Леди на одну ночь (СИ)

30. Дерюгин

Когда десант англичан и американцев высадился в Архангельске, власть уже перешла в руки восставших белогвардейских офицеров во главе с ротмистром Берсом. Тогда же, второго августа тысяча девятьсот восемнадцатого года, было создано Верховное управление Северной области, которое возглавил Николай Васильевич Чайковский, и стала формироваться Северная армия.

В городе начались аресты бывших руководителей советских учреждений, членов комитетов бедноты, красноармейцев.

— Ну, вот! — торжествовал Кирилл. — А я говорил тебе, Шура! Теперь-то ты поняла, какая это сила? Они дойдут и до Москвы, и до Петрограда!

Шура и сама видела мощь союзников — по улицам города ходили толпы американских и английских солдат и офицеров, а по Северной Двине в сторону Котласа то и дело шли хорошо вооруженные мониторы, тральщики и канонерки.

Брат был воодушевлен до такой степени, что сам записался в армию.

— В такое важное для страны время мы не должны оставаться в стороне! — заявил он. — Мы истребим всех, кто посмел с оружием в руках пойти против законной власти.

Шура расплакалась, когда впервые увидела Кирилла в военной форме. Он вдруг сразу стал как-то старше.

— Но разве в городе мало работы? — она еще пыталась его отговорить, но уже понимала, что он не станет ее слушать. — Сейчас повсюду будут создаваться новые конторы, в которые понадобятся служащие.

Но канцелярская работа уже не прельщала его.

— Ах, Шура, то, что Чайковский делает в Архангельске, не вписывается ни в какие ворота. Он как был эсером, так им и остался. Подлинные патриоты сейчас не в конторах должны просиживать, а с большевиками бороться.

Представить, что именно Кирилл будет бороться с большевиками, Шуре было трудно, то, тем не менее, брат в полку под командованием полковника Лебедева ушел из Архангельска в сторону Шенкурска, пообещав присылать письма, если будет такая возможность.

Многие полагали, что спешно отступавшие части Красной Армии не сумеют оказать достойного сопротивления лучше вооруженным британским и американским воинским частям, и что уже к зиме о советской власти в России останутся одни воспоминания. Но неожиданно наступление Белой гвардии и союзников было остановлено, и иностранным формированиям пришлось готовиться к снегу и морозам.

Ездившая в свою деревню за картошкой Дашутка, вернувшись, делилась впечатлениями:

— Ох, барышня, в каждой избе кто-нибудь на постой встал. Но, вроде, ничего, наших не обижают. Лопочут так смешно, по-своему. А доктор ихний и баб, и мужиков лечит. А одежка у них для нашей зимы неподходящая, еще осень только, а они уже мерзнут. Они-то ведь как думали — приедут в Россию на пару месяцев, парадом пройдут от Архангельска до Петрограда, да и назад, за свои моря. А не тут-то было!

Она произнесла это почти с гордостью, и Шура посмотрела на нее с удивлением. Дарья сразу смутилась:

— Да вы не подумайте, барышня, что я за красных. Но только они вроде как свои, и опять же — хотят, чтобы бедных не было, чтобы все в достатке жили.

И продукты, и уголь, и дрова дорожали с каждым днем — чтобы хоть как-то сводить концы с концами, Шуре пришлось пойти на то, что прежде она считала недопустимым — начать обменивать на хлеб и на сахар тетушкины вещи. Нет, в комнатах она ничего не трогала — а вот среди сваленного на чердаке и в амбарах старого хлама иногда попадалось то, что можно было продать.

Антип уволился еще осенью, и Шура была этому даже рада. Ей нечем было ему платить, да и лошадей у них всё равно уже не было, а из всех печей в доме они теперь топили только две — в кухне и в гостиной. Дашутка в холодные ночи на кухне и спала.

И в городе, и в губернии по-прежнему было неспокойно. Верховное управление сменилось Временным правительством, состав которого тоже то и дело менялся. В январе из Сибири пришли вести о том, что адмирал Колчак был назван верховным правителем возрождающейся России, и это вызвало новый виток разговоров о том, кто должен стоять во главе белой борьбы — демократическое правительство или военные?

Сама Шура политикой по-прежнему интересовалась мало, ей только хотелось, чтобы скорее установился мир, Кирилл вернулся домой, а от тетушки из Екатеринбурга пришла хотя бы весточка. Она долго и безуспешно пыталась найти работу, пока соседка не посоветовала ей обратиться в госпиталь, куда требовались санитарки. Работа оказалась тяжелой, а доход приносила небольшой, но Шура радовалась и этому — так она хотя бы чувствовала себя полезной.

В феврале в городе вспыхнула эпидемия тифа, и к многочисленным поступавшим с фронта раненым добавились тифозные больные. Иногда за смену Шура уставала так, что не было сил дойти до дома, и она ночевала прямо в госпитале.

А однажды, вернувшись домой, застала там гостя. Даша, встретив ее на пороге, торжественно сообщила:

— А к вам мужчина, Александра Сергеевна! Авантажный такой, в офицерской форме.

Сердце ёкнуло — что-то с Кириллом? Она вбежала в гостиную, даже не сняв пальто.

У окна стоял мужчина, сначала показавшийся ей незнакомым. И только когда он чуть поклонился и поприветствовал ее по имени-отчеству, она узнала его.

Она видела его в той, прежней жизни, рядом с человеком, о котором не хотела вспоминать. Аркадий Сергеевич Дерюгин — вот кто это был!

Но он действительно был в форме офицера и не в парадной, а в полевой. И она не утерпела — спросила раньше, чем он что-то сказал:

— Вы от Кирилла?

Во взгляде гостя промелькнуло удивление, и Шура поняла, что он не принес ей вестей от брата. Но тогда что же привело его в их дом?

Она знала его только как друга Кузнецова, и со времени их последней встречи прошло уже столько лет и столько событий!

— Простите, Александра Сергеевна, что осмелился вас побеспокоить. Я только недавно прибыл в Архангельск, и вы — первая, кому я решил нанести визит.

Теперь уже была удивлена она.

— Чем обязана такой чести, сударь?

Он подошел к ней, помог снять пальто, поцеловал руку.

— Я не был на родине почти пять лет. Не скрою — Петроград нравится мне куда больше провинциального Архангельска, но здесь есть те, по кому я сильно скучал. И вы — одна из них.

Шура высвободила руку из его ладони, сделала шаг назад.

— Я вас не понимаю, Аркадий Сергеевич.

— Быть может, вы не поверите мне, Александра Сергеевна, но тогда, пять лет назад, вами был очарован не только Кузнецов. Да-да, я тоже сходил по вам с ума! Я не открыл своих чувств, потому что в этом не было смысла — разве я мог тягаться с Андреем? Но теперь я посчитал возможным открыться — потому что многое уже переменилось, и в эти смутные времена разве можем мы знать, что случится завтра? Как вы видите, я поступил на армейскую службу, и я — не штабная крыса, а боевой офицер. Я не знаю, сколько я пробуду в Архангельске, прежде чем наш полк отправят воевать — день, неделю, месяц? Но я хотел бы, чтобы это время вы были рядом со мною.

Шуре стало трудно дышать. Она отошла от Дерюгина еще на несколько шагов.

— Вам лучше уйти, сударь! Быть может, вы думали, что ваши слова я посчитаю лестными для себя, но это не так. А потому прошу не продолжать более этот разговор.

В его взгляде промелькнули сначала — разочарование, потом — злость.

— Полноте, Шура, сейчас не время проявлять столь глупую принципиальность! Вы же нуждаетесь в деньгах. К чему лукавить? Вы явно недоедаете, в вашем доме холодно, а ваша горничная сказала, что вы работаете в госпитале санитаркой. Санитаркой! Вы слишком мало цените себя, если согласились на такую работу. Я дам вам денег, много денег. Вы станете нормально питаться, обновите гардероб. Я понимаю — вы не любите меня, но я и не прошу вашей любви — лишь немного тепла и ласки.

Он расстегнул карман у гимнастерки, достал оттуда сложенную вдвое пачку денег.

Шура почувствовала жар на щеках. Однажды ее уже пытались купить, и воспоминания об этом до сих пор бередили душу и заставляли просыпаться по ночам в холодном поту.

— Мне не нужны ваши деньги, сударь! И я еще раз прошу вас удалиться. Быть может, вы считаете нормальным приходить к почти незнакомой вам женщине с таким предложением, но…

Он, всё еще держа деньги в руках, усмехнулся:

— Ну, почему же незнакомой, Александра Сергеевна? Я очень многое о вас знаю. Так что вам совсем ни к чему демонстрировать своё возмущение. Андрей Николаевич не считал нужным скрывать от меня историю ваших отношений, и я прекрасно знаю, что его предложение вы всё-таки приняли. Так почему бы не принять и мое?

Слёзы рвались наружу, но она велела себе не плакать. Не сейчас, не перед ним. Он ведь даже не понял, что куда сильнее его предложения ее ранили его слова о том, что Кузнецов рассказал ему о ее позоре. А быть может, и не только ему.

Все эти годы она хотя бы тешила себя мыслью, что о ее падении знал только он — Андрей, и у него хватило благородства не говорить никому о своей победе. Но даже этого он не смог.

— Послушайте, Шура…

Дерюгин попытался приблизиться к ней, и она схватила со стола нож для разрезания бумаги.

— Вон! — голос ее звенел от гнева.

На ее крик прибежала Дашутка — распахнула дверь, застыла на пороге.

— Ну, как изволите, Александра Сергеевна, — холодно сказал гость и, поклонившись, вышел.

А Шура рухнула на диван и разрыдалась. Дарья села рядом, погладила по плечу.

— Он мне сразу не показался, барышня. Даже пускать его не хотела. А потом подумал — может, он письмо от Кирилла Сергеевича привез. Ох, барышня, времена-то какие настали — никому доверять нельзя. Вот кабы какой хороший человек нашелся да замуж бы вас позвал…

Шура, услышав это, даже плакать перестала. Дашутка была ее ровесницей, но рассуждала сейчас так, словно была гораздо старше и мудрее.

— Нам, женщинам, без мужика нельзя. Может, в госпитале врач какой есть неженатый? Вы уж сильно-то не ерепеньтесь, барышня, чего ж одной-то мыкаться. Я-то, барышня, поработаю у вас до весны, а потом, уж простите, насовсем в деревню поеду. Меня Прохор замуж позвал. Я давно уж хотела вам сказать, да всё никак не могла насмелиться.

Так, прижавшись друг к другу, они и сидели дотемна.

31. Решение

Отъезд в Россию ему снова пришлось отложить — равно как и развод с Джудит.

Его тесть Теодор Стенфорд, хоть и находился в весьма почтенном возрасте, ушел из жизни неожиданно и тихо, по-английски — он сел с газетой в руках в свое любимое кресло в престижном лондонском клубе, куда ходил дважды в неделю, да так больше из него и не встал.

Согласно завещанию, все акции судостроительного завода, что принадлежали Теодору, а также роскошный дом на Бишопс Авеню и еще много чего по мелочи отошли Джудит, а ее младшей сестре Джейн не досталось почти ничего. Андрея это поразило. Да, он знал, что Теодор был недоволен браком младшей дочери, вышедшей за Грегори Кэмпбелла (который был не только шотландцем, но еще и — о, ужас! — членом британской социалистической партии), но полагал, что тесть всё-таки не лишит Джейн наследства.

— А чему ты удивляешься? — Джудит как раз восприняла это как должное. — Отец терпеть не мог социалистов. Нашей дурочке Джейн следовало помнить об этом, когда она выбирала себе мужа.

Они с женой жили уже не просто в разных комнатах, а в разных домах — Джуд вернулась в родные пенаты на Бишопс Авеню, а он остался в большой и светлой квартире на Маунт-стрит, которую купил перед самой свадьбой. И перестали делать вид, что счастливы в браке.

Андрей понимал, что развод рано или поздно состоится, а поскольку он не собирался претендовать на то, что принадлежало Стенфордам, то всё свое свободное от управления заводом время стал тратить на расширение сети собственных магазинов. Впрочем, они часто встречались с Джуд и еще чаще общались по телефону, а иногда даже спали вместе.

— Ты же понимаешь, дорогой, — каждый раз словно оправдывалась Джудит, — что у женщин тоже есть определенные физиологические потребности, а вот возможностей их удовлетворить, не прослыв при этом шлюхой, у нас куда меньше.

Но однажды она приехала к нему на Маунт-стрит совсем по другой причине.

— Тебе, случайно, не звонила Джейн? У Кэмпбелла очередная бредовая идея, на которую не хватает денег.

Он не стал скрывать:

— Да, звонила. Но, в отличие от тебя, мне эта идея бредовой не кажется. Они хотят модернизировать свою фабрику и просят нас выступить поручителями по кредиту, который при таком условии банк готов им одобрить.

У Джейн и Грегори в Шотландии была небольшая кондитерская фабрика, которой Кэмбеллы владели уже не один десяток лет.

Джудит фыркнула:

— Им следовало подумать об этом раньше — до того, как они сократили рабочий день для своих работников на час и повысили им заработную плату на целый шиллинг. Вот эти деньги и пустили бы на новое оборудование. Ну, скажи, в чём я не права?

Он ответил вопросом на вопрос:

— Ты знаешь, сколько получают рабочие на нашем заводе?

Жена небрежно пожала плечами:

— Нет. Достаточно, что это знаешь ты. Если они соглашаются работать на таких условиях, значит, их всё устраивает. Да, отец рассказывал, что в прошлом году ты выступал с предложением о повышении зарплаты, но тебе хватило ума не настаивать на этом. Сейчас, когда идет война, у нашего завода появились такие возможности, о которых прежде мы не могли и мечтать. Так нужно пользоваться этим! А рабочие всегда будут чем-то недовольны. Будто бы ты не знаешь, кто мутит воду. На месте правительства я запретила бы профсоюзы.

— Давай оставим политику в стороне, — он не хотел с ней спорить. — В данном случае речь идет не только о рабочих, но и о твоей родной сестре. Они с Грегори пытаются поднять с колен его фамильную фабрику и уже достигли в этом немалых успехов. И что плохого в том, что они пытаются думать не только о себе, но и о людях, которые на них работают? Твой отец лишил Джейн и приданого, и наследства. Так почему бы тебе хоть немного ей не помочь?

Ему казалось это таким естественным, что он не понимал, что тут обсуждать. У завода была неплохая прибыль, по сравнению с которой сумма, о которой говорила Джейн, была смехотворной.

— Если бы отец рассуждал так, как ты или Джейн, он никогда не стал бы владельцем одного из крупнейших британских заводов, — Джудит усмехнулась и посмотрела на него почти с сожалением. — Впрочем, я давно уже поняла, что ты не умеешь мыслить в таких масштабах, как он. Есть уровень, выше которого ты подняться не в состоянии.

Он тоже усмехнулся. Он мог бы сказать, что прибыль его торговой компании за прошлый год оказалась на десять процентов больше, чем у завода, о котором она говорила с таким пиететом, и что новые магазины он уже открыл и в Париже, и в Амстердаме, и в Эдинбурге, но промолчал. Джудит всегда считала торговлю занятием низким и недостойным настоящих аристократов. Разубеждать ее он не собирался.

На следующий день он подал на развод и стал искать возможность добраться до Архангельска.

32. Признание

Несмотря на уверенность Кирилла в том, что белогвардейцы и союзники к весне сломят сопротивление Красной Армии, ничего подобного не произошло — они по-прежнему не смогли продвинуться дальше станции Обозерская на железной дороге и дальше Шенкурска на реке Вага. Письма брата утратили былую браваду и наполнились разочарованием. Победного марша по губернии не получилось, и Кирилл уже сожалел о своем решении записаться в добровольцы.

Дашутка в марте получила расчет и отправилась в родную деревню налаживать личную жизнь. В качестве свадебного подарка Шура выделила ей шерстяной отрез на платье, добыв его из тетушкиного комода — она решила, что Таисия Павловна уж точно не будет против — Дарья честно служила у них больше шести лет.

Отъезд девушки, которая за последнее время превратилась из горничной почти в подругу, сделал дом пустым. Теперь, когда Шура приходила из госпиталя, ее не встречал ни горячий самовар, ни теплая печь, и чтобы нагреть стылые комнаты, приходилось самой идти в сарай за дровами. Нет, она не считала себя белоручкой, но так уставала на работе, что сил на то, чтобы приготовить ужин, уже не оставалось. Часто она проваливалась в сон, едва добравшись до кровати, не сняв ни шаль, ни пальто.

Раненых в госпитале становилось всё больше и больше, и они уже лежали не только в палатах, но и в коридорах, и на лестницах. Многим из них врачи ничем не могли помочь — медикаментов не хватало.

В городе продолжались аресты, и поговаривали, что большевиков десятками, сотнями и даже тысячами бросают в тюрьмы, а то и расстреливают.

Прошел слух, что союзники намерены вывести свои войска из России в ближайшее время. Впрочем, в народе уже давно ходило недовольство иностранным присутствием, и потому отъезд интервентов даже офицерами и солдатами Белой Гвардии воспринимался как возможность привлечь на свою сторону местное население и перейти, наконец, в наступление.

Писем от тетушки по-прежнему не было. Из газет Шура знала, что Екатеринбург находился в руках белочехов, но поскольку новости из Сибири доходили до Архангельска с большой задержкой, даже в этом она не была уверена. Перестали приходить вести и от Кирилла. В том письме, что она получила от него в начале лета, он сообщил, что в войсках участились случаи дезертирства, несколько солдат из их полка перешли на сторону красных, а союзники начали отвод своих частей.

Эвакуацию союзников Шура видела и сама — американцы отплыли из Архангельска как раз в июне — на Двине вдоль набережной сразу стало меньше кораблей. В городе ждали, что и англичане вот-вот последуют их примеру.

— Ничего, сестричка! — подбадривал ее молоденький офицер Сергей Давыдов из пятой палаты, который каждый день встречал ее новыми, написанными за ночь стихами. — Нам без иностранцев еще сподручнее будет. Архангельск наконец-то снова станет русским. Признайтесь, ведь тошно было слышать на наших улицах английскую речь?

Шура не ответила ни «да», ни «нет». Ей трудно было разобраться в происходящем. Она хотела лишь, чтобы всё стало как раньше — чтобы закончилась война и в город вернулись близкие ей люди — брат и тетушка. Она хотела этого, но понимала — как прежде уже не будет. Никогда.

Она старалась приходить на работу без опозданий, чтобы до начала смены обновить список раненых, что лежали в закрепленных за ней палатах. Но однажды проспала и всю дорогу до госпиталя бежала без остановки.

— Шура, Шура! — окликнула ее старшая медицинская сестра Наталья Николаевна. — Тебя раненый из пятой спрашивает. Поторопись — он очень плох.

Сначала она подумала о Давыдове, но тут же вспомнила, что того выписали домой на долечивание еще накануне. Сердце бешено застучало — Кирилл! Все те недели, что прошли с последнего полученного письма, она думала только о нём.

Торопливо надела белые косынку и передник, побежала по лестнице, перескакивая через ступеньки. Распахнула дверь палаты.

Там было десять коек, и взгляд запрыгал по ним, пытаясь отыскать знакомое лицо. Но нет — брата среди раненых не было. Она задышала чуть спокойнее.

— Александра Сергеевна! — голос донесся с той койки, на которой вчера еще лежал Давыдов.

В худом небритом мужчине, что обратился к ней, она не сразу узнала Дерюгина. Он был так бледен, что лицо его почти сливалось с серой застиранной наволочкой на подушке. В нем не было прежней уверенности и прежнего лоска.

— Здравствуйте, Аркадий Сергеевич! — она подошла к его кровати.

Когда-то этот человек был неприятен ей, но сейчас для былых обид было не время.

Он потянулся, было, к ее руке, но даже такое простое движение ему не далось, и он снова откинулся на подушку.

— Посидите со мной, Шура, прошу вас!

Она была уже достаточно опытна, чтобы понять всю тяжесть его состояния даже без предупреждения старшей медсестры. Он был ранен в живот и, судя по всему, потерял много крови.

Она присела на краешек кровати, и на лице ее появилась уже профессиональная подбадривающая улыбка.

— Я посижу, Аркадий Сергеевич. А вам не стоит сейчас разговаривать. Вам нужно больше отдыхать.

Его губы дрогнули в болезненной ухмылке.

— Отдыхать? К чему? Мне нужно поговорить с вами, Шура! Я должен был сделать это давно и, собственно, ради этого я и приходил к вам тогда.

Они оба смутились, вспомнив о прошлой встрече.

— Простите меня, Шура, если сможете. Я повел себя как скотина. Только увидел вас и потерял голову.

Вспоминать об этом не хотелось ни ей, ни ему, и она сказала:

— Я не держу на вас зла, Аркадий Сергеевич! Давайте забудем о том, что было.

Но он яростно замотал головой, потратив на это слишком много сил, и тяжело задышал, будучи уже не в состоянии произнести ни слова. Шура поднесла к его губам стакан с водой, и он с трудом сделал глоток.

— Да, забудем, — согласился он. — Но сначала я должен вам признаться. Нет, не останавливайте меня! Я должен вам всё рассказать. Я обманул вас, Шура! Я оклеветал Кузнецова пред вами!

Она почувствовала, как запылали щеки. Говорить об этом в переполненной палате! Она не знала, куда деваться от стыда.

— Прошу вас, не надо! Я ничего не хочу об этом знать!

Она говорила шепотом, но ей казалось, что их разговор слышат все.

— Он никогда не бахвалился передо мной своей победой — напротив, он признался мне в поражении. Он хотел быть рядом с вами всегда. Он искал вас, Шура! Я никогда не видел его таким прежде. Вы много значили для него.

Слёзы уже катились у нее по щекам, и она отвернулась к стене, чтобы Дерюгин их не увидел. Теперь она уже не хотела, чтобы он замолкал. Пусть его слова уже ничего не могли изменить, но ей хотелось их слышать.

Знать, что она не была для Андрея просто игрушкой, забавой на одну ночь!

— Он знал, что рано или поздно вы вернетесь в Архангельск. Он хотел позаботиться о вас. Те деньги, что я вам предлагал — его деньги. Он попросил меня передать их вам — просто так, безо всяких условий. А я…, — он закашлялся и надолго замолчал. — Вы сами знаете, что я сделал. Нет-нет, пообещайте мне, что не откажетесь от этих денег. Я дал распоряжение своему поверенному — если со мной что-то случится, он знает, как поступить. Обещайте, что возьмете их! Мне будет легче, если я буду знать, что выполнил просьбу Андрея.

Она пообещала — но только для того, чтобы его успокоить.

— Шура, в седьмую нужна горячая вода! — в палату заглянула Наталья Николаевна.

Она торопливо поднялась, решив, что зайдет в Дерюгину вечером. Но этого не потребовалось — Аркадий умер спустя два часа.

33. В Архангельск!

Он сел на корабль, взявший курс на Архангельск, пятого сентября девятнадцатого года. Никто не знал, чего ему стоило этого добиться. И дело было вовсе не в деньгах. Ему пришлось задействовать все свои связи, чтобы выйти на военное руководство самого высокого уровня. Этот корабль шел в Россию, чтобы забрать оттуда английских солдат и офицеров, и попасть на него гражданскому лицу было чрезвычайно сложно.

Это теперь он мог позволить себе расслабиться. У него была отдельная каюта на верхней палубе, и он надеялся, что обратно поедет в ней уже не один, а вместе с Шурой. Или Шура поедет в ней одна, а он готов был весь обратный путь провести в трюме или даже на палубе. Только бы найти ее! Только бы убедить уехать из России!

Развод с Джудит был уже позади, и расстались они на удивление мирно. Она явно не ожидала, что он не станет претендовать на акции завода, и растрогалась, когда он ей об этом сообщил. Джуд даже пожелала ему удачной поездки на родину — вроде бы, вполне искренне.

— Приятная погода, сэр, не так ли? — седоусый капитан Майкл Диггинс, приветствуя его, чуть приподнял свою фуражку. — Обычно в это время года тут сплошные ветра и дожди.

Они почти сдружились за эти несколько дней. Андрей отчаянно боялся, что даже если он разыщет Шуру, то ее не пустят с ним на британский корабль, но Диггинс его успокоил:

— Не стоит беспокоиться, Эндрю! Там будет немало русских, желающих отправиться с нами на острова Туманного Альбиона. Конечно, взять всех мы не сможем, но почему бы не продать им несколько свободных кают?

Он старался отслеживать новости, но понятия не имел, насколько информация, публикуемая в газетах, соответствует действительности. Многие уже вернувшиеся из России военные говорили о своем походе безо всякой бравады — они одинаково жестко ругали и русские морозы, и командование белогвардейских частей. Насколько он понял, полного согласия между союзниками достигнуть так и не удалось. Как с горечью сказал один из знакомых Андрею офицеров, «трудно помочь тем, кто не хочет помогать себе сам». Это была не их война, и они не хотели проливать свою кровь на чужой земле.

— Думаю, уже к зиме Архангельск перейдет в руки большевиков, — заправляя трубку табаком, заявил капитан. — Они — фанатики, и им нечего терять. А все русские аристократы только и умеют, что рассуждать о судьбах родины. Но пойти на уступки ради общего дела — нет, гордость и принципы не позволяют. А по другую сторону фронта — те, кто как раз готов работать сообща.

Он искренне удивился:

— Неужели вы думаете, что большевики победят? Горстка оборванцев, многие из которых попросту неграмотны.

Диггинс усмехнулся:

— Вот именно снобизм русское дворянство и погубит. Вы недооцениваете противника, а ведь среди красных есть прекрасно образованные люди. И у них есть великая цель, которая их объединяет.

Андрей хотел возразить, но задумался. Да, он жадно проглатывал все газетные статьи, где говорилось хоть что-то о России. Но пытался ли он понять, что там происходит? Пожалуй, нет. Он был слишком занят — работой, разводом с Джудит, мыслями о Шуре. И он предпочел промолчать.

Довольный победой в споре капитан предложил ему партию в преферанс, и этот вечер они провели в салоне на верхней палубе в компании еще нескольких морских офицеров.

А утром на горизонте показался Архангельск.

34. Совет

Поверенный Дерюгина — седовласый почтенный Константин Петрович Ларинцев — разыскал ее в госпитале. Представился, сообщил о цели своего визита. Ей, как обычно, было некогда, и она мотнула головой, спеша в палаты:

— Простите, господин Ларинцев, но я не имею никакого права на эти деньги. Прошу прощения за доставленное беспокойство.

Но он заставил ее остановиться и выслушать.

— Простите, Александра Сергеевна, но я вынужден настаивать. Указания покойного Аркадия Сергеевича не оставляют никаких сомнений в том, как он хотел распорядиться этими средствами. Насколько я знаю, у него не было ни жены, ни детей, так что если вы согласитесь их принять, то никому не сделаете хуже. А в это тревожное время дополнительный капитал лишним не бывает.

Она подумала и согласилась. Кто знает, возможно, ей придется ехать к тетушке в Екатеринбург, и лучше, если ей не нужно будет экономить каждую копейку.

К тому же, ей казалось, что эти деньги какой-то незримой нитью связывают ее с Кузнецовым. Они напоминали ей о том, что когда-то давно она кое-что значила для него.

Она по-прежнему ничего не знала о брате — ей хотелось, чтобы Кирилл поскорее вернулся домой, и они поехали бы к Таисии Павловне вместе. Прошлое путешествие в Екатеринбург не оставило у нее приятных воспоминаний, но нынешнее одиночество совсем сводило ее с ума.

К тому же, обстановка в городе становилась всё тревожней. Говорили о масштабном наступлении большевиков и о том, что они, вернувшись в Архангельск, в ответ на «белый террор», начнут свой, красный.

— Советую вам, Александра Сергеевна, подумать об отъезде, — сказал ей однажды Константин Петрович.

С недавних пор она часто стала бывать у Ларинцевых в гостях, и он, и его супруга Дарья Михайловна взяли над ней что-то вроде негласной опеки. У нее было мало друзей в городе, и каждым таким знакомством она дорожила.

— В конце сентября англичане тоже покинут Архангельск. Что начнется после этого, никто не может знать. Конечно, можно тешить себя надеждой, что когда-нибудь мы вернемся к привычному укладу жизни — к тому, который был до революции, — но вы же понимаете, Александра Сергеевна, не можете не понимать, что это вероятие этого крайне мало.

Она поделилась с ними планом уехать в Екатеринбург к тетушке, но, вопреки ее ожиданиям, Ларинцевы ее не поддержали.

— Ничего глупее и придумать нельзя, Шурочка! — заволновалась Дарья Михайловна. — Вы представляете себе, что сейчас творится в центре страны? Вам придется несколько раз переходить то к красным, то к белым. А в некоторых губерниях, говорят, поезда вовсе не ходят, потому как разобраны пути. Разве можно женщине одной пускаться в такое путешествие?

Она не стала с ними спорить, а для себя решила обсудить всё с Кириллом — как только он вернется домой.

Но домой брат так и не вернулся — вместо него почтальон принес письмо от его боевого командира, который известил ее, что Кирилл Сергеевич погиб в ожесточенном бою у двинского поселка Березник, проявив себя как храбрый воин и защитник Отечества.

Она не спала всю ночь — ходила по пустым комнатам, где всё напоминало о брате. Вот журнал «Родина», который он любил читать. А вот забытые им на комоде папиросы. И любимый серебристый подстаканник на кухне. Может быть, если бы она выплакалась, ей стало бы легче. Но слёз не было — было только жгучее всепоглощающее отчаяние.

Она осталась совсем одна. Ларинцевы правы — ехать сейчас через полстраны в Екатеринбург — безумие. Она даже не знает, там ли Таисия Павловна и Евгений. И что она станет делать, если не найдет их там?

Теперь воспоминания об Андрее уже не вызывали обиды и желания всё забыть — только грусть и сожаление об упущенных возможностях. Как ей хотелось бы вернуться на пять лет назад и принять другое решение. Ну, что ей стоило ответить согласием и отправиться в Лондон вместе с ним? И почему она не рассказала обо всём тетушке? Быть может, та как раз порадовалась бы ее счастью.

Чего добилась она, оставшись здесь? Довезла Таисию Павловну до Екатеринбурга? Это могла сделать любая из горничных — да вот хоть та же Дашутка. Защитила брата? Нет, не защитила. Кто знает, быть может, если бы она сама обосновалась в Лондоне, то спустя какое-то время смогла бы вызвать туда и Кирилла. Думать об этом сейчас было больно и бессмысленно, но мысли сами лезли в голову.

Она могла бы попросить выходные в госпитале, но, напротив, еще усерднее взялась за работу. Помощь тем, кому было сейчас еще тяжелее, чем ей самой, давала возможность хоть ненадолго забыть о своем горе. Она не уходила из госпиталя целую неделю, пока туда не заявилась Ларинцева и не увела ее к себе домой.

— Посмотри, на кого ты похожа, Шурочка! — Дарья Михайловна подвела ее к зеркалу, откуда глянуло на нее похудевшее, изможденное лицо. — Тебе нужно выспаться и нормально поесть. Сейчас я налью тебе бульона.

Она послушно выпила бульон, но не смогла проглотить ни кусочка жареной рыбы. Вернувшийся из конторы Константин Петрович укоризненно покачал головой.

— Давайте вернемся к нашему прежнему разговору, Александра Сергеевна! Поверьте старику — через месяц или два Архангельск снова падет. В город придет новая власть и начнется хаос. Бумажные деньги не будут стоить ничего. Простите, я тут без вашего ведома перевел и свои, и ваши капиталы в золото — так оно всё-таки надежней.

Она не понимала, зачем он рассказывал ей всё это. Разве они могли что-то изменить?

Дарья Михайловна поняла ее без слов.

— Мы, Шурочка, с Константином Петровичем надумали податься за границу. Со дня на день начнется эвакуация англичан — может быть, ты и сама видела на набережной огромные корабли. Константин Петрович сумел достать каюту — конечно, мы не можем знать, что ждет нас на чужбине, но в Лондоне хотя бы не идет война. А золото — оно везде золото. Так вот, Шурочка, мы предлагаем вам поехать с нами.

— В каюте, Александра Сергеевна, мы сможем разместиться и втроем, — поддержал жену Ларинцев. — Ваших средств вполне хватит на то, чтобы снять на первое время небольшую квартирку. Ну, а там уж решайте сама — захотите, останетесь в Англии, нет — подадитесь во Францию или куда-нибудь еще. Да, будет непросто, но здесь будет еще сложней. Вы посмотрите, дорогая, даже члены нашего правительства, словно крысы с тонущего корабля, покидают родину, которую должны бы защищать! Поверьте — они знают куда больше, чем мы с вами.

Наверно, если бы они позвали ее в Париж или в Стокгольм, или в любой другой город мира, она бы, вопреки здравому смыслу, отказалась. Но Лондон был так тесно в ее мыслях связан с Андреем, что трудно было устоять. И пусть даже они не встретятся там (а она не сомневалась, что он уже давно женат и наверняка счастливо), дышать одним с ним воздухом, ходить по одним тротуарам, в одно и то же время (кажется, в пять часов вечера) пить английский чай уже оказалось для нее важным.

— Ну, вот и правильно, Шурочка! — снова угадала ее ответ Дарья Михайловна. — Корабль приходит в Архангельск уже завтра.