Катя

Часть 61

В тот день спустилась позавтракать в мое время. Я всегда шла завтракать попозже, чтобы Дженнифер и Сашенька уже уехали, каждый на свою работу. Но тут они оба были еще дома, причем разговаривали на повышенных тонах. Сашенька выглядел расстроенным. Я не говорила на их языке, но уже давно все понимала. Саша собирался куда-то лететь, а Дженнифер была против. И еще из ее речи, я поняла, что кто-то все равно умрет, в его присутствии или в его отсутствие. Что если он полетит позже, то будет только лучше.

Я вошла, и Саша замолчал. Она же наоборот потребовала, чтобы он мне все рассказал.

Саша покачал головой и обреченно махнул рукой.

— Что случилось? — я обращалась к сыну.

— Мама, давай не сейчас.

— Что случилось?! — я повторила свой вопрос.

Сашенька насупился и молчал. Дженнифер пожала плечами, и сказав, что никогда не поймет этих русских, отправилась на работу.

Я достала свой смартфон и набрала номер Любы. Тишина. Набрала вызов Саши Борисова — телефон отключен. Я снова посмотрела на сына. Он, все такой же серьезный, наблюдал за моими потугами что-то узнать. Я дозвонилась до Сережи…

Мне казалось, что земля уходит из-под ног. Я выслушала все об аварии, все о ее состоянии, все об операции, о том, что Саша с ней и ни с кем не разговаривает, кроме Федора. Оперировал Федор. В голове стучало — состояние критическое. Надежды практически нет. Но оперировал Федор. И она жива. Пусть в тяжелом состоянии, я не хотела думать о критическом, она жива. Ее сняли с аппарата ИВЛ. Она дышит.

Это немного успокаивало, вернее, просто давало надежду. Федор лучший ученик Любы. Он почти как она. Только все равно не она.

— Саша, мы летим в Москву, — я решила все в момент.

— Я пытаюсь заказать себе билет, но я лечу один.

— Ты знаешь давно?

— Нет, сегодня ночью мне позвонила Маша. Она у Марины, но решила поговорить. Мама, она переживает, как никто. Все молчат, а она не может. Совсем ребенок ведь. Вот и позвонила. «Ты, — говорит, — за маму молишься? Я молюсь все время! Бог ведь услышит?! Я еще не успела сильно грешить, должен ведь услышать?!». А потом мне все рассказала. Плачет, она и не понимает половину того, о чем говорит. Представляешь, мама?! А я слушаю и думаю: как такое вообще произойти могло. И так мне Машку жалко стало. Люба знает, что я возмущен был, что она ее удочерила. Но ведь девочка-то не виновата. Она Любе дочка. Она настоящая, понимаешь, мама?!

Он говорил сумбурно, все время сбиваясь на чувства Машки, думая, как ребенку тяжело. Он просто сосредоточился на ней, на малышке. И понял, что Люба любит ее, а она Любу. Может, даже больше, чем остальные, любит. Он просто не хотел даже представить, что Любы может не стать… И я не хотела. Не могла, подумать, оценить все реально не могла. Я должна быть в Москве. Просто должна быть с моей девочкой. Сколько же можно бросать ее в самые критические моменты?! Что ж я за мать такая, которая все время не там! Вот ведь правду говорят, что хуже мачехи не бывает…

Сердце сжалось в обруч сильной боли, такой сильной… оно так сильно никогда не болело. И дышать совсем нечем…

Когда я пришла в себя, рядом был сын, и он плакал. С трудом поняла, что я в больнице. Но мне было все равно, где я. Главное была Люба.

— Саша?

— Мама, как хорошо… Все будет хорошо.

— Люба?

— Пришла в сознание. Она будет жить. Двигательные функции восстанавливаются. Она в сознании.

— А я?

— Инфаркт. Прости меня, мама.

Я лишь слабо улыбнулась. А он продолжал:

— Ты на антикоагулянтах. Кажется, обошлось. Мама, я говорил с Сашей Борисовым, просил привезти Любу сюда на реабилитацию. Он сказал, что без Машки она никуда не поедет. Что девочка от нее даже на ночь отходить не хочет. Но он попробует.

— Ты про меня не говорил?

— Нет, Люба увидит все по его лицу, расстроится. Ей сейчас не нужно.

— Конечно, ты прав. Я могу лететь в Москву?

— Нет. И ты сама это знаешь. Они приедут к нам, мама. Ты увидишь ее, обязательно увидишь. Все будет хорошо. Как же вы меня напугали обе. Как напугали…

Я восстанавливалась тяжело. Просто не было цели. А когда нет цели, то и жить незачем, и выздоравливать незачем…

И только когда раздался звонок в моем смартфоне и я услышала Любин голос, я поняла, что есть еще смысл…

Что все еще у нас будет, и я увижу ее.

Она говорила недолго. Спросила, как я. Потом отметила, что голос у меня не тот, и попросила дать Сашу.

Судя по выражению его лица, отчитала она его нехило. А он, запинаясь, рассказал о моем инфаркте. Только отдав мне смартфон, он улыбнулся и произнес:

— Мамуль, судя по тому, что я сейчас выслушал, моя сестрица в полном порядке. Она сказала, что прилетит, как только сможет. Не думаю, что она скоро сможет, но я просил Борисова переслать мне историю ее болезни, он обещал. Только ты понимаешь, мы оба боимся огласки. Люба — величина. И знать о ней такое в принципе не положено. Но я все равно буду консультироваться. Их головы хорошо, но у нас тоже есть величины.

Я с ним согласилась. Конечно, будет хорошо, если она приедет.

Они приехали. Люба, Саша и Машенька.

Они были другими, все. Люба с короткой стрижкой. Это так непривычно и странно. Я смотрела в знакомые черты, они стали не такими как раньше с какой-то невероятной печатью усталости и тоски. Да и Саша сильно изменился, он стал просто старым…

Я решила, что то время, которое они пробудут в Бостоне, я поживу с ними, и смогу оставаться с Машей, пока они будут заниматься делами. Люба приняла мое решение с особой радостью.

Мы с ней, наверно, за всю жизнь столько не говорили. Обо всем: о папе, о брате, то есть о моем Сашеньке. О ее муже и о Маше.

Самое интересное, что она действительно безумно любила Машу. А та отвечала ей теми же чувствами. Люба переживала, что Саша ее не воспринимает девочку, как свою. А она смогла, потому что по ее понятиям у каждого ребенка должна быть мать. Она же умела быть матерью, такой, какой второй не бывает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍С Машей мы тоже нашли общий язык практически сразу. Она оказалась очень милым ребенком, совершенно шебутным, очень восторженным, но имеющим свое мнение и умеющим мыслить, иногда нестандартно, но оригинально.