Лжец, лжец

Ева

(Четырнадцать лет)

— О боже мой. Она плачет? — Беверли засмеялась. — Ты плачешь, малышка? Тебе нужна мамочка?

Я шмыгнула носом, мои щеки запылали.

— Просто верни это. Я заработала каждый пенни.

— Ты заработала каждый пенни благодаря мне. Никто бы даже не узнал о тебе, если бы я вообще не пустила тебя на нашу улицу. Никогда не забывай об этом.

— Ты не понимаешь, — мой голос сорвался.

Глупая маленькая девочка. Ты больше не плачешь.

— Мне нужны эти деньги.

Она фыркнула, пересчитывая деньги.

— Ты думаешь, мне и моим девочкам это нужно меньше, чем тебе? Мы что, грязнее? В этом дело?

— Нет, — я покачала головой. — Я не это имею в виду. Просто… По крайней мере, позволь мне оставить достаточно на автобус. Пожалуйста, Беверли.

Она выгнула бровь.

— Пожалуйста?

— Я сделаю все, что угодно.

Пара женщин, задержавшихся на тротуаре, рассмеялись.

Прислонившись к каменной стене с сигаретой в пальцах, Синди кивнула в мою сторону.

— Давай, просто пусти девушку в автобус, Бев.

Запавшие глаза Беверли помрачнели.

— Ты заменяешь Монику или что-то в этом роде? Ты собираешься бросить меня, как бросила она?

Синди отвела взгляд. Затянулась сигаретой.

Отчаяние давило на меня, как будто я в ловушке под рухнувшим зданием. Три недели. Прошло три недели с тех пор, как я слышала музыку. С тех пор, как я чувствовала тепло. Я не протянула бы без этого еще одну ночь.

Беверли сделала шаг ко мне, потом еще один.

Я не вздрогнула.

Она не остановилась, пока ее гниющие зубы не оказались прямо передо мной.

— Ты всегда ускользаешь в ночь. Что такого важного в этой поездке на автобусе? Ты же знаешь, что скучаешь по лучшей работе, не так ли?

Я держала рот на замке. Что бы я ни сказала, у меня были бы неприятности.

— У тебя есть Папочка, о котором я не знаю?

— Что? Нет. Я клянусь.

Ее глаза сузились, и я узнала этот взгляд. Она уже приняла решение.

— Вот что я тебе скажу, принцесса. Ты отказываешься от поездки на автобусе, и я оставляю тебе деньги.

Мое сердце заколотилось о грудную клетку. У меня мало времени. У меня были минуты до прибытия автобуса.

— Ты не можешь этого сделать. Я это заслужила. Я сама решаю, что мне с ними делать.

Она засмеялась.

— Только не это снова, — затем ее смех резко оборвался, а голубые глаза стали ледяными. — Я причина, по которой у тебя есть деньги, и я единственная, кто здесь что-либо решает. Ты поняла?

Я стиснула зубы, но это выражение не замаскировало влагу в моих глазах.

— Ты. Поняла? — ее гнилостное дыхание ударило мне в ноздри. — Когда ты выбрала эту жизнь, ты выбрала и меня тоже.

Вспышка желтого света в темноте притянула мой взгляд к улице.

Паника поднялась в моей груди, холодная и быстрая.

— Ладно, — наконец сказала я. — Больше никаких поездок на автобусе. Просто отдай мне деньги.

Беверли смотрела через плечо на приближающийся автобус и покачала головой.

— Ты получишь их завтра. Во всяком случае, часть.

— Ты не можешь этого сделать. Ты не говорила, что мне придется подождать.

— Я не дура, — огрызнулась она. — Я узнаю лжеца, когда вижу его.

Автобус проехал мимо нас, останавливаясь у скамейки в конце квартала. Я с тоской смотрела, как в него сели двое. Затем двери закрылись. И все исчезло.

Музыка. Тепло. Надежда.

Все это исчезло.

— Удачи тебе сегодня добраться до своего Папика.

Я не обратила внимания. В моем сердце пустота, но ноги двигались.

— Что, черт возьми, ты делаешь?

Одна за другой мои ноги двигались. Быстрее. Быстрее.

— Срань господня, она гонится за автобусом!

Смех эхом разнесся по улице.

— Дети в наши дни.

— Правильно, девочка! Иди позови своего папика!

— Подожди! Скажи ему, что я тоже здесь!

Автобус исчез, но я не остановилась. Я не в первый раз преодолевала километры пешком в рваной одежде на пустой желудок.

Я смогла бы сделать это снова.

Я шла много миль, наблюдая, как темнело небо. Мои ноги покрылись волдырями и кровоточили, но я цеплялась за надежду, что скоро они онемели бы. Я знала эти улицы как свои пять пальцев, и я не остановилась бы. Фокус в том, чтобы не заглядывать слишком далеко вперед. Не сосредотачиваться на том, сколько еще тебе предстояло пройти. Вы сосредотачиваетесь на одном шаге за раз, и вы доберетесь до места назначения.

Всегда.

Во всяком случае, это то, что я говорила себе. Когда я перешла улицу — еще один шаг. Когда у меня горели подошвы ног — еще один шаг. Когда все вокруг расплывалось в странные формы — еще один шаг. Когда я превратилась в трясущуюся груду костей… Еще один шаг. Когда я почувствовала себя отсутствующей, как призрак…

Один.

Еще.

Шаг.

Когда я добралась до дома, я едва заметила, что солнце уже встало. Все, что я знала, это то, что я сделала это. Я сделала это за музыку. Я подавилась рыданиями. Со мной все было бы в порядке. Я должна была быть в порядке.

Я отключилась от своего тела, пока оно несло меня по траве. Я как будто парила. Земля подо мной накренилась, небо перевернулось с ног на голову, и я не знала, билось ли еще мое сердце.

Последнее, что я увидела — это его лицо. Мальчик, который играл грустную музыку.

Он склонился надо мной, как ангел. Его теплая рука скользнула по моей шее. Он заглядывал мне в глаза.

Затем мой мир погрузился во тьму.

Моя голова раскалывалась, веки слипались, а сухая боль в горле такая, словно я проглотила пепел.

— Ради всего святого, у меня на заднем дворе….

Это женский голос.

— Доктор Агилар только что ушел. Да, конечно. Нет-нет, он сказал, что с ней все будет в порядке после небольшого отдыха и обильного питья.

Кто? С кем все будет в порядке?

— Что ж, попробуй вызвать его еще раз. Не останавливайся, пока не дозвонишься.

Пауза.

— Я прекрасно понимаю, Саша. Может быть, тебе пора вспомнить, кто его жена.

Я попыталась открыть глаза, но они не подчинялись. Мои конечности отяжелели, и я почувствовала себя так, словно лежала на дне колодца, а эхо темноты и пронзительный голос то затихали, то нет.

— Какой дом, Дэвид? Никто не знает, кто она. О ней вообще нет никаких записей. Она как будто призрак.

Призрак…

Сон затянул мое сознание, и я соскользнула глубже в колодец. Темно. Тихо. Безопасно.

Я не знала, как долго блуждала в глубинах, прежде чем голоса снова вытащили меня на поверхность.

— Это предпочтительнее, чем помещать ее в систему, не так ли?

Тишина.

— Что ж, Винсент вернется домой, я уверена в этом. Это будет как тогда, когда мы усыновили Айзека. Разве ты не помнишь, на что это было похоже? Винсент все время был дома. Мы были настоящей семьей.

Семья.

— Мы снова можем быть как одна семья.

Семья.

— С натяжкой? Он упомянул, что хочет дочь, помнишь? После того, как у нас появился Айзек? Нет, я знаю, что это было много лет назад, но…

Снова тишина.

— Тише. Это снова сработает, Бекки. Сработает. Потому что это должно сработать, черт возьми. Он не может всю оставшуюся жизнь держать одну ошибку у меня над головой!

Тише, тише, тише…

— Потому что… Потому что это моя последняя надежда.

Сон еще никогда не был таким изнуряющим.

Мои глаза пробежали вверх, вниз. Влево, вправо. Комната такая чистая и белая, что на секунду я представила, что это Рай. Но потом я вспомнила, что такие грязные девчонки, как я, не попадали в Рай. Дрожь сотрясала мое тело, и я села на большой кровати, кутаясь в мягкое одеяло.

Где я находилась?

Что случилось?

Что я наделала?

Дверь открылась, и появилось знакомое лицо. Любопытные глаза, растрепанные каштановые волосы и две ямочки на щеках. Это мальчик из окна.

Он что-то сказал, но слова утонули в бешеном биении моего сердца. Я совершила ошибку. Смертельную ошибку. Они нашли бы меня. Он нашел бы меня.

Волосатые руки. Сдавленные крики. Кровь, кровь, боль и еще раз кровь.

Мальчик вышел из комнаты, затем, секундой позже, появился снова с полной тарелкой еды. Запах бекона достиг моих ноздрей, и мой желудок болезненно сжался.

Я не двигалась. Я не могла. Страх обвился вокруг моей шеи, как змея, пытаясь задушить меня. Он не мог найти меня. Я умерла прежде, чем он нашел бы меня.

— Все в порядке.

Змея ослабила хватку, и я сделала короткий вдох. Мальчик повторил это снова. Тихо, нежно и медленно.

— Все в порядке.

Его голос под стать его глазам — два ведра мягкого, теплого меда.

— Теперь ты в безопасности. Я обещаю. Все будет хорошо.

Я столько раз повторяла себе эти слова, но никто другой никогда не говорил их мне. В уголках моих глаз началось жжение.

Он поставил тарелку на приставной столик рядом со стаканом воды и спросил:

— Как тебя зовут?

Я пристально смотрела на него.

Уголок его губ приподнялся.

— Просто имя. Чтобы как-то называть тебя.

Как-нибудь называть меня.

Принцесса…

Вкус желчи попал мне на язык, и я отвернулась.

— Все в порядке. Ты не обязана мне говорить, — он опустил голову, затем потер затылок, прежде чем снова встретился со мной взглядом. — Меня зовут Истон.

Истон.

Он посмотрел на меня, и я почувствовала… Надежду.

Удобство.

Безопасность.

Я открыла рот, чтобы заговорить, но боль пронзила мое горло, и хриплый голос сорвался с моих губ.

— Эв… — я вздрогнула. — Эва… Эванджелина. Меня зовут Эванджелина.

— Ева?

Ева. Никто никогда раньше не называл меня так. Звучит приятно, когда он так говорил. Сильно. Как та, кем я хотела быть.

Я кивнула, и он улыбнулся.

Это место, еда, его улыбка… Этого не могло быть на самом деле. Комфорт сдавил мне на грудь, и мне сразу стало легче. Мои глаза загорелись. Я не могла плакать.

— Спасибо, — прохрипела я, скрещивая руки на груди и отвела взгляд в сторону в надежде, что он ушел до того, как я опозорилась бы.

Он понял намек и прочистил горло.

— Хорошо, хорошо, я дам тебе немного пространства.

Я кивнула, не встречаясь с ним взглядом.

Затем он исчез из комнаты, и часть меня рассыпалась.

Вернись. Не оставляй меня одну.

Но другая часть меня вздохнула с облегчением.

Несколько мгновений спустя я услышала это через открытое окно. Первый перебор гитарной струны. Я попала под чары музыки. Ближе, чем когда-либо. За исключением того, что это не просто музыка. Это Дикие лошади. Слезы стекали с моих ресниц по щекам. Я слышала голос моей матери в каждом бренчании. Музыка и воспоминания о ней переплетались, как шелк, и ласкали душу.

Он не мог знать, что это песня моей матери, но я думала, тот, кто привел меня в эту белую комнату Рая, заставил его сыграть ее только для меня.

Я заплакала сильнее.

Я плакала так долго, что сомневалась, что когда-нибудь смогла бы остановиться.