Куколка

Глава пятнадцатая

Золотые херувимы, которые держали гипсовый стол, бирюзовые бархатные диваны, заваленные золотистыми и розовыми атласными подушками, белое пианино, мраморная каминная полка и огромная картина с изображением обнаженной женщины, возлежащей на диване, — лишь немногие из чудес гостиной в maison de joie[10] мадам Марты, как его называла сама хозяйка. Бэлль заставила себя отвлечься от созерцания всего этого великолепия и навострить ушки, чтобы слышать то, что Этьен говорил мадам Марте.

Это была очень крупная женщина лет сорока пяти. Бэлль показалось, что ростом она под метр восемьдесят, а веса в ней почти центнер; волосы мадам Марты были высветлены до золотистого цвета и уложены затейливыми завитками. Но, несмотря на комплекцию и возраст, она все равно была красавицей. Ее бархатистая кожа имела оттенок слоновой кости, а глаза были такими темными, что Бэлль не могла различить зрачков. На мадам Марте был надет свободный капот абрикосового цвета, с низким декольте, расшитым камнями, откуда грозила выпасть ее огромная грудь. На крошечных ступнях были расшитые домашние тапочки в тон платью, а на каждом пальчике таких же маленьких ручек сверкало по кольцу.

— Бэлль совсем не похожа на ваших девушек, мадам, — очень вежливо начал Этьен. — Она умна, умеет себя подать, разговаривать с людьми, как взрослая женщина; к тому же она очень добра, заботлива и ранима. Конечно, я не рискнул бы вмешиваться и указывать вам, как управлять борделем. Но за время длительного путешествия я хорошо узнал Бэлль и думаю, что для вас было бы выгоднее ее… придержать. Пусть она поучится у других девушек, а вы могли бы завлечь с ее помощью клиентов.

— Милый, если бы я хотела услышать ваше мнение, я бы спросила вас об этом, — ответила мадам. Но, несмотря на резкость своих слов, она игриво потрепала Этьена по щеке.

— Я бы никогда не посмел обидеть такую красивую женщину, как вы, — грубо льстил Этьен. — Просто я знаю, что иногда девушек так быстро отправляют работать, что их не успевают оценить по достоинству. С Бэлль очень плохо обошлись — похитили из дому, увезли в Париж, где она подверглась таким издевательствам, которые, я уверен, вызовут у вас омерзение. Ей нужно дать немного времени.

Мадам Марта кивала головой, слушая Этьена, но когда он заговорил о том, что с Бэлль ужасно обошлись в Париже, вопросительно посмотрела на девушку.

— Это так, милое дитя? — спросила она.

— Да, — ответила Бэлль, удивившись тому, что к ней вообще обратились. — Меня похитили, потому что я стала свидетельницей убийства. В Париже меня изнасиловали пятеро мужчин, а потом я слегла, — призналась она. Но Бэлль не хотела, чтобы ее считали раздавленной, поэтому улыбнулась мадам. — Сейчас мне намного лучше. Я стала бы отличной служанкой и могла бы помогать вам по дому: убирать, стирать, даже готовить.

— Разве я стала бы платить за то, чтобы мне привезли из Парижа служанку? — удивилась мадам. Говорила она резким тоном, но ее глаза лукаво поблескивали. — Мой бордель — лучший в городе, потому что мои девочки счастливы. Думаю, я смогла бы немного подождать и решить, как с тобой поступить, чтобы ты тоже была счастлива.

— Вы добрая женщина, — сказал Этьен, беря ее за руку и целуя.

— Сдается мне, вы к ней расположены, — удивленно приподняла бровь мадам Марта.

— Никто бы не устоял перед этой девушкой, — ответил он. — Бэлль настоящая жемчужина.

Этьен сказал, что ему пора, и Бэлль пошла проводить его.

Прихожая была почти такой же, как и гостиная, с огромной люстрой, черно-белым кафельным полом и стенами, оклеенными роскошными красными с золотым узором обоями. Все, что Бэлль видела здесь, казалось ей прекрасным, но она отлично понимала, что эта мишура ничего не значит и как только Этьен уедет, она останется одна в чужой стране и ей не к кому будет обратиться.

Вероятно, Этьен почувствовал ее состояние, потому что в дверях остановился и повернулся к ней.

— Не бойся, — сказал он, нежно поглаживая Бэлль по щеке. — Хотя я познакомился с Мартой совсем недавно, с уверенностью могу сказать — она хорошая женщина. Тут тебе нечего бояться.

Бэлль не хотела, чтобы он уходил, но гордость не позволила ей заплакать и выказать свои душевные страдания.

— Скажи мне честно, ты убил бы меня, если бы я попыталась сбежать или попросить о помощи?

Этьен лукаво улыбнулся.

— Как бы я мог тебя убить, если бы ты убежала? И если бы ты обратилась к кому-нибудь за помощью, тоже не смог бы поднять на тебя руку. Но мне пришлось тебя припугнуть. Прости за это.

— Я никогда не пожалею о нашей встрече, — призналась Бэлль и зарделась. — С тобой остается частичка моего сердца.

— Оставайся такой же красивой и милой, — пожелал Этьен. — Верю, что скоро Новый Орлеан станет твоим домом и ты забудешь прошлое. Никогда никому не позволяй помыкать собой и откладывай деньги на черный день.

Бэлль подалась вперед, чтобы поцеловать его в губы.

— Счастливо тебе добраться домой. Вспоминай обо мне иногда.

Его глаза, которые при их первой встрече казались жесткими и холодными, сейчас были печальны и нежны.

— Мне трудно будет думать о ком-то другом, — ответил Этьен и поцеловал Бэлль с таким чувством, что у нее чуть не подкосились ноги.

На следующее утро, когда Бэлль без сил завалилась на кровать с первыми лучами восходящего солнца, она чувствовала себя практически как дома. Атмосфера, царившая в борделе Марты, очень напоминала атмосферу у Энни: была исполнена ожидания и приправлена волнующими нотками, но вместе с тем была теплой и приветливой. Здесь даже пахло так же — духами и сигарами, и звуки были похожи — шорох нижних юбок из тафты и девичий смех. И хотя дома Бэлль по вечерам наверх носа не показывала, но запахи и звуки наполняли все здание и она отчетливо их помнила.

В борделе было всего пять девушек, всем было лет по восемнадцать-девятнадцать, и все были красавицами: Хэтти, Анна-Мария, Сюзанна, Полли и Бетти. Когда Бэлль увидела, как они вечером спускаются вниз в ярких разноцветных шелковых платьях, выгодно подчеркивающих их прелести, способные вскружить голову любому мужчине, девушки показались ей прекрасными тепличными цветами.

При первом знакомстве они выглядели совсем иначе. День уже клонился к вечеру, а они недавно встали с постелей, накинув поверх рубашек шали и даже не расчесав волосы.

Пока девушки ели фрукты, пирожные и пили кофе, Марта представила им новенькую. Она предложила Бэлль самой сказать пару слов о себе, и поскольку девушка очень хотела подружиться с остальными и заручиться их поддержкой, она рассказала, что выросла в борделе и стала свидетельницей убийства.

Позже она засомневалась, не наболтала ли лишнего. Возможно, лучше было бы держать язык за зубами. Но девушки жадно ловили каждое ее слово. Они преисполнились к ней сочувствием и захотели узнать об Англии как можно больше. Бэлль очень удивило их участие, ведь дома, насколько она помнила, когда прибывала новая девушка, ее недолюбливали и часто перешептывались у нее за спиной.

Рыжеволосая Анна-Мария была креолкой, и ее французский акцент, к радости Бэлль, напоминал акцент Этьена. Хэтти и Сюзанна приехали из Сан-Франциско, и, как и в случае с Бэлль, Марта оплатила им дорогу, чтобы они могли работать у нее. Они тут же заверили, что ни на секунду не пожалели о своем приезде, и хотя их годовой контракт с Мартой истек несколько месяцев назад, они решили остаться.

Полли и Бетти вместе работали в борделе в Атланте, но когда полиция его прикрыла, им пришлось переехать в Новый Орлеан. Они сказали, что им повезло, что их направили к Марте и та тут же взяла их к себе.

Все пятеро были с белой кожей. Оказалось, что в борделях не допускается смешение рас, поэтому темнокожие девушки работали в других домах.

В начале вечера за рояль в гостиной сел пианист. Все девушки живописно расположились на диванах, и вскоре начали прибывать посетители. К величайшему изумлению Бэлль, все клиенты оказались настоящими господами. Они обладали безукоризненными манерами, не употребляли бранных слов и к девушкам относились как к леди. На клиентах были отлично сшитые костюмы, крахмальные белые рубашки, начищенные до блеска туфли. Бороды и усы были аккуратно подстрижены. Парочка клиентов выделялась благодаря клетчатым жилетам крикливых расцветок и выставленным напоказ золотым цепочкам от часов. Когда Бэлль плыла на корабле из Нью-Йорка, Этьен сказал ей, что это признаки «белых голодранцев» — необразованной бедноты из южных штатов. Но, несмотря на то что эти посетители вели себя несколько вульгарно и кичливо, тем не менее они оставались безупречно вежливыми. Бэлль показалось очень трогательным то, что господа попросили пианиста играть определенные мелодии, чтобы они могли потанцевать с девушками.

Пианиста звали Эррол. Он был негром. Видимо, всех пианистов здесь называли таперами. Он знал сотни мелодий, подбирал их тут же на слух. В такт некоторым из них Бэлль начинала притопывать — ноги просились в пляс. Бетти объяснила ей, что это называется джаз, она часто будет слышать здесь джаз, потому что это музыка Нового Орлеана. А еще тапер пел — у него был красивый низкий голос с хрипотцой — и в некоторых песнях менял слова на озорные шутки о борделе Марты. При этом все заливались смехом.

Бэлль разносила посетителям виски, вино и шампанское, которое оказалось чудовищно дорогим — доллар за бокал, особенно если учитывать то, что «вино», которое приносили девушкам, было всего лишь подкрашенной водой. Бэлль нравилось, что мужчины не спешат наверх, в номера, а девушки болтают и флиртуют с ними, как будто пришли на вечеринку. Но позже Бэлль узнала, что на выпивке неплохо зарабатывают, поэтому Марта поощряла своих подопечных в стремлении задержать клиентов в гостиной подольше.

Оказалось, что выбирали девушек тоже учтиво — мужчина приглашал понравившуюся проститутку на танец, и когда они вместе рука об руку выходили из комнаты, казалось, что они отправляются на невинную прогулку по саду.

Бэлль размышляла над тем, как же они передают деньги: сама она видела только плату за выпивку и чаевые Эрролу. Но Сюзанна объяснила, что, как только девушка поднимается с мужчиной в комнату, она первым делом просит его заплатить двадцать долларов. Деньги они передают Сисси, горничной, которая относит их Марте, а та ведет учет того, что девушки заработали за вечер.

Сисси была высокой худой негритянкой, косой на один глаз. У нее всегда было суровое выражение лица, но девушки уверяли, что в душе она сама доброта.

Бэлль чрезвычайно удивилась тому, как мало времени мужчины проводят в комнатах у девушек, при том что в гостиной за разговорами и выпивкой они сидят больше часа. Бэлль подметила, что в среднем в комнате девушки мужчина остается минут на двадцать. Если клиент задерживался дольше чем на полчаса, Марта начинала нервничать. Когда мужчины спускались вниз, они тут же покидали бордель. Раньше Бэлль думала, что половой акт длится не меньше часа — так ей показалось в Париже и в комнате Милли, когда с ней был Кент. Теперь она начинала понимать, что все происходит значительно быстрее, и лишь из-за собственного страха она полагала, что все это тянется так долго.

Учитывая то, что за вечер каждая девушка принимала где-то по десять мужчин и каждый из них платил по двадцать долларов, они зарабатывали небольшое состояние, даже если принять во внимание то, что половину забирала себе Марта. Бэлль решила, что ей сказочно повезло, когда мадам сообщила, что будет платить ей один доллар в день за то, что Бэлль будет разносить напитки. В первый же вечер она получила целых два доллара и пятьдесят центов чаевых. Это, разумеется, было каплей в море по сравнению с суммами, которые зарабатывали девушки, или чаевыми, которые оставляли таперу (почти каждый посетитель давал ему доллар). Бэлль решила, что это именно то место, где каждый при должном усердии может очень быстро разбогатеть.

Девочки сказали, что сегодня был спокойный вечер, а вот по субботам — не продохнуть. Тем не менее, глядя на улыбающихся девушек, слыша переливы их серебристого смеха, Бэлль поняла, что эта работа не такая мерзкая, какой она ей казалась вначале.

Но пока она не хотела об этом думать. Лучше завалиться на мягкую пуховую перинку, под тоненькое одеяло, и вспомнить о том, как холодно сейчас дома.

Бэлль надеялась, что посланная из Нью-Йорка открытка уже дошла до Энни и Мог. Этьен не позволил ей написать, куда она направляется, о ее дальнейшей судьбе, равно как и о том, что с ней произошло в Париже. Но, учитывая то, что Энни сама содержит бордель, они, вероятнее всего, догадаются о правде. Единственное, на что Бэлль надеялась, — они почувствуют, что она была счастлива, когда писала эту открытку. Ее тревога немного улеглась.

Девушка намеревалась, когда устроится здесь, написать домой подробное письмо, но пока была не уверена, стоит ли это делать. В конце концов, ее мать не может позволить себе приехать в Америку и забрать дочь, а даже если бы и могла, Марта обязательно настояла бы на том, чтобы она вернула все деньги, потраченные на Бэлль.

Еще Бэлль думала о Джимми. Ей так хотелось написать ему, поведать свою историю, но если она сообщит ему обо всем, он, возможно, захочет отомстить Кенту, а тогда уже его жизнь будет висеть на волоске.

Поэтому, поразмыслив, Бэлль решила, что, вероятно, будет лучше для всех, если она ничего не будет писать. Правда их только растревожит. С другой стороны, если она напишет, что работает продавщицей или служанкой, ей никто не поверит. В конце концов, никто не станет похищать человека, а потом обеспечивать его спокойной, приличной работой!

Бэлль уснула, раздумывая над этой дилеммой.

На следующее утро она проснулась в десять часов. Странно, но с улицы, казалось, не доносилось ни звука. Вчера вечером здесь было еще более шумно, чем на Монмут-стрит в ночь с субботы на воскресенье.

Бэлль так хотелось выйти на улицу и осмотреть окрестности, ведь она видела Новый Орлеан только из окна экипажа по пути из порта. Тогда тоже стояла тишина, поскольку было всего девять утра. Бэлль разглядела тележки, доставляющие провиант, дворников и служанок-негритянок, которые чистили пороги и натирали медные дверные ручки. Но ее поразило то, каким притягательным был этот старинный город. Этьен рассказывал ей, что район, который они проезжали, называется Французский квартал, потому что в далеком 1721 году первые двадцать домов здесь возвели французы.

Все здания располагались прямо вдоль улицы, ни перед одним из них не было дворика, как и у большинства домов с террасами в викторианском стиле на родине Бэлль, в Англии. Но эти дома отличались от викторианских: тут яркие креольские коттеджи со ставнями на окнах соседствовали с особняками в испанском стиле с изящными коваными балкончиками на верхних этажах, на которых буйно цвели растения. Бэлль мимоходом заметила красивые дворики, площади с лужайкой посредине, множество экзотических цветов и высокие пальмы.

Этьен рассказал ей также о том, что до 1897 года Новый Орлеан был опасным, населенным преступниками городом. Проститутки навязчиво предлагали свои услуги или стояли практически обнаженными на пороге публичных домов по всему городу. Поскольку Новый Орлеан является крупным портовым городом, сюда каждую ночь стекаются моряки всех национальностей, чтобы поиграть в азартные игры, выпить, найти женщину. Обычно все заканчивалось дракой. Уровень смертности от ножевых ранений и выстрелов был чрезвычайно высок, и в темных переулках валялось множество убитых и ограбленных людей. Естественно, что благонамеренные граждане, вынужденные воспитывать детей в подобном окружении, потребовали, чтобы были приняты надлежащие меры.

Выдающийся, уважаемый житель города Сидней Стори предложил план: оградить территорию в тридцать восемь кварталов в самом конце железнодорожной линии, за Французским кварталом, и сделать проституцию легальной. Таким образом, все городское зло осядет в одном месте и полиции будет легче за ним приглядывать. Законопослушные граждане с радостью проголосовали за этот законопроект, который положил бы конец присутствию шлюх и пьяных, буйных моряков рядом с их домами. Азартные игры и наркотические притоны исчезнут с глаз долой, и честным людям больше не придется бояться того, что жестокие преступления будут совершаться в богатых кварталах.

Сидней Стори профинансировал законопроект, и его утвердили. Новому району дали название «Сторивилль», но большинство людей продолжают называть его просто «Район».

Бэлль несколько удивилась, когда Этьен объяснил ей, каким этот город был до принятия законопроекта. Как это было похоже на Севен-Дайлс! Она так и сказала об этом Этьену, но призналась: несмотря на то что ее всегда окружали преступность и порок, она не осознавала этого, ее это никак не касалось, пока не убили Милли.

— Как это ни смешно, но именно те, кто чаще всех жалуются на порок и безнравственность, больше всего от них выигрывают, — криво улыбнулся Этьен. — Хозяева и работники магазинов, гостиниц, салунов, прачечных, извозчики, портнихи и модистки выживают исключительно благодаря гостям Района, которые именно за увеселениями и приезжают в Новый Орлеан. Даже местный совет, больницы и школы выигрывают от налогов, которые получают от Района. Но никто не любит говорить о своих грязных денежках.

Бэлль встала с кровати, подошла к окну и увидела место, которое добропорядочные жители Нового Орлеана хотели спрятать.

Ее спальня располагалась на четвертом этаже — небольшая, скромно обставленная комната, предназначавшаяся для горничной, совершенно не похожая на роскошные спальни девушек на нижних этажах. Окна выходили на железную дорогу, которая отделяла Бейсин-стрит от Французского квартала. Насколько поняла Бэлль, первой улицей Района стала именно Бейсин-стрит. Здесь располагались самые роскошные публичные дома, жили самые красивые девушки, предлагали самую лучшую еду, выпивку, развлечения. Чем дальше от центра Района и Бейсин-стрит, тем дешевле и грубее становились трактиры и публичные дома. В последнем квартале и на Робертсон-стрит вместо баров были низкосортные забегаловки, а шлюхи отдавались первому встречному за пару центов. Некоторые даже не могли позволить себе снять дешевую комнатенку.

Бетти рассказывала об этих дешевых борделях — нескольких крошечных комнатушках, где помещалась только кровать. Мужчины стояли в очереди на улице. Когда выходил один, заходил следующий. Бетти утверждала, что за ночь там обслуживали до пятидесяти клиентов. За этими девушками следили сутенеры, которые забирали бóльшую часть денег и часто избивали проституток, если те зарабатывали меньше, чем хотелось их хозяевам. О таких удобствах, как ванная и туалет в доме, они даже не мечтали. Жизнь у девушек была тяжелой, и многие находили утешение в спиртном и опии. Бетти говорила, что мужчины, которые использовали этих девушек, вели себя очень грубо, и никакой надежды на светлое будущее у этих проституток не было — большинство из них считали смерть счастливым избавлением.

К своему разочарованию, Бэлль не увидела ничего, кроме железнодорожного полотна, даже когда высунула голову из маленького окошка. Пока ей приходилось довольствоваться тем, что она заметила мельком, когда приехала вчера утром — высокие, массивные здания. Ни намека на разруху, как в Севен-Дайлс. Хэтти сказала, что во многие дома проведено электричество и паровое отопление.

Несмотря на то что было начало апреля, солнце припекало обнаженные плечи и лицо Бэлль — совсем как дома летом. Она вспомнила о том, как холодно, серо и ветрено в Севен-Дайлс в это время года, и с удивлением поймала себя на том, что скорее радуется, чем печалится из-за того, что попала в Америку.

Девушке хотелось прогуляться по окрестностям, осмотреть Район. Но ей казалось, что Марте может не понравиться то, что она ушла, не спросив разрешения.

Открыв дверь, Бэлль вышла на узкую лестницу, ведущую вниз, и прислушалась, не проснулся ли кто-нибудь еще. За исключением тихого похрапывания, доносившегося из комнаты Хэтти, в доме царила тишина.

Бэлль почувствовала запах сигар, который еще не выветрился после вчерашнего вечера, и увидела голубую атласную подвязку на красно-золотистом ковре. Интересно, кому из девушек она принадлежит и почему здесь валяется? На окне висели красивые белые кружевные занавески, а дверь ванной комнаты была слегка приоткрыта — Бэлль разглядела черно-белый пол и часть ванны на резных ножках в форме лап.

Все выглядело таким чистым, ярким и красивым, что девушка улыбнулась, когда вспомнила о том, что, находясь в Париже, думала только о побеге. Бэлль могла бы покинуть этот дом прямо сейчас — одеться, спуститься по лестнице и выйти через парадный вход. Но девушка поняла, что на самом деле не хочет этого.

И дело не в том, что у нее было всего два доллара и пятьдесят центов чаевых, заработанных вчера. Ей действительно тут понравилось.

— Тогда тебе следует вести себя так же, как и остальные девушки, — пробормотала Бэлль себе под нос, возвращаясь в комнату и ложась в постель.

Через неделю, где-то в три часа ночи, Бэлль находилась одна в гостиной, убирала стаканы и пепельницы, когда услышала на улице крик.

Сегодня у Марты был спокойный день. Последний клиент ушел полчаса назад, и девушки легли спать, поскольку было очевидно, что посетителей больше не будет. Марта отправилась в свою комнату на первом этаже, а Сисси в кухне заваривала чай.

Бэлль поставила поднос с бокалами и подошла к окну посмотреть, что происходит. Она увидела небольшую толпу, которая собралась метрах в двадцати от борделя Марты, у дома Тома Эндерсона. В льющемся из его окон свете были видны собравшиеся люди.

Бэлль была поражена, когда впервые увидела дом Тома Эндерсона. Его заливал свет стольких электрических ламп, что глазам становилось больно. Эндерсон всем тут заправлял — улаживал споры, наказывал виновных. Ему принадлежала бóльшая часть города. Его ослепительный салун длиной в полквартала был отделан резным вишневым деревом, зеркалами и позолотой. Здесь круглосуточно работали двенадцать барменов.

На Бейсин-стрит никогда не было очень тихо. Между пятью и девятью-десятью часами утра наступало временное затишье, но оставшееся время суток музыка гремела в десятках баров, клубов и в публичных домах. Прибавьте к этому игру уличных музыкантов, заглушавшую крики, которые в «районе красных фонарей» раздавались очень часто. Иногда Бэлль выглядывала из окна и видела пьяных матросов, которые, пошатываясь, брели в сторону кабаре «Неглиже». Девушки говорили, что они, скорее всего, заходят выпить в каждый бар, попадающийся на пути, с тех пор как сошли с корабля. Моряки направлялись в дешевые бордели на Ибервиль-стрит, где проститутка стоила всего доллар, но пока они туда добредут, будут уже ни на что не способны и истратят все деньги.

У мужчин, приезжавших в Новый Орлеан на поезде, было больше шансов найти себе женщину, прежде чем они напьются, поскольку поезда останавливались прямо у начала Района и пассажиры могли видеть, как из окон некоторых борделей призывно выглядывают проститутки, принимая соблазнительные позы.

Бэлль подошла к входной двери и вышла на крыльцо. По крикам и одобрительным возгласам она поняла, что собравшаяся толпа наблюдает за двумя дерущимися мужчинами. Но неожиданно зрители расступились, и Бэлль, к своему изумлению, увидела двух женщин, которые набрасывались друг на друга, как дикие собаки.

Вчера Бэлль уже встречала эту высокую женщину с крашеными рыжими волосами — она что-то громко кричала на улице. Хэтти сказала, что, вероятно, все дело в ее сутенере, которого она застукала с другой. Если причиной ссоры действительно была ревность и женщина пониже с обесцвеченными волосами увела любовника и защитника у рыжеволосой, ее сейчас могли убить.

Женщины катались по земле, вставали и набрасывались друг на друга. Блондинка дралась по-женски: царапала противнице лицо, а рыжеволосая великанша сражалась, как боксер: била кулаками, и каждый раз, когда удар достигал лица или тела блондинки, толпа радостно улюлюкала.

Проститутки снова сцепились. Бэлль вышла на тротуар, чтобы разглядеть их получше. Вдруг блондинка взвыла от боли и злости. Ряды зевак сомкнулись еще теснее. Рыжеволосая что-то выплюнула на тротуар.

Бэлль от ужаса так и застыла на месте. Три окровавленных пальца лежали на тротуаре всего в десяти метрах от нее. Рыжая откусила у блондинки три пальца!

— Довольно! — крикнул какой-то мужчина из толпы. — Остановись, Мэри! Нельзя же откусывать пальцы у людей!

— Я откушу нос или ухо любому, кто попытается помешать мне убить эту суку! — заорала рыжеволосая. У нее изо рта капала кровь.

Пятеро мужчин бросились вперед и скрутили Мэри, остальные стали оказывать помощь пострадавшей.

Бэлль попятилась и спряталась в доме. От увиденного у нее кружилась голова.

— Что там за шум? — спросила Марта, спускаясь по лестнице, когда Бэлль уже захлопнула входную дверь.

Бэлль рассказала. Ее чуть не вырвало, когда она описывала увиденное.

— Это Грязная Мэри, — сказала Марта и, взяв Бэлль за руку, завела ее в гостиную и налила коньяка. — Пару лет назад она схватила топор и оттяпала одной женщине руку по локоть. Ее оправдали. Ей чертовски везет!

— Почему она совершает такие ужасные поступки? — спросила Бэлль, чувствуя дрожь во всем теле и жалея, что вообще вышла на улицу.

— У нее сифилис, поэтому ее и называют Грязной Мэри. Понимаешь, болезнь поражает мозг.

— Но разве она не опасна для людей? Она же может их заразить! — в ужасе воскликнула Бэлль.

— Она больше не трахается, — спокойно ответила Марта, как будто они обсуждали меню на завтрак. — Сейчас она делает только минет.

— А что это? — поинтересовалась Бэлль, догадываясь, что на самом деле ей лучше этого не знать.

— Она берет в рот. — Марта нахмурила носик, показывая, как она относится к Мэри. — Многие девушки этим занимаются: нет риска забеременеть, и не подхватишь ничего. Ты услышишь, как девушки будут рассказывать о французском борделе, дальше по улице — там все этим занимаются.

Бэлль нахмурилась.

— Не делай такое лицо, — улыбнулась Марта. — Минет — быстрое дело, никакой грязи, и в постель ложиться не нужно. У него много преимуществ.

Бэлль более чем достаточно услышала о любви «по-французски», но ей хотелось знать, что станет с Мэри и блондинкой с откушенными пальцами.

— Мэри отдадут под суд, однако, вероятно, присудят всего лишь штраф. Пострадавшую отправят в больницу.

— Но что же будет делать блондинка без пальцев? — удивилась Бэлль.

Марта улыбнулась и похлопала ее по плечу.

— Перестань волноваться о других и ложись спать. Завтра поговорим о твоем будущем.