Катя

Часть 42

Вот так, после дежурства, с самого утра я начала новую жизнь. Нельзя жить в ожидании смерти, ведь никто не знает, сколько до нее осталось. Нет смысла смерть притягивать, время идет, а смерть не приходит. Так просто и существуешь во времени. И радость не в радость, и горе больше того, что в душе не в горе. Просто не чувствуешь ничего, ничегошеньки не ощущаешь, а разве это жизнь? Это и существованием назвать трудно.

Сашка Борисов прав. Надо все менять. Надо не стоять на месте, а двигаться, и не важно вперед, назад, влево или вправо. Главное — двигаться.

Я решила, что все что со мной происходит, все к лучшему. Всю ночь об этом думала. Убеждала себя и…

Главное — решила начать жить с новой надеждой. Еще сегодня полковник этот припрется… А может, мне повезет, и он решит не приходить?! Но сомневаюсь я. И что он во мне нашел?

Я подошла к зеркалу и глянула на себя, вроде как со стороны. На меня смотрела старая женщина. С потухшим взглядом, с какими-то острыми чертами лица. С морщинками, щедро покрывающими кожу. Она меня не вдохновляла.

Волосы ничего, седину я закрасила. И косметики у меня с собой минимум. Вот о чем думала, когда на работу собиралась? Да ни о чем. О полковнике точно не думала. Это сегодня с утра он у меня из головы не идет. Господи, это весь вечер на каблуках! Ужас! Я же два дня отработала, и ночь между ними. Вру. Ночь я почти спала, так, дернули пару раз и все. Но все равно не дома, не в своей кровати… Не в нашей кровати… Вдохнула поглубже, потом выдохнула. Ну что я за человек?! Жизнь начала с чистого листа, а сама о чем думаю?!

И тут я пошла в душ. Прохладный, чтобы взбодриться. А потом кофе… Затем и поработать можно.

Поработала! До самого вечера! В четыре кесарево случилось экстренное… Вышла, у моего кабинета, как часовой, стоит полковник с букетом. А вид у меня… Я в балетках и пижаме, и замученная такая…

— Екатерина Семеновна! А я тут…

Договорить я ему не дала.

— Вижу, ждете. Так, во-первых, переходим на «ты», потому что выкать можем хоть пожизненно. Во-вторых, ровно десять минут — и я в вашем распоряжении.

— Так мы на «ты»?

— Да, на «ты». Я Катя, а ты?

— Дмитрий, Митя.

— Митя, зайди и сядь. Я в душ и…

— Хорошо, хорошо. Не волнуйся. Я понимаю. Работа такая.

— Ага, все время по тревоге.

Он улыбался, и глаза были добрыми и светились. Невольно опять сравнила. Те — родные, серые, с прищуром и эти, Митины с морщинками в уголках, как у часто улыбающихся людей.

А он симпатичный, пронеслось в голове. Да, я все вижу и все понимаю, но почему опять так сердце защемило? Нанесла последние штрихи на лицо. Снова глянула на себя в зеркало и вышла к Мите. Я пыталась улыбаться.

— Ну что, пошли?

— В ресторан?

— Знаешь, не сегодня, я устала для ресторана.

— Катя, на улице дождь, куда? Я бы предложил ко мне, но приглашать женщину на первом свидании…

— Я думала, что это не свидание, что мы просто пытаемся познакомиться. Вот уже перешли на «ты». Знаем, как зовут друг друга, а теперь можно и рассказать. Ты о себе, а я о себе.

— Тогда ко мне?

— Да. Я увижу, как ты живешь, и многое пойму.

— А к тебе?

— У меня мама.

— Поехали.

Мы молчали всю дорогу. Потом остановились у его дома. Он завел меня в подъезд, а потом в квартиру.

Первое, что бросилось в глаза, там было чисто, очень чисто, но неуютно. Хотя мебель хорошая, дорогая, новая.

— Я тут недавно живу. Мы с дочкой вместе жили раньше, а теперь у нее семья. Вот и продал квартиру и дачу. Купил ей и себе, чтобы глаза не мозолил.

— Проблемы?

— Нет, Катя, я сделал все до их возникновения. Я понимаю, что человек я военный, привык командовать, а мужем ее так вообще. Он из моей части. Зачем создавать неприятности? Можно же все миром, а мир тем крепче, чем дома дальше.

— Так у меня сын совсем далеко. Аж за океаном. Я так привыкла, что он рядом. Я жила, пока он учиться не уехал.

— Но учиться надо! А дочь?

— Это Его дочь. Она… Семья у нее.

— Коньяк?

— Да.

Он налил, я пила и говорила. Коньяк развязал язык, и я рассказывала все историю моей любви, от первого взгляда в кабинете, когда на работу устраиваться пришла, и до того момента, когда я ему глаза закрыла. Все рассказала, как на исповеди. А Митя слушал, не перебивал, не задавал вопросов, просто слушал. Иногда наливал коньяк, давал новый платочек и забирал мокрый от моих слез.

Так ночь наступила. Захмелела я совсем, только слезы не высыхали, а все лились и лились.

Он сел рядом со мной на диван, я положила голову ему на плечо и уснула. Крепко уснула.

Проснулась только утром, в пять, как обычно. Сначала даже не поняла, ни где я, ни что со мной. Я лежала на диване, укрытая пледом, прямо в одежде, как была. А он спал в кресле, сидя, запрокинув назад голову.

Кофе, терпкий, ароматный, сваренный по всем правилам. Я пила всегда другой, но этот мне понравился. А еще его руки. Не тонкие и не холеные, совсем не такие, как у окружающих меня мужчин, а крепкие мужские руки.

Затем он отвез меня на работу…

Около моего кабинета стояли трое в ожидании моего появления. Мама плакала. Люба обнимала ее и пыталась успокоить. Борисов же явно нервничал.

Я подошла и открыла двери своим ключом. Сделала вид, что ничего не произошло. Люба с мамой вошли. А Сашка раздраженно бросил:

— Что, телефона не обнаружилось?!

И ушел по своим делам.

«А он ведь прав», — пронеслось в голове. Прав. Надо было позвонить, просто сказать, чтобы не волновались. Сглупила я. Но даже не вспомнила, ни о ком из них. Просто выпустила из головы и все. Мне было хорошо, я смогла выговориться, смогла вылить все, что накопилось за последние годы и не давало мне жить и дышать не давало. А кому еще я могла все это сказать? Маме? Так она никогда не понимала моих чувств и никогда не одобряла меня. Любе? Не знаю, а поймет ли?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Она максималистка, и очень прямая, не гибкая. Хотя нет, гибкая и понимающая. Но тут речь о ее отце. А я его предаю. Неужели?! Я действительно его предаю! Что же делать?!

Я села за свой стол и уронила голову на руки.

— Катя, я так волновалась! — мама пылала праведным гневом.

— Прости. — Я больше ничего не могла сказать. Не устраивать же скандал на работе. — Иди домой, вечером поговорим.

Она встала и вышла из кабинета. Осталась только Люба. А я не могла на нее поднять глаз. Мы так и сидели друг против друга в полном молчании.

— Любонька, я пила вчера. Не знаю сколько, я могу сдать кровь.

— Не надо, вы в норме, а вот до операций я вас не допущу. Легче стало?

— Да.

— Вот и хорошо. Он приличный человек?

— Не знаю, думаю, да. Люба у нас ничего не было, мы просто говорили.

— Главное, чтобы вам было хорошо. Боитесь, что я могу осудить? Нет, я не стану, никогда, и Сашеньке не позволю. Вы имеете право жить. И вы должны жить. Но если он вас обидит, горло перегрызу. Так ему и передайте.

Я рассмеялась, представив, как она перегрызает горло полковнику. Но поверила на все сто.