Ложь

Глава 19

— Патрон Деметрио… Патрон Деметрио…

— Что такое? — Деметрио тряхнул головой и уставился на смуглое лицо индеанки так, словно увидел его впервые, пробудившись от летаргического сна.

— Сеньора Ботель сказала, чтобы ты шел к ним пить кофе.

В предрассветном сумраке занимавшейся зари смутно выделялись очертания тонкой, хрупкой фигурки в облегающей пестрой тунике, с висящим на шее ожерельем из оправленных в серебро кораллов, с длинными черными косами, спадающими на спину, со стройными смуглыми ногами и совершенными, как у танагрянки, руками.

— Сеньора Ботель? — недоуменно переспросил Сан Тельмо.

— Ты не знаешь сеньору Ботель?..

— Знаю, только я уже сказал тебе, чтобы ты оставила меня в покое.

— Это она велела мне позвать тебя. Ты всю ночь смотрел, как горит твой дом, не отдыхал, не ел… Так ты заболеешь…

— Не заболею, твои опасения напрасны.

Дом Рикардо, возвышавшийся когда-то на холме, теперь представлял собой кучу дымящегося пепла, обугленной древесины и обломков домашней рухляди.

— Почему ты грустишь из-за кучки старых бревен и сгоревшей одежды, патрон Деметрио? — допытывалась Аеша. — Сеньора Ботель и преподобный говорили, что ты очень богатый… У тебя есть четыре мешочка золота, и они надежно хранятся в доме преподобного.

— Золото!.. Золото!.. Будь оно проклято! — в сердцах воскликнул Деметрио.

— Проклято?

— Да, проклято, потому что за него заплачено кровью и слезами. Ради него продаются совесть и честь, ради него вершится подлость и творятся гнусные позорные дела. Ради него одна женщина… — Деметрио умолк, не договорив.

— Что она сделала, патрон? — живо спросила индеанка.

— Ничего. Уходи и оставь меня в покое!

— Мне так и сказать сеньоре Ботель, чтобы она оставила тебя в покое?

— Не стоит повторять мои слова, просто передай ей, что я очень благодарен, но ничего не хочу.

— Хорошо, патрон Деметрио…

— Подожди. Ты пришла из дома Ботелей, так?

— Да, хозяин…

— Что они делают?

— Доктор Ботель лежит в своем гамаке на веранде и храпит, разинув рот.

— Где? — переспросил Сан Тельмо.

— На веранде, он всегда там спит. А сеньора спала в комнате, а сейчас встала и велела мне найти тебя.

— Значит, они оставили Веронику одну! — вскипел Деметрио.

— Нет, патрон, твоя белая женщина спит, а преподобный отец не отходит от нее, — пояснила Аеша.

Деметрио сжал губы, не проронив ни слова, но девчушка, будто угадав терзающие его мысли, подошла ближе.

— Ты поругался с преподобным, хозяин Деметрио? — тихо и участливо спросила она. — Ты ревнуешь, потому что он ухаживает за твоей белой женщиной?

— Что ты несешь, дура?

— Не сердись на бедняжку Аешу, она лишь хочет помочь тебе. Куда ты пойдешь, если поссоришься с преподобным и если тебе не нравится дом Ботелей? Разве что в таверну.

— Возможно, именно там я и поселюсь, только так я смогу пережить дни, что меня ожидают.

— Хозяин, сеньора Ботель хочет помочь тебе, а Аеша будет твоей рабыней… Хочешь, я принесу тебе что-нибудь поесть прямо сюда?.. Не говори, что не хочешь, пойду поищу…

— Брось, Аеша, не нужно! — попытался остановить девушку Деметрио, но та убежала, не слушая его. — Аеша! — крикнул вдогонку Сан Тельмо, направляясь вслед за ней, но, сделав несколько шагов, остановился, заметив за кустами высокую, худощавую и осанистую фигуру неторопливо идущего к нему преподобного отца.

— Доброе утро, инженер Сан Тельмо, — поздоровался священник. — Рад видеть Вас. Я боялся, что Вы остались в деревне, и мне придется идти в таверну, разыскивая Вас.

— А Вы обо мне высокого мнения, как я погляжу, — саркастично ответил Деметрио, — презираете меня, как и доктора Ботеля.

— Послушайте, мы судим людей по их поведению, а если сравнивать Вас с Ботелем, то…

— Я ничтожнее его, не так ли? — прервал преподобного Сан Тельмо.

— Я этого не говорил, инженер Сан Тельмо…

— Слова ни к чему, выражение Вашего лица и взгляды весьма красноречивы.

— Вы слишком взволнованы, инженер, и я понимаю Ваше состояние. Поверьте, мне очень жаль. Любому на Вашем месте было бы так же плохо, а то и хуже.

— Опять Ваши намеки! Говорите яснее, преподобный!

— Я имею в виду Ваш сгоревший дотла вместе с вещами и одеждой дом. Впрочем, денежные потери невелики, ведь Вы очень богаты. Стоимость каждого мешочка золота, которые я берегу для Вас, более пятидесяти тысяч долларов, а их — четыре, не считая добычи на руднике. Изучив бумаги, Вы…

— Это меня не интересует, преподобный, — грубо перебил Джонсона Сан Тельмо.

— А я думал, что это — единственное, что Вас интересует, ведь о жене Вы меня даже не спросили.

— С какой стати мне спрашивать у Вас? Если мне захочется узнать о состоянии жены, я спрошу об этом у доктора Ботеля.

— Ну разумеется, Ботель — доктор, заслуживающий доверия.

— Вы забываетесь, преподобный!

— Вашей жене лучше, Сан Тельмо. Не знаю почему, но мне кажется, Вы интересуетесь ею гораздо больше, чем хотите показать. Этот, скажем так, несчастный случай…

— Именно так, преподобный, — резко отрубил Деметрио, — иначе и не назовешь!

— Хочется думать, что Вы не лжете, иначе это было бы слишком низко, слишком ничтожно…

— Довольно, Джонсон! Если Вы считаете, что Ваш духовный сан избавит Вас от должного ответа на Вашу дерзость, то глубоко заблуждаетесь!

— Я никогда не прикрывался своим духовным званием, инженер Сан Тельмо, — с достоинством отозвался священник, — и поверьте, что сейчас мне впервые хочется освободиться от связывающего меня обета.

— И что бы Вы сделали, если бы не Ваш обет?

— Я ответил бы Вам должным образом.

— Так почему же Вы этого не делаете?

— Потому что не могу нарушить священный обет. Я не могу и не хочу допустить, чтобы во мне говорил мужчина, когда Вам так нужно пасторское слово.

— Мне?.. Позвольте посмеяться над Вашими словами, преподобный, я даже окрещен не по Вашей вере!

— Я знаю, что Вы — католик, и давали супружескую клятву перед католическим священником, но мне отлично известно таинство слов, соединивших Вас с Вероникой де Кастело Бранко, и смею Вас уверить, что Ваше поведение не соответствует тем словам.

— Возможно, но я не готов выслушивать проповеди ни от католиков, ни от протестантов!

— А выслушать человека, к которому Вы обратились, как к другу, когда впервые приехали сюда? — спокойно спросил Вильямс Джонсон. — Когда потеряли надежду и впали в отчаяние? Готовы ли Вы выслушать друга, который принял последний вздох и последние слова Вашего брата?

— Замолчите, преподобный!

— Деметрио, я редко ошибаюсь в своем суждении о людях, и вы — не подлец…

— Что Вы сказали?

— Простите за откровенность. Я хотел сказать, что человек, который приехал сюда пять месяцев назад и плакал от мучительных воспоминаний, стоя рядом со мной на могиле брата, не мог вести себя с Вероникой де Кастело Бранко так, как ведете себя Вы. Что заставило Вас так измениться, Деметрио? — участливо спросил священник.

— Это странно и необъяснимо, не так ли, преподобный? Однако, чтобы родился теперешний Сан Тельмо, должен был существовать тот, давний. Из отчаявшейся души моего брата появился бездушный человек, у которого есть лишь одна вера — ненависть, и лишь одно безудержное желание — месть!

— Деметрио! — ужаснулся Джонсон.

— Это — правда, преподобный, страшная правда. Смиритесь с ней, как смирился я. Я — подлец. Мое сердце переполнено ненавистью, и с этим ничего не смогут сделать ни религия, ни дружба. Простите меня, Джонсон, и оставьте с миром. Окажите мне такую милость, и я буду признателен Вам за это, — Деметрио бросился прочь.

Напрасно преподобный пытался удержать его, Сан Тельмо уже мчался вниз по склону холма. Немного поколебавшись, Вильямс Джонсон тоже торопливо пошел в сторону поселка.

— Вероника, Вам лучше? — держа чашку бульона в натруженных руках, Адела деловито склонилась над лежащей на диване Вероникой.

— Спасибо, уже лучше.

— Я спросила Хайме, и он сказал, что Вы можете поесть. Я покормлю Вас с ложечки вот этим самым бульоном, чтобы Вы поправились и окрепли.

— Спасибо, — Вероника через силу улыбнулась. Лицо Аделы Ботель было таким добрым и простодушным, что Веронике стало не так одиноко.

— Все мужчины — наказание горькое, — по-сестрински участливо улыбнулась в ответ Адела. — Особенно, когда приезжают в Мату-Гросу. Сельва распаляет их кровь и превращает в сущих дьяволов. Господи, ну и ночка выдалась! Ох, да что там говорить, от вашего дома не осталось ничего, кроме кучи золы и пепла…

Адела хотела продолжить разговор, но поблизости раздались чьи-то шаги.

— Хайме! — воскликнула она, услышав громкий топот.

— Как Вы, сеньора Сан Тельмо? — поинтересовался Ботель. — Вам лучше, не правда ли? Сейчас Вы выглядите по-другому. Вы уже позавтракали?

— Да, доктор… благодарю.

Хайме Ботель протрезвел, побрился и надел чистую рубашку. Теперь, вернувшись к врачебному делу, он пришел в себя и казался уже не таким отвратительно враждебным грубияном.

— Пульс бьется ровно, хотя немного слабоват, — отметил он. Несмотря на десять лет пьянства, варварства и дикости сельвы, в Ботеле еще были заметны немногие сохранившиеся черты профессионала. — Вы потеряли много крови, и нужно ее восстановить. Сейчас я дам Аделе совет, что Вам нужно есть и пить, пока Вы лежите здесь.

— Вы хотите сказать, что я не могу вставать? — спросила Вероника.

— Не можете, — без обиняков заявил Ботель, — ни сегодня, ни завтра. До тех пор, пока не срастутся швы Вам нужен покой, и потом тоже — никаких резких движений.

— Но мне нужно…

— Вам нужно лечиться, — грубо оборвал ее Ботель. — В вашем доме Вам пока что нечего делать, поскольку дома, как такового, нет.

— Но мне нужно спуститься в деревню и поговорить с преподобным Джонсоном, с властями, с индейцем, владельцем пироги.

— Этим займется Ваш муж. Есть дела, которые может решить только он, а не Вы.

— Это не его дела, а мои, и свои дела я должна решать сама.

— Лежите спокойно! — рявкнул Ботель. — Болтайте, что угодно, только не двигайтесь! Хотите, чтобы снова открылось кровотечение?.. Придержите свой норов!.. Вы — как дикий зверек… Да уж, славная работенка будет для Сан Тельмо — укрощать Вас, — проворчал он.

— Доктор Ботель! — возмутилась Вероника.

— Ну вот что, ведите себя паинькой, так будет лучше для всех, — буркнул Ботель и громко крикнул: — Пусть эти бездельники войдут… А Вы знаете, что по Вашей милости я на два часа задержался с уходом на рудник? — сказал он, снова обращаясь к Веронике: — Не думайте, что я поступаю так всегда, но мне нравятся тигрицы… Ну ладно… До вечера.

— Ну, это уж слишком! — вспылила Вероника.

— Ну, будет, будет Вам, не волнуйтесь, — принялась успокаивать ее Адела. — Было бы из-за чего расстраиваться. Не сердитесь, прошу Вас. Вот такой он, мой Хайме, и говорит таким макаром. Не умеет он иначе, но, поверьте, что он очень серьезно относится к Вашему лечению, и Вы ему очень нравитесь.

— Неужели?..

— Я очень хорошо его знаю. Он не такой плохой, если не пьет. Хайме — хороший друг, и умеет держать слово, — вступилась за мужа Адела. — Ну вот, пришли люди, которые должны перенести Вас. Хайме разрешил мне уложить Вас на самую лучшую кровать… Отсыпайтесь, отдыхайте… Отдых Вам необходим. Конечно, здесь не так богато, как у Кастело Бранко, — начала оправдываться Адела, — но…

— Кастело Бранко! — горько улыбнулась Вероника, прервав на полуслове сеньору Ботель.

— Вскоре после свадьбы, — продолжала та, — я побывала в Рио и видела самый красивый особняк на холме, из белого мрамора, с чудеснейшим парком… Вы жили там, да?

— Да, Адела… именно там.

— Вы — любимая племянница дона Теодоро, правда? — восторженно затрещала Адела. — Знаете, вчера вечером, закончив уборку и переложив вещи в шкафах, я стала перелистывать старые журналы и увидела в них Ваши фотографии. Там целых две страницы Ваших фотографий: верхом на лошади, в бальном платье, в фехтовальном костюме с рапирой, верно?

В голове Вероники как в калейдоскопе закружились воспоминания, оживляя картины прошлого. Они прыгали и наскакивали друг на друга, словно играли в чехарду. На мгновение девушка забыла о доме Ботелей, о приветливой гостеприимной простушке Аделе, о двух рослых, крепких индейцах, с невозмутимостью бронзовых статуй стоящих рядом с ней и ожидающих указаний, чтобы перенести ее. Перед мысленным взором Вероники вихрем проносились видения: парк, фонтаны, помпезные мраморные стены, флигель оружейного зала и тот самый фехтовальный поединок, на котором она заметила ненависть, появившуюся в серых глазах Деметрио.

Сомнений не оставалось: Деметрио ее ненавидел. Она вызывала у него лишь отвращение, а его мнимая любовь и поцелуи были игрой, как нельзя более подходящей для необъяснимой ненависти к ней. Весь этот фарс был нужен ему, чтобы вырвать ее из родного гнезда, отравить душу Джонни, чтобы лишить ее расположения и привязанности дяди. Ну что ж, спектакль удался на славу: благодаря ему в глухих чащобах Мату-Гросу она стала несчастной, забитой женой, личной собственностью деспота.

— Что с Вами? — услышала Вероника откуда-то издалека озабоченный голос Аделы. — Вам стало хуже? Рана разболелась еще сильнее? — суетилась сеньора Ботель. — Хайме оставил мне таблетки на случай, если боль усилится. Это легкое снотворное, и, выпив их, Вы уснете.

— Дайте мне эти таблетки, Адела. Мне нужно забыться еще на несколько часов.

«Кастело Бранко, — подумала она. — Джонни… Бедный Джонни, если бы ты только знал!»

Если бы воспоминания позволили Веронике перенестись в особняк Кастело Бранко, она заметила бы, что все в доме стало не так. Теперь в старинных залах не играла музыка, не накрывался к обеду огромный стол под позолоченным потолком обеденной залы, не текло рекой шампанское, умело открытое ловкими руками слуг, одетых в ливреи… В парке стало тихо и сумрачно. Молчаливый парк приглушал яркий свет, льющийся с высоты небес. Казалось, жизнь теплилась лишь в правом крыле особняка, в трех комнатах Джонни: в небольшом салоне, где ожидали известий несколько друзей; в кабинете, где собрались на консилиум самые известные медики Рио; и в спальне, где лежал в кровати изможденный, исхудавший, сгорающий от лихорадки Джонни. Наследник знатного дома боролся со смертью один на один уже много дней.

— Ну что, Теодоро, доктора уже ушли? — затеребила мужа донья Сара.

— Еще нет, консилиум продолжается, но со мной только что говорил доктор Ортега.

— Надежда есть? — тихо спросила она, борясь с тревогой.

— Да, наконец-то, есть! — опустив голову, устало ответил дон Теодоро, садясь на стул. Сара с надеждой положила руку на голову мужа. Из дальнего конца спальни они смотрели на лежащего в кровати любимого сына, стараясь не упустить ни одного его движения. Рядом с кроватью дежурила сиделка.

— Что сказал Ортега?..

— Ты же знаешь, Сара, что он не только отличный врач, но еще и друг семьи. Для него не было тайной, как страдал Джонни. Он считает, что именно в этом по большей части и заключена его болезнь.

— Конечно, Джонни страдал, но если бы он не начал пить, как одержимый, ничего бы не случилось.

— Как знать, Сара, как знать! Не то, чтобы я хочу оправдать его, но удар был для него слишком силен.

— Поверить не могу, что рядом с таким ангелом, как Вирхиния… — недоуменно покачала головой донья Сара.

— Но Джонни любил Веронику, — печально заметил дон Теодоро.

— Ну и что с того? — наставительно продолжала донья. — Чуточку упорства, и он мог послать эту любовь куда подальше.

— Сказать-то это легко, Сара, а вот сделать! — задумчиво промолвил дон Теодоро. — Если бы Джонни женился на Веронике, он был бы очень счастлив.

— Я так не считаю, — резко возразила донья Сара и уже мягче добавила: — По-моему, инженер Сан Тельмо оказал Джонни большую услугу, женившись на ней. Так лучше для сына.

— От Вероники не было известий?..

— До сих пор никаких… Вот ведь неблагодарная!..

— Ее отъезд был невеселым, — печально заметил дон Теодоро. — В последнее время, я держался с Вероникой сурово и был несправедлив к ней.

— А по-моему, все было, как всегда, я не заметила чего-то необычного. К тому же, тебе глупо беспокоиться по пустякам, когда Джонни тяжело болен. Неужели нам этого мало?..

— Одна боль не заглушает другую, да и в душе моей Джонни и Вероника неразделимы!

— Мне ли этого не знать, но что было, то было! Глупо и дальше терзаться тем, что нельзя исправить. Я понимаю, что Вероника была для тебя дочерью, но дочь ли, племянница ли — какая разница? Она вышла замуж и уехала, а с нами остался наш ангелочек Вирхиния… Дай бог, чтобы Джонни всем сердцем полюбил ее!..

— Оставь в покое Джонни, дай ему прийти в себя… Смотри, смотри, кажется он очнулся. Оставь нас одних, Сара.

— Хорошо, а я пойду к Вирхинии. Она так переживает из-за болезни Джонни, что ни ест, ни спит. Иногда я боюсь, как бы она сама не заболела.

— У Вирхинии какая-то странная болезнь. Я поговорил с доктором Ортега и о ней тоже…

— И что он тебе сказал? У нее что-то серьезное?..

— Да нет, наоборот, но поговорим об этом позже. Ступай к ней, если хочешь. Джонни пришел в себя.

— Поговори с ним и подумай над тем, что я сказала: лучше всего для Джонни влюбиться в другую женщину, — сказала донья Сара и ушла.

Дон Теодоро подошел к кровати. Джонни приоткрыл глаза и долго всматривался в стоящего перед ним человека.

— Папа, — прошептал он, узнав отца.

— Я здесь, сынок, здесь, — склонился над ним дон Теодоро. — Тебе лучше?

— Думаю, да.

— Голова болит?..

— Совсем немного… почти не болит.

— Думаю, худшее уже позади, сынок. Недавно я разговаривал с доктором Ортега, и он, наконец-то, успокоил нас с мамой.

— А мама… Где она?.. Я хочу ее видеть.

— Попозже увидишь и маму, и Вирхинию. Все так переживали за тебя.

— А как Вероника? — нетерпеливо спросил Джонни. — Было от нее письмо или телеграмма?.. Где она и как живет?..

— Видишь ли, — замялся дон Теодоро, — известия из Мату-Гросу еще не пришли.

— Но как же так?..

— Со времени отъезда не прошло и трех недель. Они, должно быть, еще не добрались.

— Пошли телеграмму в Куйабу, папа, — заволновался Джонни. — Разошли телеграммы во все отели.

— Уже послал.

— И что?.

— Пока ничего, сынок, — дон Теодоро вздохнул, — будем ждать ответ. А сейчас нужно думать о другом.

— О чем?..

— О других делах, а не о Веронике, сынок.

— Ты уже не любишь ее, папа? Тебе безразлично, что с ней? — укоризненно спросил отца Джонни.

— Нет, сынок, не безразлично, — устало ответил дон Теодоро. — Я люблю Веронику больше, чем мне хотелось бы, но есть вещи, которые нельзя изменить. Я не отрекусь от нее, и всегда буду готов помочь ей, но нужно иметь терпение, и не стоит злиться на сеньора Сан Тельмо из-за наших переживаний и тревог.

— Ты говоришь о нем так, будто он стал для тебя важнее всех, папа, — возмутился Джонни.

— Пойми, сын, он важен для нее, — дон Теодоро немного помолчал, а затем продолжил: — Джонни, прошу тебя, перестань цепляться за свои бесплодные идеи, подумай, что ты у нас с матерью — единственный… Ты — последний из рода де Кастело Бранко, твоя жизнь очень важна, так помоги нам защитить ее…

— Но, папа!..

— Забудь Веронику и постарайся полюбить другую женщину, по крайней мере, не отталкивай ее. Говорят, что любовь лечится только другой любовью. Клин клином вышибают. Давай поищем способ, как это сделать. Живи, сын, не поддавайся… Не впадай в меланхолию, она опасна и приведет тебя к плачевному концу. Можем ли мы с мамой попросить тебя кое о чем? Если так, то… Вирхиния! — удивленно воскликнул дон Теодоро, не договорив.

Дверь бесшумно отворилась, и в комнату неслышно проскользнула худенькая, стройная Вирхиния. Она слышала последние слова дяди и сейчас была собрана и сжата, как пружина, словно готовилась к броску на свою добычу. Но в ту же секунду выражение ее лица изменилось — она застенчиво полуприкрыла глаза, словно пряча их, и опустила взгляд.

— Простите, — извинилась Вирхиния. — Я так беспокоилась за Джонни, что не спала много ночей, а сейчас мне сказали, что ему стало лучше, и ноги сами принесли меня сюда, — она робко улыбнулась. — Прости, Джонни, но я не могу жить, не видя тебя!..

— Доктор Ортега посоветовал не беспокоить и не утомлять Джонни, — сказал дон Теодоро, обращаясь к племяннице. — Я позову сиделку и на какое-то время мы оставим его с ней.

— Если хочешь, я позову сиделку, дядя, — услужливо предложила Вирхиния, направляясь к двери, — а ты тем временем можешь пойти к тете.

— Папа, пообещай сказать мне, если узнаешь что-нибудь о Веронике, — попросил отца Джонни, когда они остались одни.

— Обещаю, сынок, — ответил тот, выходя из комнаты.

Едва дон Теодоро скрылся из виду, как Вирхиния также бесшумно проскользнула в комнату и подошла к кровати Джонни.

— Не возражаешь, если я посижу с тобой? — спросила она и пояснила: — Сиделка занята.

— Тебе не стоит беспокоиться, Вирхиния, — Джонни не смог скрыть недовольства.

— Не делай такое лицо и не злись. Если хочешь, я буду молчать, только разреши мне побыть рядом с тобой. Боже, как это печально, если любимый человек, ради которого мы живем, не хочет знать нас, — скорбно вздохнула Вирхиния.

— Вирхиния!..

— Я знаю, ничто не огорчает так сильно, как неразделенная любовь, — не обращая внимания на протесты Джонни продолжала она. — Я не рассчитываю на твою любовь, Джонни, но позволь хотя бы мне любить тебя.

— Ради Бога, Вирхиния, — взмолился тот.

— Джонни, милый, никто не любит тебя так, как я! Никто не живет ради тебя, как живу я. Прости мне мою боль, любимый, прости мои страдания и эти слезы… Прости мою любовь к тебе. Я так люблю тебя, но не знаю, как завоевать твое сердце…