Леди на одну ночь (СИ)

20. Война

В течение нескольких минут после разговора с Кузнецовым она будто в прострации находилась. Не понимала, куда шла, на чьи приветствия отвечала.

А потом пришла в себя. Она не знала, правильно ли поступает. Но была уверена в одном — если Кирилл попадет в тюрьму, и с ним там что-то случится, она никогда не сможет себе этого простить. Иметь возможность помочь и не сделать этого — нет, так она не могла.

Ей было стыдно и страшно. Она чувствовала себя вещью, товаром. Она не знала, что ждет ее на чужбине. И не представляла, как сможет сказать тетушке, что уезжает.

Они с Кузнецовым условились. что послезавтра он заедет за ней на рассвете — пароход отправлялся в восемь утра. Ждать будет на соседней улице — чтобы никто из соседей не увидел ее бегства. Таисия Павловна наверняка захочет сохранить эту тайну. Придумает что-нибудь для друзей и знакомых. Могла же она поехать к родственникам по матушкиной линии в далекий Шенкурский уезд.

Нет, самым разумным будет оставить тетушке письмо. Так хотя бы не придется выслушивать упреки и обвинения. Потом, конечно, та поймет, что она не могла поступить по-другому. Или всё-таки могла?

И еще одно письмо — Кириллу. Чтобы знал, что его расписки оплачены.

Она усмехнулась своим невеселым мыслям. Она даже не уверена была, что брат сумеет это оценить. Может, наоборот, сочтет, что она опозорила его. Бог ему судья.

На перекрестке перед тем самым ателье, в которое она едва не забыла зайти, царило оживление — народ толпился вокруг парнишки, продающего газеты. А он, наслаждаясь вниманием и щедро переходящими к нему от покупателей монетками, выкрикивал главную новость:

— Война! Война началась!

Шура подбежала, купила газету «Русский инвалид» и тут же стала читать.

«Грозный час испытаний настал. Германия, вековой враг славянства, объявила России войну и в союзе с Австрией желает посягнуть на могущество нашей дорогой Родины. По слову своего державного вождя русский народ, как один человек, встал на защиту своего Отечества».

Закружилась голова, стало трудно дышать. Хорошо, что дом был уже рядом.

Дашутка встретила ее на крыльце:

— Ах, барышня, где вы так долго гуляли? У Таисии Павловны приступ был, доктора вызывали!

Она торопливо сбросила шляпку.

— Доктора? Что случилось?

Горничная шмыгнула носом:

— Так известно что — война началась! Хозяйка, как услышала, так и упала в гостиной. Антипка за доктором бегал. Хорошо, тот дома был, быстро пришел. Сделал укол, прописал капли успокоительные. Не велел волновать.

— А Кирилл дома? — она уже поднималась по лестнице.

Даша замотала головой:

— Нет, он как ушел утром, так и не приходил. А Таисия Павловна уж сколько раз про вас спрашивала.

— Она заснула?

— Нет, что вы! Она к отъезду готовится. Хотя доктор велел ей лечь в кровать, да вы же знаете, какая она упрямая.

У нее по спине потек холодный пот.

— Какой отъезд, Даша? Что ты плетешь?

Та обиделась:

— Ничего я не плету. Хозяйка в Екатеринбург собралась, к Евгению Константиновичу.

— В Екатеринбург? — Шура едва не села на ступеньку. — Сейчас? Но зачем?

Дашутка с удовольствием принялась объяснять:

— Вы же помните, барышня, — Евгений Константинович по молодости военным хотел стать. Скольких трудов Таисии Павловне стоило к торговому делу его приучить. А нынче она как про войну услыхала, так и решила вдруг, что он непременно пойдет на фронт добровольцем. Вот и надумала к нему ехать — чтобы остановить.

Шура почти выкрикнула:

— Ехать сейчас куда-то — безумие! Как она может этого не понимать?

Горничная пожала плечами — она решения хозяйки обсуждать не привыкла.

Шура осторожно заглянула в комнату тетушки. На ковре стоял раскрытый сундук, по креслам и стульям были разбросаны шали и платья. Но сама Таисия Павловна лежала в постели — должно быть, хлопоты всё-таки утомили ее. Она даже не стала отчитывать племянницу за долгое отсутствие.

— Шура, — голос ее от подушки был едва слышен, — Шура!

— Я здесь, тетушка, — она подлетела ко кровати, опустилась на колени.

— Ты уже знаешь, Шура, да?

Она догадалась, что тетушка спрашивает о войне, и кивнула.

— Шура, мы едем к Евгеше! — это она сказала чуть громче, и тон ее не допускал возражений. — Я уже заказала билеты на поезд. Мы уезжаем завтра вечером!

Это было слишком! Слишком много событий для одного дня. И слишком разные эмоции они вызывали.

— Шура! Почему ты молчишь, Шура? — забеспокоилась тетушка. — Ты должна поехать со мной. Ты же не откажешься, Шура?

Таисия Павловна за эти часы будто постарела на несколько лет. И из властной самовлюбленной барыньки превратилась в больную старуху. Лицо ее побледнело, а на щеках горел нездоровый румянец. И руки, которые она тянула к Шуре, заметно дрожали.

Когда-то, много лет назад тетушка дала им с Кириллом приют. Не отказалась от сироток, как другие родственники. Поила, кормила, заботилась — как могла, как умела. Могла ли Шура отказать ей теперь?

— Ты ведь не бросишь меня, Шура?

21. Любовь и честь

Он выкупил еще одну каюту — самую лучшую из тех, что можно было достать за день до отправления парохода. Потом проехался по магазинам. Трудно было выбирать платья и обувь без примерки, но он надеялся, что они подойдут. С украшениями было проще.

Он хотел, чтобы во время путешествия она не чувствовала себя бедной родственницей и могла выйти в ресторан и на палубу в хорошей, дорогой одежде. Нет, он не пытался ее подкупить — он знал, что внешней мишуры для этого недостаточно. Но у него уже была потребность заботиться о ней, делать всё, чтобы ей было удобно, комфортно.

Даже новость о начале войны не произвела на него сильного впечатления. Да, он прикинул, как это может отразиться на бизнесе, но тут же отбросил эти мысли. В конце концов, в этой войне Британия и Россия были союзниками.

— Ну, ты, братец, даешь! — восхитился Аркадий Дерюгин, когда они встретились за обедом. — Неужели сейчас есть что-то более важное, чем это?

Он оставил вопрос без ответа. Обсуждать свои отношения с Шурой он не собирался даже с лучшим другом. Она приняла его предложение, доверилась ему, и он считал своим долгом оберегать ее имя от всяких пустых разговоров.

Поэтому он предпочел обсуждать политическую обстановку, хотя думал совсем о другом.

В ресторане они позволили себе лишнее — и в еде, и в спиртных напитках. Он будто хотел наесться и напиться впрок, зная, что в Лондоне вряд ли найдет и такую стерляжью уху, и такую тушеную медвежатину с брусникой, и, конечно, такую водку.

Словом, когда он приехал домой, то уже едва держался на ногах. И не сразу понял, что сказал метнувшийся к нему в прихожей Степан.

— Что? Какая еще барышня?

— Та самая барышня, Андрей Николаевич, что у вас прошлый раз была, — объяснял лакей, принимая от него шляпу и перчатки. — Красивая такая барышня, светленькая.

Шура? Шура пришла к нему?

Он не знал, стоит ему радоваться или бояться. Холодным потом прошибло от мысли, что она передумала. Нет, он этого не выдержит!

А может быть, она испугалась, что не сможет уйти из дома тетушки рано утром, и решила сделать это прямо сейчас?

Он поднялся в гостиную, опираясь на заботливо подставленную Степаном руку.

Шура сидела на диване, листая альбом с репродукциями картин русских художников. Когда они вошли, она вскочила.

— Андрей Николаевич, я…

Он отпустил слугу.

Шура была бледной, взволнованной и виноватой. Теперь он уже не сомневался, что она пришла, чтобы сказать — она не едет с ним в Лондон!

И сразу защемило сердце.

— Андрей Николаевич, простите великодушно, но я не смогу поехать завтра с вами! Поверьте, я выполнила бы свое обещание, если бы не новые обстоятельства. Кто мог знать, что начнется война? Тетушка захворала от ужасных новостей, и я не могу сейчас ее оставить. Она вырастила меня, дала нам с братом кров и пишу, и я не могу отплатить ей такой неблагодарностью.

Она нервно мяла платок в руках. Плечи ее дрожали.

— Вот как? — устало осведомился он. — А мне, значит, такой неблагодарностью вы отплатить можете?

Он наплевал на приличия и сел в кресло, когда Шура продолжала стоять. Он боялся, что рухнет на пол. Чрезмерное количество спиртного давало о себе знать.

Он понимал, что говорить о благодарности к нему было неразумно — кто он такой, чтобы она могла испытывать к нему что-то подобное? И всё-таки было обидно — из-за внезапно рухнувших надежд.

— Андрей Николаевич, я понимаю, вы, должно быть, уже купили для меня билет на пароход. Я верну вам эти деньги. У меня есть немного — тетушка дает мне на карманные расходы, а я почти не трачу их.

Знала бы она, сколько он потратил на нее за один только сегодняшний день. Теперь эти покупки казались такими глупыми.

Он почувствовал, как слёзы выступают на глазах, и отвернулся. Он не хотел казаться слабым. И когда снова заговорил, постарался придать своему голосу не просто твердость — жесткость:

— Мне кажется, вы забыли о самом главном, Александра Сергеевна, — о расписках вашего брата. Вряд ли ваших карманных денег хватит на то, чтобы заплатить по ним.

Она вздрогнула.

— Я помню, Андрей Николаевич, и еще раз взываю к вашей доброте. Я не прошу вас вернуть расписки — вы имеете право получить по ним сполна. Мой брат намерен устроиться на работу. Сейчас, когда началась война, думаю, сделать это будет не трудно. Если вам будет угодно, он будет отправлять вам деньги с каждой получки.

Он разозлился:

— Послушайте, Александра Сергеевна, вы сами прекрасно понимаете, что когда я выкупал эти расписки, я не преследовал цель получить прибыль.

Она смутилась, и на бледных щеках проступил румянец.

Но сейчас он не намерен был щадить ее чувства. Она должна осознать, что он думает не только о себе, но и о ней тоже! Он хотел подарить ей свободу, достаток и свою любовь. Разве этого мало?

— Я хочу, чтобы вы поняли, Александра Сергеевна, что ваше решение окажет влияние не только на наши с вами отношения, но и на благополучие вашего брата. Вы вольны отказаться поехать со мной, я не стану вас принуждать. Но я уже говорил вам, что предъявлю расписки к оплате сразу же, как только приеду в Лондон.

— Но вы же не такой! — расплакалась она. — Я знаю, вы — добрый! Простите, что не оправдала ваших надежд.

Она была так трогательна в своей беззащитности, что он почти сдался. Но стоило вспомнить о том, что завтра утром он отправится в Лондон, а она останется здесь и когда-нибудь будет принадлежать кому-то другому, как сдавленный рык вырвался из горла.

— Вы плохо знаете меня, Александра Сергеевна! Я готов был проявить слабость ради вас, но не намерен позволять собой манипулировать. Вы прекрасно понимаете, что я выкупал эти расписки вовсе не для того, чтобы получить финансовую прибыль. Я собирался получить вас, Шура! И я получу вас, даже если после этого вы возненавидите меня. Нет-нет, не краснейте! Я довольно церемонился с вами. Я не буду брать вас силой — я слишком уважаю для этого и себя, и вас. Но я не намерен больше давать вам времени для раздумий. Мне кажется, вы уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что именно я от вас хочу. И либо вы дадите мне это прямо сейчас, либо через несколько дней ваш брат окажется в тюрьме.

22. Страх

Шура долго сомневалась, стоило ли приходить к нему. Она уже приняла решение — она поедет с тетушкой в Екатеринбург. Но чувство вины перед Кузнецовым, которому она дала слово, тяготило ее, мешало спать.

К тому же, вопрос с долгами брата оставался нерешенным. Она боялась, что, если она не объяснится, Андрей Николаевич придет в бешенство, и пострадает от этого Кирилл.

До дома, где уже бывала однажды, она добралась пешком — стеснялась настолько, что не решилась воспользоваться даже извозчиком. Дернула привязанную к колокольчику веревочку.

Открывший дверь лакей окинул ее удивленным взглядом. Она была уверена, что он подумал про нее самое дурное. В самом деле — разве можно считать порядочной женщину, которая запросто приходит в дом неженатого мужчины?

Шура почувствовала, что покраснела. Слова замерли на языке.

Хорошо, что лакей понял ее молчание.

— Андрей Николаевич поехал с визитами, но вскоре должен вернуться. Не изволите ли подождать, мадемуазель?

Она кивнула.

Он проводил ее в гостиную, предложил чашку холодного фруктового чаю. Она не отказалась.

Чай был отменного качества — терпкий, с незнакомыми нотками. Должно быть, тоже из Англии.

На придиванном столике лежал альбом с репродукциями, и она от нечего делать взялась его листать. Неожиданно увлеклась — она и сама иногда рисовала — и не заметила, что вернулся хозяин.

Она встрепенулась, когда он вошел в гостиную. Увидела, что он нетрезв и что испуган. Принялась что-то объяснять, но поняла, что он и так обо всём догадался.

Она старалась вложить в свои слова как можно больше сожаления, которое и испытывала на самом деле. Ей и самой уже было до слёз обидно, что она упустила возможность переменить свою жизнь.

Он слушал невнимательно, и было понятно, что ее объяснения ему не нужны и не важны. Самым разумным было просто уйти после этих извинений, дать ему возможность успокоиться, осмыслить всё, прийти в себя.

Но страх за брата заставлял ее снова и снова просить прощения и взывать к жалости.

И когда уже казалось, что у нее получилось, и взгляд Кузнецова оттаял, она услышала твердые, не оставляющие сомнений в его намерениях, слова:

— Мне кажется, вы уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что именно я от вас хочу. И либо вы дадите мне это прямо сейчас, либо через несколько дней ваш брат окажется в тюрьме.

Она вздрогнула, затрепетала. Высокий, наглухо застегнутый ворот платья мешал дышать.

— Зачем вы так, Андрей Николаевич? — из горла невольно вырвался стон. — Ведь если Кирилл попадет в тюрьму, неужели вам легче от того станет? А ведь ежели с ним там что случится, то это будет и на вашей совести.

Глаза Кузнецова потемнели:

— Нет уж, увольте, Александра Сергеевна, но не по своей ли воле ваш брат влез в это ярмо? Разве вы или Таисия Павловна не пытались его предостеречь?

Она понимала, что он прав, и что Кирилл кругом виноват сам. А Кузнецов всего лишь пытался извлечь выгоду из этой ситуации. Но эта выгода была слишком тесно связана с ней, чтобы она могла признать его правоту вслух.

— Простите и его, и меня, Андрей Николаевич, и вы обретете в нас самых преданных друзей.

Он хмыкнул:

— Мне нужно от вас нечто большее, чем дружба.

Она не успела ответить, как он впился в ее губы своим ртом. Она почувствовала головокружение — и от его слишком смелых действий, и от запаха спиртного, от которого ее всегда мутило.

— Как вы смеете, господин Кузнецов? — ее щеки пылали от гнева. — Я доверилась вам, пришла в ваш дом, а вы пытаетесь воспользоваться этим.

Она высвободилась из его объятий и пошла к дверям.

— Как пожелаете, Александра Сергеевна! — усмехнулся он ей в спину. — Свое решение я вам сказал. И если с вашим братом в тюрьме и в самом деле что-то случится, боюсь, ругать вам придется не только меня, но и себя. Я давал вам шанс вернуть его расписки. Вы не пожелали им воспользоваться. Ну что же, так тому и быть.

Она замедлила шаг. Кузнецов не удерживал ее, не пытался остановить.

Она обернулась.

— Вы не можете быть столь жестоки!

Он пожал плечами:

— Хотите проверить? Послушайте, Шура, я ни к одной женщине еще не относился так, как к вам. Я уже говорил вам, что люблю вас. Что ради вас готов был на многое пойти. Вам это оказалось не нужно. Я не собираюсь больше уговаривать вас поехать со мной — я понял, что это невозможно. Но после того, как вы наплевали на мои чувства, какого понимания вы требуете от меня? Я пытался быть сентиментальным, у меня не получилось. Придется снова стать дельцом. У меня есть товар, который вам нужен, и я предлагаю вам его купить. Цена не маленькая, я согласен, но это, уж простите, право продавца.

Она стояла, держась за ручку двери и не решаясь повернуть ее.

— Я не неволю вас, Шура, вы должны сами принять решение. Вы можете уйти, но в таком случае, я вызову своего поверенного прямо сейчас. Я не стану ждать до Лондона, чтобы предъявить расписки к оплате. И если вы не хотите, чтобы ваш брат оказался в тюрьме, вам придется дать мне то, чего я хочу. Прямо сейчас, Шура.

Он снова подошел к ней вплотную. Она плакала, но уже не надеялась, что его это остановит.

Он провел рукой по ее мокрой от слёз щеке, а другой рукой принялся расстегивать пуговицы на вороте ее платья.

— Пожалуйста, Андрей, не надо!

Она впервые назвала его по имени и не заметила этого.

— Ты еще можешь уйти, — прохрипел он, тоже переходя на «ты».

Казалось, он даже протрезвел. Во всяком случае, пальцы его действовали ловко и быстро, и через минуту он коснулся ее груди.

Она зарыдала.

Он подхватил ее на руки, понес назад к дивану.

— Не надо! Не надо!

Но он уже не слышал ее. Она видела такое желание в его глазах, что понимала — он не остановится, что бы она ни говорила.

23. Заплатить по счетам

Ее волосы пахли сиренью, а кожа была мягкая словно шёлк.

Он никогда еще не испытывал ничего подобного — такого восторга, такого сводящего с ума желания. И уже не мог остановиться. Даже если бы очень захотел.

Она не кричала и не пыталась вырваться. Она будто заледенела в его руках. Даже глаза закрыла — чтобы не видеть его. И если бы он был хоть чуточку трезвее, то возненавидел бы сам себя.

Он навалился на нее всем телом, потянул вверх подол ее платья. Скользнул рукой по упругим бедрам. С ее губ сорвалось сдавленное рыдание.

— Всё будет хорошо, Шура. Всё будет хорошо.

Он шептал это, исступленно целуя ее шею и обнаженные плечи. И он не пытался ее обмануть. Ему хотелось верить, что она простит его — потом, когда всё закончится. Ведь она тоже любит его — он видел, чувствовал это, хоть она и пыталась это скрыть.

Да, если бы у него было время, он никогда не поступил бы подобным образом. Он бы ждал — столько, сколько нужно. Но уехать, оставить ее здесь одну — нет, это было немыслимо.

Даже в пьяном угаре он помнил, что для ее это — первый раз. И старался сдерживать себя, чтобы причинить как можно меньше боли. И всё равно она вскрикнула, закусила до крови губу, и в широко распахнувшихся глазах ее он увидел слёзы.

Он выдохнул виновато:

— Прости, родная. В следующий раз всё будет по-другому.

И не сомневался, что этот следующий раз у них еще будет. Потому что сейчас, как никогда прежде, он был полон решимости увезти ее в Лондон. Теперь, когда она принадлежала ему, он любил ее еще больше. И еще больше не хотел с ней расставаться.

Джудит? Нет, перед ней он не был виноват. Он никогда не испытывал к ней сильных чувств — это должен был быть брак по расчету. И хотя он понимал, что расторгнутая помолвка серьезно помешает его бизнесу, он готов был на это пойти. Да, наверно, от судостроительного завода придется отступиться. Но разве им с Шурой не хватит его магазинов?

Он снимет новую квартиру в самом центре Лондона — просторнее, чем его нынешняя — чтобы у Шуры были свои комнаты. А вот спальня у них будет одна, потому что всегда, каждую ночь он хотел бы сжимать жену в объятиях. Они могли бы обвенчаться сразу после прибытия в Британию — в посольской церкви на Уэлбек-стрит.

Эти мысли позволили ему хоть ненадолго забыть о собственной низости, и когда всё закончилось, совесть уже не терзала его так сильно, как прежде.

Теперь Шура не откажется поехать с ним. Особенно когда узнает, на что он ради нее готов. Да он прямо сейчас отправится с ней к ее тетке — просить благословения на брак. Да если нужно, он их всех повезет в Лондон — и Таисию Павловну, и Кирилла. Лишь бы Шура была счастлива.

Сладкая истома разлилась по телу. И от осознания того, что рядом с любимой женщиной такое будет каждый раз, сердце пело от восторга. И хотелось вскочить, подхватить Шуру на руки и кружить, кружить ее по комнате.

Но выпитое в ресторане спиртное всё сильнее и сильнее давало о себе знать. Он попытался подняться, но не смог. Он будто погружался в туман. И в этом тумане уже почти не видел Шуры.

Он уснул, едва коснувшись головой диванного валика. И засыпая, всё думал о том, какими словами будет делать Шуре предложение. Предложение совсем иного, благородного толка.

24. Бегство

Всё продолжалось недолго — не больше пятнадцати минут. Но это время показалось ей вечностью.

Она знала, что будет больно — слыхала, как это бывает в первый раз. Но сильнее боли было унижение. И от того, что унизил ее человек, которому она отдала свое первое, такое светлое чувство, было особенно страшно.

Ей хотелось только одного — как можно быстрее выбраться из его дома. И постараться всё забыть — хоть это было почти невозможно.

И когда он заснул, она осторожно, стараясь не разбудить его, высвободила юбку, поднялась с дивана. Дрожащими руками застегнула пуговицы (все ли?), подошла к зеркалу.

Оттуда взглянула на нее почти незнакомая девушка — бледная, растрепанная, в помятом платье. Как пойдет она в таком виде по городу? Как осмелится показаться тетке на глаза?

Впрочем, с прической она разобралась быстро. Оглядела и платье — не запачкалось ли? Хорошо, что пришла не в светлом — в тёмном.

Искать в лежавших на столе бумагах расписки брата не стала — не хотела задерживаться ни на секунду. Да и была уверена, что Кузнецов на станет теперь пускать их в ход. Ведь слово дал.

Она вышла из комнаты, едва держась на ногах. Если бы слуга попался ей в коридоре или на крыльце, она бы, наверно, рухнула без чувств — от напряжения, от стыда. Но того нигде не было видно, и она, оказавшись на улице, почувствовала себя чуть увереннее. А дождю обрадовалась как никогда прежде.

И когда спустя час она появилась в доме тетушки, насквозь промокшая, никто не удивился, что она испугана и дрожит.

— Замерзли-то как, барышня! — всплеснула руками Дашутка. — Переодевайтесь в сухое! Я вам чаю с малиной сейчас принесу.

Она прошмыгнула в свою комнату, принялась срывать с себя одежду, с трудом сдерживая рвущиеся наружу рыдания.

К счастью, и Таисия Павловна, и прислуга были так заняты приготовлениями к отъезду, что на нее почти не обращали внимания. Тетка только спросила, упаковала ли она свои вещи, и вполне удовлетворилась ее коротким «да».

Она взяла только самое необходимое — несколько платьев, нижнее белье и удобные туфли. По стоящим на полке шкафа томикам некогда любимых стихов только скользнула взглядом. Всё это казалось теперь романтическим бредом.

Стоило под окнами дома проехать какому-то экипажу, она вздрагивала, хоть и знала, что Кузнецов не приедет — на что она ему теперь? Он получил всё, что хотел, и теперь может рассказывать приятелям о своей победе. Она только надеялась, что он выполнит обещание.

Они приехали на вокзал за полчаса до отправления поезда (тетушка волновалась, как бы не задержаться на переправе через реку). Кирилл помог им разместиться в вагоне и вышел на перрон. Он был бледен, взволнован, и Шуре хотелось бы его утешить. Но рассказать о том, что счета оплачены, значило бы признаться в своем позоре. И она промолчала.

Наконец, поезд тронулся, и вот исчез из вида взмахнувший рукой Кирилл, и за окном замелькали картинки рабочего, с бараками, пригорода.

— Не хнычь, Александра! — строго сказала тетка, снимая с головы платок. — Сейчас мы чаю закажем. Пирогов-то вон сколько нам Аграфена в дорогу наложила — до самой Москвы хватит.

Она кивнула, силясь улыбнуться.

А когда принесли чай, с трудом смогла заставить себя съесть небольшую кулебяку. Все мысли были о нём — о человеке, разрушившем ее жизнь.

И даже сейчас она пыталась найти ему оправдания. Она напрасно им увлеклась. Ведь сразу знала, что он — человек не ее круга. И даже если бы он не был помолвлен, он никогда не женился бы на ней.

Она не должна была к нему привыкать — тогда сейчас не было бы так больно. Она позволила ему понять, что он ей небезразличен, так разве удивительно, что он нашел возможность этим воспользоваться?

Откинувшись на спинку лавки, она пыталась представить себе, что было бы, если бы накануне она приняла другое решение. Она ехала бы сейчас совсем не в Москву.

Возможно, Лондон не оказался бы к ней дружелюбен, но ей так хотелось попробовать… Нет, не побывать в роли содержанки, а постараться найти себя — пусть даже и так далеко от родного дома. Начать работать, почувствовать себя независимой.

О том, что случилось несколько часов назад в гостиной у Кузнецова, она старалась не вспоминать. Иначе можно было сойти с ума.