Лунные танцы

Глава 12 СПЛОШНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ

В конце зимы Свенцицкая решилась навестить Селену. То, что происходило в их совместной жизни с Вознесенским, было за гранью ее понимания, и чаша терпения Ирены была переполнена. Ежедневные скандалы и разбирательства стали единственной реальностью жизни. Несколько раз дело доходило даже до драк и битья посуды. Ирена стала еще более резкой и нервной. Она раздражалась от каждого его действия: ее тошнило, когда он жевал, бесило, что он валяется со страдальческим видом на диване, глотает таблетки, храпит ночами. Хотелось вышвырнуть его из своей квартиры, сделать ремонт и начать все сначала.

Свенцицкая продолжала пить. Сначала понемногу, потом все больше — чтобы отключаться от изматывающей душу реальности. Остановиться было трудно, практически невозможно. В Москве Ирена так и не прижилась, друзей здесь у нее не было. Местные тусовщики быстро утолили свой интерес к Свенцицкой и стали ее избегать. В российском мире моды слишком часто зажигались новые звезды! Ирена затосковала по своей модельной студии в Париже, комфортной жизни, старым друзьям. Она вдруг поняла с оглушительной ясностью, что и в России ей уже нет места. Проведенные в Европе годы легли глубокой пропастью, перешагнуть которую не хватало сил. К тому же серая февральская слякоть, грязные улицы, несчастные люди вокруг вгоняли Свенцицкую в состояние депрессии. Это было совсем не то, ради чего она согласилась тогда перелезть через кладбищенскую ограду.

Вечерами ей иногда звонил Эжен. Это происходило все реже. Он стал несколько отстраненным, далеким и совсем взрослым. Ирена узнала, что он готовил свою молодежную коллекцию «Jenka» для участия в каком-то европейском дизайнерском фестивале. Он был весь в этом, Ирена улыбалась грустно, слушая его, как будто смотрела на себя, недавнюю, со стороны. Она немножко завидовала ему, но боялась в этом признаться даже себе. Кто-то, очевидно, помогал Эжену деньгами, но Свенцицкая не спрашивала — кто. Мальчик вырос и имел полное право распоряжаться своей жизнью так, как хотел. Она перестала настаивать на его переезде в Россию, смирившись с тем, что он уже не приедет.

Однажды утром, проснувшись с тяжелой головой, Свенцицкая, как обычно, долго лежала в постели, потом встала и сварила себе кофе. Она ощущала, что внутри нее скопилась энергия, искавшая выхода. Скоро будет взрыв! Ирена хорошо знала такие свои состояния и хотела упредить неприятности. Все надоело до чертиков! Надо возвращаться в Париж, начинать нормальную жизнь, работать. Эжен в этом смысле был для нее отличным стимулом.

С коллекцией «весна — лето» она, конечно, уже опоздала, но еще можно успеть разработать следующую «осень — зиму». Придумать новую марку, раскрутиться быстро! Тем более что остались какие-то наброски арабской коллекции, которую она так и не завершила. Этника всегда в моде! Конечно, с этой коллекцией были связаны печальные воспоминания о Мухаммеде, но что делать… Она вспоминала о нем все чаще. И зачем только она тогда, бросив все, поехала в Москву? Как будто через этот день пролег разлом ее судьбы, после которого все пошло наперекосяк.

Но червячок сомнения продолжал точить Свенцицкую изнутри. Если она оставит Стаса и уедет в Париж заниматься модой — не будет ли это знаком ее поражения? Она развяжет Вознесенскому руки, и он в тот же день бросится к своей девчонке или еще к кому-нибудь. Он ее снова унизит! Даже мысль об этом казалась нестерпимой. Ирена сделала большой глоток из бутылки. Она вдруг прочувствовала, сколь глубоко увязла в ситуации, казавшейся ей поначалу совершенно примитивной. Словно крепкие ремни были на ее руках и ногах — и врезались в ее плоть еще сильнее в те моменты, когда она мучительно хотела вырваться. Совсем иной она представляла себе жизнь со Станиславом! Но нельзя мириться с поражением. Может быть, еще можно что-то предпринять…

Ирена бросилась к телефону. Номер Селены молчал. Пять минут, десять… Свенцицкая начала лихорадочно одеваться. Сегодня же она должна все для себя выяснить и узнать, что ей делать! Ирена прыгнула в автомобиль. Он завелся не сразу — московская слякоть действовала депрессивно не только на Ирену. Наконец Ирена рванула с места и понеслась по знакомому маршруту. Минут пять она простояла, зябко переминаясь с ноги на ногу, у металлической двери в магический салон. На ее звонки никто не отвечал. Наконец с противоположной стороны здания вышел сонный милиционер:

— Вам чего?

Свенцицкая смутилась:

— Мне бы надо войти сюда… в салон…

— К Селене, что ли?

— Да! — обрадованно закивала Ирена.

— Так ее тут нет давно, — лениво сообщил милиционер, — вы что же, не знаете? Она умерла еще в конце осени, кажется в ноябре. А без нее тут все развалилось… Жаль, столько было дураков!

— Как — умерла? — Свенцицкая едва удержалась на ногах от этой новости. — Не может быть!

— Передозировочка вышла, а рядом никого не было. Ночами она тут одна сидела, колдовала и кокаин нюхала. Когда нашли ее — была уже холодная… А вы идите лучше отсюда, — сказал не слишком доброжелательно милиционер, — место тут стало какое-то нехорошее. Въезжать никто не хочет… На прошлой неделе еще и пожар был. — Он еще раз зевнул и повернулся к Ирене спиной.

На ватных ногах Свенцицкая дошла до машины. Селена умерла! Это было похоже на бред. Ирене сразу вспомнилась их последняя встреча, когда ведьма с холодным спокойствием говорила, что ей осталось уже совсем мало времени… Значит, была права, все знала! А тогда это воспринималось как излишнее кокетство… Свенцицкой казалось, что ее ударили по голове тяжелым мешком. В прострации она дважды проехала на красный свет и едва не врезалась в идущий навстречу трейлер.

— Успокойся! Ты должна успокоиться! — говорила она себе. Но все тело била крупная дрожь. Ирене снова было страшно.

Из дневника Леры

Скоро снова весна. Вспоминаю прошлую весну — как будто прошло сто лет. Я совсем другая, и мир вокруг меня другой. Этот год вместил в себя лет двадцать — не меньше. Как будто граница прошла: это было до, а это — после.

Я думаю, что я правильно поступила, когда уехала. Странно, что Ню на этот раз меня отговаривала. Помню, как она сама стремилась разорвать этот круг, а теперь — умоляла меня остаться. Говорила, что смена обстоятельств не изменит главного. Мне кажется, она не права. С ней что-то происходит… Можно ли было вообразить, что такая великолепная, талантливая женщина, как она, вдруг начнет разводить лошадей? Когда я была у нее, на меня это произвело совершенно неизгладимое впечатление. Разговаривает с ними, как с людьми. Она и сама изменилась. Стала еще жестче, что ли… Все время проводит в конюшне со своим гнедым арабским жеребцом Жоффрэ. Правда, ездит верхом как богиня! Просила меня привезти ей из Германии особый крем от мух. Мне кажется, она не слишком счастлива с этим своим Жаком…

Но и я не лучше. Хотя совершенно не жалею, что сбежала из Москвы. Там я испытывала такую боль, что просто не находила себе места. Каждая улица мне постоянно о чем-то напоминала. А то я вдруг оказывалась прямо под окнами того дома, где мы были так счастливы с С. (или мне так казалось). Мелодии песен, которые мы вместе слушали, названия фильмов, которые вместе смотрели, — все это причиняло мне адские муки. Я иногда думала, что я и сама — всего лишь кусок этой разрушающей боли. Она была как цунами, — обрушиваясь на меня всегда внезапно, перекручивала душу, выворачивала наизнанку, а когда отступала, внутри обнаруживалась абсолютная пустота и полное бессилие что-то изменить. Поэтому когда мне предложили уехать на год в командировку в Мюнхен, я ни секунды не сомневалась. Дождалась визы — и сбежала. Подальше от всего, что могло напоминать мне о прошлом. Новые места и впечатления освежили меня. Я решила сделать все, чтобы вычеркнуть из своей жизни этот досадный и болезненный эпизод. В конце концов, мало у кого первая любовь бывает счастливой. Но дальше все станет на свои места.

Здесь я познакомилась с Маркусом, он владелец картинной галереи, профессор и очень интересный человек. В прошлом занимался каким-то другим делом, но оставил его ради занятий искусством. С ним я поняла, насколько спокойной может быть жизнь. Ему сорок лет, он высокий и уже немного седой. Мне с ним хорошо и уютно. К тому же мне нравится то, чем он занимается, — это совсем не похоже на безумный российский бизнес, где большая часть работы — теневая, опасная. Я начала переводить книгу Маркуса об особенностях древнегреческой скульптуры. А еще удивительно, что у него русские предки! Оказывается, его бабушка сбежала после революции из России и осела в Германии. Он никогда не придавал этому значения — до встречи со мной…

Наверное, мама права, и я тоже найду свое спокойное, тихое счастье и совсем не буду жалеть о том, что любовь не сложилась… Только иногда по ночам меня до сих пор мучают кошмары, мне кажется, что я протягиваю руки к С., а он их отталкивает. Точно невидимая упругая преграда натянута между нами. Маркус говорит, что мне надо пройти несколько сеансов психотерапии, чтобы окончательно избавиться от мешающей мне жить зависимости. Наверное, надо…

Это промозглое мартовское утро стало для Вознесенского роковым, как предательский удар ножом в спину. Сначала он не смог снять в банкомате деньги с нескольких кредитных карт.

Чертыхаясь, поехал в офис без копейки с твердым намерением перевести счета в другие банки. Через несколько часов, в самый разгар рабочего дня, к нему в кабинет нагрянул УБЭП с ордером на обыск и постановлением о выемке документов. Чужие люди шарили по шкафам и компьютерам, вынесли из сейфов все наличные деньги и забрали жесткие диски. Помещение опечатали. По офису с важным видом прогуливался гражданин в штатском, представившийся следователем Козловым. У него были редкие волосы и совершенно бесцветные глаза. Серый костюм Козлова почти сливался с цветом стен в коридорах.

— В чем дело? — пытался разобраться потрясенный происходящим Станислав.

— Имеется информация о том, что ваша компания и вы лично производите противоправные действия по следующим статьям УК… — Гражданин в штатском зачитал длинный список. — Надо перепроверить. А вас мы сейчас доставим в прокуратуру для дачи показаний. Вот соответствующее постановление.

Следователь ткнул Вознесенскому в лицо какую-то бумагу с печатью. Буквы расплывались перед глазами, превращаясь в серое месиво.

— Вызовите Петрина! — простонал он.

— Вашего заместителя сейчас нет в офисе, мы уже установили это, — констатировал следователь, — к тому же разбираться нам в первую очередь предстоит с вами. Вы генеральный директор всей этой лавочки. Так что готовьтесь! Ваши сотрудники уже дают показания.

Вознесенский плохо помнил, что происходило дальше. Его в машине с решеткой привезли в прокуратуру. Допрос длился более пяти часов. Несколько следователей по очереди задавали Станиславу вопросы и удовлетворенно переглядывались.

— Здесь какая-то ошибка! — поначалу робко возражал Вознесенский. — Вызовите моего заместителя, я уверен, он все вам разъяснит! Он отвечал у меня за все финансовые вопросы.

— Нам нет никакого дела до вашего заместителя. Под всеми документами стоят исключительно ваши подписи, гражданин Вознесенский, вы один за все и отвечаете, — удовлетворенно потирал руки следователь, — все ваши действия подпадают под статью Уголовного кодекса об отмывании «грязных» доходов в особо крупных размерах. А мы сейчас как раз проводим борьбу с отмывом «грязных» денег. Кстати, как вам удалось так быстро обнулить все известные нам личные зарубежные счета?

Зарубежные счета? Отмывание денег? Что за чушь? Станислав смотрел в распечатанные копии банковских платежек, где стояла его подпись. А вот документы из офшорных компаний, через которые из России уходили сотни тысяч долларов. Что происходит? События развивались как в театре абсурда. Каждое мгновение тянулось тысячу лет. Вознесенский очень устал. Как в бреду, Станислав подписал все протоколы допроса. Он даже не догадался вызвать адвоката. Мысль об этом пришла позже, когда он уже сидел в камере. Но что могло произойти? Ведь Петрин, которому он полностью доверял, не мог бы допустить такого безобразия. А что, если мог? Вознесенский даже вспотел от этой мысли — и тут же отогнал ее прочь.

На следующее утро его повели на встречу с адвокатом.

— К сожалению, ваши шансы минимальны, — с порога огорошил он Станислава, — бумаги против вас просто убийственные. Я уже ходатайствовал о выпуске под залог. Не проходит.

— Найдите Петрина! — просил Вознесенский. — Он один в курсе всего этого. Я вообще не понимаю, что произошло! Только он может сразу все объяснить…

Адвокат как-то странно посмотрел на Станислава.

— Ваш заместитель тут абсолютно ни при чем. Уголовное дело заведено по нескольким статьям исключительно против вас. А вот то, что в прокуратуру поступил сигнал от кого-то, — это мне подтвердили.

— Что же мне делать?

— Пока ждать. Я сделаю все, что в моих силах.

Адвокат захлопнул папку и вышел. Вознесенский снова оказался в камере. Состояние шока и отупения не проходило.

На следующий день к нему пришла Свенцицкая. Несмотря на запрет, ее пропустили. По ее поведению Станислав понял, что она сильно напугана. Ирена нервно курила одну сигарету за другой.

— Что, допрыгался, милый? — язвительно поинтересовалась она. — Ты знаешь, что тебе светит в контексте повсеместной борьбы с олигархами? Да ты дни свои тут закончить можешь! А обо мне ты подумал, когда так подставлялся? — Ее голос сорвался на визг.

Вознесенский молчал, опустив глаза в пол.

— Тебя отказались выпустить под залог. Все, кто называл себя твоими друзьями, не подходят к телефону или уже сменили номера. Ты понимаешь, что мне тут даже обратиться не к кому? За столько лет жизни ты умудрился растерять абсолютно все, что у тебя было! — Ирена начала всхлипывать.

— Ну не стоит. Все образуется… У меня хороший адвокат…

— А платить чем твоему адвокату? Ты уже и так находишься в нормальных условиях, в одиночной камере — это высочайшая мера комфорта, которая здесь возможна! Другие сидят в лучшем случае по четверо, в камере с уголовниками, без телевизора. А что дальше? Я проверила все твои карточки и счета, которые знала, — там пусто!

— Этого не может быть! Позвони в Швейцарию Баумгартнеру, моему распорядителю, он разберется…

— Уже звонила… — размазывая косметику по лицу, прохлюпала Ирена, — он сказал, что от тебя, как обычно, несколько раз приходили подтверждения о переводе средств на другие счета… С твоими кодами и паролями. За последние несколько месяцев все деньги были переведены…

— А что Кипр, Германия?

— То же самое… Как я буду дальше жить, как? Если тебя посадят…

Вознесенский не спрашивал больше ни о чем, только почти умоляюще посмотрел на Ирену:

— Найди мне Петрина! Пожалуйста…

Свенцицкая ушла, не прощаясь.

Дальше время полетело как спортивная машина — с невероятной скоростью. Это миф, что тюремные дни на первых порах кажутся бесконечными — для Вознесенского они проносились мгновенно. Сутки напролет он думал о случившемся и не мог разобраться, что же произошло на самом деле. Вызовы на допросы, одиночная камера и тюремные стены казались ему бутафорией. Этого не могло быть в его жизни! По определению. Еще немного — и все выяснится. Да, его компания не была белой и пушистой: финансисты всегда искали новые пути минимизации налоговых отчислений, большинство прибылей уводилось за границу. Но так делали все! К тому же Станислав припомнил, что периодически даже отчислял деньги на какую-то благотворительность, жертвовал на церковь, чтобы на душе спокойнее было. Да, в документах на самом деле неразбериха, и везде стоят его подписи, но нужно хорошенько вдуматься, что и как. Наверняка все можно объяснить, стоит только постараться… Ведь не могли его финансовый и юридический отделы, а к ним в придачу и Петрин, быть такими идиотами и наработать столько бумаг против него! А если могли?

На связь с Иреной, узнав об аресте Вознесенского, немедленно вышла Маргарита Ивановна Меер. Она единственная сама предложила помощь, перевела из Франции деньги, чтобы по делу Станислава продолжал работать один из известнейших российских адвокатов. Именно благодаря ее участию Станислав сидел в одиночной камере с телевизором и холодильником. Меер собиралась приехать в Москву, но в последний момент, посоветовавшись со знающими людьми, не рискнула. Мало ли что еще может произойти… Сейчас никто не может быть уверенным ни в чем. Меер регулярно звонила и передавала через адвоката, чтобы Станислав держался.

Остальные друзья и бывшие партнеры по бизнесу делали вид, что вообще не были знакомы с Вознесенским. Несколько человек из тех, с кем Станислав общался довольно близко, в течение месяца перевели все свои активы на Запад и тихо уехали. Как можно вести бизнес в такой непредсказуемой стране, да еще в самый разгар очередной предвыборной кампании?

А один из тех, кто ему по старой памяти нередко помогал из уважения еще к Меер, человек, бывший не последним лицом в кремлевской администрации, Александр Соколов, вообще исчез при странных обстоятельствах. Конечно, его положение после известных перемен было очень непрочным, он и сам работал во враждебной в целом среде, но, по представлениям Станислава, еще мог как-то повлиять на ситуацию. Вознесенский просил адвоката связаться с ним. На следующий день адвокат принес ему удивительные вести о том, что Соколов в один прекрасный день оставил жене и сыну все нажитое имущество, раздал нищим на паперти несколько тысяч долларов и, ни с кем не прощаясь, уехал и поступил послушником в какой-то удаленный монастырь. Говорил, что хочет что-то понять. Все, кто его знал, включая сына и жену, разводили руками: Соколов всегда был более чем благополучен. Недоброжелатели поговаривали, что он просто сошел с ума. А как еще можно объяснить такое? В любом случае его исчезновение скоро перестало быть скандальной новостью — разворачивались события поважнее.

Адвокат приходил к Вознесенскому с неизменно оптимистичным выражением лица и убедительно говорил, что благодаря его титаническим усилиям удастся сократить срок до шести лет, а потом уйти под амнистию… Конечно, это будет очень непросто — из дела «Фининвеста» и лично его руководителя готовят показательный процесс, документов у обвинения уйма, но не все еще потеряно. Станислав непонимающе смотрел на адвоката. Амнистия, срок… Все это звучало бредово, нереально и было по другую сторону его восприятия. Сознание Станислава отказывалось воспринимать такую информацию. Большую часть дня он сидел уткнувшись взглядом в стену и не думал ни о чем. В голове была удивительная звонкая пустота. Одиночество засасывало, окутывая тишиной, как мягкая вата.

— Вы же столько лет в бизнесе! Зачем вы все это подписывали? Неужели вы не видели, что вас планомерно подставляют? — удивлялся адвокат. — Подумайте, кому это может быть нужно!

Вознесенский продолжал хранить равнодушное молчание. У него не было никаких предположений на этот счет.

«Может, и вправду идиот?» — думал адвокат.

Незаметно пролетели несколько месяцев, наступил день суда. Его провели при закрытых дверях и очень быстро. Воспаленный взгляд Вознесенского выхватывал из толпы знакомые лица: Ирена, адвокат, бывшие сотрудники… Один за другим выступали свидетели против него. Он прекрасно знал их всех, половине из них он платил зарплату.

Приговор прозвучал почти фатально: шесть лет с полной конфискацией имущества. Прокурор был очень расстроен, что не удалось дать больше, и даже сокрушался по этому поводу вслух. Вознесенский был на удивление спокоен. Что-то глобально изменилось у него в сознании за прошедшие месяцы. Он отказался от последнего слова и отвернулся уже было от присутствующих, как вдруг его окликнул знакомый голос. Станислав равнодушно посмотрел в зал и внутренне вздрогнул от радости: Людмила! Он не видел ее с того самого дня, как она, по неизвестным для него причинам, неожиданно уволилась. Она подошла к клетке, в которой сидел Вознесенский, он привстал ей навстречу.

— Станислав Георгиевич, я знаю, кто вам все это устроил, — прошептала она очень быстро, — я знаю, что вы не в курсе того, что произошло. Я сделаю все, чтобы вы тоже узнали об этом…

Охрана оттеснила Людмилу от Вознесенского. Что она все-таки имела в виду?

Через несколько дней после суда Станислав внезапно осознал, что вынесенный ему приговор не шутка. Он был снова заперт в тесной тюремной камере, и никаких перемен не предвиделось. Дни потянулись медленно и тоскливо — как жевательная резинка. От всего этого можно было сойти с ума! Он тупо смотрел телевизор. Рассказывали об очередных успехах Генпрокуратуры в борьбе с крупным бизнесом. Теперь уже была другая жертва, гораздо более состоятельная. Наверно, и она не последняя…

Пелена, последние полгода закрывавшая от Вознесенского реальность, неожиданно спала, и он увидел всю неприглядность и безысходность своего положения. Придавило отчаяние. Несколько дней он рыдал, бился головой об пол и в результате провел потом две недели в тюремной больнице с сильнейшим нервным срывом. Его способность чувствовать стала в тысячу раз острее. Окружающая обстановка, запахи, люди — все действовало на Станислава так, точно вспарывало вены, задевало каждый нерв, оглушая мозг ударной волной. Вытерпеть это не было никаких сил. Хотелось одним движением оборвать свои муки, но под рукой не было даже лезвия. Вознесенский серьезно задумался о самоубийстве.

Однажды на свидание пришла Свенцицкая и, пряча глаза, скороговоркой сообщила, что уезжает в Париж. Голос ее выдавал, хотя она и старалась улыбаться.

— Это совсем ненадолго, я просто по Женьке соскучилась, надо там какие-то дела доделать…

Но Вознесенский уже в этот самый момент точно знал, что это навсегда. И никакого сожаления или горечи по этому поводу не было. Ирену он не осуждал.

После того как суд вынес приговор, Станислав не то чтобы смирился с ним, скорее — осознал неизбежность происходящего и свое бессилие что-то изменить. Известие об отклонении апелляции в Верховном суде он воспринял уже совершенно спокойно. Настоящим кошмаром стали мысли и воспоминания, которые бешеным потоком нахлынули на Вознесенского. Память беспорядочно выхватывала какие-то эпизоды из разных лет жизни, и Станислав против своей воли вынужден был переживать заново то, о чем он, как ему казалось, и думать забыл.

Ему снился полуживой, похожий на скелет, Матвей, который грозил ему из-за решетки костлявым кулаком и обещал скорое возмездие; отец с матерью, которые долго и пристально смотрели на него с безмолвным укором, и хотелось провалиться под землю от этого взгляда, Лера… Где она сейчас? Наверное, вышла замуж, может быть — даже родила… Прошло достаточно времени. Наверное, у нее все хорошо. У нее должно быть все хорошо! Она тоже ни разу не пришла на свидание, как и многие другие…

Думая о Лере, Вознесенский готов был рыдать от бессилия. Зачем он поступил с ней так, идиот? Почему он не удержал ее в последний раз, когда она уходила, ожидая, что он ее остановит? Соленые, едкие слезы закипали в глазах. Несколько раз он садился писать ей письмо, но не мог дописать даже первой строки, бросал ручку и рвал бумагу в мелкие клочья. Слов не было. Его охватывала боль, какой он не испытывал никогда в жизни.

Иногда его посещали видения. Мерещилась Алинка — как перевертыш: то девушка — то мужчина. Мрачной тенью проносилась Свенцицкая — постаревшая, с одутловатым от чрезмерного потребления алкоголя лицом, истеричная, какой она была все последнее время. И глубоко несчастная…

Вознесенский вдруг начал смутно понимать, сколько боли он принес людям. Прежде он никогда не задумывался об этом — даже в голову не приходило. Жил как жил, совершенно обычной жизнью, день за днем, считал себя нормальным, даже слишком.

Вдобавок ко всему, каждую ночь его преследовал один и тот же кошмар: стоило Стасу смежить веки, в камере появлялся уже давно знакомый ему господин неопределенного возраста. Но на этот раз он не предлагал Стасу мольберт и краски, а лишь жестоко напоминал ему различные неприглядные эпизоды его жизни, причиняя Вознесенскому еще большую боль. Станислав вскакивал с нар, скрежетал зубами, умолял, угрожал, пытался изгнать из камеры, но руки неизменно проходили сквозь воздух.

— Я не Раскольников и не сумасшедший! Не надо сводить меня с ума, я ни в кого не верю! И в тебя тоже не верю! Ты мой бред, мой кошмарный сон! — кричал он, размахивая кулаками.

А незнакомец только посмеивался из противоположного угла камеры и обвиняющим голосом зачитывал из пухлой книги какой-нибудь новый эпизод, от которого у Вознесенского мурашки бежали по коже и хотелось заткнуть уши, чтобы ничего больше не слышать о себе. Он пробовал это делать — затыкал уши руками, ватой, но голос упорно раздавался в самом центре его измученного мозга и отчетливо произносил слова, от которых кровь стыла в жилах. Ночами из его камеры периодически раздавались душераздирающие крики, а иногда соседям слышалось, как будто за стеной громко разговаривают, спорят разные голоса… Станислава считали сумасшедшим.

— Вот до чего доводят деньги, так ему и надо! — переговаривались, усмехаясь, надсмотрщики.

— Совсем спятил, делаша! Посмотрим, долго ли протянет! — потирали руки заключенные.

Никто в России не любит богатых людей, и когда с ними происходит несчастье — это ли не повод для радости?

Чтобы как-то отвлечься, Станислав попросил, чтобы ему приносили книги. Он впервые в жизни запоем читал что-то из древней философии, и кошмары на время отступали. Но ответов на его вопросы в книгах не было. Вознесенскому вдруг подумалось о том, что в мире могут существовать силы, влияние которых он не в состоянии осмыслить. В душе было по-прежнему пусто и холодно. Тем не менее ему стало казаться, что еще чуть-чуть, и он поймет смысл событий, произошедших с ним.

Когда Свенцицкая вернулась в Париж, то почувствовала, как с ее души свалился тяжелый камень. Она наконец ощутила себя освобожденной от внутреннего безумия, в котором пребывала последние несколько лет. Неожиданно захотелось с головой окунуться в творчество, триумфально вернуться в мир моды, забыть все, что было в России. В конце концов, у нее действительно есть другая жизнь кроме Вознесенского и его проблем. Она сама все еще неплохо обеспеченная, состоявшаяся женщина. Как жаль, что почти три с половиной года ее жизни оказались вычеркнутыми! Но теперь можно все изменить, освободиться, тем более что Станислав сидит в тюрьме и кто знает, выйдет ли он оттуда живым… Делать ставку на него дальше бессмысленно. Так думала Ирена, подъезжая в такси к своей квартире в респектабельном парижском квартале.

Ее ожидал сюрприз. Из-за двери раздавались шум, смех, чужие голоса. Свенцицкая вошла и увидела до неузнаваемости изменившееся свое жилье. Огромная квартира полностью была превращена в модельную мастерскую. Повсюду стояли манекены, разложены чертежи, валялись обрезки тканей, бумаги, элементов декора. На чудесных мраморных подоконниках и на полу стояли чашки с остывшим кофе и пепельницы, полные окурков. По квартире деловито слонялись неопределенного пола и возраста субъекты с длинными волосами. Играла музыка.

— Ирена? — Из гостиной вышел Эжен, держа в руках лоскут черной кожи. За ухом у него торчал карандаш. — А ты почему без звонка? Ты надолго?

Впервые Свенцицкая обратила внимание на то, какой сильный у него акцент.

— Эжен, я вернулась, — со слезами на глазах сказала Свенцицкая, — вернулась совсем…

Через десять минут квартира опустела. Эжен дал несколько распоряжений, и все разошлись обедать. Он сварил кофе.

— Что это у тебя тут происходит? — тихо поинтересовалась Ирена.

— Через две недели показ коллекции на очередном фестивале молодых европейских дизайнеров, — с гордостью сообщил Эжен, — вот готовимся.

— А почему здесь?

— А где же еще? — недоуменно пожал плечами молодой человек. — Ты же продала тогда все, что у тебя было. Помнишь, как я возражал? И до сих пор считаю, что это было самое идиотское решение в твоей жизни. Студию выкупили конкуренты и прекрасно ею пользуются. А мне теперь все здесь приходится выстраивать заново… К тому же ты сказала, что уезжаешь навсегда и квартира остается в моем распоряжении. Я вообще собирался ее продать в ближайшем будущем и купить студию для работы в Марэ. И квартиру там же поблизости…

— Все изменилось, Эжен. Я приехала, чтобы вернуться в моду! — неуверенно произнесла Свенцицкая.

Эжен смотрел на мать. В нем боролись обида и жалость. Ирена очень постарела за эти годы, растолстела, совершенно перестала за собой следить. Давно не крашенные волосы свисали паклей. Похожа теперь на обычную русскую бабу. Глаза заплывшие — то ли пила, то ли плакала…

— Как?

— Ну не знаю. Меня еще, надеюсь, помнят, у меня был такой успех на миланской коллекции прет-а-порте, правда? Ты же помнишь, сам все видел, ты мне рассказывал! — Ирена заглядывала в глаза сыну, словно ища поддержки. Эжен неловко отвел взгляд.

— Не знаю, что тебе сказать. Надо, конечно, попытаться…

— Но ты же веришь в меня, Женька, сыночек! — У Свенцицкой начиналась обычная для последних лет истерика.

Эжен помолчал, потом сказал сухо:

— Хорошо, попробуем что-нибудь придумать. А сейчас извини — вернутся ребята, нам надо работать. Еще очень многое нужно сделать… Поживи пока, пожалуйста, в гостинице… Ты видишь, тут совсем нет свободного места. Они и ночуют здесь, у меня. Мы как одна большая семья.

Ирена уехала от Эжена подавленная. Ее мир трещал по всем швам, но она все еще не теряла надежды. Она не умеет проигрывать, она всегда победитель, львица! Вот и сейчас все образуется обязательно, стоит только захотеть и напрячься…

Деньги между тем были на исходе. Движимая минутным импульсом, Свенцицкая продала за бесценок свою давно пустовавшую квартиру в Лондоне, чтобы было на что жить в шикарной парижской гостинице. Дурацкое решение, но что ж поделаешь! Денег в последние десять лет всегда было так много, что она придумывала поводы, чтобы их потратить. Теперь она вдруг оказалась в ситуации, когда приходилось задумываться о том, как жить дальше. Но это были неприятные мысли. Ирена гнала их прочь, лихорадочно пытаясь что-то изменить. Когда коллекция ее сына неожиданно для нее заняла второе место на престижном конкурсе молодых дизайнеров и получила еще несколько призов, она рыдала целый вечер. И в этих слезах смешались гордость за сына, которого она вырастила, и ненависть к нему за то, что он мог позволить себе заниматься творчеством, когда она не могла.

По прошествии нескольких месяцев в Париже Свенцицкая поняла несколько важных вещей. Во-первых, за последние годы имя ее было основательно забыто. Ее звезда просияла один раз на небосклоне европейской моды и мгновенно закатилась. Бывшие подруги общались с ней настолько прохладно, что второй раз прийти к ним в гости у Ирены не хватало решимости. Пылкие некогда любовники не желали даже встречаться с ней, многие удачно женились. В конце концов Свенцицкая купила себе небольшую квартирку в стороне от центра Парижа и жила там затворницей. Телефон молчал сутками. В шкафу висели десятки выходящих из моды нарядов, которые ей было некуда надеть. Ирена начинала терять самообладание. Однажды вечером в полном отчаянии она приехала к Эжену поговорить.

— Неужели ты не понимаешь, что без денег ты не сможешь раскрутиться, Ирена? Вспомни, как все у тебя было раньше — ты же не знала цены франку! Деньги появлялись из ниоткуда по первой твоей просьбе! Ты никогда не думала о том, откуда они берутся. Теперь все иначе. Значит, в этих условиях ты должна проявляться в творчестве, мастерстве, совершенствоваться, брать другим, не деньгами, понимаешь? Хорошо быть гламурной дамой, когда ты можешь все это оплатить, но сейчас не твоя ситуация…

— Что мне делать, Эжен?

— Давай попробуем что-то сделать вместе, Ирена, — озабоченно предложил сын, — кстати, ты ужасно выглядишь. Что, снова пьешь?

Ирена отрицательно помотала головой, потом расплакалась.

— Тебе нельзя пить, ты помнишь, чем это может кончиться, — поежившись, продолжал Эжен. — Тебе надо лечиться. Обещай, что прежде всего ты займешься именно этим. А все остальное — потом.

Ирена униженно кивнула головой.

— Но если хочешь, давай помоги мне в работе над коллекцией. Я сейчас как раз разрабатываю этническую арабскую линию… Ту, которую ты когда-то забросила,

— Арабскую? — как зачарованная повторила Ирена. — А почему именно ее?

— Я тебе не говорил, — сказал Эжен после паузы, явно колеблясь, — ты помнишь Мухаммеда?

— Да-да, конечно! — оживилась Свенцицкая, и ее глаза заблестели. Перед внутренним взором мгновенно встал смуглокожий красавец араб. — Ты о нем что-то слышал? Где он сейчас?

— После того как ты бросила меня тут одного, он мне сильно помог. Он часто бывает у меня. Мы друзья. Только он очень просил, чтобы ты об этом не знала. Он не хочет тебя видеть, даже слышать не может. Ты разбила его веру в женщин. И мою тоже… Он единственный из всех поверил в маня, понимаешь? Когда я остался тут совсем один! Помог сделать первые шаги, поддержал. Когда ты говорила, что я бездарность и не обращала на меня никакого внимания, поглощенная своим Вознесенским! Так что ты не имеешь права меня осуждать! — Последние слова Эжен почти выкрикнул.

— Осуждать? — искренне удивилась Свенцицкая. — За что?

А Эжен продолжал говорить так же быстро и взволнованно:

— Он стал моей опорой и поддержкой. Он тормошил меня, заставил работать, когда я проваливался в депрессию. С ним я впервые прыгнул с парашютом и погрузился с аквалангом. Он дал мне силы, сделал так, чтобы я снова жил, имел возможность работать!

— Да что ты так разволновался, успокойся! — попробовала смягчить ситуацию Ирена. — Это хорошо, что у тебя есть друг. Скажи, а я могу с ним встретиться?

— Ты опять ничего не поняла, Ирена! — горько сказал Эжен. — Ничего…

— Ты обижаешься на меня? Прости, я не хотела тебя огорчить. — Свенцицкая потянулась было к сыну, чтобы обнять, но он отстранился.

— Я не обижаюсь, Ирена. Это совсем другое. Все так, как есть, ничего не изменишь. Но я хочу тебе помочь чем смогу. Есть несколько женских моделей, которые еще нужно доделать. Я не успеваю. — И он подробно описал Ирене, что именно ему нужно.

Ирена смотрела на сына. Как изменился он за последние годы! В нем по-прежнему была какая-то хрупкость и беззащитность, утонченность, но одновременно появились сила и дерзость, которых не было раньше. Он выглядел немного старше своих лет. Зеленые глаза на смуглом лице были грустными и серьезными. Или она просто раньше этого не замечала? Сын за эти годы стал для нее незнакомцем…

Выпив в баре неподалеку несколько порций виски, Ирена отправилась домой. Машина была ее утешением в горькие минуты. Великолепный серебристый «порше», подаренный чувствующим свою вину Вознесенским. Сверкающий осколок прежней беззаботной жизни, которая теперь так далеко. В нем она иногда чувствовала себя той, другой Свенцицкой — уверенной в себе и счастливой. Ирена нажала на педаль газа и полетела в сторону дома. Иногда ей так и хотелось — замереть в этом полете.