Корабль, идущий в Эльдорадо

6

На холодном ночном ветру в голове у меня несколько прояснилось. И к дому матери я подходил уже более-менее трезвый.

Звонить пришлось долго.

— Кто там? — раздался наконец голос матери.

— Я.

— Кто «я»?

— Блудный сын, маменька.

Мать открыла дверь. На ее лице не отразилось ни удивления, ни радости. Она никогда не позволяла себе внешних эмоциональных проявлений.

— Заходи, блудный сын. — Коснувшись губами моей щеки, она тотчас учуяла запах. — Ты что, выпил?

— Есть немного, — признался я. — Встретил Серегу Дерябина. Помнишь? Вот и дерябнули…

Мы прошли в гостиную. Как я и ожидал, везде, начиная с прихожей, стояла новая мебель. Мать взяла привычку, меняя очередного супруга, менять заодно и всю обстановку в квартире.

Последний раз мы виделись с ней два года назад, когда она привозила в Москву свои картины на выставку. С тех пор мать нисколько не изменилась. Я сказал ей об этом.

— А я открыла секрет эликсира молодости, — ответила она, поставив на журнальный столик вазочку с печеньем и конфетами.

— И что за секрет?

— Надо почаще замуж выходить. Чтобы кровь обновлялась.

— А где твой новый муж? — Я шутливо заглянул под столик. — Николай Николаевич, ау! Вы где?

— Напрасно стараешься. Он, как говорят в Японии, поменял миры.

— Как?! — невольно воскликнул я. — И этот?!

Дело в том, что, несмотря на несхожесть возрастов, темпераментов и профессий материных мужей, всех их объединяло одно: они очень быстро умирали. Но надо отдать им должное — никто из них перед смертью долго не болел. Такого свинства по отношению к любимой женщине мужья себе не позволяли. День, от силы два дня — и все кончено.

— Да, печально, — из вежливости вздохнул я.

— Конечно, печально. К счастью, Коля не долго мучился.

— К счастью для кого?

— Не паясничай, Александр. Тебе это не идет.

Мать встала и плотнее задернула шторы на окне.

— В последнее время луна действует на меня раздражающе. Вот что значит остаться одной.

— Разве у тебя сейчас никого нет?

— Да есть один, — с легким пренебрежением сказала она. — Директор нашего театра. Но он так: ни рыба, ни мясо. А как твои отношения с Надей?

— Вспомнила! — Я взял из вазочки конфету. — Ее давно и след простыл. У меня теперь Галя.

— Ну и как твои отношения с Галей?

— Никак. Слишком уж она умная. Начнешь ей что-нибудь рассказывать — перебивает, исправляет… Я решил ее бросить.

— Тебе пора жениться, Саша, — назидательно произнесла мать. — А то гляди — пробросаешься. Не такой уж ты и красавец.

— Спасибо за комплимент.

— Нет, правда. Тебе ведь уже двадцать пять.

— Двадцать четыре, — уточнил я.

— А мне сорок два, — вздохнула она.

— Сорок шесть, — снова уточнил я. — Так что это тебе пора замуж. Ты же, в отличие от меня, красавица.

Я вовсе не иронизировал. Мать и в самом деле была очень красивой женщиной. В светлых облегающих брюках и в пушистом пуловере цвета слоновой кости она выглядела лет на тридцать пять, не больше.

— Скажешь тоже. — Мать польщенно улыбнулась.

— А что? Найди себе преуспевающего бизнесмена.

— Да знаю я этих бизнесменов, — скривила она губы. — Все они ограниченные, недалекие люди. Только и умеют, что деньги делать. А мне нужен настоящий мужчина.

— Все еще нужен?

— Представь себе, — серьезно ответила она. — Для женщины возраст в любви не имеет никакого значения. Влюбленная женщина в любом возрасте ведет себя так, словно ей семнадцать.

Мы немного помолчали. Я съел еще одну конфетку.

— И что твой Дерябин? — спросил мать. — Я его почему-то хорошо помню. Вы еще приходили ко мне в мастерскую смотреть картины. И он ушел, не сказав ни слова. Такой равнодушный ко всему мальчик.

— А теперь он равнодушный ко всему мужчина… Кстати, а как твои картины?

Мать вяло махнула рукой.

— Я поняла, что великий художник из меня не получится. Женщине трудно быть художником, для нее слишком большое значение имеет личная жизнь. Это раньше я везде успевала. А сейчас пока встанешь, пока приведешь себя в порядок, пока до мастерской доползешь… Рука только-только к обеду расходится. Да и вообще, я стала писать плохие картины. Наверное, просто кончилась как художник. Во всяком случае, полоса удач для меня точно прошла…

«Знакомые песни», — подумал я. Сколько себя помню, мать вечно жаловалась на жизнь.

— А в прошлом году с моей персональной выставки картину украли. Самую лучшую.

— Так это ж радоваться надо. Раз украли, значит, кому-то понравилась.

— В последнее время я редко чувствую себя счастливой, — не слушая меня, говорила мать. — Женщине для счастья нужен всего один мужчина. А у меня их было хоть пруд пруди. И все какие-то слабые, бездарные… Тряпки, одним словом.

— Зато каждый из них имел кучу денег, — напомнил я ей.

— Подумаешь, куча денег. Деньги меня не интересуют.

— Это потому, что они у тебя всегда были.

Она закурила сигарету и, выдохнув дым, продолжила:

— Эх, слишком поздно я родилась. Мне следовало бы появиться в девятнадцатом веке. Тогда умели ценить умных и красивых женщин. Я бы блистала, блистала…

По опыту прошлых лет я знал, что мать могла говорить на эту тему бесконечно. Поэтому, демонстративно поглядев на часы, я сказал:

— Ого, сколько уже натикало!

— Ой, Сашка, — тут же спохватилась она, — ты же с дороги.

Мать постелила мне в моей комнате и накрыла тем самым одеялом с розовыми слонами, на котором мы с Ириной занимались любовью.

— Спи, сыночек, — поцеловала она меня. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Погасив свет, она вышла.

«Да уж, — подумал я, засыпая, — моя мамочка — штучка еще та. И холодная как лед, и горячая как огонь. Причем одновременно. Недаром по ней мужики с ума сходят».

И, сделав это тонкое психологическое наблюдение, я уснул.