Глава 3 НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ

Из дневника Леры

Мне кажется, что в моей жизни скоро произойдет что-то очень важное. Я всем сердцем и душой ощущаю это, хотя видимых перемен пока не произошло. Хотя… Наверно, мой приход на работу в «Фининвест» и является источником этих новых ощущений. Мне так долго казалось, что я живу какой-то нереальной, придуманной жизнью, варюсь сама в себе, в своих странных фантазиях и видениях, в чужих рассказах… А здесь за несколько дней произошло столько явных, новых для меня событий! Жалко, конечно, что Софья Павловна оказалась в больнице, но, как ни странно, именно из-за этого я сейчас и работаю в «Фининвесте». Что это, цепочка случайностей, которые, быть может, вовсе не являлись случайностями? Меня как будто подхватило течение могучей реки, и у меня нет ни сил, ни возможности сопротивляться этому. Наверно, так я выхожу в настоящую взрослую жизнь.

Мне все нравится в «Фининвесте»! Так получилось, что сначала Станислав Георгиевич принял меня стажером, а после того, как прошли все эти долгие переговоры с англичанами, ужины и обеды, встречи и проводы, он сказал, что берет меня в штат… А я ведь еще студентка, у меня даже диплома нет! А вдруг не справлюсь? Я так волновалась перед всеми этими встречами. Никогда в жизни так не тряслась. Но, кажется, все прошло нормально. Я слышала, что англичане меня хвалили! Но что самое странное, так это то, что я буду работать лично со Станиславом Георгиевичем! У него уволилась помощница. Он очень приятный. Такой немножко неуклюжий, но добрый. У него теплая, немножко застенчивая улыбка. Мне кажется, что работать с ним будет легко. А вот Андрей Петрин мне не очень понравился, какая-то фальшь в нем чувствуется, не то что-то… Чересчур самоуверенный, что ли, хотя и закомплексованный какой-то одновременно. Но возможно, я ошибаюсь.

Как здорово, что завтра я выхожу уже на постоянную работу! Готова сидеть в офисе с утра до ночи, делать все, что скажут! Все, ложусь спать. Завтра вставать рано…

Сегодня отработала полный день, столько было всего! Мне поставили стол в приемной С. Г., прямо рядом с его кабинетом. Для этого пришлось подвинуть секретаря, Леночку. Мне было очень неудобно из-за этого. Мне кажется, она хорошая. Только уж слишком простая… Что думает, то и говорит. Я даже стесняться начинаю в ее присутствии.

Она очень раскованная, уже рассказала мне, сколько у нее было мужчин, хотя она на целых два года меня моложе. Наверно, хорошо, когда женщина такая свободная. У меня так не получается. Пока. Наверно, это потому, что у меня в жизни еще не было мужчин, с которыми бы хотелось начинать общаться. Однокурсники — они все такие скучные, одинаковые, озабоченные — кто карьерой, кто гулянкой. А хочется чего-то серьезного, настоящего! Я столько времени ждала своего единственного мужчину, что совершенно не хочется размениваться. Тем более что у меня появилось предчувствие, что он где-то рядом и очень скоро появится в моей жизни. Может быть, это будет связано с моей новой работой?

Сегодня был не очень приятный для меня инцидент. Я оформляла бумаги в отделе кадров, когда меня зачем-то отправили к начальнику службы безопасности. Его зовут, кажется, Сергей Павлович Гвоздюк. Он такой серый и склизкий. Очень долго про все меня расспрашивал, про учебу, про родителей и друзей. А потом пригласил зайти как-нибудь к нему в кабинет чаю попить. Мне совершенно не хочется пить с ним чай. И Гвоздюк этот очень неопрятный на вид, от него дурно пахнет. Такое чувство, что он работает не в крупной компании, а где-то на складе. Он так на меня смотрел, точно я какая-то кукла в витрине. Очень хотелось уйти от него поскорее. А он потом еще дважды в течение дня ко мне заходил — якобы по делу. Странно все это. Непонятно, какие функции он в «Фининвесте» выполняет. Но я надеюсь, что смогу вести себя со всеми ровно — и скоро у нас установятся обычные рабочие отношения. Ведь все мы, как нам в институте на лекциях по корпоративной культуре рассказывали, одна команда, значит, и работать должны слаженно.

Завтра у меня будет непростой день. С. Г. доверил мне сделать перевод нескольких важных бумаг по поводу этой инвестиционной программы с англичанами. Боже мой, речь идет о таких деньгах, что я даже представить их себе не могу. С меня уже взяли подписку о неразглашении, поэтому умолкаю. Пойду отдыхать.


Станислав уже несколько дней испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он был невероятно удовлетворен тем, как развивались отношения с английскими инвесторами. Немногие бизнесмены в России могли похвастаться такими достижениями! Если все пойдет нормально, до конца года первые инвестиции поступят на предприятия, начнется модернизация, потом установка новых производственных мощностей и…

В общем, перспективы были очень многообещающими. Похоже, что на месте англичанам все понравилось, они долго рассыпались в комплиментах по поводу русского гостеприимства, вспоминали количество выпитой водки и говорили о неизбежной успешности нашего совместного начинания. Молодец Андрей — такое дело подготовил! Надо его премировать… Может быть, увеличить его долю в компании? Или отправить на месяц в Кембридж — попрактиковаться в английском и отдохнуть? Вознесенский пока не принял решения. И эта студентка, Валерия. Тоже молодец, пусть работает дальше. Молодая кровь в компании — это всегда хорошо. Правда, в отношении нее свою ложку дегтя добавил Гвоздюк. Он, дескать, проверил все документы Николаевой, оказалось, у нее нет московской прописки, только временная регистрация в общежитии. На этом основании он предложил не принимать ее на работу! Какие глупости. Время прописок давно прошло… Прошлый век! Кстати, интересно, откуда родом это дарование?.. Надо бы поинтересоваться.

А с другой стороны, несмотря на общий, очень позитивный, фон развития дел, у Станислава вот уже несколько недель было дурное предчувствие. Вообще-то он не верил в интуицию, считая, что человек сам хозяин своей судьбы. Это было его жизненным кредо. И в качестве живого доказательства справедливости этого постулата он всегда с удовольствием приводил всем в пример себя. Когда в свое время он, Вознесенский, приехал в Москву из Киева поступать в МГУ на экономический факультет, то поступил со второго раза. На первой комиссии зарубили как нечего делать! Он тогда был наивным, думал, что его неплохая школьная подготовка может помочь при поступлении! Зато это было хорошим холодным душем, первой серьезной драмой, которая побудила к действиям. На месте он постепенно разобрался в ситуации, устроился лаборантом на нужный факультет, познакомился с преподавателями. Вошел в доверие. Год зарабатывал на жизнь тем, что разгружал вагоны, а потом благодаря появившимся связям с блеском поступил, учился и продолжал разгружать вагоны еще пару лет.

А потом наступило странное время, когда можно было заработать уже не только на вагонах… Деньги лежали под ногами — стоило только напрячь мозги, а потом наклониться и поднять их. Что Вознесенский и делал, правда, не без некоторых осложнений. А у кого все всегда было гладко?

В университете, кстати, и заметила его впервые доктор экономических наук Маргарита Ивановна Меер, которая преподавала тогда на одной из кафедр. Студенты ее до смерти боялись, называя «старой девой» и «железной Маргаритой». А Станислав наоборот — неожиданно проявил необыкновенный интерес к ее предмету, начал задерживаться после лекций, чтобы обсудить некоторые учебные вопросы по тематике, потом написал у Меер курсовую. Завязались и личные отношения… Через некоторое время общительный и любознательный студент принял деятельное участие в жизни компании, которую как раз в это время создавала Маргарита Ивановна.

И понеслось! Так за двенадцать лет Вознесенский из обычного студента-провинциала стал президентом успешного холдинга. Пока всем рулила Меер, было немножко другое ощущение себя и своей роли во всем этом бизнесе. Рядом с ней он до последнего чувствовал себя птенцом под крылом у орлицы. А сейчас он полновластный хозяин успешного, прибыльного дела, хозяин, у которого все схвачено. Станиславу нравилось лелеять такие мысли. В принципе ему уже до конца дней своих можно вообще ничего больше не делать — только лежать под пальмой и отдыхать… Многие его знакомые, начинавшие бизнес одновременно с Меер, именно так и поступили. По разным соображениям. Может, и его черед скоро. Передаст дела Петрину, и вперед — на голубые Гавайи или солнечную Арубу… Или еще куда-нибудь — ведь столько замечательных мест на земле! И жить себе спокойно, ничего не опасаясь: ни налоговой, ни бандитов, ни Генпрокуратуры… Но это он, конечно, фантазировал, сознательно лукавя. Да, можно и на Сен-Мартен, и на Багамы. Хоть завтра. А там что? Песок между пальцев просеивать? Или сигары приезжающей Свенцицкой раскуривать? Или рисовать наконец, расположившись на пляже под тентом, слушая шорохи моря?..

Да, кстати, Свенцицкая. Как же можно было забыть! У нее же скоро дефиле в Милане… Надо позвонить, узнать, как там идет подготовка. Это же дело ее жизни. Слава богу, хоть туда ехать не надо, а то эта модная тусовка всегда навевает ощущение скуки и неестественности происходящего. Вечно молодые силиконовые дамы в шелках и перьях, субтильные мужчины непонятной ориентации, девицы с пустыми глазами и ногами от шеи… Никакого драйва, суета, ярмарка тщеславия. Пустая трата времени и денег. Хотя кому-то, безусловно, нужно и это.

Так думал Вознесенский в этот вечер, сидя у себя в кабинете и пролистывая содержимое папок с документами. Секретарь Леночка давно ушла, другие сотрудники, вероятно, тоже… Наверно, и ему пора. Вот только выпить бы чего-нибудь горячего — и домой. Чтобы прийти и поскорее лечь спать. Станислав вышел из кабинета в поисках чайника.

В приемной он с удивлением обнаружил Валерию, которая, ссутулившись, сидела за столом, как прилежная ученица, и отстукивала что-то на компьютере. При его появлении она слегка вздрогнула и обернулась.

— Боже, а ты-то что тут делаешь в такой час?

Станислав изумленно посмотрел на часы. Было десять минут двенадцатого.

— Добрый вечер, Станислав Георгиевич! — Лера встрепенулась и подняла на Вознесенского красные, усталые глаза. — Вы знаете, у меня тут еще бумаги остались для перевода… Ваш партнер Петрин кое-что срочное подкинул, да еще сотрудники из юридического. Вот и сижу.

— Приготовь-ка нам лучше чаю, работница, — добродушно попросил Вознесенский.

Ему понравилось ответственное отношение к делу новой сотрудницы.

— И поищи там, у секретаря, — он выразительно посмотрел на место Леночки, — должны быть шоколад и плюшки. Тащи все ко мне в кабинет.

Лера вскочила с места и закивала головой:

— Да, сейчас, Станислав Георгиевич. Одну минуту. Я все сделаю.

Пока девушка готовила чай и разыскивала съестные припасы, Вознесенский с улыбкой разглядывал ее через приоткрытую дверь кабинета. Определенно в ней что-то было. Не то чтобы красавица, но… Что-то особенное, другое, чего словами сразу не выразишь. Очень плавные, летящие движения. Сама открытая, что ли, какая-то, искренняя. Все чувства на лице написаны. Нечасто нынче такое встретишь. Вообще-то он никогда не общался с сотрудниками, особенно если они были молоденькими переводчицами, во внерабочее время. Интересно… Станиславу иногда нравились новые ощущения.

На Вознесенского нахлынула блаженная теплая волна, и он потянулся в своем уютном зеленом кресле и зажмурился. Отчего-то в этот момент все неприятные предчувствия отступили. Захотелось поговорить о чем-нибудь кроме работы, посидеть душевно, выпить. В этот самый момент в приемной что-то звякнуло. Это Лера неловко взяла блюдце, и оно выскользнуло из рук, разбилось.

— На счастье! — рассмеялся Вознесенский, выходя из кабинета и глядя на растерянную, испуганную Леру, сидящую на корточках и поспешно собирающую осколки с пола. — Руки поранишь, не трогай! Завтра утром уборщица все уберет.

Станислав сделал пригласительный жест рукой и расположился в приемной на диванчике для гостей.

— Садись, пусть чай заварится. Да оставь ты эти чертовы осколки! Принеси лучше из моего кабинета бутылочку «Куантро», давай хлопнем по маленькой. Слишком длинный у нас сегодня был день…

Отчего-то ему было приятно видеть, как впервые в жизни Лера пробует один из его любимых ликеров. Смешанное выражение любопытства, испуга и восторга… Как будто ей не двадцать один, как в объективке, а всего шестнадцать. Забавно!

— Ну давай, Валерия Николаева, расскажи, откуда ты такая взялась, — попросил Вознесенский и лукаво улыбнулся. Он явно был расположен поговорить. Девушка покраснела, пригубила ликер и аккуратно поставила рюмочку на всякий случай подальше от края. Теперь она слегка расслабилась и говорила уже увереннее, хотя все еще продолжала смущаться и трогательно краснеть.

— В смысле откуда я вообще? — Вознесенский кивнул и снова улыбнулся. Ее милая непосредственность его забавляла. — Я из Новгорода, но не из Нижнего — из Великого… Отучилась в школе, специализированной, лучшей в городе. У меня там мама учительницей работает. Я всегда мечтала окончить институт иностранных языков в Москве, а потом заниматься переводами. Не только синхроном, но и книги переводить, художественную литературу. Так мало у нас сейчас хороших переводов! Еще в школе кое-что пробовала делать. Готовилась много, с репетиторами занималась… Вспомнить сейчас страшно девятый и десятый классы, одни учебники и ни минуты свободной! Все друзья не очень верили, что я поступлю, но мне это удалось. Сама не знаю как. Вот и учусь сейчас, подрабатывала немного — надо на что-то жить…

— А братья, сестры есть у тебя?

— Да, и сестренка есть, и брат. Они еще в школе учатся. Хотите, фото покажу? — Вознесенский кивнул, и Лера протянула ему вытащенную из сумочки фотокарточку, с которой улыбались две смешные веснушчатые рожицы. — Это они еще маленькие. Сейчас Светланке уже шестнадцать, а Артему — четырнадцать. Совсем большие…

Вознесенскому стало немножко грустно. У него отношений с сестрой в последнее время не было никаких. Впрочем, «сестра» — это тоже было очень условно. Станислав сам не знал, как правильно называть это явление.

Алинка в их семье была поздним ребенком, воплощением извечной мечты их отца о дочери. Мать долго сопротивлялась, не хотела рожать, но в конечном счете появилась все-таки на свет крепкая, веселая девочка, для которой любимыми игрушками были не куклы и плюшевые мишки, в огромных количествах даримые родственниками и друзьями, а машинки и пистолетики. Она с первых лет своего существования возненавидела бантики, рюшечки, платьица и лаковые туфельки. На руки сестра шла только к отцу. В пять лет Алина носилась по двору со сворой мальчишек, была заводилой во всех шумных играх и редкой задирой. Мама, ругаясь на дочь, ежевечерне мазала ей зеленкой коленки, зашивала соседским ребятам разодранные рубашечки и штанишки. Папа разбирался с родителями побитых мальчуганов…

В восемь лет Алинка по своей инициативе записалась в секцию баскетбола, а с тринадцати серьезно увлеклась восточными единоборствами. Во дворе стало спокойнее, а вот в семье проблем прибавилось, хотя отец до последнего защищал любимую дочь, сваливая все на переходный возраст. Сестра училась абсолютно бессистемно, имела двойки по всем гуманитарным предметам и пятерки по естественнонаучным. Пример брата, окончившего школу с серебряной медалью и поступившего в московский университет, ее абсолютно не вдохновлял. Плевать ей было на брата! Она занималась чем хотела, пропадала где-то целыми днями. Ездила на спортивные соревнования, привозила призы. Мать таскала ее к психиатрам и экстрасенсам, подсыпала в еду какие-то лекарства, но ничего не помогало.

Родители не просто поседели за несколько лет — проблемы Алинки удивительно сблизили их в последние годы, чего раньше никогда не было. После школы сестра целый год бездельничала, разъезжала по стране со своими странными друзьями, поэтами и художниками, а потом ушла с группой хиппи в поход к местам силы, куда-то на Алтай… После этого были поездки на юга, в карельские леса и на Байкал.

Еще через некоторое время началось самое страшное. Это было огромной тайной семьи Вознесенских, о которой никогда не говорилось вслух, чтобы не бередить рану. После одной из таких поездок, кажется в Крым, сестра вернулась домой сама не своя. На все вопросы отвечала уклончиво, стала нервной и дерганой, а однажды в ходе очередной разборки заявила в сердцах родителям, что хочет быть мужчиной и обязательно этого добьется. Конечно, тогда никто ничего не понял… Через несколько дней она устроилась работать тренером в спортивную школу, давала частные уроки. Тогда Стас с удивлением узнал, что Алинка — победитель многих соревнований по восточным единоборствам, в том числе международных. Жить она ушла на какую-то съемную квартиру, где кроме нее проживало еще несколько странного вида граждан. То ли женщин, то ли мужчин без определенных занятий. Творческая интеллигенция, как разъясняла сестра. Через некоторое время Алину едва не посадили за хранение и употребление наркотиков, и только сохранившиеся связи отца помогли закрыть дело. У матери тогда случился инфаркт, почти сразу — следующий. Через два года после всех этих событий она умерла, так и не оправившись от происходившего с дочерью. На могиле матери отец со слезами умолял дочь начать нормальную жизнь. Алина только молчала. Впрочем, с наркотиками вроде бы завязала.

Станислав винил Алину в смерти матери и долго не мог с ней общаться. У него на душе остался страшный груз: он считал, что, будь он рядом и знай обо всем с самого начала, он бы смог что-то изменить, помочь матери пережить весь этот кошмар… Но мать была в Киеве, о происходящем он мог только догадываться по ее невнятным репликам, а из Москвы вырваться не мог — обычный замкнутый круг. А мать, не желая расстраивать любимого сына, рассказывала ему далеко не все и не всегда… Отец же переживал все происходящее глубоко в себе. Ни до, ни после того, что случилось, Вознесенский не слышал от него ни упреков, ни обвинений в адрес Алины. Просто это было самое большое разочарование всей его жизни, не сравнимое ни с крахом системы, которой он был всецело предан, ни с собственной безграничной невостребованностью на склоне лет, медленно убивавшей его. Он так и не смог обрести себя в этой новой реальности.

Вообще-то с матерью у Станислава тоже были не самые простые отношения. Первенцем ожидали девочку, и, когда родился сын, родители испытали смешанное чувство удивления и разочарования. Уже были закуплены впрок розовые пеленочки, метры ярких ленточек и десяток забавных кукол. Мать в сыне души не чаяла, он был очень похож на нее — такой же черноглазый, кудрявый, живой. До трех лет она наряжала его в платьица с рюшечками и девичьи кофточки, что служило предметом насмешек мальчишек всего двора. В детстве у Стаса были фантастические локоны — черные, длинные — соседи и прохожие ахали и умилялись. Так и получилось, что с ранних лет Вознесенский общался больше с девочками, чем с ровесниками мальчишками, а обществу одноклассников всегда предпочитал компанию матери и ее подруг. Там он всегда был в центре внимания.

Отец от воспитания сына как-то сразу плавно устранился, занимаясь больше своими проблемами — их было предостаточно. Он был крупным партийным функционером, и дел у него всегда было, что называется, выше крыши. Пару раз он порывался уйти из семьи, недоброжелатели поговаривали, что у него были очень серьезные отношения с какой-то молодой, интересной дамой из Ленинграда… И как будто бы она даже родила от него ребенка. Правда это или нет — один Бог знает, слухами земля полнится. Отец действительно постоянно ездил в командировки, откуда возвращался довольный, веселый, с чемоданом подарков и каким-то юношеским задором в глазах. Тем не менее семью он содержал исправно, мать никогда не была стеснена в средствах и не очень на себе экономила. Работала она на полставки на курсах повышения квалификации, и работа ее не сильно утомляла.

Проблема заключалась в том, что она, как и любая женщина, панически боялась остаться одна, хотя и возраст, и внешние данные (а следила за собой она по тем временам очень тщательно) еще вполне позволяли что-то радикально изменить в своей жизни. Да и ухажеры у нее периодически появлялись, в том числе с серьезными намерениями. Но что-то отвращало ее от возможности развестись и начать все заново: может, боялась людских суждений или крушения пусть иллюзорного, но привычного, взлелеянного ею маленького мирка, неопределенности будущего. В общем, она приложила все усилия, чтобы отец остался в семье, написала длинную разоблачительную бумагу в партийный комитет, ездила к каким-то деревенским бабкам, просила сына поговорить с отцом, рассказать, как Стасу будет без него плохо. Вознесенский очень любил мать и делал для нее все, о чем она просила. Хотя ему в принципе было абсолютно все равно, уйдет отец или останется. Он и так был какой-то «командировочной» тенью в его жизни.

Непонятно, что больше повлияло — разборки на собраниях парткома или бабки с присушками и заговорами, но отец сдался. Хотя с тех пор и до самого конца жили они с матерью в разных комнатах, а разговаривать начали только в последние годы — на почве проблем Алинки. До сих пор непонятно, как они вообще умудрились родить сестру. Наверно, мать решила закрепить таким образом достигнутый результат… В дочери отец просто души не чаял. Она стала единственной отрадой и главным смыслом его жизни. Он брал ее, совсем еще крохотную, с собой на рыбалку, в лес, играл с ней в футбол, баловал как мог. Ему казалось, что Алинка в чем-то — повторение его самого, такая же погруженная в себя, ранимая, странноватая… Да и внешне она походила на него гораздо больше, чем на мать: стройная, светловолосая, сероглазая. Мама к дочери относилась более чем прохладно, частенько придиралась к ней по мелочам, ссорилась. Однажды в сердцах произнесла, что родила ее только для того, чтобы покрепче привязать к семье отца… Но сестра это чувствовала и без слов, и с каждым годом их отношения с матерью становились все более нетерпимыми. Семью рождение дочери точно не укрепило.

Потом возникла следующая семейная проблема. Мать категорически возражала против отношений Станислава с Иреной Свенцицкой. Дескать, чувствует материнское сердце нечто этакое. Конечно, он знал, что для матери имеет огромное значение, какая женщина будет рядом с сыном. Но раньше он полагал, что мать одобрит любой его выбор. Но в этом случае она стояла насмерть: или я, или Свенцицкая. Ситуация для Вознесенского была крайне сложной, он вообще не любил принимать такие решения. Алла Семеновна в запале ссоры сказала ему однажды, что Ирена принесет ему большое несчастье, разобьет его жизнь. Почему — объяснить так и не смогла, но ее слова врезались в память Станислава надолго. И дело было не только в том, что Ирена была на пять лет старше Стаса, имела ребенка, мужа-заключенного и весьма замысловатую биографию. Мать не принимала Свенцицкую на каком-то глубинном, физиологическом уровне, она вызывала у нее отторжение. Вознесенский считал, что она просто ревнует…

Конфликт тянулся несколько лет. Естественно, Ирена объясняла причины такого поведения матери Вознесенского тем, что она не была еврейкой, а Алле Семеновне, дескать, не хватало человеческой терпимости для того, чтобы принять ее такой, какая она есть… В общем, чтобы не травмировать мать, Вознесенский постарался сделать сферу личной жизни, как и многие другие впрочем, закрытой для нее. На Свенцицкой, правда, тоже не женился. Вроде бы все остались довольны. Ирена жила как хотела, никогда не затрагивая тему брака. Мать перестала задавать ему любые вопросы относительно личной жизни. Навещал ее он всегда один. В конечном счете все материнские советы вообще стали сводиться к тому, как правильно завязывать шарф в холодную погоду…

А вот сестра не смогла урегулировать свои проблемы так же мудро. Тем не менее Вознесенский благодарил Бога, что мать не успела узнать самого страшного об Алинке. Да и отец не узнал — он не смог долго оставаться один. Станислав думал, памятуя о непростой совместной жизни родителей, что отец через какое-то время оправится от смерти матери, попробует начать сначала… Встретится с какой-нибудь одинокой женщиной своего возраста и успокоится наконец. Но в третью годовщину смерти Аллы Семеновны соседи нашли его мирно заснувшим навсегда в собственной постели. Говорили, наглотался снотворного. По ошибке или нет — теперь уж никто не узнает. Никаких записок он не оставил.

После смерти жены отец ужасно тосковал, практически ничего не ел, никуда не выходил. Его карьера рухнула, бывшие партийные соратники, кто мог, занимались мелким бизнесом или влачили такое же жалкое существование, как и он сам, чувствуя себя никому не нужными. Те, кого он когда-то тянул по партийной линии, внезапно достигли головокружительных высот и перестали с ним здороваться. Пенсия была такая, что прожить на нее было делом почти невероятным, а от любой помощи отец категорически отказывался. Опять же по рассказам соседей, у него слегка поехала крыша, он все время бродил по квартире, разговаривал с кем-то вслух, вспоминал то супругу Аллу, то какую-то Валентину и говорил, что ему послано наказание Господне. Оказалось, что он был гораздо серьезнее болен, чем можно было предположить… Мысли о том, чтобы попробовать начать жизнь с нуля, казались ему кощунственными. Когда Станислав звонил ему, отец говорил, что жизнь для него потеряла всякий смысл — Алла умерла, дело жизни рухнуло, дети выросли и ушли из дома, а он сам давно уже устал скитаться по земле. Вознесенский уговаривал его перебраться в Москву, обещал поддержку, но отец категорически возражал — говорил, что в Киеве родился, там и умрет. Так и произошло… Для Станислава это стало еще одним ударом.

Алинка довольно спокойно перенесла смерть матери и рыдала отчаянно на похоронах отца и часто приезжала потом на его могилу. Она по-прежнему жила своей, непонятной Вознесенскому жизнью, и даже смерть родителей не повлияла на нее. Продолжала общаться с какими-то хиппи, ненормальными художниками, музыкантами, поэтами. Говорила, что собирается продолжить учебу, но Стас ей не верил. Они отдалялись все больше.

Однажды он специально приехал к ней в Киев, чтобы поговорить по душам, упрашивал перебраться к нему в Москву, обещал дать интересную работу у себя в фирме, квартиру, устроить учебу за границей. Дескать, не чужие люди, надо держаться вместе. Но сестра только отнекивалась, у нее были свои планы. В конце концов Стас махнул рукой: большая девочка, пусть решает сама. Он сделал все, что должен был. А еще через год случилось то, чему Станислав не мог найти объяснение до сих пор.

Как-то раз Алинка позвонила ему и попросила помочь с документами — ей зачем-то понадобилось срочно поменять паспорт. Оказалось, что настырная девица по своей воле самостоятельно перебралась-таки в Москву и намеревалась поступать в какой-то институт. У Станислава отлегло от сердца. Должно быть, образумилась сестренка, созрела для новой жизни. Повзрослела… По телефону Алина несколько раз попросила его ничему не удивляться. После стольких лет чудачеств сестры Станислав был готов, кажется, ко всему. Но действительность превзошла все его ожидания.

Когда Вознесенский с букетом цветов примчался на встречу с сестрой, десять раз продумав все, что он ей скажет, за условленным столиком в кафе вместо его сестры сидел стройный, коротко стриженный молодой человек в затемненных очках. Очень красивый, с тонкими бледными руками. Станислав недоуменно посмотрел на него. Тогда незнакомец медленно снял очки, и Станислава едва не хватил удар. У молодого человека были очень знакомые серые глаза… А потом он протянул Вознесенскому руку и предложил сесть… Станислав не помнил, как промелькнули полчаса их общения — все долетало как будто через пелену тумана. У него очень болела голова, волнами накатывала тошнота. Когда до Вознесенского окончательно дошло, что Алина, которая звалась теперь Алексеем, встречается с ним только ради того, чтобы он помог ей с внесением изменений в паспорт (это было для нее грандиозной проблемой), он едва удержался, чтобы не влепить сестрице пощечину. В сердцах он бросил на стол оказавшийся ненужным букет, который все время неловко мял в руках, не решаясь отдать, и вышел, не прощаясь. У него больше не было сестры. Внутренне Станислав пытался убедить себя, что Алинка умерла — как мама, как отец…


— Ты же, кажется, в общежитии живешь? — Вознесенский вспомнил, что именно к общежитию подвозил Леру в один из вечеров после переговоров.

— Да. Уже пять лет. Но там у нас вполне сносные условия. В МГУ гораздо хуже… А так у меня всего одна соседка была, очень хорошая девочка с Урала, дочь мэра какого-то города. Но она уехала на практику в Италию — у нее первый язык итальянский. А мне разрешили пожить в общежитии до конца лета, пока первокурсники не начнут заселяться. Так что я сейчас вообще одна.

Вознесенский потихоньку подливал девушке ликер, ему хотелось, чтобы она стала чуть менее зажатой, чтобы улыбнулась. Он подумал, что уже очень давно не общался с молодыми девушками, со студентками. Сразу вспомнилась его собственная студенческая жизнь, комсомольские собрания, строгие однокурсницы и все казавшиеся тогда несбыточными мечты… Как долго он не вспоминал об этом периоде жизни! Надо будет прийти домой, да хотя бы фотографии посмотреть, Сережке, однокурснику, старому другу, позвонить…

И тут же последовал неприятный укол совести. Лет пять назад Сережка сам звонил ему, очень просил о встрече. Станислав долго переносил, откладывал в силу своей занятости, но потом все же нашел время, чтобы принять старого друга. И был неприятно удивлен тем, какая разительная перемена произошла с его однокурсником. Сережка был одет совсем плохо и чувствовал себя в кабинете Стаса явно неуютно, — все время жался в угол дивана, не зная куда деть руки, нервничал. Некогда уверенный в себе, блестящий студент-отличник превратился в суетливого, лысеющего мужичка в мешковатом костюмчике, выглядящего намного старше своих лет. После окончания университета он пытался заниматься бизнесом, создал несколько кооперативов, торговал оптом и в розницу, но в итоге после кризиса все развалилось. Последнее время Сережка держал палатку на рынке, но на него все чаще наезжали азербайджанцы, и приходилось несладко. А дома у Сережки было трое детей и жена-педиатр. Оказалось, что с деньгами у него совсем плохо, и он пришел, по старой памяти, проситься на работу к бывшему сокурснику. Станислав забрал его резюме, отдал в отдел кадров, да и забыл об этом. Кадровик сказал ему потом, что такие сотрудники компании не нужны: дескать, сейчас конкурс среди молодых, с гораздо лучшими стартовыми данными… Станислав испытал тогда чувство неловкости, особенно когда сообщил все это через месяц Сережке по телефону. Но разве он мог еще чем-то помочь в такой ситуации? Дружба дружбой, а бизнес — это другое дело. Вот если бы он денег попросил… Все вроде бы было нормально, но какой-то осадок остался у Вознесенского от этой истории.

— Ну а что ты в свободное время делаешь? — чтобы отвлечься от неприятных мыслей, поинтересовался Станислав у Леры.

— Ой, знаете, его всегда бывает так мало! — Станислав расхохотался. Представила бы она себе его график! — Занимаюсь, хожу в лингафонный класс…

— Нет, кроме учебы…

— В театр хожу, в кино, иногда — в кафе на джазовые концерты, но это редко… Еще ходим в консерваторию. Аня, моя лучшая подружка, занимается музыкой и хорошо в ней разбирается. С ней свободное время и проводим… А еще я очень люблю танцевать! — Глаза Леры вспыхнули, голос зазвенел. — Я ведь еще в школе занималась пластическим танцем. Не могу сказать, что это сильно нравилось моим родителям, они считали это чересчур легкомысленным занятием, да к тому же опасным. А теперь я танцую иногда для себя, когда есть настроение…

Лере вспомнились те минуты, когда в голове у нее, невесть откуда взявшаяся, начинала звучать незнакомая музыка, точно играл неведомый оркестр. Ноты наплывали издалека цветной рекой, обволакивая и растворяя ее сознание. Ее тело само собой начинало двигаться в такт этой музыке, причудливо изгибаться, точно сделано оно было не из плоти, а из пластилина…

— Хотите, покажу? — Лера вдруг уловила в воздухе знакомое приближение музыки и легко поднялась с дивана. Алкоголь прибавил ей уверенности в себе.

Станислав кивнул — ему это предложение показалось неожиданным и забавным. На этот раз в ее голове звучала медленная печальная мелодия: звенели струнные, в такт им издалека вступали барабаны. Лера скинула туфли и медленно сделала несколько плавных шагов… Это был странный и завораживающий танец. Тело девушки извивалось словно от боли или страсти. Она была похожа на менаду во время ритуальной пляски — Вознесенскому доводилось видеть древние фрески. Какая удивительная метаморфоза! Между тем темп танца ускорялся, тело Леры двигалось быстрее, в такт все более громкой музыке, где основную партию теперь исполняли барабаны. В какой-то момент мелодия оборвалась на какой-то сумасшедше высокой ноте, и девушка словно во сне, в изнеможении опустилась на пол у ног Станислава. Это было похоже на замедленную съемку. Лера была без движения несколько минут. Изумленному происходящим Стасу показалось вдруг, что он и сам слышал ни на что не похожую музыку…

— Ох, простите, Станислав Георгиевич! — Лера точно стремительно вернулась откуда-то и с удивлением и страхом смотрела снизу вверх на сидящего совсем рядом Вознесенского. — Я, наверно, просто слишком много выпила. Я же обычно не пью… Простите, пожалуйста!

— Ну что ты, что ты! — Стас бережно помог Лере подняться. — Это было просто замечательно. Я никогда такого не видел… Ты и в самом деле очень хорошо танцуешь!

От Лериной откровенности, от ее чудесного танца и от захлестнувших его эмоций Вознесенский вдруг почувствовал, как где-то глубоко внутри него открылись невидимые шлюзы, распахнулась потаенная дверь, которая слишком долго была закрытой. Нахлынули воспоминания юности, и он полчаса рассказывал все еще смущенной своим поступком Валерии про то, как был секретарем комсомольской организации в школе, а потом занимался самодеятельностью в университете, как писал стихи, сочинял музыку, играл на гитаре, барабанах и флейте, выступал в университетской команде КВН. Лера хохотала от души. Войдя в раж, он изображал, как умеет петь арию Фигаро на итальянском языке, переходя с баса на фальцет… Сейчас она казалась Вознесенскому еще моложе. Так легко и свободно он не чувствовал себя уже очень давно. Повседневное общение для него было сродни галстуку — сколь привычному и необходимому, столь давящему своей официальностью. Иногда возникало неодолимое желание сорвать его.

Повеселевший Станислав, разливая ликер, рассказывал байки о своей студенческой жизни, а Лера перебивала его, завершая начатые им фразы. Это было похоже на игру, правила которой были им хорошо известны. В какой-то момент Вознесенский непринужденно опустил руку на плечо девушки, она слегка вздрогнула, но руки не отвела…

Случайно Лера посмотрела на наручные часы Станислава и ахнула. Сказка завершилась.

— Боже мой, уже полвторого ночи! Ну мы с вами, Станислав Георгиевич, и заболтались! Как же я теперь домой добираться буду? Метро уже не работает…

— Да не беспокойся ты! — Вознесенскому ужас как не хотелось возвращаться к действительности. — Доставим тебя куда надо в лучшем виде. Давай еще немножко посидим… Ну пожалуйста!

Но Лера уже была снова серьезной и собранной. Ее веселость как рукой сняло.

— Станислав Георгиевич, повеселились — и давайте собираться. Мне завтра нужно переводы заканчивать, а у вас, наверно, опять ранние переговоры. Я думаю, что доберусь сама на такси…

Вознесенский вздохнул и нехотя поднялся. Надо будет отвезти девушку домой, раз уж они так задержались… Хотя жаль. Это был неожиданно хороший вечер. Таких просто не бывает. Стас закрыл кабинет и спустился по лестнице вслед за Лерой, которая уже дожидалась его внизу.


— Станислав Георгиевич, вы в последнее время непривычно хорошо выглядите! — с порога огорошила Вознесенского секретарша Леночка. Она сразу заметила, что Вознесенский сбрил усы и короткую щетинистую бородку, в результате чего стал выглядеть гораздо моложе. — Уж не влюбились ли?

«Может быть, может быть!» — растерянно подумал про себя Станислав и мило улыбнулся Леночке в ответ на ее бестактность:

— Елена Сергеевна, я попрошу вас приобрести для меня абонемент в спортивный клуб, который находится максимально близко от нашего офиса. Я решил начать новую жизнь, заняться спортом.

— Сделаем, Станислав Георгиевич! — Леночка хитро прищурилась и посмотрела, как Вознесенский, весело насвистывая что-то, направился к кабинету.

— Кстати, а где Николаева? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Она у безопасников. Кажется, ее вызвал к себе Гвоздюк, — произнесла секретарша многозначительно.

Всю последнюю неделю по офису ходили разные, очень противоречивые слухи. Неожиданная перемена в образе Вознесенского не осталась незамеченной. Чтобы босс приходил на работу в легкомысленных расцветок рубашках с коротким рукавом и в светлых брюках! Да еще и напевая на ходу! А о чем свидетельствуют неожиданно сбритые усы и борода, и так давно всем известно.

— Что-то большое сдохло в лесу! — бормотал про себя даже Гвоздюк, после того как Вознесенский с радостной улыбкой приветствовал его в последние дни и крепко, доброжелательно пожимал ему руку.

— Ох, не обошлось тут без женщины! Или без мужчины, — размышляла Леночка, наблюдая за шефом. Целыми днями сидит на работе, остается допоздна… Откуда у него женщина? Интересно, какая она? Может быть, похожа на нее, Лену. А может, на их новую переводчицу? А переводчица эта, Валерия, тоже хороша. Любовные истории Ленины раскрыв рот слушает. Как будто школьница какая. Кстати, Валерия… Она тоже себя в последние дни как-то подозрительно ведет. Порхает как бабочка, светится вся. Вчера ни с того ни с сего принесла торт и всех угощала. Странная такая. Сидит, бедная, целый день вся в бумажках, пишет все что-то, пишет… До ночи засиживается порой. Зачем ей вообще нужна такая работа, с ее-то данными? Могла бы давно жить где-нибудь на вилле на Средиземном море. Впрочем, надо понаблюдать… Размышления Леночки прервал очередной телефонный звонок.

Действительно, в этот день Леру с самого утра вызвал к себе Гвоздюк под предлогом «усиления режима сохранения конфиденциальности информации и грамотного использования рабочего времени». В течение недели он проводил подобные беседы с большинством сотрудников. Походы к Гвоздюку были для Леры тяжкой повинностью. Это был единственный человек в офисе, который раздражал ее безмерно, и это было прямо-таки физическое отвращение. И что бы ни делала, она не могла сопротивляться этому чувству. И ко всему этому странному отделу, который сплошь состоял из невыразительных, лысоватых мужчин в очках и одинаковых потертых костюмах, которые сновали по офису как серые мыши, непонятно чем занимаясь, Лера тоже относилась с настороженностью. Она старалась держаться, выглядеть спокойной и миролюбивой, но срыв, она это чувствовала, был не за горами. И вот когда сегодня Гвоздюк, в десятый раз рассказав ей о своих подвигах на ниве государственной безопасности, вдруг потянулся к ней своими потными ручонками, Лера отпрянула и вскочила:

— Не смейте до меня дотрагиваться! Вы же на работе! Я Станиславу Георгиевичу расскажу!

— Ах ты маленькая дрянь! — Глазки Гвоздюка злобно сузились. — Только попробуй хоть слово сказать своему Станиславу Георгиевичу! Ты не представляешь, что я с тобой сделаю.

Лера не нашлась что ответить и, кипя от возмущения, выбежала из кабинета.

— Ты еще очень об этом пожалеешь! Была уже тут одна такая неприступная, — неслось ей вслед.

На рабочем месте Лера попыталась отключиться от происшедшего. В конце концов, у всех свои странности. Гвоздюк все-таки руководитель службы безопасности, приходится считаться с его положением в компании. Должен же он заниматься чем-то еще, кроме этих бесконечных отрывающих от работы разговоров! А тут еще насквозь фальшивая Леночка пристает с расспросами, как прошло общение с этим самым Гвоздюком.

— Прекрасно! — выдавила из себя Лера.

— Вот и правильно! — нравоучительно сказала секретарша, причесываясь. — Сергей Павлович — очень хороший человек. За время службы в органах безопасности именно благодаря его информации много воров, негодяев и приспособленцев оказались за решеткой. Сергея Павловича надо уважать.

Лера не стала высказывать свое мнение по этому вопросу и углубилась в свои бумаги — работы было много. К тому же Лера неожиданно нашла в верхнем ящике стола большую шоколадку с орехами и изюмом, как раз такую, какие она любила…

В этот день, вызвав Леру с бумагами к себе в кабинет и, как обычно, расспросив о проделанной работе, шеф неожиданно предложил ей уехать из офиса пораньше и отправиться поужинать куда-нибудь в хорошее место. Лера попробовала возразить, что у нее еще много всего недоделанного, но Вознесенский, смеясь, только отмахнулся. Какая ерунда!

У него сегодня целый день было очень хорошее настроение. Он сам себе поражался. За эту неделю Стас как будто помолодел лет на десять, словно упал с плеч какой-то тяжкий груз. Ему хотелось куда-нибудь уехать, улететь, написать стихотворение, что-то нарисовать… В голове, ускользая от осмысления, теснились неясные образы. А рабочие проблемы, казавшиеся раньше единственным смыслом его жизни, как-то очень плавно и незаметно отошли на второй план. Станислав вдыхал полной грудью ласковый июньский воздух и был очень счастлив.

Но самое неожиданное, что было в его состоянии, чего он вообще не мог себе объяснить, — это его чувство к Лере. Станислав боялся признаться в том, что влюблен в нее как мальчишка, но в глубине души он уже чувствовал это и почти не сопротивлялся охватившему его чувству, позволяя теплой волне увлечь себя. В конце концов, он тайно мечтал именно об этом. Ему хотелось показать этой маленькой, чудесной девочке весь мир, поделиться всем, что он видел сам, подарить ей что-то особенное… Он хотел остаться с ней наедине и очень боялся этого.

Станислав прекрасно понимал, что за годы напряженной работы он, став удачливым бизнесменом, практически перестал быть мужчиной. Женщины в его жизни возникали эпизодически, в основном за границей, какие-нибудь экзотические проститутки, с которыми не надо было притворяться и выпендриваться, разыгрывать мексиканские страсти… И это его вполне устраивало. Хотя однажды, в порыве сентиментальности, он дал объявление в одну из газет о том, что ищет подругу. И подробно описал ее параметры: 20–25 лет, красивая, образованная, интеллигентная, со знанием иностранных языков, динамичная, понимающая… Откликов пришло много, но вот встречи разочаровали. Сейчас он и не вспоминал даже об этом смешном эпизоде двухлетней давности.

Еще была Свенцицкая, которая наезжала несколько раз в год. Иногда он сам летал к ней — развеяться. Ирена давно не вызывала у него никаких глубоких чувств. Просто подруга, не спутница, но спутник его жизни, летящий где-то далеко, по своей собственной орбите. Он уважал ее за настойчивость и упорство, гордился ее успехами. Но нескольких дней, проведенных с ней где-нибудь в Ницце или Марбелье, хватало, чтобы соскучиться по работе, делам, дому… А потом снова перезваниваться, рассказывать новости, шутить и смеяться по телефону. Прекрасные, крепкие, очень удобные отношения. Никаких поводов для ссор и выяснения отношений. Вознесенский прекрасно знал, что Ирена неравнодушна к молодым людям, особенно жгучего восточного типа, этаким мачо, но ему это было совершенно безразлично. Она творческий человек, ей нужны новые эмоции, впечатления. А ревность — чрезвычайно разрушительное чувство. Пусть встречается с кем хочет! Главное, чтобы в их отношениях все было нормально.

Сейчас же все встало с ног на голову. Свенцицкая казалась такой далекой, что Станислав практически не вспоминал о ней, а вчера, когда она позвонила ему сама, чтобы похвастаться своими последними победами, он долго-долго подбирал подходящие слова и был весьма язвительно осмеян за «тормознутость». На самом деле ему не было теперь дела ни до кого: ни до Ирены с ее приближающимся триумфальным дефиле, ни до бумаг, которые он ежедневно подписывал не глядя, ни до перспективных проектов. Ему хотелось сохранить это дивное, непривычное состояние, которое разливалось по всему его телу блаженной волной, и от которого перехватывало дыхание. Ведь подобные чудеса длятся недолго, не так ли? Поэтому Вознесенский принял решение, что сегодня он отложит все дела и поедет с Лерой ужинать в какое-нибудь отличное место. Чтобы вечер был незабываемым, как это бывало в юности.

Он вспомнил один из лучших московских ресторанов, который так любила Свенцицкая, где тяжелые золотые люстры сияли высоко над головами, а на каждого посетителя было человек по десять официантов и сомелье. Станислав заказал там столик на двоих и, очень довольный собой, с явным нежеланием попытался погрузиться в работу.


Ровно в семь часов Вознесенский закончил очередное совещание и позвонил Лере.

— Собирайся, мы едем ужинать, — сообщил он ей.

Секретарша с интересом наблюдала, как Лера, положив трубку и схватившись за зеркальце, лихорадочно принялась подкрашивать губки и припудривать нос.

— Куда это ты, ведь у тебя рабочий день обычно в это время в разгаре? — поинтересовалась она.

— У нас со Станиславом Георгиевичем срочный отъезд к клиенту, — быстро сориентировалась Лера и тут же покраснела. Леночка многозначительно улыбнулась. Кажется, ее подозрения оправдывались.

— Станислав Георгиевич, ваша клубная карта в спортивный центр будет готова завтра. Можете приступать к занятиям спортом, — сообщила она выходящему из кабинета Вознесенскому. Тот поблагодарил ее.

— Вы уже не вернетесь сегодня? — понимающе-утвердительно спросила она у шефа. Тот отвел глаза куда-то в сторону, потом ответил поспешно: — Нет, сегодня уже нет. У нас срочные дела.

Леночка поджала губки и кивнула.

— Успехов вам, Станислав Георгиевич! — язвительно произнесла она вслед уходящей парочке и показала язык.

Как только дверь за Вознесенским и Лерой закрылась, Леночка возбужденно схватила телефонную трубку и полушепотом произнесла:

— Сергей Палыч! У меня сногсшибательные новости…

В ресторане Лера почувствовала себя крайне неуютно. Едва войдя в зал, она сразу поняла, что это место не для нее. На фоне шикарных мужчин в черных костюмах и их спутниц в вечерних платьях и бриллиантах она в своем скромном брючном костюмчике смотрелась по крайней мере странно. Леру сразу резанул холодный, оценивающий взгляд метрдотеля, цепко охвативший весь ее нехитрый наряд до самых кончиков стареньких босоножек. А у нее просто не было времени купить новые! В этом взгляде сквозило равнодушие и презрение.

Зато к Вознесенскому, наперебой здороваясь, рассыпаясь в комплиментах и любезностях, подскочили сразу несколько официантов. Лера была готова провалиться сквозь землю. Между тем Станислав ничего не замечал и в предвкушении прекрасного вечера медленно вел свою даму по великолепному залу в стиле позднего барокко. Леру оглушила эта роскошь, позолота и мрамор. У нее закружилась голова, она почувствовала себя жалким ничтожеством среди всего этого великолепия.

— Станислав Георгиевич, пойдемте отсюда, — еле слышно пролепетала она. Вознесенский вздрогнул и остановился. Это что еще за новости?!

— Лера, что случилось? Тебе здесь не нравится?

Спутница бессильно помотала головой и, краснея, опустила голову.

— Ну хорошо, — произнес Вознесенский разочарованно. Всех его знакомых женщин этот ресторан приводил в восторг. Он извинился, сунул метрдотелю в руку купюру и вывел Леру на улицу. — Ну что, куда дальше поедем? — спросил Вознесенский мрачно.

Лера молчала и едва сдерживала слезы. Она кляла себя за свое дурацкое поведение, но сделать ничего не могла. В какой-то момент ей пришла в голову хорошая мысль, она улыбнулась и тронула за рукав Станислава:

— Я знаю. Пойдемте, тут недалеко. Можно отпустить машину…

Станислав быстро переговорил с водителем, и черный «мерседес», мигнув в пространство ксеноновыми фарами, уехал. Лера вздохнула облегченно.

— Можно я приглашу вас в одно уютное местечко? То есть, может быть, оно вам и не понравится вовсе, но тогда мы оттуда уйдем… — с улыбкой предложила Лера.

— Конечно! — Вознесенский обреченно махнул рукой.

Ему было все равно, куда идти. Какие все-таки взбалмошные и непредсказуемые все эти женщины! Он все еще не мог прийти в себя оттого, что попал в такую дурацкую ситуацию с рестораном. Он бывал там достаточно часто, и его волновало, что подумают об этом эпизоде знавшие его официанты… Впредь надо быть осторожнее! Хотя… Он посмотрел на Леру. Она немного успокоилась, у нее в глазах опять загорелись веселые огоньки, она улыбалась. Определенно все было не так уж плохо. Хандра мигом оставила его. Он взял девушку под руку и хитро прищурился:

— А что это ты ко мне все время на «вы» обращаешься? Я вроде бы еще не совсем старичок… Или ты считаешь иначе?

Лера снова смутилась. Станислав усмехнулся про себя.

— Знаете, вы ведь мой начальник… Президент компании. Мне неудобно… — простодушно сообщила девушка.

— Вот когда начальник и президент, тогда и говори мне «вы, Станислав Георгиевич», — передразнил он Леру. — А когда мы в такой приятный вечер гуляем по бульварам, удрав из роскошного ресторана по неизвестным причинам, — Вознесенский сделал паузу и, устрашающе гримасничая, широко открыл глаза, — можно я буду для тебя просто Стасом?

Лера рассмеялась и кивнула. Вознесенский приобнял ее, и они направились в сторону небольшого джазового кафе, в котором Лера несколько раз бывала с подругой.

Вечер прошел чудесно. Станислав заказал шашлыки, овощи и бутылку чилийского красного вина. Вообще-то он не очень хорошо разбирался в винах, но обожал изображать из себя знатока. Ему нравилось производить впечатление на окружающих.

В этот раз, как и всегда в подобных ситуациях, он долго и внимательно разглядывал принесенную бутылку, переворачивал ее вверх дном, чтобы рассмотреть, как он выразился, ножки, пробовал отклеить этикетку… Когда официант налил ему немного вина на пробу, Станислав сначала покрутил бокал между ладонями, понюхал вино с видом истинного ценителя, потом попробовал, немного подождал, прикрыв глаза, поцокал языком и наконец сообщил, что послевкусие слегка слабовато…

— Но в целом пойдет, — вынес он свой вердикт.

Лера была в восторге. Шеф казался ей почти богом: так хорошо разбираться в стольких вещах! Она никогда не встречала таких мужчин.

— Да, я неплохо знаю вина, — скромно сообщил Вознесенский, — но, к сожалению, здешний выбор не позволяет мне угостить тебя чем-нибудь более приличным, например первым вином «Гран Крю Шато Марго» восемьдесят четвертого года…

Но Лера и без этого была очень счастлива. Вино казалось ей великолепным, еды было много, и она была простая и вкусная. В кафе ненавязчиво звучала живая музыка, посетителей было немного.

Вознесенского опять охватило состояние легкой эйфории. Ему все нравилось в этом скромном, уютном местечке — давненько он не бывал в таких! А ведь когда-то он даже играл в ансамбле, исполняя музыку собственного сочинения в таких же кафе. Сколько воды утекло с тех пор!

— Может, потанцуем? — предложил он. В воздухе витала, наигрываемая неизвестным саксофонистом, временами не попадавшим в ноты, мелодия его юности. Не танцевал Станислав уже лет семь или даже больше. Да и танцевать-то он толком не умел, но очень уж ему захотелось этого именно здесь и сейчас. Его спутница легко положила руки ему на плечи. Станислав медленно кружил Леру и был необыкновенно доволен собой. Краем глаза он наблюдал за реакцией посетителей: как прекрасно должны были они смотреться со стороны! Он, высокий, еще нестарый (вот только бы еще чуть-чуть похудеть!) и совсем юная, прелестная девушка! Настроение у Вознесенского было романтичным и приподнятым. Лера тоже сияла от счастья. Станислав чувствовал, что она уже влюблена в него, и это было ему необыкновенно приятно. Он давно не испытывал таких ощущений.

После душного кафе приятно было выйти на свежий воздух. Лера звонко смеялась, держа спутника за руку, а Вознесенский снова рассказывал ей истории из своей студенческой жизни: как разгружал вагоны, работал на стройке, сочинял песни для ансамбля… Никто никогда не слушал его с таким интересом! Свенцицкая — та просто высмеивала его за сентиментальность и пресекала такие разговоры в самом начале… Лера же была гениальным слушателем!

Из-за крыш домов медленно выплыла огромная бледная луна. Лера как-то сразу притихла, съежилась. Вознесенский почувствовал эту стремительную перемену в ее настроении и тоже умолк на полуслове.

— Смотри, какая она величественная!

Стас взглянул на темнеющее небо и побыстрее отвел глаза. Луна оказывала на него странное воздействие — он терпеть ее не мог. Вознесенский пожал плечами. Подумаешь! Что он, луны никогда не видел?

— А я смотрю на луну, и мне кажется, что она меня притягивает, зовет… Всегда входит в мою комнату в общежитии. Такая странная штука: где бы я ни жила, в окнах моей комнаты — луна. Точно она следит за мной, с самого детства. Когда я была маленькая, мама часто ставила мою кроватку в лунный свет — тогда я переставала плакать и быстро засыпала. Хотя старушки говорят, что луна заколдовывает душу младенца. Может быть… Вот и сегодня она здесь, как будто наблюдает за нами, — тихо сказала Лера. Она зачарованно смотрела на лунный диск, не в силах отвести глаз.

Станиславу не понравился этот разговор, как и изменившееся Лерино настроение. Веселой и раскованной она нравилась ему куда больше. Он поспешил заняться поисками такси, чтобы поскорее увезти Леру куда-нибудь подальше от этой так некстати появившейся луны. Очень хотелось оказаться с ней вдвоем где-нибудь в уютной комнате, при свете ночника, и чтобы она снова смотрела на него с этим влюбленным восхищением!

Через несколько минут перед Вознесенским остановилась старенькая «шестерка». Станислав вопросительно посмотрел на Леру. Сам он давненько не передвигался на таких колымагах. Но улица уже опустела, других машин на горизонте не было. Из окна «шестерки» выглянул жизнерадостный шофер, улыбнулся во всю ширину длинного ряда золотых зубов и сделал пригласительный жест.

— Садитесь, господин Вознесенский! Домчу вас очень быстро, не смотрите, что машинка старенькая!

— Откуда вы знаете мою фамилию? — окончательно протрезвел Станислав.

— Любой мужчина возносится, когда он рядом с любимой женщиной! — рассмеялся шофер. — Поэтому и Вознесенский.

Станислав ничего не понял и снова оглянулся на Леру. Она по-прежнему смотрела в небо, не чувствуя его взгляда.

— Ты помнишь это? — как зачарованная, прошептала она вдруг, обращаясь в темноту. — Дымное исчадье полнолунья, белый мрамор в сумраке аллей… Роковая девочка, плясунья… Это про меня.

Вознесенский подошел и потряс Леру за плечо. Видимо, она выпила сегодня лишнего. Девушка вздрогнула и посмотрела на него совершенно ясным, немигающим взглядом. Что-то такое было в ее глазах, что сильно напугало Вознесенского, пронзило как током, напомнило его собственные кошмарные сны.

— Ну что, куда едем? — нарочито громко спросил Станислав, чтобы взять ситуацию под контроль. Он почему-то боялся этого вопроса и всего, что происходило в этот момент. Он вообще опасался всего непонятного. А сейчас он чувствовал, что все это имеет для него большое значение, которого он пока не мог осмыслить. Гораздо большее, чем казалось со стороны. Это было одно из тех мгновений, которые сцепляют звенья и проносятся перед глазами в самом конце пути. Неприятное ощущение! Станислав поежился. Девушка между тем была застигнута его вопросом врасплох. Она-то думала, что Вознесенский просто подвезет ее до общежития, как и в прошлый раз.

— Можно выпить кофе у меня, если хочешь… Я же одна… — неуверенно предложила она.

Но Станислав мгновенно представил себе, как он, руководитель «Фининвеста», на раздолбанной «шестерке» едет через весь город в какое-то студенческое общежитие, и отрицательно покачал головой. У него были свои воспоминания об общежитиях. Именно сегодня воскрешать их совсем не хотелось.

— На Чистые пруды, — быстро сказал он водителю и помог Лере устроиться на заднем сиденье.

От вина и танцев все еще немного кружилась голова, но ощущение эйфории исчезло, сменившись неведомым чувством зыбкой нездешности. Вознесенский терпеть не мог таких ощущений! Не сказать, что слишком часто, но они уже возникали у него. Стоит только вспомнить тот дурацкий сон… Но нет, это уже слишком!

Лера между тем была тихой и задумчивой. Всю дорогу луна следовала за машиной справа, словно заглядывая в окно, к которому горячим лбом прижалась девушка. Она была здесь и не здесь одновременно.

— Сегодня полнолуние, — мрачно сказал в пространство водитель, продолжая смотреть на дорогу.

— Иногда мне кажется, что она снова заберет меня с собой… — тихо отозвалась Лера. — Белый мрамор в сумраке аллей…

— Нет, роковая девочка, она забирает только тех, кто покоряется ей. Остальных она приносит в жертву — или отпускает, только редко. Это особый дар…

Вознесенскому снова стало не по себе. Что они имеют в виду? Почему так разговаривают? О чем? Непонятно.

— Это что еще за настроения? — полушутя-полусерьезно спросил он и решительно прижал девушку к себе. Голова Леры доверчиво склонилась ему на плечо. Он крепче обнял свою спутницу и, преодолев ее легкое сопротивление, решительно поцеловал. Мучительная сладость разлилась по всему телу, мелькающие огни витрин и скользящие рядом машины вдруг перестали существовать. Даже лунный диск исчез где-то за домами. Шофер таинственно улыбался и лукаво подмигивал Станиславу в зеркало заднего вида.

Последнее, что запомнила Лера по пути к Вознесенскому домой, — яркий рекламный плакат у дороги, высвеченный неожиданно лучами фар: «Не сопротивляйся судьбе!» Все остальное растворилось в тумане, потеряло привычные формы и очертания.

Ехали, как показалось ей, очень долго, целую вечность, плутая по незнакомым переулкам. Лера потом не смогла вспомнить практически ничего: из памяти стерлось, как она вышла из машины, в какой подъезд повел ее Вознесенский, как они поднимались на лифте. На губах и в смутных воспоминаниях горели только быстрые влажные поцелуи Станислава, его страстные и нежные одновременно объятия. Какая-то новая энергия властно прикоснулась к Лере словно электрическим разрядом. И это было сильнее разума и всего того, что ей доводилось испытывать прежде. Возможно, впервые в жизни Лера испытала абсолютную слабость, бессилие что-либо изменить в происходящем. Как зомби, она вслед за Вознесенским послушно вошла в квартиру, где было прохладно и темно. Вознесенский продолжал целовать ее, но какой-то необъяснимый ужас вдруг парализовал девушку. Она вскрикнула и отстранилась, вытянув вперед руки, прерывисто дыша. Станислав зажег свет и вопросительно посмотрел на нее, продолжая гладить по волосам:

— Что с тобой? Что случилось?

— Ничего, ничего! — Лера пыталась прийти в себя. Ей показалось, что она разучилась дышать. — Прости! Мне так холодно!

— Ты точно в порядке? — Вознесенский все еще не мог понять, что произошло. С этими женщинами всегда что-то не так.

Лера отступила на шаг и прижалась к стене. Страх потихоньку отпускал. Вознесенский поцеловал ее озябшие пальцы.

— Ну ладно, осмотри пока мое скромное жилище, — сказал он, улыбнувшись, — проходи, не стесняйся. И не беспокойся ни о чем.

Девушка робко вошла. Она все еще не полностью овладела своими эмоциями и чувствовала себя очень неуверенно.

В квартире Вознесенского было четыре небольшие комнаты — гостиная, спальня, рабочий кабинет и столовая, совмещенная с кухней. Квартира была очень скромная для бизнесмена такого уровня, но Станислав привязывался к людям, местам, вещам и поэтому тянул с покупкой новой квартиры, хотя об этом ему постоянно твердила, приезжая в Москву, Свенцицкая. В этой квартире прошло много лет его жизни, и она стала очень дорога ему, стала его слабостью. Он слишком любил свои слабости.

Сначала Станислав продемонстрировал Лере свою гордость — библиотеку, которая досталась ему еще от родителей. Он перевез ее из Киева после смерти отца. В ней было много редких книг.

— Правда, за последние несколько лет я не прочел ни одной книги, — печально заметил он. — Только Интернет и финансовые новости в сводках. Иногда покупаю книжки в городе на лотках, но вот читать не успеваю…

Внимание девушки привлекли картины на стенах кабинета. На них были изображены космические пейзажи, горы, небо, какие-то непонятные, разноцветные существа — яркие краски, легкое владение кистью…

— А чьи это картины? — с интересом рассматривая их, спросила Лера. Что-то необыкновенное, разящее прямо в сердце и очень знакомое было в этих холстах. — Немного похоже на Рериха… Или на космистов… Я когда-то давно была на выставке «Амаравеллы», мне очень понравилось! Это оттуда?

Станислав потупился. Обсуждение написанных им картин всегда вызывало у него чувство необъяснимой неловкости, даже стыда. Может быть, потому, что Свенцицкая в первые годы их знакомства издевалась над его увлечением, а может, и нет…

— Да это так, ерунда все, баловство. Я по молодости рисовал, пока время было, пока еще в бизнес не пришел. Закончил даже художественную школу в Киеве. Сам не знаю, откуда такое бралось. Как будто само из-под кисти выходило, а я наблюдал только… Никогда ничего не придумывал. Оно откуда-то само… Все говорили, что надо учиться дальше, поступать в художественное училище в Москве. Даже рекомендации давали. Но я выбрал экономику, надо ведь было как-то жить, выбиваться в люди, а не заниматься черт знает чем. А теперь просто жалко выбросить, вот и висят здесь как память о моей беззаботной юности, — скорчил гримасу Вознесенский.

— Что ты, это на самом деле здорово! А откуда такая символика? Ты в Бога веришь? — немного помедлив, поинтересовалась Лера.

Вознесенский пожал плечами. Разговоры на религиозные темы всегда приводили его в легкое замешательство. Точно, вспомнились ему слова водителя, виновато полнолуние — все эмоции обнажены, люди неадекватны. Странный разговор.

Где-то в глубине души Станислав был человеком глубоко суеверным, никогда не ехал в ту сторону, где перешла дорогу черная кошка, не посвящал никого в перспективные проекты, хранил талисманы, которые в разные годы дарила ему Свенцицкая. Но к религии это не имело никакого отношения. Он делал, конечно, попытки как-то разобраться в основах иудаизма, купил себе несколько книжек типа «Каббала для начинающих», но дальше прочтения содержания дело не пошло. А к христианству он вообще относился с прохладным равнодушием. Количество позолоты в убранстве православных храмов и недавние погоны на плечах многих служителей культа его сильно раздражали. А где есть сомнение — нет места вере. Церковь — всего лишь способ манипуляции людьми. Ему очень хотелось переключиться на другую тему, и он слегка занервничал.

— Да ни в кого я не верю! Ни в Бога, ни уж тем более — в Дьявола. Это все так, фантазии людей, которым делать нечего. Вот и придумывают себе теории перевоплощений, чудесные озарения, мистику, загробную жизнь! Много всего в голове крутится, когда мозги не заняты. А толпой слепо верующих идиотов и фантазеров управлять гораздо легче. Ты посмотри на всю историю человечества! И Моше, и Иисус были просто гениальными манипуляторами! Или были использованы другими в качестве таковых. Ты почитай! Все самые кровавые деяния во все времена происходят под религиозным знаменем! Те же исламские террористы-смертники, про которых кричат сегодня на всех углах, — неужели ты не понимаешь, что это всего лишь политика, большие деньги? Как ты можешь на моем примере убедиться, человек сам всему хозяин. Вот я захотел поступить на экономический, а не в художественное — и поступил. Захотел быть крутым бизнесменом — и стал. Когда захочу — брошу все и уеду лежать в гамаке под пальмой и колоть кокосы. Без всяких потусторонностей, озарений, указаний и прочей белиберды. Будет все как я захочу. Понятно?

— А сейчас почему ты не рисуешь? — Лера спросила испуганно и тихо, по тону Станислава понимая, что случайно затронула больную тему.

Сама она осторожно верила в высшую справедливость, существующую в мире, не важно, под каким именем. Верила в то, что у каждого действия есть причины и следствия, что душа человеческая кружится в вечном круге перевоплощений, чтобы достигнуть совершенства. Иногда она почти физически чувствовала руку судьбы, которая незримо, но твердо направляла события по определенному руслу — вот как сейчас. Они с Анной часто обсуждали такие темы, и Лере вопрос развития души был чрезвычайно интересен. Позиция Вознесенского ее немного озадачила, но развивать свои мысли сейчас девушка не решилась.

Станислав тем временем задумался. Действительно, почему он сейчас не рисует? Бывая за границей, он частенько заглядывал украдкой на какие-нибудь вернисажи, жадно наблюдал за уличными художниками. Бродил в Париже по Монмартру или по набережной Сены, рассматривал картины. Мог целый день так провести. Он уже состоялся в этой жизни, можно наконец подумать и о себе, снова начать рисовать. Года три назад, кажется, отдыхая с Иреной в Риме, он даже зашел в какой-то магазинчик, где продавали холсты, краски и другие художественные принадлежности. Купил себе зачем-то масло, акварели, набор превосходных кистей… А дома подержал в руках — и убрал все подальше. Ни идей, ни вдохновения. Только странное болезненное ощущение сжатости в груди и какой-то липкий страх.

Из года в год Вознесенскому с завидной периодичностью снился один и тот же сон. Как будто ослепительной красоты девушка танцует в оливковой роще в лунном сиянии. Потом кто-то неизвестный дает ему мольберт и краски, а он отчаянно отказывается их брать, отталкивает невидимые руки. И тут вдруг откуда-то сверху на него начинает стекать тяжелыми каплями жирная масляная краска, и вот уже он сам и все вокруг оказывается в кроваво-красных подтеках — а краска все течет и течет. А потом он понимает вдруг, что это и не краска вовсе, а кровь ручьями льется по нему, он задыхается от собственного ужаса… Вознесенский всякий раз просыпался в холодном поту от этих снов.

— Потому что я бизнесмен и у меня нет времени на подобную чепуху, ты уже могла в этом убедиться. — Вознесенский вымученно улыбнулся. Он старался не думать о живописи, чтобы избегать непонятной ему боли, но какие-то стечения обстоятельств постоянно его возвращали к этой теме. Так и сегодня — к чему весь этот разговор в полнолуние?

— А по-моему, одно другому не мешает, — заметила девушка.

В глазах ее между тем появилось удивление. Лера вдруг обратила внимание на то, что на картинах и книгах, на полу, на письменном столе и мягких игрушках, аккуратно рассаженных по комнатам, лежал слой пыли, как будто в квартире давно никто не жил. Проследив направление взгляда девушки, Вознесенский слегка смутился.

— А, не обращай внимания. Просто я бываю дома лишь несколько часов в сутки, уборщица приходит раз в неделю, вот как раз в выходные должна будет привести все в порядок… У меня были командировки. Мне просто хронически некогда!

Лера по-хозяйски огляделась и спросила деловито:

— Слушай, а где у тебя тут тряпки?

— Да перестань ты! Зачем? — Изумленный Вознесенский попытался ее остановить. — В субботу придет уборщица, и все будет снова чисто! Просто я не ждал никого сегодня… У меня вообще редко бывают гости.

Но Лера была непреклонна. Она сама отыскала в ванной тряпку и принялась протирать пыль. Станислав обомлел. В первый раз приглашенная в гости женщина осуществляла уборку в его доме. Он снова вспомнил Свенцицкую. Чтобы она хоть раз вымыла посуду! Да она следила за руками, как будто они были платиновыми. Ирена много лет говорила ему, что женщина должна быть королевой, украшением жизни, а мужчина призван всячески облегчать ей жизнь… Преимущественно — финансово. А для всех остальных дел по хозяйству есть специально обученные люди. Именно поэтому при Свенцицкой всегда жила домработница, — незаметная, тихая тень, которая готовила, стирала и убирала.

Не переставая удивляться происходящему, Вознесенский прошел в гостиную, открыл бар и налил себе немного мартини. Определенно эта девушка интриговала его. Она была очень не похожа на женщин, с которыми он привык общаться. Интересно, это он так отстал от жизни или она такая особенная? Между тем Лера довольно быстро расправилась с пылью, умылась и, довольная, присела на диван к Станиславу.

— Ну ты даешь! — только и смог ей сказать. Он еще не решил для себя, как относиться к даме сердца, которая в первый вечер же бросается мыть полы у него в доме.

Станислав налил Лере вермут, поставил тихую музыку, приглушил свет. Обстановка казалась ему совершенно расслабляющей. Нервозность снова отступила.

— А откуда столько игрушек? — спросила Лера, играя льдом в бокале.

Вознесенский улыбнулся и промолчал. Игрушки, особенно мягкие, тоже были его слабостью — с самого детства. Они успокаивали, радовали глаз, поднимали настроение. Любовь к игрушкам родилась, когда мать дарила ему куколок и плюшевых медвежат вместо обычных мальчишеских солдатиков и пистолетов. Это была его маленькая тайна, которая пряталась в самом дальнем уголке души…

Не дождавшись ответа, Лера протянула руку к журнальному столику. Там в красивой серебряной рамочке стояла фотография Ирены с одного из ее первых показов на Западе. Молодая еще Свенцицкая с длинными белыми локонами была запечатлена на ней в фантастическом платье с розовыми перьями. Выражение ее лица было надменным и призывным одновременно. Ирена очень любила эту фотографию.

— Кто это? — поинтересовалась девушка.

Станислав, отведя глаза, равнодушно сказал:

— Да так, знакомая одна. Известный модельер.

— А она интересная… — задумчиво произнесла Лера, с любопытством разглядывая Свенцицкую.

В этот момент Вознесенский решительно взял из рук Леры фотографию, положил ее на стол изображением вниз и вплотную придвинулся к девушке. Сердце его колотилось в предчувствии близости. Еще накануне он дал себе слово, что Лера в этот вечер станет его женщиной. Это было очень важно для него — знать, что он еще может вот так легко увлечь в постель хорошенькую молодую девушку.

Он обнял Леру и начал целовать. Отчего-то он делал это не так, как обычно со случайными знакомыми, а очень нежно и бережно. Наученный горьким опытом, он всегда старался избегать малейших проявлений настоящих чувств, чтобы не было потом неприятных последствий в виде истерических выяснений отношений, но сейчас все было по-другому. И Станиславу не хотелось сопротивляться охватившей его нежности. Девушка робко отвечала на его поцелуи. Вознесенский взял ее на руки и отнес в спальню, продолжая целовать ее лицо, шею, волосы. Лера пыталась сопротивляться, но слова увязали где-то в горле, тело не слушалось. Продолжая ласково нашептывать ей что-то неразборчивое, Вознесенский положил свою гостью на кровать и медленно, словно любуясь каждым движением, раздел ее. У нее было очень красивое, стройное, казавшееся мраморным в свете ночника тело. «Интересно, сколько у нее уже было мужчин? — думал Стас. — Что ей нравится?» Его слегка расстраивала ее робость — он предпочитал иметь дело с решительными женщинами, которые знают, чего им хочется, — но, может быть, она просто стесняется его в первый раз?

В спальне Вознесенского было огромное — во всю стену — зеркало. Стас обратил внимание, как мужественно он смотрится на фоне юного, хрупкого создания.

— Закрой окно, — вдруг тихо попросила Лера, приподнявшись на локте, — она снова там! Задерни шторы!

Станислав, недовольно бормоча, встал с кровати и подошел к окну. Все с этой девушкой было не так, как с остальными! Неожиданно он ощутил, что стоит в потоке холодного света, который льется на него с высоты. Далекая луна прикоснулась к нему своими лучами, на мгновение Стас с ужасом ощутил ее абсолютную власть. Как будто чужое морозное дыхание коснулось его лица, чьи-то нервные, ледяные пальцы легли на виски. Он точно приблизился на миг к неведомой, завораживающей и совершенно незнакомой ему стихии. По позвоночнику пробежал холодок. Несколько секунд Вознесенский не мог оторвать глаз от лунного диска, а потом одним резким движением опустил тяжелые занавески и отдышался.

— Ты видишь! Я тебе говорила, она везде за мной следует! — прошептала чуть слышно Лера. — Мне так холодно!

— Глупышка! — Вознесенский опустился на кровать рядом с ней. — Больше ничего нет. Только ты и я. Сейчас тебя согрею…

Лера доверчиво прижалась к нему всем телом. Вновь обретя уверенность в своих силах и ощутив новый, еще более сильный прилив страсти, Вознесенский одним движением сбросил с себя ставшую ненужной одежду… В какой-то момент ему показалось, что Лера прошептала: «Пожалуйста, осторожнее… Ты у меня первый!..»

Но он чувствовал в этот момент только бешеное биение своего пульса и желание, которое отчаянно рвалось наружу. Все перевернулось и растворилось в огненно-алой мгле. Только громкий крик боли, вырвавшийся у Леры, ненадолго вернул его к реальности. Еще через мгновение он снова отключился, повернувшись к Лере спиной, и заснул. Лера осторожно выскользнула из постели и остаток ночи просидела на диване в гостиной, отчего-то тихо плача, размышляя обо всем, что произошло. Луна скрылась за облаками, и комната погрузилась в мягкую мглу.

Конечно, и до Станислава были в жизни Леры мужчины, которые пытались добиться близости с ней. Но как только дело подходило к определенному этапу, отношения рушились. Словно ледяная стена вставала между ней и ее друзьями. Лера никак не могла переступить через всепоглощающий страх, который сковывал намертво, стоило мужским рукам коснуться ее тела.

— Ты заколдована, подружка! Но кто-то обязательно снимет заклятие поцелуем, как сказочный принц. И это будет далеко не случайный человек в твоей жизни! — шутила по этому поводу Анна после очередного Лериного разочарования.

Но на этот раз что-то изменилось. Неведомая жгучая сила коснулась Леры и разбила ее оковы. Хорошо это или плохо — в эту долгую ночь она так и не поняла. Но чувство, что долгожданные перемены произошли наконец, захлестнуло душу радостной волной.


В девять утра, как обычно, в спальне Вознесенского настойчиво прозвенел будильник. Станислав потянулся и осторожно тронул рукой свернувшуюся калачиком Леру. Только на рассвете ей удалось забыться беспокойным, нервным сном.

— Ну как мы тут? — Он потрепал ее по щеке и обнял. Девушка вздрогнула и открыла глаза. — А это что тут у нас такое? — Вознесенский заметил капельки крови на простыне и одеяле.

Лера улыбнулась ему уголками губ. От бессонной ночи она казалась старше, чем была на самом деле.

— Ты что, забыл? Я же предупредила тебя, что ты у меня первый…

По лицу Леры пробежал солнечный зайчик, который непостижимым образом пробрался сквозь задернутые шторы. Вознесенский почесал затылок и обалдело уставился на нее:

— Так ты серьезно говорила, девочка моя? Я думал, ты пошутила… Или мне приснилось.

— Стас, такими вещами не шутят. Это несмешно. — Лера с удивлением смотрела на него.

Вознесенский поежился и, стараясь не встречаться с Лерой взглядом, вылез из постели. Надо было обдумать такое известие. Тридцать шесть лет на свете прожил и, наконец, лишил кого-то девственности! И кого, а главное — как! Собственную сотрудницу у себя дома, не сильно обращая внимание на ее предупреждения! Он и представить себе не мог, что в наше время люди бывают девственниками после шестнадцати лет! Какая-то ненормальная ночь.

Наливая воду в кофейник, Станислав вспомнил, как сам лишился девственности много лет назад. Кажется, ему тогда было девятнадцать… Это произошло после комсомольского собрания, прямо в красном уголке университета, под портретами великих вождей революции. Вознесенский был фактически изнасилован какой-то комсомолкой-старшекурсницей, которая задержала его после собрания, уткнула его голову между больших, тяжелых грудей и самостоятельно проделала с ним все необходимое практически безо всякого его участия. После того эпизода Вознесенский долго шарахался от женщин, вспоминая жгучее чувство стыда, смешанное с унижением и наслаждением.

Станислав услышал, как легко шлепают по паркету босые ноги Леры, и очнулся. Вода давно переливалась через край кофейника. Лера вошла на кухню и осмотрелась. Вознесенскому отчего-то снова стало очень неловко. Лицо девушки было таким бледным и измученным, и видно было, что на ногах она тоже стоит не слишком уверенно. А Лера чувствовала во всем теле такую легкость, что ей казалось, что она сейчас взлетит.

— Садись, кофе хочешь?

Лера отрицательно покачала головой и открыла холодильник. Там стояла баночка йогурта с давно истекшим сроком годности, бутылка пива и лежал заплесневевший кусочек сыра.

— А где у тебя еда? Я хочу приготовить завтрак. — Лера вопросительно посмотрела на Стаса.

Тот усмехнулся, снимая кофейник с огня:

— А нет еды в этом доме. Просто нет. Я здесь практически не бываю, только ночевать прихожу. Зачем мне еда? К тому же я никогда не завтракаю. Вредно это. Ты лучше кофейку выпей, а я пока в душ.

Девушка послушно налила себе большую чашку кофе и присела за стол в глубокой задумчивости. Она снова напомнила ему мраморную статую — изящностью черт, фарфоровой прозрачностью кожи, неуловимой грацией каждого движения. В голове всплывали обрывки чьих-то фраз. Белый мрамор в сумраке аллей… Чертовщина! Вознесенский встряхнулся и направился в ванную.


— Привет, Леночка! — Лера вошла в приемную и направилась к своему столу. Вознесенский с утра помчался в спортклуб на свою первую тренировку, и она добиралась до работы сама.

— Привет! — отозвалась секретарша, с напряженным интересом разглядывая Леру. — А что это ты такая бледненькая с утра? Спала плохо?

Лера кивнула.

— Леночка, извини, у тебя есть с собой какая-нибудь косметика? Ну тушь, пудра или еще что-нибудь? А то я все забыла…

Секретарша не сводила с Леры внимательного взгляда:

— Конечно, есть. Тебе дать?

Лера снова кивнула. Ее подташнивало, голова кружилась, ноги были ватными.

Леночка открыла ящик стола, вытащила оттуда внушительных размеров косметичку и передала Лере.

— Не стоит забывать косметику, дорогая. Особенно если случаются такие ночи.

Лера оставила колкость без ответа, достала из косметички румяна и пудру, слегка подкрасилась. Замазать синие круги под глазами не представлялось возможным. Отложив все коробочки и тюбики в сторону, она задумчиво улыбнулась:

— Знаешь, Лена, я сейчас такая счастливая!

Секретарша хитро прищурилась.

— Что, бурная ночь любви? — Леночка бросила красноречивый взгляд в сторону кабинета Вознесенского.

Лера смущенно кивнула.

— Ну и как он?

— В каком смысле? — Лера недоуменно посмотрела на секретаршу.

— В смысле — в постели, естественно! Прочие его дарования меня не сильно волнуют…

Лера задумалась. Она понятия не имела, каков он в постели. То есть ей просто не до того было прошлой ночью. Вопрос поставил ее в тупик.

— Не знаю пока, — простодушно ответила она.

Леночка закатила глазки. Эта переводчица точно какая-то ненормальная. Провести ночь с мужиком, притащиться потом на работу с во-от такими синяками под глазами и не знать, что он из себя представляет в плане секса! Или они там чем-то другим занимались, например документы переводили? Леночка прыснула. Лера непонимающе посмотрела на нее.

— Ты только будь осторожна с этим красавчиком. — Леночка по-кошачьи потянулась и лениво протянула наманикюренную ручку за косметичкой. — Смотри не влюбись! А то потом будет очень больно.


Из дневника Леры

Жизнь — какой-то сплошной круговорот. Как будто я попала в шторм и уже не понимаю, где верх, где низ, где право, где лево. Меня несет куда-то, переворачивает вверх тормашками. Теперь я знаю, что это любовь! Без С. я просто не могу жить, мне постоянно нужно его видеть, чувствовать, слышать, прикасаться к нему. Мне кажется, что я очень счастлива. Я поняла это особенно остро после того, как мы стали совсем близки. Хотя я не знаю, добавило ли это нам душевной близости. Мне кажется, эти вещи не слишком связаны друг с другом.

Дни пролетают незаметно. С. прибавил мне зарплату, но и работы прибавляется. Приезжаю в офис с раннего утра и сижу до вечера — пока не освобождается С. Мне не делают никаких поблажек. Вечером, если он не занят, мы отправляемся куда-нибудь вместе. В выходные ездили купаться в Серебряный Бор, мне очень понравилось. Мне кажется, что именно такого мужчину я ждала всю жизнь. Он такой добрый, ласковый! Правда, иногда я чувствую, что он вроде бы со мной, а вроде бы совсем в другом месте, как будто отдаляется вдруг и тогда странно так на меня смотрит. Мне в такие моменты бывает немножко страшно, и я думаю, что на самом деле почти ничего о нем не знаю…

Еще я чувствую, что наша секретарша да и другие люди в офисе смотрят на меня нехорошо. Я стараюсь со всеми держаться ровно, но почему-то меня вдруг стали избегать. Когда я вхожу в кабинет к международникам, они перестают разговаривать и начинают разглядывать меня. Хотя я очень стараюсь, чтобы все было как прежде. Вчера даже принесла в офис малиновое варенье, которое мне прислала мама. С ней тоже как-то не так стало. Я позвонила, сказала ей, что встретила хорошего человека, который меня полюбил. А она даже ничего о нем не спросила. Мне так хотелось поделиться с ней всеми своими новостями! Мама, когда услышала, что С. — мой начальник, сказала мне, что все это очень плохо кончится, что он поиграет со мной, а когда надоем, выбросит меня на улицу как котенка. И я останусь без работы, без денег и без жилья. Мамочка — ты очень хороший, мудрый человек, у тебя за плечами целая жизнь, я всегда раньше прислушивалась к твоему мнению, но это будет первый раз, когда я сделаю по-своему! У мамы все было совсем по-другому, все у них с отцом сложилось так ровно, спокойно и правильно. Всю жизнь прожили, не расставаясь ни на один день, душа в душу. Но не у всех же все бывает так гладко. Хотя я думаю, что и у них тоже не все так прекрасно… Иначе отец вел бы себя совсем по-другому.

А мне всегда с ровесниками было скучно. Сейчас я впервые в жизни чувствую, что это судьба. И даже если потом произойдет что-то нехорошее, я всегда буду счастлива, потому что пережила такие мгновения, когда хочется все отдать любимому человеку, подарить ему весь мир! Я раньше не понимала Цветаеву с ее дилеммой: любить или быть любимой? Теперь знаю, какое это счастье — любить, каждой клеточкой ощущать любовь и радоваться этому. Надо позвонить Ню — она меня поймет. С другой стороны, страшно, а вдруг она не одобрит все эти мои перемены?..

У С. так много работы! Мне все время хочется быть с ним рядом, но не получается. Он предложил мне жить у него. Я думаю, что это правильно. Буду помогать ему по хозяйству, готовить, стирать. Бедненький, он дома почти ничего не ест! И на все остальное у него тоже не хватает времени. Вчера я стирала ему рубашки. Обычно он сдает их в прачечную, но я не могла такого допустить. Боже мой, я даже не думала, что это такое счастье — стирать рубашки любимого человека! Вдыхать его запах, чувствовать на руках его тепло… Купила ему посуду и сковородки, а еще продукты. У него же ничего нет! Хожу по квартире и чувствую повсюду С. — в каждой складочке простыни, на диване, в ванной! Часто подхожу к картинам. Они какие-то особенные, энергетика от них идет, что ли… Зацепили меня. Жаль, что он сейчас не рисует. Может быть, еще начнет рисовать? Почему-то думаю, что так и будет.

Вся квартира как будто пропитана им! Я не предполагала, что так быстро перееду жить к мужчине. Казалось, это долгий путь. Но все получилось так естественно и просто. Как будто так и должно было быть.

Я вообще-то считаю, что неправильно рыться в чужих вещах, и терпеть не могу, когда кто-то лезет в мои. Но признаюсь, что не выдержала и заглянула в стол к С. Стащила у него фотографию. Он мне ее раньше показывал, она ему очень нравится. Там он такой немножко растерянный и очень родной. Похож на ребенка. Еще нашла справочник эротических клубов Парижа!! Не могу представить, что он там бывал! Наверно, сувенир какой-то. А потом я увидела, что среди бумаг у него лежит пистолет. Настоящий, очень холодный и тяжелый. Я взяла его и сразу положила на место. Стало страшно. Интересно, зачем ему пистолет? Он мне ничего о нем не рассказывал…

Но это все ерунда. Главное — у меня столько новых ощущений! Я только теперь начинаю понемногу чувствовать себя женщиной. Это такое состояние, которое можно пережить и испытать только тогда, когда рядом появляется мужчина, которого ты любишь. Только любовь открывает в женщине великие тайники, без нее мы все одинаковые андрогины. Чтобы почувствовать свою принадлежность к полу — обязательно надо полюбить! С. пробудил во мне женщину! Я теперь знаю, что во мне столько всего, и главное — я никогда не предполагала, что любовь позволяет изменить свое отношение к миру в целом, хочется всех одарить ею, принести свою радость и секретарше Леночке, и этому вечно взвинченному Петрину, и даже Гвоздюку, которого раньше я просто терпеть не могла.

Жизнь моя разделилась на две половинки: до и после нашей встречи с С. Он дарит мне игрушки, мы вместе рассматриваем его детские фотографии и альбомы. Оказалось, он хранит столько мелочей из своего детства! И он так много рассказывает о своей маме! Жаль, что она умерла и я не смогу с ней познакомиться. Еще на нескольких фото я видела красивую светловолосую девочку, наверно, это сестра С. Но он почему-то совсем не хотел говорить о ней и очень расстроился, когда я начала расспрашивать. Наверно, они поссорились. Господи, какая это глупость и мелочность — ссоры, когда в мире есть такая любовь!

Загрузка...