Он вёл её не в свои покои и не в её, а в нейтральную территорию — в библиотеку. Приказал никого не впускать и закрыл дверь. Тишина в огромной зале, пахнущей старым пергаментом и воском, стала вдруг оглушительной.
Они стояли друг напротив друга, разделённые не пространством, целой пропастью невысказанных обид, боли и предательства.
Каэлан заговорил первым. Не с извинений. С фактов.
— Я ездил в столицу, — сказал он, его голос был низким и усталым. — Я изучал архивы. Нанял лучших экспертов. — Он указал на портфель, брошенный на стол. — Часть документов по делу моего отца… они подделаны. Мастерски, но подделаны. Использовались чернила, которые начали производить в Валерии only five years ago. И есть… магический отпечаток. Чужой. Холодный.
Элинор слушала, не шелохнувшись, боясь спугнуть этот момент трезвости.
— Почему… почему ты не поверил мне тогда? — выдохнула она, и её голос прозвучал как шёпот.
Каэлан отвернулся, смотря в окно на вечерний город.
— Потому что я боялся, — признался он с такой горькой прямотой, что у Элинор перехватило дыхание. — Боялся, что ты скажешь правду. А правда была в том, что мой отец… мой идеал, мой герой… был не святой. Он был политиком. Жестоким, готовым на риск. И его смерть… это была не только вина твоего отца. Это был просчёт в его собственной опасной игре. Мне было проще ненавидеть тебя, чем принять это.
Он обернулся, и в его глазах стояла такая naked боль, что Элинор сделала шаг towards него.
— А я… я была просто напуганным ребёнком, — тихо сказала она. — Я слышала обрывки, догадывалась… и молчала. Не из злого умысла. От страха. И этот страх преследовал меня все эти годы. Я боялась, что ты узнаешь, и именно это произойдёт. Так и случилось.
Они молча смотрели друг на друга, и пропасть между ними казалась всё ещё непреодолимой. Но теперь через неё были перекинуты первые, хрупкие мостики — правда и боль, признанная и разделённая на двоих.
— Малькольм, — начала Элинор, — он…
— Я знаю, — перебил он. — И я знаю, кто за ним стоит. Твоё… послание… было достаточно ясным. — Он сморщился. — Прости меня. За всё. За то, что не защитил тебя. За то, что оставил одну. За то, что заставил тебя посылать ко мне крики через пол-герцогства.
Элинор покачала головой, и слёзы наконец потекли по её щекам — не от отчаяния, а от освобождения.
— Ты вернулся. Это главное.
Он не стал обнимать её. Не стал просить прощения again. Он просто кивнул, и в его кивке была вся тяжесть принятого решения, вся решимость искупить свою вину.
— Теперь, — сказал он, и его голос снова приобрёл стальные нотки, — нам нужно действовать. Сообща. Расскажи мне всё, что знаешь.