Когда герцог вернется

Глава 34

Сегодня ночью? Что он хотел сказать? Исидора не была уверена в том, что ей захочется так скоро снова заняться любовью. Она испытывала легкую боль. И чувствовала себя немного странно. Даже слегка разочарованной, что вообще нелепо. К тому же Годфри вечером возвращался от викария, стало быть, у них не будет возможности уединиться. Конечно, Годфри будет спать в гостиной вдовьего дома. Исидора не хотела, чтобы кто-то оставался в Ревелс-Хаусе до тех пор, пока стражники мертвых не уедут в Лондон.

Она вышла прогуляться. Был один из тех дней, когда кажется, что весна уже полностью вступила в свои права, однако на самом деле она еще только начиналась. Воздух был полон чудесных ароматов, светило солнце. Большой терн в саду уже зацвел, и повсюду вокруг него были разбросаны семена, словно какой-то шаловливый ребенок, кружась на месте, кормил птиц и кидал вокруг себя корм.

Симеон должен быть хорошим мужем. Он рассудителен и заботлив. А его печальная улыбка заставляла ее млеть от нежности. И он так хорош, так любвеобилен, когда теряет над собой контроль, как это было, когда он признался, что не знает, как вести себя дальше. Прошедший день — прекрасный тому пример. А еще Симеон признался, что их первая близость дала им далеко не все, что могла дать. Надо сказать, он был невероятно привлекателен, когда…

Исидора остановилась. Должно быть, легко любить мужчину, который признает свои ошибки и сбрасывает с себя одежду, осознав, что он смутит ее. Когда Симеон ведет себя спонтанно, сопротивляться ему невозможно.

Однако когда она дает волю воображению, он теряет голову. Сначала Симеон кричал, а потом целовал ее. Иными словами, он потерял над собой контроль.

— Само собой, Годфри будет пока жить во вдовьем доме, — сказала Исидора дворецкому, вернувшись с прогулки. — Я уверена, что в большом доме еще слишком плохой воздух, а он ведь растет. К тому же мы вывезли всю его мебель, — добавила она. — Уложим его спать в гостиной.

Хонейдью и бровью не повел, узнав, что герцог, разумеется, будет спать с женой. Конечно, Симеон слегка прищурится, услышав, как она распоряжается его жизнью, однако золотая середина не позволит ему слишком громко возмущаться этим.

Ха! Вот что сказал бы ее отец. Иди налево или направо. Вверх или вниз…

Исидора не смогла сдержать усмешки, вспоминая тело мужа. Путь вниз не выбрал бы ни один достойный английский джентльмен. Однако даже при мысли о его фигуре кожа Исидоры покрылись мурашками и ей стало не хватать воздуха.

Когда он наклонился к ней, его глаза затуманились и потемнели. Можно было даже подумать, что в них появилось страдальческое выражение.

Исидора вновь принялась раздумывать о том, что имел в виду Симеон, обещав показать ей, как функционирует его тело. Функционирует? Да она и без всяких объяснений знает, как именно. Например, одна его часть увеличивается и напрягается.

Тело Симеона длинное и худощавое, как у человека, который может пробежать двадцать миль, чтобы спасти любимую. У человека, который может справиться с негодяями, даже не запачкав рук.

Да, она, возможно, захочет узнать, как функционирует его тело.

Подумав об этом, Исидора улыбнулась.

Именно ее улыбка невероятно раздражала Симеона за ужином. Исидора смотрела на него как-то по-особенному, и в результате, не в силах прекратить это, он почувствовал, что его сотрясает дрожь. Мелкая, но дрожь.

Он дрожит!

Симеон вспомнил было про золотую середину, но тут же отогнал от себя мысли о ней. Они кажутся совершенно неуместными, когда Исидора находится рядом с ним, а в ее глазах светится радость, ее волосы так мило кудрявятся, и она порой бросает на него та-акие бесстыдные взгляды…

Ему было приятно думать, что, когда Исидора так улыбается, она думает о нем. О близости с ним.

Так что пытаться совладать с собой бессмысленно. Особенно если представить, что Исидора думает о чем-то еще.

Ко всему прочему Симеону понадобилось все его самообладание, чтобы поддерживать за ужином спокойный разговор. Исидора не надела соблазнительного платья вроде того, в какое она облачилась, когда они втроем ужинали в прошлый раз. А сам он был в бриджах, а не в своих неприличных штанах. На этот раз чулки не так уж раздражали его, и, возможно, это признак того, что он постепенно превращается в истинного джентльмена. Но ни один истинный джентльмен не может так сгорать от страсти, как сгорает он. Единственное, что ему хотелось, — это уложить в постель милую, нежную Исидору.

Хонейдью налил Годфри лимонаду. Не вина, хотя он вопросительно посмотрел на Симеона.

Симеон почувствовал, что его челюсти крепко сжались.

Ну разве не может Годфри переночевать в амбаре? Почему Исидора должна быть так внимательна к его младшему брату? У него есть…

У него есть планы на этот вечер.

Симеон заерзал на стуле. Похоже, именно об этом толковал ему Валамксепа. Страсть — это яд в крови, безумная неуправляемая буря, которая затмевает разум. Впрочем, у него нет разума. Он просто хочет ее.

И это не золотая середина. Одному Богу известно, что это такое. Должно быть, это плохой выбор, недостойный путь. Он пьет вино, но думает о ее груди. Во всей концепции золотой середины нет ни слова о том, что кровь мужчины закипает, когда он оказывается рядом со своей женой. А Исидора — его жена. В этом нет сомнений…

Нет, есть.

В конце ужина он встал, готовясь куда-нибудь пойти. Кажется, во вдовьем доме для него не найдется кровати, поэтому он отправится спать в амбар вместе с Хонейдью.

Однако вскоре стало ясно, что у Исидоры другие планы. Ужин был позади, и не успел Симеон понять, что происходит, как жена оказалась перед ним — точно порыв ветра, взмах шелка и одурманивающий аромат ее кожи. Исидора говорила что-то, и постепенно Симеон понял, что она мгновенно расставила все по местам: ласковым голоском отпустила Хонейдью, отправила Годфри в постель, а ему, кажется, велела сопровождать ее на прогулку в сад.

— Сегодня такая чудесная ночь, — с улыбкой сказала она ему. — Луна уже взошла.

У Исидоры были длинные ресницы, которые загибались вверх так изящно, что Симеон несколько мгновений думал только о них.

— Хм! — наконец бросил он, не в силах придумать даже самой простой фразы.

Спустя минуту они вместе шли по дорожке. Было уже совсем тепло, как и должно быть в погожий весенний день.

— Куда пойдем? — спросила Исидора. Ее голос был полон радости, как у ребенка, которого привели в гости.

— На прогулку? — уточнил Симеон. Голова у него шла кругом. Больше всего ему хотелось прижать Исидору к дереву и впиться руками в ее ягодицы. И как он мог заниматься с ней любовью, но при этом не ласкать ее грудь? Теперь ему казалось, что те божественные мгновения ожили.

Что-то в выражении лица Исидоры слегка изменилось, и Симеон постарался отвести глаза от ее лифа. Откашлявшись, он в отчаянии предложил:

— Может, зайдем в летний домик?

— В летний домик? У тебя есть летний домик?

Симеон был готов на все ради этой улыбки. Его уязвимость была так опасна, что он просто брел рядом с Исидорой и молчал. Вскоре они спустились в нижнюю часть сада.

— Это скорее развалюха, а не настоящий летний домик, — пробормотал он наконец.

Они сделали последний поворот.

— Ну вот, смотри.

Исидора открыла рот.

— Вообще-то он не предназначался для того, чтобы превратиться в руины, — сказал Симеон, решив, что честность — это лучшая политика. — Хотя, насколько я понимаю, развалины постепенно входят в моду. — Задрав голову, он попытался посмотреть на дом ее глазами. Романтическое нагромождение камней, возможно, развалившийся средневековый замок? А может, она увидела еще одно свидетельство чудачеств его отца, строение, которое должно было быть нормальным летним домиком, но превратилось в груду камней из-за того, что он не расплатился со строителями?

Исидора прошла вперед.

— А ты бывал внутри? — спросила она, поворачиваясь к Симеону.

В ушах у него так шумела кровь, что он почти не слышал вопроса. Исидора принадлежит ему, и он должен взять ее, овладеть ею, прикасаться к ней, целовать ее…

Прислонившись к обломку каменной стены, Исидора улыбнулась Козуэю. Это приглашение? Черт!

Выругавшись вполголоса, Симеон подошел к Исидоре и поднял ее на руки так бережно, будто носить на руках молодых женщин для него было обычным делом.

— Трава может быть мокрой, — сказал он, с удивлением отмечая про себя, каким грубым вдруг стал его голос.

Исидора ничего не сказала, но и не попыталась высвободиться. Она просто уютно прижалась к нему — этакий надушенный мягкий сверток. Обогнув дом, Симеон направился к разрушенной арке. Там должен быть дворик.

Да. В лунном свете на земле белела плитка. Упавшие стены защищали их от посторонних взглядов… Впрочем, едва ли кто-то решился бы прогуливаться тут в это время суток.

Поставив Исидору на ноги, Симеон снял с себя камзол. Он все еще не мог заглянуть ей в глаза. Она будет в ужасе, узнав, что он за человек, какой силы страсть его обуяла… Он настолько безумен, что готов выть на луну и наброситься на Исидору, как животное.

— Симеон! — позвала Исидора. Судя по ее голосу, она не напугана. Правда, голос звучал хрипловато. И было в нем что-то такое, отчего у Симеона заныли чресла. А потом она провела руками по его волосам, причем этот жест был каким-то робким, и тогда, не выдержав, он буквально бросился на нее и прижал к себе. Если Симеон и думал о том, что ему удастся держать себя в руках и остановиться на сдержанном джентльменском поцелуе, этим надеждам не суждено было сбыться, потому что, едва их губы соприкоснулись…

Симеон пил ее, наслаждаясь ее сладостью, ее дивным вкусом, ароматом ее тела.

Он не может… просто не может сделать то, что…

Исидора застонала. Это был совсем тихий звук, вырвавшийся из ее горла, но и этого было довольно для того, чтобы Симеон обезумел. Господи, да он должен уложить ее и…

Само собой, очень аккуратно.

На землю? На холодную и влажную землю?

И вновь в разговор с ним вступил его внутренний голос, который принялся нашептывать Симеону, что его камзол ничем не хуже одеяла. На мгновение ему удалось трезвыми глазами взглянуть на Исидору.

Ее глаза были затуманены, ее рука утонула в его волосах. Она была похожа на женщину, сгорающую от желания. Она будет…

Нет!

— Я обещал, — проговорил Симеон, ненадолго замирая. Исидора облизнула ему губы, отчего у него вновь заныли чресла — как же иначе?

Он снова обхватил ее руками и слегка приподнял, отчего ее ноги слегка задели его.

Нет!

— Я должен показать тебе, как функционирует мое тело, — сказал он, отталкивая ее в сторону.

Губы Исидоры слегка припухли и потемнели от прилива крови, ее глаза походили на два глубоких колодца.

— Завтра, — промолвила Исидора, прижимаясь к нему. — А сейчас давай просто целоваться.

Он должен взять ситуацию под контроль. Так надо. Отступив назад, Симеон снял с себя рубашку. Раздался явственный вскрик, за которым последовало хихиканье. Симеон рискнул посмотреть на нее.

— Симеон! Да ты же раздеваешься… Наклонившись, он по очереди снял с ног туфли и остался стоять на голой холодной земле в одних чулках.

— Да я едва тебя вижу, — запротестовала Исидора. — Луна еще не очень яркая, и… — Ее огромные глаза сияли. Она хорошо видела Симеона. А Симеон видел каждую тень, каждый изгиб ее тела, каждый дюйм ее кожи, которую ему так хотелось целовать.

Он снял с себя бриджи, помедлил с минуту, а затем спустил вниз и чулки. Уж если хочешь остаться в саду нагим, то надо снять с себя всю одежду.

А потом он наконец встретился с ней глазами.

Волосы рассыпались по плечам Исидоры, обрамляя ее лицо и делая ее похожей на робкую и покорную девушку, о какой, как еще совсем недавно казалось Симеону, он мечтал. В смысле — мечтал тогда, когда еще ничего не знал. Да, Исидора, может, и выглядит робкой, только все это игра лунного света.

Ее взгляд скользил по его телу, останавливаясь то тут, то там. Наконец он задержался чуть пониже его живота, и Симеон едва не улыбнулся, но сдержал улыбку. Он ждал.

Она должна познать его, чтобы захотеть, решил Симеон.

— Ты такой мускулистый, — заметила она. — Почему?

— Потому что я бегаю, — ответил Симеон.

Она стала подвигаться ближе к нему, пока не оказалась в каком-то дюйме от него. Это невероятно эротично: стоять перед ней обнаженным в лунном свете. Подняв руку, Исидора дотронулась до груди Симеона. Его кожа запылала, и ему пришлось сжать руки в кулаки, чтобы совладать с собой. Исидора слегка качнулась и опустила руку. Он ощутил холод в том месте, где она касалась его.

— Так как же функционирует твое тело? — шепотом спросила она. Однако Исидора больше не смотрела в нужное место.

Его плоть приподнялась. Симеон взял ее в руку. Глаза Исидоры блеснули — так, во всяком случае, ему показалось в лунном свете.

— Это специально для тебя, — промолвил он. — Мужчины и женщины созданы так, чтобы их тела подходили друг к другу. — Он опустил руку.

Само собой, она — девушка не робкая.

Исидора обхватила его жезл рукой, и Симеон откинул назад голову. Лишь в последнее мгновение ему удалось унять рвущийся из груди стон.

— Хорошо, что он не волосатый, — задумчиво промолвила Исидора. — А ведь на груди у тебя тоже не так много волос, правда, Симеон?

С этими словами Исидора чуть расслабила пальцы, но едва Симеон собрался ответить ей, как она принялась поглаживать его естество по всей длине. Слова застряли у него в горле, и он не сдержал какой-то невнятный звук.

Судя по блеску в ее глазах, Исидоре это понравилось.

Но ведь именно этого он хотел, не так ли? Она экспериментирует, привлекает его ближе к себе, скользит…

— Не-ет! — выдавил из себя Симеон.

— Да, — возразила Исидора, крепче сжимая его плоть и продолжая ласкать ее. А ее другая рука… Она…

Огонь охватил его чресла. Схватив ее за руки, Симеон остановил Исидору.

— Нет!

Исидора тихо вскрикнула, а затем с нежностью прижалась к нему всем телом.

— Ты моя, — прошептал Симеон. Голос исходил из самого его нутра и совсем не походил на его обычный спокойный голос.

Приложив губы к его груди, Исидора поцеловала мужа. Один раз, потом второй. Ему казалось, что его опалило пламенем. Симеон никак не мог вспомнить вторую часть собственного плана. Но в его голове снова и снова повторялась одна и та же фраза: джентльмены не занимаются любовью со своими леди вне дома. Это неприлично. Это неправильно. Неспокойно и уж совсем неуравновешенно.

Это…

— Я покажу тебе. — Его голос слегка прерывался, потому что ее волосы касались его груди, и они были похожи на шелк, и ему больше всего на свете хотелось проглотить ее, облизать ее с ног до головы. Пусть пойдет дождь — он слижет с нее каждую каплю и согреет ее.

Но прячущийся в глубине его существа джентльмен закричал: «Не-ет! Спокойно!»

— Что покажешь? — тихим, зазывным шепотом спросила Исидора. — Симео-он!

— Да.

— Ты разве не хочешь помочь мне развязать тесемки?

Безумие вступило в бой с его планом и благовоспитанностью. И… проиграло битву.

— Нет, — решительно ответил он.

Судя по ее глазам, Исидора явно была разочарована.

— Когда я… я кончу… — собрав волю в кулак, промолвил Симеон.

— Когда ты что сделаешь? — переспросила Исидора.

— Кончу… Господи, Исидора, если ты не остановишься, я кончу… — Он прислонился к колонне у себя за спиной. Мрамор был ледяным, и это помогло Симеону немного собраться с мыслями.

— Давай! — выдохнула Исидора, шагнув ближе к нему. Но Симеон не хотел пугать ее, не желал, чтобы она испытала какие-то неприятные чувства. Он осторожно оттолкнул ее.

— Сейчас просто смотри, — сказал он.

Ее глаза стали огромными, наполнились любопытством. Симеону удалось отвлечь мысли от собственной набухшей плоти.

— Для того чтобы достичь вершины наслаждения, когда мы лежим в постели, мы должны понимать, что доставляет каждому наибольшее удовольствие.

Исидора приоткрыла рот, но ничего не сказала. И все же было что-то в ее глазах, заставившее его продолжить.

— Завтра я попрошу тебя показать мне, — твердо произнес он.

— Что показать? — поинтересовалась она.

— Что доставляет удовольствие тебе, — пояснил Симеон. — Мое тело далеко не так интересно, как твое, но на нем есть такие места… — Он приложил палец к своему соску. — Он не такой красивый, как у тебя, и совершенно бесполезен, но мне приятно, когда его трогают.

Ее губы изогнулись в улыбке, которая произвела на Симеона куда большее впечатление, чем прикосновение к собственному соску. Опустив руки, он медленно обхватил свою плоть. И стал ее поглаживать, чтобы получать то же удовольствие, что дарила ему она, когда гладила его, чувствуя жар между ног при воспоминании об их недавней близости.

— Мне кажется, сейчас он больше, чем раньше, — прошептала она.

Его тело мгновенно отреагировало на ее слова: плоть инстинктивно поднялась, а Симеону захотелось овладеть Исидорой и довести ее до вершины наслаждения, на которой сам он уже побывал.

— И что происходит, когда ты теряешь над собой контроль?

Вопрос повис в воздухе. Наконец Симеон откашлялся.

— Из моей плоти вырывается жидкость — это, если можно так выразиться, мой вклад в будущего ребенка, мое семя. — Помолчав, он добавил: — И я бы не назвал это потерей контроля.

Исидора дотронулась до его плоти, и тело Симеона содрогнулось. Огонь обжег ему спину, пробежал вниз по ногам, словно готовя его к тому, что ждет впереди.

— Но если я буду и дальше ласкать тебя так… — Исидора показала, как именно, — разве ты не потеряешь контроль?

— Нет, — едва слышно ответил он.

— Потому что ты никогда не теряешь контроля? — не унималась Исидора.

— Потому что… — он судорожно вздохнул, — это не совсем точное описание.

Ее пальцы ласкали его плоть, поглаживали ее, разжигая в Симеоне желание.

— Ты уверен, что я не могу заставить тебя потерять контроль над собой?

— Ты можешь дать мне самое большое удовольствие, — сказал Симеон. — А я — тебе.

Исидора криво улыбнулась.

— А что еще тебе нравится? — спросила она.

Симеон недоуменно моргнул.

— Ты любишь, когда ласкают только эти части твоего тела?

— Этого довольно, — ответил он.

Исидора вновь заулыбалась.

— А могу я показать тебе, что нравится мне?

— Сейчас ночь, тут слишком темно и холодно для леди, — сказал Симеон, натягивая через голову рубашку. Все его тело пульсировало, кровь в жилах кипела.

— Я подумала, что, возможно, наша кровать…

— Не забывай: в гостиной спит Годфри.

— Мы просто не будем шуметь, — вымолвила Исидора, поворачиваясь, чтобы уйти со двора. Лунный луч упал на ее волосы, окрасив их в темно-серебристый цвет; драгоценный жидкий свет очертил линию ее скул, припухлость губ, высветил озорное выражение глаз.

Вдруг она остановилась.

— Конечно, это хорошо, что ты ни при каких обстоятельствах не теряешь над собой контроль, правда ведь, Симеон?

— Да, — ответил он.

— Потому что если я и буду беспокоиться о том, что издаваемый мной шум может разбудить Годфри, то хоть о тебе мне думать не придется, — промолвила Исидора и пошла к дому.