ты хочешь, и это никого, кроме тебя, не касается, — твердо заявила она и добавила, обращаясь к остальным: — Так что воздержитесь от комментариев.

Объект ее сочувствия, Клайв, вгрызаясь в миндальное печенье, думал в этот момент: «Вот к чему все пришло. Или так это всегда и было?» Разумеется, предостережение Хэппи было адресовано Йену. Как-то раз Оливер, не зная, что Клайв слышит, просил Йена «быть подобрее к своему брату». И Йен ответил: «Я хорошо к нему отношусь. Просто он все время думает, что с ним обращаются пренебрежительно». На что Оливер только вздохнул: «Знаю».

«Наверное, — думал сейчас Клайв, беря еще одно миндальное печенье, — я считаю, что мной пренебрегают, даже когда это и не так, просто вошло в привычку. В конце концов, все так вежливы, так щедры на комплименты. Но разве я не гений в области цифр? Гений! Что они знают о волшебстве цифр, об их фокусах? Цифры так честны и так ясны, цифры искренни: они не лгут, не льстят. Все эти очень уважительные сотрудники думают, что я не знаю, как они меня называют: «полпинты», а Йена — «галлон».

Почему на меня иногда накатывают эти волны — да, я признаюсь в этом — ненависти к Йену? И никогда по отношению к Дэну, у которого есть все, чего нет у меня. Вот сидит, непринужденно скрестив свои длинные ноги, Йен и вполголоса разговаривает с нашим отцом. Вполне возможно, что одновременно он смакует воспоминание о своей последней женщине. Я, конечно, ничем не могу это подтвердить, но я знаю. Знаю. Я довольствуюсь купленными женщинами, ненавижу себя за то, что покупаю их, тогда как все его женщины красивы, да и почему бы им не быть красивыми? Посмотрите на него! Скажите мне, какому проклятому предку я обязан своим телом? И помимо всего прочего, я начинаю лысеть!»

Клайв вернулся к наблюдениям. Для него, исключенного из активного центра, основной ролью во время светских мероприятий стало анализировать и наблюдать. От него мало что ускользало. Сегодня, например, Салли была погружена в себя, смотрела куда-то в пустоту. На нее это было не похоже. Поразительная молодая женщина — очень светлая кожа и очень темные волосы, живая, всегда наготове интересный рассказ о людях и местах, которые попали в объектив ее камеры. Он гадал, что такое могло приключиться, что она рассматривает в пустоте.

Она смотрела не в пустоту, а на серебряную карусель. После шока этого дня Салли была погружена в ностальгическую меланхолию…

Женщина в антикварном магазине, обратив внимание на красивую вещь, сказала:

— Это литое серебро, сделано в девятнадцатом веке придворным ювелиром в Вене. Настоящее сокровище.

— И цена тоже редкостная, — заметил молодой человек. — Нет, я просто смотрю, потому что у нас дома есть такая же. Мой дядя купил свою в Вене много лет назад.

— Эта играет «Весенние голоса».

— А наша — вальс «На прекрасном голубом Дунае».

Именно в тот момент их взгляды встретились. Салли привыкла к тому, что на нее смотрят, и умела отворачиваться. Но на этот раз она не отвернулась, и из магазина они вышли вместе.

Они находились в Париже. Послеполуденный свет превращал затянутое облаками небо из голубого в отливающее опалом зеленое. Он спросил, как ее зовут. Она колебалась. Вид у него был вполне приличный — темно-синий деловой костюм, полосатый галстук, начищенные туфли. Он был высокий и мускулистый, рыжеватые волосы и добродушное загорелое лицо. И все равно она не решалась.

— Глупый вопрос. Зачем вам называть свое имя? И не называйте. Я, правда, представлюсь. Вот моя карточка.

— «Дэниел Р. Грей», — прочла она, и ниже: — «Грейз фудс», отдел международных связей». Так это вы? Кофе, пицца и консервы?

Он кивнул:

— Я приехал во Францию купить компанию по производству шоколада. Чудесные конфеты с начинкой из миндаля, с ликером и с другими вкусными вещами.

Разумеется, любой человек может иметь визитные карточки. И все же что-то в этом мужчине говорило: «Поверь мне».

— Я Салли Морроу. Фотограф. Фотографирую знаменитостей и авторов для книжных обложек, ну и тому подобное. Я только что позволила себе недельный отпуск в Париже.

— А вы можете позволить себе выпить со мной кофе? У меня есть любимое местечко на острове Сите. Мы сможем посидеть на солнце, понаблюдать за людьми.

«Он ко мне клеится, — подумала она, — только и всего. Никакого вреда не будет, если мы посидим вдвоем в общественном месте».

Абсолютно никакого вреда. Спустя полгода они поженились…

— Ты словно где-то далеко. И выглядишь печальной. Что случилось? — спросил у Салли подошедший к ней Дэн.

Ей захотелось встать и обнять его, и сказать, что она его любит, что так за все благодарна и так напугана и что совсем не хочет взваливать на него свои страхи.

Но она только произнесла:

— Я просто вспоминала, глядя на карусель.

— И от этого расстроилась?

— Да нет, я не расстроилась. Правда. — Она улыбнулась, и глаза ее заискрились.

— Эй, Дэн, — позвал Йен, — я сказал, Дэн…

— Прости, я прослушал.

— Сегодня мне снова звонили из того шведского консорциума.

Мгновенно насторожившись, Дэн сказал:

— А я думал, что с тем предложением покончено.

— Похоже было, но оно ожило. Кое-какие крупные деньги из Британии и Голландии горят желанием поучаствовать. Они снова хотят начать переговоры.

— Я не хочу переговоров, Йен, — покачал головой Дэн. — Я не передумал.

— Но ты не слышал, что они предлагают. Двадцать восемь миллионов. — Подождав реакции и не дождавшись, Йен добавил: — Это при условии, что мы продадим все, и я не вижу причин, почему бы нам этого не сделать.

— Я привел тебе много причин, когда мы говорили об этом полтора года назад, — сказал Дэн.

— Но тогда их предложение было совсем не таким.

— Если бы оно в два раза превышало нынешнее, я бы все равно сказал «нет».

Расслабленная поза Йена сменилась напряженной, и, наклонившись к Дэну, он резко бросил:

— Все еще переживаешь за деревья и птичек?

Если бы ему дали жесткий отпор, Йен назвал бы это добродушным подтруниванием. Обычно Салли это не беспокоило: они все привыкли к манерам Йена, всегда резким, а иногда и грубым. Но сегодня, когда ее нервы были натянуты как струны, ей стало неприятно.

— Да, переживаю. Мы убиваем их направо и налево.

— Честно говоря, меня больше заботят люди, Дэн.

— О них я тоже думаю, Йен. О людях, которые гуляют или просто сидят и наслаждаются окружающей природой.

— Ты сентиментален.

— Не думаю. Я считаю себя в высшей степени практичным. Ты построишь свой «новый город», поселишь здесь тридцать тысяч человек — ты эту цифру называл в прошлом году? — и уничтожишь источники воды бог знает на сколько миль вокруг. Я не инженер и не могу привести точные цифры, я только знаю, как, впрочем, и ты, что без лесов не будет воды. Но какой прок повторять все это снова и снова?

— Ты сам сказал, что ты не инженер, так, может, оставишь воду и все остальное инженерам? Послушай, Дэн, послушай… ты хотел бы остановить прогресс, но это невозможно. Обрати свои мысли в двадцать первый век.

Лицо Дэна помрачнело.

— Мои мысли уже там.

— Если так, то тогда ты осознаешь, как увеличивается население. Людям понадобится крыша над головой. У этой группы, о которой я говорю, есть блестящая концепция, прекрасно продуманная идея города, никаких случайностей…

— Крыша над головой! — перебил Дэн. — Прежде чем ты испоганишь горы, расселяя людей за многие мили от места их работы, почему бы не убрать из центра города старые, обветшалые фабрики и склады? Построй город заново из тех же самых прекрасных домов, но чтобы они были доступны людям.

— Ладно, сделаем и это. Я — «за». Но одно никак не связано с другим. Ты не хочешь вырубать деревья, но это все равно делается по всему миру. Зачем нам строить из себя святош? Говорю тебе, если мы не примем это предложение, нам стоит сходить проверить наши головы. Спроси любого встречного человека на улице, откажется ли он от такого предложения, и он рассмеется тебе в лицо. Он скажет: «Хватай деньги и беги». И будет прав.

— Это твое мнение, не мое.

— Послушай меня. Мы слишком напряженно работаем. Ты постоянно летаешь по свету, чтобы дело двигалось… чем больше я об этом думаю, тем больше мной овладевает искушение наслаждаться жизнью, пока я молод, избавиться от этой земли, ликвидировать наш бизнес и жить как-нибудь полегче. Приведи хоть одну вескую причину против.

— Да сколько угодно! Ты шокируешь меня. — Голос Дэна дрожал. — Ведь эта земля была собственностью семьи на протяжении… скольких поколений, Оливер?

Теперь Оливер выглядел постаревшим и поникшим, а голос его прозвучал устало:

— Сначала, в восемнадцатом веке, в долине у подножия гор была ферма. Потом, когда в семью пришли деньги, купили земли в горах по два пенни за акр, полагаю. — Он усмехнулся и продолжил: — Во время Первой мировой войны мой дед прикупил еще земли, думаю, просто потому, что любил эти места. С тех пор они наши.

— Любил их, — с горечью повторил Дэн. — Да, да. Наследство, траст. И теперь, спустя два столетия трудов, мы говорим о том, чтобы выбросить все это за тысячи долларов.

— За миллионы, хочу напомнить, — вставил Йен.

— Да какая разница! — воскликнул Дэн. — Нет, дай мне закончить. Ты просил назвать причины. Хочешь ликвидировать бизнес, ты сказал. Четыре поколения труда! Виноград на западе, яблоки на востоке. Фермы, продавцы, упаковщики, рабочие на консервных фабриках, пекари, водители, разливщики — одна из четырех семей в трех округах так или иначе связана с Греями. Поговори с любым из этих людей и узнаешь их настроение. Они хотят сохранить свою работу и хотят работать в привычном окружении. Мы — система, Йен, еще один траст. И я не знаю, о чем, черт побери, ты думаешь!..

— О деньгах, — рассмеялся Йен.

Дэн промолчал. Никто не шевелился. Хэппи сидела, уставясь на затухающий огонь, Салли озабоченно смотрела на своего мужа, Клайв рассматривал пожелтевшие от никотина пальцы, а Оливер гладил по голове подошедшую собаку.

Потом Дэн спросил:

— Ты хочешь что-нибудь сказать, Оливер?

— Все это для меня очень тяжело, Дэн. Полагаю, нет нужды говорить вам о моих чувствах по отношению к нашему бизнесу и земле. Но теперь все это принадлежит вам, молодежи, вам и решать между собой. Я это четко изложил, когда передавал вам компанию. Я от дел отошел. И сказал, что отныне не стану участвовать в принятии каких бы то ни было решений, и не собираюсь от этого отступать.

Снова воцарилось молчание. Затем Дэн задумчиво произнес:

— Забавно, я не колеблясь расстался бы с частью земли, сколько бы они ни взяли, если группа по консервации навсегда сохранит этот уголок нетронутым. Таким образом можно было бы защитить лес от любых безумных строительных проектов будущих поколений.

— Да что ты говоришь? — поднял брови Йен. — Видимо, ты спустишь ее за бесценок. Почему бы тебе тогда вообще не отдать ее, а?

— Скажи мне, Йен, зачем тебе еще больше денег? Неужели тебе недостаточно? По-моему, ты живешь очень неплохо.

— Покажи мне хоть одного, кто считал бы, что ему достаточно. Всем мало. Это противоречит человеческой натуре. — И снова Йен рассмеялся, обнажая свои здоровые зубы. — А ты что скажешь, Клайв?

Клайв оторвался от созерцания собственных пальцев.

— Ты меня спрашиваешь? Почему меня? Предполагается, что я не умею думать и могу только считать. Я запрограммирован.

При этих словах он зашелся в жестоком приступе кашля, от которого его лицо побагровело и сам он согнулся пополам. Никто не пришел ему на помощь, потому что помочь было нечем, можно было только смотреть, как он кашляет, выбегает из комнаты и возвращается все еще с — красным лицом, но уже успокоившийся. Такое случалось по меньшей мере раз в день.

— Что ж, — заметил Йен, — тебе все лучше и лучше, да? Ты продолжай курить, Клайв, не останавливайся. Эмфизема тебе обеспечена.

— Уверен, — вмешался Дэн, — что Клайв пытался расстаться с этой привычкой, но это пристрастие. Как игра в азартные игры.

Йен, который недавно вернулся из Монте-Карло, не нашелся что ответить, но за него вступилась Хэппи:

— Йен — трудоголик. Периодически ему необходимо расслабляться.

— Ты говоришь как верная жена, — сказал Оливер. — Ничего. Я знаю, что мой сын — прожигатель жизни, и я его прощаю. Верно, Йен?

— Прожигатель жизни? Растолкуй мне, отец, я не знаю, что ты имеешь в виду, — сказал Йен, пресекая обмен любезностями.

— Это еще одно из моих устаревших выражений. Во времена моего деда так называли людей, живущих в свое удовольствие.

— Грешников? Ты заставляешь меня чувствовать себя преступником.

— Я не понимаю, что здесь происходит, — пожаловался Оливер. — За столом мы все были в хорошем настроении — и вдруг ссоримся. Мне не нравится, когда такое случается в этом доме. — Он по-прежнему поглаживал собаку. — Даже Наполеон расстроен. Он к этому не привык.

— Это я виноват, отец. Начал я. Мне нужно было догадаться, что по этому вопросу мы с Дэном сшибемся лбами. Я это знал. Дело в том… скажу и об этом, раз уж мы зашли так далеко… последние два дня у меня выдались нелегкими. Пока тебя не было, Дэн, мне звонила Аманда, и позволю себе заметить, что твоя сестра за десять минут разговора способна украсть у человека год жизни. Во всяком случае, две ночи.

— Моя сестра? Почему ты мне не сказал? Я ведь уже два дня дома.

— Потому что не хотел проблем перед днем рождения отца. Ну а теперь уже все равно. Прости.

— Почему она тебе позвонила?

— Она спросила тебя, не зная, что ты в отъезде. Ее соединили со мной.

— И чего она хотела?

— Во-первых, обычный список жалоб. Что ей нет места в совете, потому что она женщина. Я сказал ей, как часто говорил до этого, что ее пол не имеет к этому никакого отношения. Но разве можно урезонить этих феминисток? Неудивительно, что она уже дважды разведена.

— Только один раз, — поправил его Дэн.

— В любом случае она ничего не знает о наших делах и никогда не будет в курсе, пока живет за три тысячи миль отсюда. Со своей четверти акций она получает хороший доход, так чего еще ей надо? О, она говорит, несправедливо, что мы, трое мужчин, имеем гораздо больше денег, чем она. Зарплата, говорит она. Бога ради, да это же и ребенку ясно. Мы работаем восемь дней из семи, разве не так? Она хочет, чтобы мы выкупили ее долю, ей нужны хорошие деньги для инвестиций.

— Выкупить ее долю? — Дэн не верил своим ушам.

— Да, да. И слушай дальше. Если мы этого не сделаем, она продаст свои акции тому, кто предложит больше. Она уже советовалась с банкирами по поводу оценки акций. — Йен говорил торопливо, с нарастающим волнением. — Мне очень неприятно об этом говорить. Я все время предупреждал, только вы не обращали внимания. Нам нужно было, как советовали наши юристы, составить соглашение, чтобы компания принадлежала семье, чтобы не прилетел такой вот шальной снаряд, как Аманда. Тогда она не смогла бы сделать то, что собирается сделать сейчас, — продать свою долю. Чтобы не явился неизвестно кто и не вмешался в расстановку голосов. Да, нужно было это сделать, но Аманда не хотела, и мы все спрятали голову в песок. Не могу не повторить, отец, что от женщин нет ничего, кроме беспокойства. Они годятся только для того, чтобы забирать деньги и устраивать при этом допрос третьей степени, чтобы удостовериться, что ты не утаил ни гроша. А теперь она хочет целое состояние на какой-то свой дурацкий проект.

— На бездомных девушек, — сказал Дэн. — Помню, она как-то говорила об этом.

— Она хотела заговорить меня до смерти, но я ей не дал. Сказать честно, я начинаю думать, что она ненормальная.

— Нет, — спокойно поправил его Дэн. — Я бы сказал, что она может быть трудной, сложной и шокирующей. Но она не сумасшедшая. Я считаю, что это слово нельзя употреблять так необдуманно. И проект, направленный на помощь отчаявшимся девушкам, едва ли можно…

— Отчаявшимся? Это мы впадем в отчаяние, если она осуществит свою угрозу и подаст в суд.

— А она грозится это сделать?

— Да, если мы не выкупим ее акции, — сказал уже потерявший терпение Йен. — У какой компании найдется достаточно наличных, чтобы откупить двадцать пять процентов своей стоимости, я тебя спрашиваю? И тем не менее, если мы этого не сделаем, она выставит свои акции на рынок, а когда мы попытаемся заблокировать ее действия, состоится битва в суде, издержки по которой нас задушат. Не говоря о том, что мы можем и проиграть. Вероятно, мы и проиграем. И все потому, что вы не заставили ее подписать договор о выкупе ее доли много лет назад. Она тогда не была такой склочной. Если бы ты, отец, настоял, она бы это сделала.

Желая спасти Оливера от нападок, Дэн твердо сказал:

— Это прошлое. Какой прок оглядываться назад?..

Йен подошел к окну, все смотрели на него. В комнате царила мертвая тишина, пока Йен не вернулся и не встал спиной к камину.

— Теперь вы видите, что Аманда — это еще одна причина, почему европейский консорциум для нас выгоден, — сказал он. — С такими деньгами мы сможем выкупить ее долю и избавиться от нее.

— Дело только в том, что ты хочешь продать эту землю, — отозвался Дэн.

— Хорошо, хорошо, я не отрицаю. Я лишь говорю, что теперь появилась еще одна причина. И все они взаимосвязаны.

Дэн сжал спинку стула, рядом с которым стоял, и, сдерживая себя, рассудительно проговорил:

— Я поговорю с Амандой и улажу это дело.

— Удачи, — сказал Йен. — Держу пари, ты ничего не добьешься. Убедить ее невозможно. Ты ее не знаешь.

— Я ее не знаю? Странные вещи ты говоришь, она же моя сестра.

— Дэн, ты ее не знаешь. И никто из нас не знает тринадцатилетнюю девочку, которая уехала в пансион в Калифорнию и больше сюда не вернулась. — И снова Йен воззвал к Оливеру: — Может, ты с ней поговоришь, отец? Ты же всегда был миротворцем, посредником.

— Я же сказал вам: я больше ни в чем не принимаю участия. Ты просишь меня выбирать между детьми моего брата и моими собственными. Вы сами должны все уладить. Проголосуйте.

— Прекрасно, — бодро отозвался Йен. — Я — за продажу. Дэн — против. Аманда будет «за», потому что тогда она уж точно получит то, что хочет. Исход голосования зависит от Клайва: или большинство, или тупик. Что скажешь, Клайв?

Клайв ненадолго задержался с ответом из-за небольшого приступа кашля. Когда он закончился, Клайв раздраженно ответил:

— Я никогда не решаю с налета. В любом случае этот разговор преждевременный. Пройдет не меньше года, пока та сторона сведет воедино свои планы и финансы. Предлагаю вам отложить решение на год.

— Прекрасно! — саркастически рассмеялся Йен. — Любыми способами отодвинем Аманду на год.

Внезапно решение принял Оливер. Он встал, давая понять, что вечер окончен.

— Клайв говорит разумно. Как и всегда, — сказал он, ободряюще улыбаясь сыну. — Что до угроз… люди часто угрожают, не собираясь эти угрозы осуществлять. Мой совет таков: что бы вы все ни сделали, не делайте этого поспешно. И второй совет: сходите завтра в церковь. Я редко пропускаю воскресную службу, где бы я ни был. Помолитесь о мире, внутреннем мире. Да, да, о внутреннем мире.

Они все уже стояли, когда он закончил:

— И даже несмотря на все разногласия, это был чудесный день рождения, спасибо вам. Я вас всех люблю. Желаю вам всем благополучно добраться до дома.

Добираться им было недалеко. Два автомобиля проехали по длинной подъездной дорожке и выехали за кованые ворота. «Бьюик» Дэна следовал за «мазерати», пока тот не свернул на другую, посыпанную гравием дорожку, не такую длинную, как в «Боярышнике». По обеим сторонам этой аллеи горели фонари, освещая невысокий элегантный дом во французском стиле.

Дэн озабоченно повторил:

— Ты была такой тихой. Скажи, что случилось?

Не обращая внимания на ухнувшее вниз сердце, Салли просто ответила:

— Ужасный был вечер. Мне было так жаль Оливера! Йен не имел права портить ему день рождения. Мог бы подождать и до завтра.

Справа за деревьями мелькнули огни раскинувшегося под горой города. Дэн сбавил скорость.

— Посмотри туда. Скифия, дом «Грейз фудс». Я бы Йену шею свернул. Готов спорить, что и Хэппи свернула бы, если б посмела в этом признаться. Может, и посмеет. Не пойму, что на него нашло. За все эти годы мы, пожалуй, и двух раз не поспорили. Я думал, что знаю его как облупленного. Я знаю, что он любит деньги, но даже при этом… Если он доведет свою мысль до конца — продаст землю и выйдет из дела, — как мы с Клайвом сможем управлять компанией без него? От Клайва прок только в конторе, я не смогу выполнять работу за двоих.

— Мне так жаль, дорогой. Ты этого не заслужил.

— Моя сестрица — это отдельная история. Она с рождения была загадкой. Какой бес в нее вселился? Четверть акций в бизнесе, ради всего святого!

— Ты всегда говорил, что она была трудным ребенком.

— Трудным! Что это значит? Что мне известно? К моему сожалению, я не слишком хорошо ее знаю. Как можно узнать человека, с которым проводил не больше нескольких недель в детстве, во время ежегодной поездки в Калифорнию? А теперь, в эти последние суматошные годы, я вижу ее не больше нескольких часов, если пролетом останавливаюсь в Сан-Франциско, или если ей случается лететь на восток, тогда мы встречаемся в Нью-Йорке. Она никогда не приезжает сюда. Это и смешно, и печально, но с этим ничего не поделаешь.

Салли остро чувствовала боль Дэна. Сама она всегда была до некоторой степени одиночкой, не сходилась близко с людьми и поэтому до сих пор не переставала изумляться тому, что с ней случилось. После шести лет замужества, не утратив при этом своей личности, она иногда чувствовала, что они с Дэном словно слились воедино. И сейчас, понимая, что он больше не хочет говорить об Аманде, она промолчала.

Затем, несмотря на темноту, она поняла, что он внимательно поглядывает на нее.

— Салли, что-то с Тиной, да? У тебя был плохой день, и ты не хочешь мне говорить?

— О, там было все то же самое. Слава Богу, что у нас есть няня. Ее ничем не испугаешь.

«Правильно, не нужно драматизировать. Подождем до приезда домой, посмотрим, что нас там ждет, и тогда я успокоюсь и все ему расскажу…»

Няня читала газету, когда вошла Салли, сразу же спросившая:

— Все в порядке?

— Все в порядке, не волнуйтесь. Немножко поспорили в ванной комнате. Она не хотела, чтобы я ее раздевала. Но все уладилось, и сейчас она спит. А Сюзанна — это просто ангел, а не ребенок: выпила свою бутылочку, и после этого из ее комнаты не доносилось ни звука.

Что-то в выражении лица Салли, видимо, тронуло пожилую женщину, потому что она мягко добавила:

— Вы, молодые матери, слишком много волнуетесь. Я воспитала четверых, и все они разные. С кем-то легко, с кем-то трудно, но в конце концов все они выросли обычными людьми.

Пока Дэн принимал душ, Салли зашла к детям. Малышка, сладко пахнувшая тальком, спала в своей розовой колыбели. У двери Тины Салли разулась и буквально затаила дыхание, потому что девочка спала очень чутко. Бледный свет от лампы в коридоре полоской протянулся в комнату, и в его мерцании Салли различила маленькое тельце на кровати.

Салли сжала кулаки и стиснула зубы.

— Если кто-то обидел моего ребенка, я убью этого человека, — пробормотала она.

Дэн подошел к двери в ванную комнату: Салли принимала душ уже десять минут. Она оттягивала момент, когда ей придется сказать то, что она должна сказать.

— Ну хватит, — позвал Дэн, — ты собираешься сидеть там всю ночь? Выходи, я тебя вытру. Ну, теперь ты готова рассказать мне, что все-таки с тобой происходит?

— Да, готова.

Когда Салли закончила свой рассказ, они сидели в спальне на маленьком диванчике в изножье кровати. Дэн обнял жену, потому что она опять начала дрожать, вновь переживая свой визит к врачу.

Она думала, что повергнет его в шок, страшилась увидеть его боль, думала, что он, может быть, встанет и начнет в волнении ходить по комнате. Она должна была бы лучше его знать. Дэн был человеком проницательным и сразу же спросил:

— Что мы можем сделать?

— Это я и хочу понять. Что мы можем сделать? Что нам следует делать?

— Во-первых и в главных, найти другого врача. Сказать тебе правду, эта женщина не произвела на меня впечатления. Она очень молода и неопытна.

— Она была так уверена, Дэн…

— Она обязана быть такой, утверждая подобное. Иначе она не производила бы должного впечатления, не так ли?

— Но многое из того, что она сказала про Тину — что она не дает себя обнимать, не хочет, чтобы мы уезжали, — верно. Помнишь, как вела себя Тина, когда две недели назад мы на выходные улетели в Вашингтон?

— Салли, — терпеливо начал он, — когда-то у меня был пес, который забирался в мой чемодан. Маленький фокстерьер, который был достаточно смышлен, чтобы понимать — я уезжаю. Если это может проделать собака, то что ожидать от ребенка?

— Не знаю…

— Ну а я знаю. Послушай, давай это проанализируем. Где Тина бывает? Почти нигде, кроме детского сада. И я скажу тебе, что я думаю. Мне кажется, что кто-то из мальчиков в детском саду развит не по годам, скажем так. Дети все играют в игры ниже пояса. Черт, я помню, как сам этим занимался, а ты?

— Ну да, но… но это совсем другое.

В кабинете врача она упорствовала в своем неверии. Сейчас же почти что его защищала, желая, чтобы Дэн разбил все ее аргументы.

— Ты же помнишь, ее очень рекомендовала Хэппи.

— Я знаю, что Хэппи ее рекомендовала, так что она, без сомнения, хороший специалист. Но мне станет легче, если мы поговорим с кем-то еще. Завтра мы оба поспрашиваем у знакомых, сравним наши сведения и к кому-нибудь Тину определим, пока такое поведение не вошло у нее в привычку. Она ревнует, хочет внимания, а нам нужно, чтобы нас научили, как с ней обращаться. Я убежден, что дело только в этом и ни в чем больше.

— Ты действительно не боишься, что доктор Лайл может оказаться права?

— Нет, не боюсь. Я не вижу никаких признаков того, о чем она говорит. Это невозможно, если учесть наш образ жизни, то, как с ребенком обращаются и присматривают за ним. Послушай, многие из этих обвинений в педофилии преувеличены. Я уверен, давно пора сделать эти страсти достоянием гласности. Я обеими руками за это. Но нельзя упускать из виду и добрых намерений. Ты знаешь, что я имею в виду. Люди неправильно воспринимают абсолютно невинные действия. Говорят, что в наши дни учителя в школе боятся обнять ребенка.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — пробормотала Салли. — И надеюсь, что ты прав.

— Ну что ж, когда у нас будет мнение другого специалиста, мы узнаем, прав я или нет. Но я настолько в этом уверен, что не собираюсь жертвовать ради этого сном. Более того, скажу тебе так: если я из-за чего и перестану спать, так это из-за того, что мы слышали сегодня вечером.

— Из-за Йена и твоей сестры?

— Да, и я боюсь, что, прежде чем улучшиться, это дело сначала значительно ухудшится. Ладно, милая, давай ложиться спать.

Они лежали рядом в теплой и спокойной темноте. В мозгу Салли мелькнула мысль, что секс — источник не только экстаза, но и покоя. Это единение лечит, придает сил, так что отступают страхи. Когда Салли посмотрела на окно, за которым темнела ночь, мир показался ей менее враждебным, чем на протяжении всего прошедшего дня. Свершилось чудесное превращение: ей показалось, что она, что Дэн, что оба они вместе справятся с любыми испытаниями, касается ли это Тины, Йена или Аманды. И в отношении Тины Дэн был прав, эта докторша перепугала ее совершенно напрасно. И, прижавшись губами к шее мужа, Салли уснула.