Кормилица по контракту

14

Она молила Бога, чтобы тетки не оказалось дома: иногда та задерживалась на работе до восьми, а сейчас было лишь семь с минутами.

Однако Евгения Гавриловна уже вернулась. На вешалке висели ее шуба и шапка, а сама тетка по обыкновению хлопотала на кухне.

Валя потихоньку разделась и попыталась незаметно прошмыгнуть в комнату, однако не тут-то было: Евгения Гавриловна моментально услышала ее и высунула в прихожую сердитое лицо.

— Здравствуй, что ли.

— Здравствуйте, — устало проговорила Валя и, инстинктивно прикрывая живот, протиснулась мимо тетки.

— Что-то раненько ты сегодня пожаловала. — Евгения Гавриловна сложила руки на груди и прислонилась спиной к коридорной стене.

Кажется, она не слишком торопилась к своей стряпне, или, может быть, готовка наскучила ей и хотелось поболтать развлечения ради.

«Сказать, что меня уволили, или не говорить? — мелькнуло в голове у Вали, — Все равно придется сказать, иначе, как объяснить, что я больше не буду ходить на работу. Но тогда нужно и причину выложить, по которой меня выгнали».

Пока она раздумывала да колебалась, в комнате вовсю надрывался Петруша:

— Вор-ры, вор-ры! Кар-раул! Гр-рабят!

— Вот бешеная птица, — в сердцах проговорила Евгения Гавриловна и, неожиданно цепко ухватив Валю за руку, приказала тоном, не терпящим возражения: — Ну-ка, пойдем в кухню, потолкуем.

Валя молча подчинилась.

На плите кипела, исходя паром, огромная кастрюля. Стекла запотели, вкусно пахло борщом и домашними котлетами. Валя невольно сглотнула слюну — в обед она почти ничего не ела из-за сильной тошноты.

— Сядь, — велела Евгения Гавриловна. Подошла к плите, убавила огонь, помешала содержимое кастрюли половником и устроилась на табурете с противоположного торца стола. Выражение теткиного лица не предвещало ничего хорошего. — Ты что ж, Валентина, совсем за дуру меня держишь? Думаешь, раз старая, значит, и мозгов уж никаких нет. И глаза ничего не видят. Так, что ли? — Евгения Гавриловна пробуравила Валю пристальным взглядом.

Та смотрела на нее с тоскливым ожиданием. Сейчас начнется третья серия. Мало ей суки Лидии Александровны, мало Тенгиза, трусливо отрекшегося от нее, так еще и эта старая грымза теперь будет пить из нее кровь. Заметила, значит, догадалась. И то сказать, давно пора.

— Я-то гляжу, пухнет девка с каждым днем, — зло говорила Евгения Гавриловна. — Живот растет, а она молчит себе, будто святая. Когда рожать думаешь?

— В мае, — тихо ответила Валя.

— Очень хорошо! И куда отродье свое принесешь? Сюда?

— Нет. Домой поеду.

— Вот и поезжай! — Тетка решительно встала с табуретки. — Завтра же поезжай. Я и билет тебе возьму. Обманывать не вздумай — с дитем на порог не пущу. Мало того, что я как за родной за ней полгода хожу, есть-пить хлопочу, так она мне за это подарок взялась преподнести. Глаза б мои тебя, бесстыжую, не видели!

— Завтра не уеду, — твердо проговорила Валя.

Она уже успела все обдумать и пришла к выводу, что появиться в Ульяновске ей можно не раньше конца апреля. До этого времени Валя побудет в Москве и даже попытается найти какую-нибудь разовую работенку, чтобы подкопить еще деньжат. Главное, упросить тетку разрешить ей остаться еще на чуть-чуть, убедить, что она не собирается рожать в столице.

— Не завтра, — повторила Валя и тоже поднялась из-за стола.

— Ты что, спорить со мной? — Длинное, бесстрастное лицо Евгении Гавриловны пошло неровными красными пятнами. — Дрянь неблагодарная! Шлюха! Да я тебя с милицией… — Она обеими руками схватилась за горло, будто кто-то невидимый вдруг начал ее душить, повторяя, как заведенная: — Дрянь, дрянь!

Валя с ужасом глядела на изрыгающую ругательства тетку. Кажется, сегодня она уже это слышала. Слышала, что она «неблагодарная тварь», «хищница» и прочее. Господи, неужели все это лишь за то, что она попросила немного задержаться?

Валя почувствовала, что тоже задыхается. В висках бешено запульсировала кровь, ребенок в животе яростно толкнулся, затем еще и еще.

— Ладно! Хорошо! — Она рванулась из кухни, пулей влетела в комнату и принялась запихивать в сумку вещи.

Руки ее тряслись, затылок разламывался от дикой боли.

— И пожалуйста! И обойдусь! На вокзале буду ночевать! — Валя с треском задернула «молнию», схватила сумку за ручки, выскочила в прихожую и едва не сшибла тетку.

Та стояла посреди коридора, стараясь загородить от нее входную дверь. Валя, не обращая на Евгению Гавриловну никакого внимания, сорвала с вешалки куртку.

— Валентина! — Теткин голос осип и дрожал. — Остановись! Стой, говорю!

— Пустите! — Валя быстро нагнулась и натянула сапожки. Затем так же резко выпрямилась и едва не вскрикнула от острого спазма в животе. Судорожно вдохнула воздух, с ненавистью глянула на Евгению Гавриловну: — Пустите, ну!

— Да куда сейчас-то? Ночь на дворе. Ты погоди, сядь. — Та попыталась дотронуться до Вали, но она метнулась в сторону. — Зря, Валентина. Зря обижаешься. Я ведь права — домой тебе надо. А сейчас — останься, не дури. Завтра по-людски сделаем, купим тебе билет. Я сама провожу на вокзал… — Вид у тетки был уже не устрашающий, а растерянный и даже жалкий. Подбородок ее мелко подрагивал, лицо вместо красного сделалось серым.

— Не надо мне вашего провожания! — выкрикнула Валя и снова скривилась от боли. — Отойдите от двери, дайте выйти! — И прежде чем Евгения Гавриловна успела что-либо произнести, она с ловкостью отчаяния обогнула ее и вылетела из квартиры.

— Ну и беги! — вслед ей заорала разъяренная тетка. — Беги, беги! Небось, далеко не уйдешь, вернешься через час.

«Вернусь, как же, держи карман шире!» — пробормотала Валя, стремительно спускаясь по ступенькам вниз. Она в ярости даже про лифт позабыла, выбежала на улицу, всей грудью вдохнула свежий, морозный воздух и остановилась, затравленно озираясь по сторонам.

Куда идти? К Верке? У нее полон дом народа, мать, отец, брат со своей женой. Нет, к Верке не годится. Тогда, может, к Зое Васильевне? Та точно не выгонит ее, найдет какой-нибудь уголок.

Валя нащупала в кармашке сумки телефонокарту и медленно побрела к метро, где стояли таксофоны. Сначала нужно позвонить, сообщить, что она собирается ни с того ни с сего нагрянуть в гости.

Острая, спазматическая боль в третий раз прошила живот снизу доверху. Валя даже согнулась пополам, до того невыносимо было терпеть. Ей показалось, что внутри что-то оборвалось и вот-вот ручьем хлынет кровь. Ее резко затошнило, ноги подкосились, и Валя плавно и мягко осела в пышный сугроб.

— Девушка, вам плохо? — раздался над ее ухом участливый голос.

Валя приподняла веки и увидела миловидное и добродушное женское лицо. Из-под пухового берета на лоб спадали завитки рыжих, крашеных волос. Она проговорила, с трудом ворочая языком:

— Нет, все в порядке. Просто голова закружилась.

— Если голова кружится, значит, не все в порядке. Ну-ка, — незнакомка осторожно подхватила Валю подмышки, — давайте-ка, поднимайтесь. Холодно в снегу-то сидеть. Вы далеко живете?

— Далеко, — еле слышно произнесла Валя.

— Тогда нужно позвонить, чтобы за вами приехали родные. Есть телефон?

— Нету.

— Не беда, у меня мобильный. — Женщина, подняв Валю на ноги, полезла в сумочку, но вдруг остановилась на полпути. Лицо ее сделалось тревожным и озабоченным. — Миленькая, вы же в положении. Я же не ошиблась, так?

— Так.

— Ничего больше не беспокоит? Только голова?

Вместо ответа Валя вновь начала клониться к земле. Незнакомка бросилась к ней, обхватила за плечи.

— Может, вы рожаете? Какой срок?

— Рано еще, — пролепетала Валя, сжимаясь от пронизывающей боли, — семь месяцев.

— Нет, не рано. — Женщина настойчиво заглянула в Валино лицо, искаженное гримасой страдания, и повторила решительно и твердо: — Не рано. Вам надо срочно в больницу. И как только вас отпустили из дому в таком состоянии?

— Больно, — мертвеющими губами прошептала Валя. — Мамочка, как больно!

— Потерпи, дочка. Сейчас. — Женщина почти волоком дотащила Валю до лавочки, усадила, а сама бегом рванула к шоссе.

Боль с каждой секундой все усиливалась. Валя начала стонать, сначала тихо, потом громче и громче. Она зажмурилась, обхватила живот руками и раскачивалась из стороны в сторону, чтобы хоть как-то унять адскую силу, бушующую у нее внутри.

Послышался визг тормозов.

— Скорее, — произнес знакомый, взволнованный голос, — рожает она. Тут больница совсем рядом, в двух шагах. Помогите ее посадить в машину.

Чьи-то сильные руки подхватили Валю, оторвали от скамейки и понесли. Затем ее голова опустилась на что-то мягкое, отчетливо запахло бензином. Она открыла глаза и увидела прямо над собой низкий потолок автомобильного салона.

Женщина устроилась рядом на сиденье. Впереди смутным силуэтом маячила спина водителя. Взревел мотор, машина сорвалась с места.

Женщина ласково поглаживала Валю по голове:

— Терпи, уже скоро. К утру, Бог даст, родишь сыночка или доченьку.

Валя, стиснув зубы, боролась с желанием закричать в голос. Ей уже ясно было, что у нее идут схватки, она отчетливо различала их начало, середину и конец. Боль за мгновения рождалась, нарастала, крепла, словно крючьями выворачивая внутренности, в какой-то момент становилась запредельной, а после медленно сходила на нет, чтобы через короткий промежуток времени возникнуть вновь.

Вале казалось, что они едут целую вечность. Машина стремительно неслась по темным улицам, и было полное впечатление, что она заблудилась в аду, где не видно ни зги, ни огонька надежды, ни одной живой души. Ощущение реальности куда-то уплыло, вместо него осталась лишь боль. Только боль, всепоглощающая, всемогущая, рвущая тело на куски.

Наконец за окнами мелькнул яркий свет. Шофер резко сбросил скорость.

— Вот и все. Приехали. Сама дойдешь? — Валина спасительница толкнула дверку.

Валя отрицательно помотала головой.

— Сынок, — мягко попросила женщина, — придется тебе. Давай, милый, подсоби.

— Момент! — Снова крепкие руки, точно пушинку, подняли Валю, вытащили из машины.

Парень трусцой побежал к освещенному больничному крыльцу. Женщина поспевала рядом, тихонько приговаривая на ходу:

— Все будет хорошо. Сейчас полегчает, вот увидишь.

Она рывком распахнула тяжелую, застекленную дверь. Навстречу тут же появилась строгая, седая нянька в белом халате и шапочке.

— Что случилось?

— Рожает она, вот что случилось! — рявкнул парень. — Куда положить?

— На кушетку кладите. — Старуха кивнула куда-то в сторону. — Полис, паспорт с собой? Карта беременной?

— Дочка, у тебя документы где? — Вале на ухо прошептала женщина. — Дома, наверное? Ей подвезут, — обратилась она к дежурной, — мы ее на улице подобрали, схватки раньше сроку начались. Какие уж тут документы.

— Без полиса нельзя, — сердито проговорила старуха. — Диктуйте номер домашнего телефона, я позвоню.

— У меня… нет полиса, — с трудом шевеля губами, прошелестела Валя, — и карты… тоже нет. Только паспорт. В сумке.

— Как так? Приезжая, что ль? — Нянька решительно замотала головой, — Приезжих не берем. Везите ее в тридцать шестую больницу. Там отделение для таких.

— Вы с ума сошли! — возмутилась Валина спутница. — Разве она доедет до тридцать шестой? Это ж на другом конце города. И кто ее повезет? Этот паренек случайный, я его уговорила, у него, поди, своих дел невпроворот.

— Ничего не знаю, — отрезала дежурная, — мое дело маленькое. Приезжих не кладем.

— Щас положите! — неожиданно басом встрял парнишка, потерявший терпение. — А ну, нечего тут дурака валять! Человек помирает, а они со своим полисом! Задолбали! Где ваша хваленая клятва Гиппократа? Чтоб через минуту здесь был врач. Ясно?

— Вы мне тут не командуйте, — рассердилась нянька, однако все же, шаркая тапочками по бетонному полу, отошла к телефону и принялась куда-то звонить.

Парень отнес Валю на кушетку, аккуратно уложил. Женщина сняла с нее сапоги, расстегнула куртку.

— Все, дочка, сейчас доктор придет. Ни пуха тебе, ни пера, мы пойдем.

— Не уходите! — взмолилась Валя, вцепляясь в ее руку. — Они меня выгонят.

— Пусть попробуют, — проговорил парень с угрозой и громко, так, чтобы слышала дежурная. — Я завтра лично сюда заеду и проверю, что да как. Если что — на телевидение позвоню. Будет им скандальный репортаж.

Старуха смерила его уничтожающим взглядом и произнесла в трубку:

— Алла Николаевна! Спуститесь, тут роженица. Самотеком, с улицы. Да, скорее.

— Ну вот. — Женщина осторожно высвободила свою ладонь из Валиных пальцев. — Все обойдется. Главное, ничего не бойся и слушай, что тебе будут говорить. Счастливо.

Она последний раз погладила Валю по волосам, и они с парнишкой зашагали к двери.

Дежурная, ворча себе под нос что-то сердито-неразборчивое, не спеша, приблизилась к кушетке.

— Ишь, лежит, точно и неживая. Сильно болит, что ли?

— Очень, — сдавленно шепнула Валя.

— Дай-ка, гляну пока. — Старуха ловко оголила Валин живот, ощупала его холодными и шершавыми, узловатыми пальцами и покачала головой: — Много не дохаживаешь, дите-то совсем маленькое. Замужем?

— Нет.

— И сколько вас таких по Москве-матушке бродит! — Нянька укоризненно поджала губы: — Эх, девка, девка. — Ее пальцы опустились ниже, коснулись Валиного белья. Лицо старухи сделалось серьезным и мрачным. — Тьфу ты, напасть. Мокро. У тебя ж воды отошли, а ты молчишь, пропащая твоя душа!

— Какие воды? — не поняла Валя.

В это время в вестибюле появилась средних лет подтянутая женщина в синей медицинской форме.

— Что там, Михална? — спросила она звучным, грудным голосом, подходя к кушетке.

— Рожает, — старуха поднялась на ноги, уступая место врачихе, — воды уже отошли. Схватки через сорок секунд.

— Ну, значит, скоро станет мамочкой, — спокойно и даже весело проговорила докторша и мягко обратилась к Вале: — Девочка, давай расслабься, я погляжу, что да как.

— Полиса у нее нет, — сердитым полушепотом произнесла старуха, отходя к своему столу, — не москвичка.

— Теперь уж как есть. — Врачиха осторожно, но методично осматривала Валю. — Ну-ка, не напрягайся.

Та взвыла от боли.

— Так, — тон докторши утратил свою беззаботность, стал суровым и серьезным, — берем ее наверх.

Она отошла к столу, надавила на какую-то кнопку. Через минуту в дверь вбежали санитары. За это время дежурная успела снять с Вали куртку и брюки. Ее уложили на каталку, прикрыли простыней и погрузили в лифт. Врачиха нажала на третий этаж.

Наверху их ждал молодой, бородатый мужчина в шапочке, надвинутой до самых бровей.

— Яша, возьми девочку, — велела ему Алла Николаевна. — Она без карты, из документов только паспорт. Сейчас не до того, все потом. Боюсь, придется с ней повозиться.

— Понял, разберемся. — Бородатый игриво подмигнул Вале и приказал санитарам: — Везите во второй.

В маленькой, ослепительно-белой комнатушке, залитой ярким неоновым светом, Валю окончательно раздели, натянули на нее крахмальную больничную рубаху и переложили на высокую, блестящую кровать, со множеством каких-то замысловатых приспособлений.

Бородач присел рядом, приложил трубку к ее животу, тщательно выслушал, бормотнул что-то себе под нос и исчез. Вместо него у кровати возникла толстая, бесформенная тетка в огромных роговых очках.

— Дыши, — скомандовала она низким, прокуренным голосом, — как схватка приходит, так и дыши. Часто и неглубоко. Вот так. — Бесформенная разинула рот и наглядно продемонстрировала, как нужно дышать, напомнив при этом собаку, изнывающую от жары.

Валя послушно попыталась следовать ее примеру. Тетка кивнула и, казалось, потеряла к ней всякий интерес, отошла в сторону и принялась греметь инструментами в лоточке.

Боль все росла, достигая своего апогея. Валя перестала сдерживаться и то и дело громко и протяжно вскрикивала. Акушерка не обращала на ее крики ни малейшего внимания, продолжая заниматься своими делами. Бородатый не возвращался, и Вале сделалось страшно.

Вдруг про нее забыли, и она умрет здесь, совсем одна, без помощи?

— Мне плохо! — собрав последние силы, крикнула она акушерке.

— Этот нормально, — сонно ответила тетка, — кому ж хорошо, когда рожаешь? Ты дыши, дыши.

— Я дышу! — обозлилась Валя. — Где врач?

— Я здесь, — раздался голос бородатого, и тут же сам он появился у кровати. — Тебя как звать-то?

— Валя.

— Ну вот, Валентина, пора уже с тобой заканчивать. — Он снова прижал трубку к ее животу.

В коридоре за дверью послышался шум. Что-то оглушительно грохнуло, взволнованные, громкие голоса заговорили, перебивая друг друга:

— Где завотделением?

— Быстро, капельницу!

— Куда ее?

— В третий блок. Живо, что вы там копаетесь!

Потом раздался крик. В нем не было ничего общего с тем, как кричала Валя. У нее мурашки побежали по спине. Так мог кричать смертельно раненный дикий зверь — долго, протяжно, на одной высокой, захлебывающейся ноте.

Бородач тоже вздрогнул, оторвал трубку от Валиного живота.

— Я сейчас подойду. Марья Тимофеевна, ее уже можно на кресло. Пора. — Он поспешно вышел из комнаты.

Акушерка, не торопясь, принялась намыливать руки над раковиной. Делала она это жутко долго, Вале показалось, целую вечность. Потом так же долго толстуха натягивала перчатки. Наконец она приблизилась к Вале, держа ладони врастопырку.

— Перелазь давай, что ли, у меня силенок нет, чтоб тебя тягать. — Тетка кивнула на сверкающее кресло, стоящее неподалеку от кровати. Валя, кряхтя и постанывая, перебралась на него, акушерка привязала руки и ноги.

— Ну, теперь давай, тужься.

Снова послышался дикий крик, еще страшней прежнего — сейчас он доносился не из коридора, а из-за стены, отделяющей соседний блок.

— Эвона, как орет, — заметила акушерка и поежилась, — будто режут ее. — И, спохватившись, строго повторила: — Ты тужься, тужься.

…Время остановилось. Пространство вокруг сузилось и стало одномерным. Этим пространством теперь был белый потолок над Валиной головой. Больше она ничего не видела.

Иногда и потолок исчезал. Тогда она погружалась в спасительную темноту, в которой не было боли. Но лишь на несколько секунд. Потом все возвращалось: муки ада, невозможность пошевелиться и вздохнуть, ослепительная, страшная белизна перед глазами.

Вернулся бородатый доктор. Долго хлопотал возле Вали, перчатки его были по локоть залиты кровью. Он уже не подмигивал, в глазах его отчетливо читалась тревога:

— Что же ты, Валюша! Давай, детка, старайся. Ребеночку плохо, надо ему помочь.

«Я стараюсь», — хотела сказать Валя и не могла. Губы перестали слушаться, у нее не получалось ни говорить, ни кричать, лишь сипеть что-то невнятное.

Затем она ясно поняла, что умирает. Ей стало легко и спокойно — сейчас, вот сейчас, все кончится. Боль уйдет навсегда, и не будет ничего, кроме вечной темноты и покоя.

Она увидела Нину. Та стояла перед ней и улыбалась.

— Мам, — крикнула Валя, — я умираю!

— Нет, — сказала Нина и сделала шаг навстречу ей, — нет. Все хорошо. Вот, гляди. — Она протянула руку, в ней был влажный носовой платок.

Валя почувствовала, что хочет пить. Страстно, невыносимо. Хотя бы просто смочить шершавые, ссохшиеся губы.

— Пи-ить, — протяжно простонала она, — воды.

— Да, да. Сейчас. — Мать поднесла платок к ее лицу, смочила ей лоб, виски, потом приложила к губам. — Хорошо?

— Хорошо, — прошептала Валя.

Ей действительно стало хорошо. Боль исчезла, ничто больше не разрывало ее внутренности, не выворачивало наизнанку. Хотелось спать. Долго, очень долго. Целую вечность…

…Она дернулась и открыла глаза. Перед ней все так же сиял потолок. Было неправдоподобно тихо. Что-то неправильное, ненормальное было в этой тишине, в сочетании с исчезновением боли. Валя прислушалась, но ничего не услышала.

«Я родила, — мелькнуло у нее в голове, — раз боли нет, значит, я родила. Тогда… должен орать младенец. А крика нет».

Она собрала последние силы и пролепетала с трудом, задыхаясь:

— Где… ребенок?

Ответа не последовало. Было полное ощущение, что в комнате никого нет, все куда-то делись.

«Может, его уже унесли?» — с надеждой подумала Валя.

Она попыталась шевельнуть головой, чтобы изменить угол зрения, но у нее ничего не вышло. И тут наконец, как из ватного тумана, до нее донеслись голоса. Говорящих было двое, мужчина и женщина.

— Ну, что? — спросил мужской голос, в котором ясно слышалось напряженное ожидание.

— Нет. Не выходит.

— Массаж надо. Дай, я попробую.

Воцарилась долгая пауза, во время которой отчетливо раздался женский вздох.

— Нет, — произнес мужчина через минуту, — вы были правы. Она спит?

— Кажется, не спит. Только что бормотала что-то.

— Нужно к ней подойти.

— Я подойду, Яков Львович. Там-то, в третьем, как?

— Там еще хуже. Завотделением возится, сделать ничего не может. Мне надо бы… сходить туда. — Мужчина говорил нерешительно и как бы виновато.

— Ступайте, — мягко проговорил женский голос, — я сама. Ей, поди, даже лучше, что так вышло.

Послышались тихие шаги. Скрипнула дверь.

Вале наконец удалось повернуть голову, и она увидела приближающуюся к ней толстую акушерку. В руках та держала шприц, наполненный коричневатой жидкостью.

Женщина подошла и принялась развязывать Валины руки, приговаривая тихо и ласково:

— Вот так. Вот так. Сейчас сделаем укольчик, и ты будешь спать.

Валя с отвращением сглотнула вязкую, горькую слюну:

— Где… мой… ребенок?

— Лежи, лежи тихо. А то кровотечение начнется. — Акушерка осторожно засучила рукав Валиной рубашки. — Бог, он-то, дочка, знает, как лучше. Если Господь решил, значит, это правильно. Ты пальцы-то не сжимай, а то больно будет колоть.

— Где… ребенок…

За стеной опять закричали лютым, звериным криком.

Акушерка ловко вонзила тонкую иголку в вену.

— Вон, видишь, как другие-то маются. Ты еще неплохо отделалась. — Она потерла ваткой место укола и произнесла ровным, тихим голосом: — Помер ребеночек. Слабенький слишком, кислороду ему не хватило. Тебе и легче — ты б с ним умучилась. Девочка это была.

— Девочка, — едва слышно повторила Валя, и тут же веки ее начали слипаться.

Тетка со шприцом куда-то провалилась, а с ней вместе и белые стены палаты, крахмальные больничные шторы на окнах, длинные, потрескивающие лампы дневного света, шумы и шорохи. Наступила долгая, беспробудная темнота.