Когда герцог вернется

Глава 11

У герцога Бомона был отвратительный день. Он до того устал, что даже неловко покачнулся, выходя из кареты. Один из лакеев бросился к нему, словно герцог был восьмидесятилетним стариком, но Элайджа отмахнулся от него. Это было унизительно.

Тело отказывалось ему повиноваться.

Нет, он больше никогда не упадет в обморок на людях, как это случилось в прошлом году. Тогда он потерял сознание прямо в палате лордов.

Но сейчас невозможно ничего заподозрить: на вид с ним все в порядке.

Однако герцог понимал, что это не так. Он так и чувствовал, как над его плечом тикают часы, и этот звук стал громче с тех пор, как они вернулись с рождественских каникул. Потому что было так замечательно расслабиться, отдохнуть, съездить на праздники за город, повеселиться на одном из маскарадов, которые устраивала Джемма, поиграть с женой в шахматы, миролюбиво поболтать о политике со знакомыми, которые и не думали о том, что лишний голос на выборах — очень важная вещь. А вернуться в кипящее варево, какое представляла собой палата лордов, было очень трудно.

Нет, он больше не падал в обморок после того первого случая. Однако он то и дело отключался — всего лишь на секунду-другую. Поскольку он всегда сидел в эти мгновения, то никто ни о чем не догадывался.

А правда заключается в том, что ему необходимо поговорить с женой.

Джемма приехала из Парижа, чтобы они смогли зачать наследника. Элайджа с трудом мог выудить эти слова из глубин сознания. Не так он хотел спать с Джеммой. Их прошлогоднее примирение стало результатом сложной, но изящной игры. Они только начинали…

Надо сказать, герцог не понимал, что именно они начинают. Но он знал, что это важно. Куда важнее, чем что-либо.

И вот тело подводит его.

— Вы слишком много работаете, ваша светлость, — проворчал дворецкий. — Этим бездельникам из правительства следует научиться обходиться без вас какое-то время.

Однако лишь сам герцог знал, что он и без того сократил до минимума свою нагрузку. Улыбнувшись, он отдал Фаулу пальто и справился, где герцогиня.

— В библиотеке, ваша светлость, — ответил дворецкий. — Сидит у шахматной доски и ждет вас, я полагаю.

Зайдя в библиотеку, он на мгновение замер, чтобы полюбоваться открывшимся его взору зрелищем. Джемма была потрясающе красива, так красива, что его сердце замирало, когда он смотрел на нее. Окутанная светом множества свечей, она изучала шахматную доску. Ее волосы были уложены в сложную прическу, но не припудрены. На ней было открытое платье из цветастого газа, отделанное золотыми шнурами, которые завязывались под глубоким V-образным вырезом.

Его пульс забился быстрее. Как же он скучал по ней, по ее остроумию, красоте, по ее груди, блеску… Как, черт возьми, он мог не понимать всего этого, когда они поженились? Как мог он пропустить все эти годы, потратить их на политику и любовницу?

Чувство вины было его старым знакомцем, и, похоже, с годами оно становится все яростнее, а не исчезает.

Со своей стороны Джемма, кажется, простила его. Кажется.

Она подняла на него глаза, и от ее улыбки его сердце замерло.

Жизнь подарила ему жену, которая была — это герцог знал совершенно определенно — самой умной женщиной в Европе. И он оттолкнул ее ради другой женщины, единственным интеллектуальным достоинством которой было то, что она никогда не опаздывала на их встречи за все те шесть лет, что Сара Кобетт была его любовницей. А сейчас герцог Бомон даже не мог вспомнить ее лица, и это лишь усугубляло его чувство вины.

— Ты только посмотри! — воскликнула Джемма.

Подняв голову, он подошел к шахматной доске, сел и невидящим взглядом посмотрел на фигуры.

— Это контргамбит, который приписывают Джиоко! Но похоже, я его усовершенствовала. Взгляни-ка… — Она принялась так быстро передвигать фигуры на доске, что герцог едва успевал следить за ее движениями. Но все же успевал. И еще он хотел ее.

Жизнь… Вот бы остаться здесь навсегда, рядом с Джеммой! Увидеть ребенка, которого они родят, если ему хватит времени.

— Элайджа… — удивленно проговорила Джемма. Соскользнув с кресла, она села ему на колени. Он уткнулся лицом в ее плечо. От нее исходил аромат роз.

Конечно, он не плакал. Он никогда не плачет. Из его глаз не выкатилось ни слезинки, когда умер отец; не станет он плакать и по поводу собственной смерти.

Однако он обвил рукой талию жены и крепче прижал ее к себе. Уже много лет она не была так близко от него.

Как хорошо!